Страница - 3

Приобщаюсь к цивилизации

Семилетку я окончил в колхозе «III Интернационал», а потом поехал в Байкадам - в районный центр, где была средняя школа. В тот же год Тажихан, мою родную мать, по разнарядке послали на целый год строить железнодорожную ветку Моинты - Чу. Когда ее наконец отпустили, то мать, не заезжая в аул, прямо из Джамбула поехала в Кентау к родственникам. Они помогли ей устроиться на работу в хлебопекарню. Так мать избежала очередной разнарядки - ехать на долгие месяцы туда, где больше всего не хватало рабочих рук.

После 8-го класса и я отправился в Кентау вслед за матерью. Жили мы с ней в саманном домике на краю города, а школа, куда я пошел учиться, располагалась в центре.

После нашей саманной завалюхи с глиняным полом этот двухэтажный дворец меня потряс! Высокие стены пахнут свежей известью, пол блестит от краски! Чистота подавляла меня, я так боялся ненароком что-то запачкать, что ходил только вдоль стеночки. Средняя школа имени Алтынсарина оказалась первой десятилеткой в городе. В ней учились дети из разных школ и даже городов - Туркестана, Жанатаса. Я, как всегда, попал в разряд самых тихих и стеснительных. Бывало, вызывают меня к доске, а я, хоть и вызубрил урок наизусть, краснею, бледнею и ничего не могу сказать. Не припомню, чтобы смеялись, но весь класс, казалось, смотрел на меня как на дикаря.

Недавно мне позвонила моя школьная учительница математики Полина Алиповна. Говоря о нашем выпуске, она напомнила мне такой случай. Как-то Полина Алиповна заболела и слегла в больницу, и ее замещал учитель-фронтовик, очень жесткий и суровый мужчина.

- Агай, когда вы уйдете? - не выдержал я однажды. - Когда к нам вернется наша апай?

Одноклассники, услышав это из моих уст, разинули рты. А учителя, придя навестить Полину Алиповну в больнице, оказывается, с изумлением рассказывали ей об этом:

- Представляешь, что выдал этот мямля Ашимов? У него голос прорезался!

Но этот, можно сказать, героический поступок я совершил, уже заканчивая школу. А в первые дни до того чувствовал себя здесь не в своей тарелке, что как-то схватил старый деревянный чемодан, с которым приехал в Кентау, и рванул в степь. Мать - за мной. Я убегал из ненавистного города с криками: «Не могу здесь больше оставаться! Я в аул хочу!». Мать поймала меня, отобрала чемодан и, плача вместе со мной, силой потащила обратно.

Первым из одноклассников протянул мне руку помощи Сейдахан Таимбетов. Он сел со мной за одну парту, на переменках мы держались вместе да и жили по соседству. Городской бойкий парень стал приобщать меня к цивилизации. В те годы девочки стеснялись танцевать с мальчиками, и он был моим партнером на школьных вечерах и в городском парке, где мы танцевали под музыку духового оркестра вальс и танго, которым он же меня и научил.

Сейдахан стал мне истинным другом, какой бывает ближе брата. После школы он учился в Ташкенте в политехническом училище. К тому времени, когда он приехал в Алма-Ату, я уже успел сняться в нескольких картинах, стал узнаваемым и, пользуясь этим, пошел хлопотать за друга в сельскохозяйственный институт. Способный парень, Сейдахан, отучившись, остался преподавать в родном вузе. В начале 90-х он одним из первых в Алма-Ате открыл частный ресторан «Акжайык». Это и сгубило его. Принимая каких-то зарубежных гостей, он велел приготовить лагман и, видимо, желая продемонстрировать, как едят это диковинное для иностранцев блюдо, положил в рот слишком большую порцию огненного лагмана. Надо было держать фасон- он сделал глоток и... сжег гортань. Незаживающая язва спровоцировала в итоге рак пищевода. Я возил его и к народным целителям, и к лучшим врачам, но все было бесполезно. Спортсмен, не знавший, что такое болезнь, сгорел буквально за год. В 1994-м моего дорогого друга не стало, и я словно осиротел. Сейдахану я поверял все свои секреты, он искренне радовался моим успехам и переживал мои неудачи как свои, в его дом я мог прийти без звонка - здесь меня всегда ждали.

- Да пошли они все к черту! Ты и без них не пропадешь! - утешал он, когда меня снимали с директорства, увольняли из театра или не утверждали на роль, о которой я мечтал.

Ссор между нами практически не бывало. Только раз, когда я шутки ради брякнул, что аргыны - это казахские евреи, дескать, такие же хитрые, Сейдахан почему-то крепко обиделся.

- Что мы тебе плохого сделали?! - вскипел он.

Чувствуя, что моя неуместная шутка может стать поводом для глубокой обиды, я постарался погасить намечавшийся конфликт.

- Мои сыновья, твои жиен - племянники - тоже аргыны! - обнял я друга со смехом.

В театре, где все друг другу соперники, мне тоже повезло. У меня здесь был искренний и верный друг - Ануар Молдабеков. Не будь его, возможно, сегодня не было бы и народного артиста СССР Асанали Ашимова. Мы с ним шли к успеху, подставляя друг другу плечо. Но дружба с Ануаром и на сцене, и в жизни - отдельная история, об этом я расскажу позже.

... В юности многих, с кем приходилось общаться, я считал своими друзьями. Понимание, что настоящих друзей, которые остаются с тобой и в радости, и в горе, совсем немного - один, а если повезет, то два-три, пришло гораздо позже - когда их не стало рядом.

Нет, я не хочу сказать, что сейчас одинок, рядом со мной достойные люди, с которыми мне интересно, - писатель Абдижамил Нурпеисов, врачи Торегельды Шарманов и Камал Ормантаев, бизнесмен Узакбай Айтжанов. Казалось бы, и сферы деятельности, и возраст у нас разные, но нас тянет к общению. Никогда не забуду лето 2007 года, принесшее Узакбаю страшную трагедию. Ничто не предвещало беды, когда мы - он сам, Нурпеисов, Шарманов, Ормантаев, бывший цэковский работник Аухадиев и я - чартерным рейсом полетели на открытие завода на его родину, в Аральск. Всю дорогу звучали шутки-прибаутки, но по возвращении в Кзыл-Орду, в аэропорту, Узакбаю сообщили страшную весть - его 25-летняя дочь погибла в ДТП.

Это был убийственный момент. Он весь помертвел и застыл, лицо стало как маска. Ни слов, ни слез. Мы, его гости, почему-то чувствовали себя виноватыми. «Что сказать, как его утешить?» - думал каждый из нас.

В какой-то момент открыл бутылку виски, нал ил полный стакан и скомандовал: «Пей!». Выпили с ним и мы. Нурпеисов сказал замечательные слова о том, что такое жизнь и что такое смерть, и напряжение наконец отпустило Узакбая. Он зарыдал. И это, думаю, спасло его.

Свое отношение к Абдижамилу Нурпеисову я бы назвал высоким. Правдивый человек, большой писатель и оригинальный мужик, он достоин этого. Скажу больше - он личность века. И то, что мы своему казахскому Льву Толстому не можем воздать так, как, например, современные россияне Василию Шукшину, - это позор наш и наша беда.

Мне обидно и больно, что его гениальный роман «Кровь и пот» получил меньше внимания широкой читательской аудитории и кинорежиссеров, чем он того безусловно заслуживает.

Помню, с театральным критиком Аширбеком Сыгаем мы возвращались с похорон Райымбека Сейтметова. По пути на вокзал остановились купить дыни. Тут подъехал автобус, оттуда высыпали молодые люди - то ли старшеклассники, то ли студенты колледжа. Увидев меня, подошли за автографами и стали фотографироваться рядом. Я решил подшутить над ними. «А что же вы, -говорю им, показывая на Аширбека Сытая, - с Мухтаром Ауэзовым не здороваетесь?». И что вы думаете? Они тут же побежали брать автограф у «Мухтара Ауэзова». И хоть бы один усомнился и сказал: так ведь Ауэзов давно умер! Я еще спросил у этих ребят, читал ли кто-нибудь «Путь Абая». Не нашлось ни одного.

Аширбек Сыгай пошел еще дальше. Показывая на высокого смуглого мужчину - сопровождавшего нас предпринимателя из Шымкента Куралы Ержана, - сказал, что это Тохтар Аубакиров. И тоже поверили! Где уж тут читать «Кровь и пот»!..

Был я когда-то неуклюж, стеснителен, неловок

Эти слова - «Везет человеку!» - я слышу постоянно. Но за славу, за известность, за успех на сцене и в жизни я платил бессонными ночами и слезами. Не единожды мое имя за глаза пытались смешать с грязью, хотя в глаза никто из моих недругов не упрекнет меня в том, что я кого-то предал или оболгал, потому что этого не было никогда.

Я сыграл на сцене Ауэзовского театра около 30 ролей, но в 18 лет ни о какой актерской профессии не то что не помышлял - даже не знал таких слов, как «театр» или «филармония». Все мои познания в культуре ограничивались фильмами «Чапаев» и «Амангельды», которые я смотрел по десятку раз. Для этого я, босоногий подросток, шел пешком в соседние колхозы. И каждый раз молил Бога, чтобы Чапаев и Амангельды остались живыми! Каково же было мое удивление, когда я увидел «живого» Амангельды в театре! Я был до того простодушен, что до встречи с Елубаем Умурзаковым не воспринимал его как актера. Это был Амангельды - святой, с моей точки зрения, человек. И - точка!

На актерский факультет консерватории я поступил без любви и без желания - в общем, вынужденно-случайно. Как и все наши аулчане, считал актеров легкомысленными, крайне распущенными людьми. Поэтому года три даже стеснялся говорить в ауле, где учусь. Любовь к профессии пришла после встречи с корифеями казахской сцены - Калибеком Куанышбаевым, Серке Кожамкуловым, Идрисом Ногайбаевым, Рахилей Койшибаевой, Сабирой Майкановой, Шакеном Аймановым... Меня потрясла их образованность и интеллигентность!

Сам-то я в те годы был неловок, неуклюж, по-деревенски стеснителен. Никто мне не предлагал тогда играть героев-любовников. Начинал я с «фундамента», то есть с массовок. И слава богу! Иначе, наверное, не был тем, кто есть сегодня. Это было бы равносильно попытке начать строить дом с крыши. Так было с Сергеем Гурзо. Он в 22 года стал лауреатом Сталинской премии за роль Сергея Тюленина в фильме «Молодая гвардия», не выдержал славы и рано исчерпал себя творчески. Зато Михаил Ульянов и Иннокентий Смоктуновский, начинавшие в провинциальных театрах, были подготовлены к славе, которая обрушилась на них уже в зрелые годы. Так и я: поставь мне сейчас хоть десять памятников из золота или вдруг облей ушатом грязи - все выдержу и инфаркта уже не получу.

Лучшими учителями были мои собственные ошибки и неудачи. Бывало, снимаясь в кино, я завидовал даже осветителям. «Счастливчики,-думал я про них, мучительно выстраивая роль. - Вы можете смеяться надо мной, беспомощным неумехой, потому что видите, что у меня ничего не получается».

Первой моей самостоятельной работой на сцене была роль во втором составе трагедии «Абай». Я играл Айдара, ученика поэта. Когда режиссер постановки Азербайжан Мамбетов скомандовал: «Давай, выходи!» - актеры встретили мое появление на сцене смехом. Смеяться было над чем! От того, что я не знал, куда девать руки и ноги, у меня, кажется, и мысли одеревенели. Но больше всего смущала партнерша. Шолпан Жандарбекова годилась мне в матери, но в спектакле она играла мою возлюбленную. Несмотря на ее уговоры: «Мы же с тобой всего лишь партнеры!» - я не знал, как сказать ей слово «люблю».

«Я вам еще покажу, кто есть кто», - пообещал я мысленно труппе, которую в тот момент ненавидел. Смех старших коллег так подстегнул меня, что дальше я работал над ролью как проклятый да еще успевал бегать вечерами в театр (он тогда был объединенным) на спектакли и русской, и казахской труппы. И зритель принял моего Айдара! Маленький успех окрылил. Так начинался мой роман с театром - с упрямства, настырного желания постичь все его секреты. Любовь к нему входила в мою жизнь постепенно вместе с первыми поощрительными, а потом уже бурными, идущими от сердца аплодисментами зрителей.

Мои университеты

Человек-глыба (Мухтар Ауэзов)

Сентябрь 1955 года. Я, новоиспеченный студент актерского факультета консерватории, пришел в театр на спектакль «Енлик-Кебек». Закончился первый акт, в зале зажегся свет и вдруг - как удар электрическим током! Откуда-то с первых рядов идет Мухтар Ауэзов. Я его сразу узнал по белому шелковому кителю и кудрявым волосам. Я раскрыл глаза, рот и, кажется, чуть не потерял сознание. Этот энциклопедист, одна биография которого - учебник истории, в двух шагах от меня! Его романом «Путь Абая» мы зачитывались, не уставая поражаться каждому повороту судьбы, откровениям этой непостижимой души. Ауэзов был для меня мудрецом, способным понять абсолютно все и все на свете знающим. Но до этой встречи мне казалось, что такие, как Ауэзов, как легендарный батыр Бауыржан Момышулы, которого на фронте не брали пули, - небожители, и уж встретить их там, где ходят простые смертные, невозможно.

Писатель вообще-то был среднего роста, но мне показалось, что рядом проходит человек-глыба. Полупарализованный, едва переставляя ноги, я двинулся за ним. Ауэзов погулял в фойе, с первым же звонком вернулся в зал и тихо сел на свое место.

Этот день стал переломным в моей жизни. С того момента начался переход от деятельного невежества к свету знаний, от болванизма к интеллекту. Я жадно глотал книги, оценивающе присматривался к окружающим, стараясь взять от них лучшее и избавиться от своих грубоватых аульных замашек.

Мне и во сне не могло привидеться, что когда-нибудь буду общаться и даже сидеть за одним столом с такими людьми, как Ауэзов. «Мне хотя бы зацепиться в этом сказочном городе, где живут они», - мечтал я и интуитивно чувствовал, что достичь этого поможет только упорный, неустанный труд.