Страница - 17

– Пушкин, неужто не знаете? – с недоверием спросила Ма- грипа и вдруг рассмеялась: – Не можете не знать, ведь на ка­захский язык эти стихи перевел наш Абай-ага!

– Как? – вновь притворно удивился Дармен. – Вы и самого Абая читали?

– Читала, – сухо ответила Магрипа, больше не желая под­держивать чужую шутку. – У меня есть стихи Абая-ага, и я знаю их наизусть.

Дармен, хоть и понимал, что выглядит глупо со своей про­веркой, в глубине души ликовал: в этой степи у Абая есть не только благодарные слушатели, но и замечательные ученицы!

Абиш давно заметил, что Дармен беседует с Магрипой, по­рой заставляя ее смеяться. Делая вид, что кивает в такт му­зыке, он подмигнул Дармену, радуясь, что его друг развлекает девушку. Самому ему уже давно казалось, что он играет только для нее одной.

Исполнив последнюю мелодию, Абиш низко поклонился пу­блике, скромно принимая ее шумную благодарность.

– Молодец, Абиш! Славно потрудился! – доносилось со всех сторон, но особенно было приятно услышать слова, которые сказала мать Магрипы, высокая светлолицая байбише:

– Спасибо тебе, сынок, ведь такая музыка – большая честь для всех нас, старых и молодых!

Эти слова услышал и Мусабай.

– Честь оказать – тоже труд нелегкий. Иди к нам, Абиш, сядь повыше, отдохни, – сказал он, отодвигаясь и освобождая ме­сто подле себя, но проворная Магрипа невольно опередила его, также отодвинувшись. Абиш почел неудобным занять место де­вушки, в то время как сам хозяин аула первым предложил ему сидеть рядом с собой.

– Нет, нет... спасибо, не беспокойтесь! – обратился он к Ма- грипе. – Я, пожалуй, сяду возле Мусабая.

Передвигаясь по тору, Абиш вдруг оказался лицом к лицу с девушкой, ощутив легкий запах цветов. Тут он увидел на ее

губах короткую улыбку, адресованную ему одному… Что это – простая благодарность или знак? В этот миг будто горячий ветер обдул его лицо – так взволновало его столь близкое дыхание нежности и красоты. Абиш чувствовал себя настолько взволно­ванным, что, может быть, даже изменился лицом, побледнел, и теперь она и все остальные увидят… Вот Дармен наклонился и что-то шепнул ему на ухо, какую-то шутку… Абиш даже и не понял, что сказал его друг.

Всю ночь шло веселье в большой юрте Мусабая, и лишь с первыми лучами нарождающегося дня гости начали расхо­диться.

Абиш и Дармен также вышли на воздух. Странное смятен­ное чувство, переполнявшее Абиша, не давало его ногам по­коя. Дармен вскоре отстал и опустился на камень у самой воды, чтобы на месте подождать разогнавшегося друга, но Абиша влекло и влекло вдоль берега, он шел один в утренних сумер­ках и никак не мог остановиться. Вода в реке была чиста и про­зрачна. Изредка на пути попадались молодые березки и кусты черемухи. Эта маленькая река, петляя, огибала невысокое, но обширное зеленое взгорье. На другом, низком берегу, словно поставленные в честь ярмарки, нескончаемой вереницей тяну­лись ногайские аулы. Ветер доносил оттуда блеяние ягнят, уже проснувшихся с первыми лучами солнца, и ленивый, неохот­ный лай собак, которые как раз к рассвету только и решили ути­хомириться… Все эти звуки были едва слышны, словно кто-то большой и далекий пробовал скрипичную гамму. Это было само дыхание степи, тихая музыка ее обычной жизни.

И душа Абиша отозвалась навстречу этой мелодии… То, что происходило в груди юноши, было неизвестным, доселе не ве­домым. Что это за безымянное чувство? Будто меняется, пре­вращаясь во что-то другое, сама его душа… Одно он знал твер­до: то, что с ним сегодня случилось, – это надолго, навсегда! Он шел с открытыми глазами, ничего не видел перед собой, будто не идет он берегом реки, а спит, и снится ему – Магрипа. То не

прозрачные струи бегут навстречу, а колышутся длинные воло­сы Магрипы. То не гладкие камешки поблескивают под водой, а розовые ноготки Магрипы. То не солнечные лучи показались из- за холма, а светлые глаза и алые губы. И звенит где-то вдали, в сизой дымке над ногайскими аулами ее смех, складываясь в слова, что говорила она.

Абиш верил и не верил тому, что происходило с ним. Эх, бро­ситься бы, как в воды бурной реки, в это удивительное чувство! «Но где же выдержка? Надо обуздать это, если ты настоящий мужчина! Здесь нужно не что-нибудь, а простое терпение. Что­бы многое понять, о многом просто-напросто узнать. Что она за создание? Думает ли она о нем так же, как и он о ней? А он сам – хочет ли он жениться вообще? А если жениться – захочет ли девушка степи стать избранницей Абиша?»

Но не эта мысль более всего мучила его! С некоторых пор у Абиша появилась одна тяжелая тайна, которую он не мог рас­крыть никому, даже родным и, может быть – прежде всего, род­ным! Это была страшная тайна о его собственной жизни, злове­щее чувство, знакомое только больным да глубоким старикам, мысль о возможно близком ее конце. С нынешней весны, еще в сыром и холодном Петербурге, Абиш почувствовал, будто что- то странное происходит с его телом. Что-то менялось глубоко внутри, будто разъедало его незаметное сердцевинное тление, совсем не видимое снаружи.

Один столичный доктор рассказал ему все начистоту. Имен­но он нашел у Абиша некие признаки малокровия, но это было далеко не главным, поскольку с малокровием живут. Настоя­щей слабостью его тела была болезнь легких, грозя перерасти в чахотку. «Если не будете заботиться о себе, ограждать себя от легкомысленных поступков, присущих юности, полностью не отречетесь от спиртного, не будете разборчивы в пище, то дни ваши сочтены», – сказал врач. Абиш спросил, а можно ли ему жениться? – вспомнив, что в своих письмах Магаш и Какитай затрагивали эту тему. Доктор пожал плечами, ничего не сказал

прямо, но осторожно намекнул: «Женитьба ваша в таком со­стоянии невозможна, это может быть опасно и для вас, и для вашей будущей супруги».

Думая об этих словах, Абиш чувствовал смертельную тоску. Последнее время она всегда нападала на него, едва он оста­вался один.

Вот и сейчас, бредя вдоль реки и любуясь цветущим, здоро­вым ликом Магрипы, который плыл перед его глазами, он вдруг остановился на полушаге, вспомнив свою скрытую печаль. Кровь отлила от его лица, он как-то осунулся и будто постарел в один миг.

«Нет! – подумал Абиш. – Все эти мечты напрасны». Он по­вернулся и пошел обратно, быстро, решительно ступая по при­брежным камням.

Увидев на пути Дармена, который так и сидел у реки, ожидая его, Абиш не остановился, а лишь тихо бросил на ходу:

– Пойдем-ка спать!

До гостевой юрты они дошли молча, не сказав друг другу ни слова, улеглись.

Проснувшись поздно, все гости, отобедав на дорогу, покину­ли ногайский аул и двинулись дальше…

Теперь они ехали гораздо быстрее, нежели вчера, стремясь наверстать день, проведенный в праздности, и поскорее по­пасть к своей цели – пещере Коныр-аулие.

Как всегда, соревнуясь, едва открывалась ровная местность, ко времени малого бесина^[15] они проехали значительное рассто­яние, пока не оказались на берегу большого озера с темной во­дой. Здесь стоял богатый аул, где было немало больших белых юрт, а вокруг плотными табунами паслись лошади.

Казалось бы, ничто не мешало спешиться здесь, чтобы по­пить кумысу, несмотря на то что аул не был знаком Абишу. Он не сомневался, что Магаш обрадуется такому предложению, но его младший брат вдруг нахмурился.

– Мы не будем здесь спешиваться, даже умирая от жажды! – сказал он и подстегнул коня, будто укрепляя этим жестом свои слова. – Это аул Оразбая из рода Есболат, – пояснил он. – Ны­нешней весной он поставил его здесь, у озера Карасу.

Не мешкая, всадники проехали вдоль протяженного жели, где было привязано с полсотни жеребят, и вскоре миновали аул. Абиш понял, что в общей смуте, захвативший теперь казахскую степь, этот Оразбай стоит на враждебной стороне, и спросил брата, виден ли у смуты какой-то конец.

– Все наши беды от аткаминеров, – сказал Магаш. – Ладно бы они между собой грызлись, так ведь все их проблемы ста­новятся бедой простого народа. Никак не сорваться с этого ар­кана, даже если откочевать подальше. Вот и наш ага связан по рукам и ногам нынешней безысходностью. Я же вижу, как часто он хмурит лоб от горьких дум!

Абиш удивился: кого-кого, а Абая уж можно бы как-то огра­дить от этой напасти! Магаш с грустью покачал головой, сказав брату, что тот не видит всей глубины этой вражды. Чтобы объ­яснить суть происходящего, он повернулся в седле к Абишу и начал рассказывать о том, что происходило вокруг родного аула последнее время:

– Вот этот аул Оразбая – один из очагов беспрестанной вражды против нашего отца. Именно Оразбай был тайным под­стрекателем жигитеков, еще в тот год, когда они угнали и за­били лошадей Такежана. Наши иргизбаи поняли, что именно он натравил на нас жигитеков, и словно связал хвосты двух коней. Сам же Оразбай выскользнул, как змея, сбежал, ввер­гнув жигитеков в бесконечную вражду с нами. Теперь тот дав­ний спор утих, но Оразбай снова вместе с Жиренше. Ясно, что он готов не пить, не есть, только бы как-то навредить нашему отцу. Пусть бы он воевал только с одним Такежаном, таким же охочим на всякие напасти, как и он сам! Так нет, думает, что раз­делался с ним сполна, когда забил его табун. Теперь говорит, что его злейший враг – наш ага, и покоя себе не находит, чтобы

только насолить отцу. Все знают, что главный враг Оразбая – это Оспан-ага, но он не смеет действовать против него, так как Оспан – волостной глава. Оразбай не может пойти на него пря­мо, вот и строит козни нашему отцу, родственнику Оспана. В годы открытой вражды, когда Кунту успел улизнуть в другую волость, Оразбая удалось удержать за ногу. Дети Кунанбая не дали ему уйти, понимая, что в чужих краях он вполне может окрепнуть, и тогда с ним не справиться…

Абиш мало что знал обо всех этих причудливых деталях дав­ней вражды, дерзких поступках и хитрых кознях. Магаш меж тем продолжал:

– Как только Оразбай понял, что не сможет откочевать по­дальше, он договорился с Жиренше, и они замыслили новые козни, чтобы столкнуть людей в наших краях, поселить междо­усобицу среди детей Кунанбая. Ведь Такежан теперь во вражде с нашим ага. Он не может простить отцу, что тот не поддержал его, не вышел с соилом и не расправился с жигитеками, с Ба- заралы. Хотя Такежан потерял свои табуны по наущению Ораз- бая, в последнее время он пытается найти с ним общий язык. Теперь Такежан и его сын Азимбай все свое зло направили на нашего ага.

Слово за слово, ровно держа своих коней рядом в ритме до­рожной рыси, братья перешли от разговора о давней вражде к нынешнему положению дел в степи.

– Теперь врагами нашего отца стали как власть имущие, так и толстосумы, – продолжал Магаш. – В этой компании выделя­ется Такежан, он говорит: «Власть вершить буду только я сам, и никто не может воспротивиться моему владычеству. Я и есть вчерашний хан, правитель этих людей, избранный Богом». До­бавляет: «Все должно быть по мне. Кто согласен с моим прав­лением, тот мне самый близкий друг. Меня не беспокоит, кем будет мой человек, только бы использовать его!» Оразбай же пытается надавить другим способом, он не рвется в акимы, но верит в силу своего богатства: «Все нуждаются в деньгах, в них

и есть моя власть! Чем больше у меня денег, тем легче мне гнуть свое». Оразбаю все равно: нужно будет хотя бы на день – заплатит власть имущему или даже вору, но все равно купит их. Он всеяден. Ему нужна пища, только пища. Сегодня Ораз- бай самый богатый человек в степи. Если кто-то пойдет поперек него, уличит в неправедных делах, он тут же попытается его уничтожить – назовет безбожником, изгоем, злейшим врагом. На этом пути он безжалостен, да и нет таких средств, чтобы остановить его. И Такежану, и Оразбаю не дает покоя слава на­шего отца среди тобыктинцев, оба они сгорают от черной за­висти. Ненавистно им и то, что наш ага пишет с сочувствием к простым людям. Не могут они простить ему, что Абай-ага откры­то выводит их на чистую воду, безжалостно разоблачая их ко­варные уловки. Они жалуются и сановнику, и аткаминеру, наусь­кивая: «Абай – опасный человек, Абай – подлый человек, он и есть самый страшный из ваших врагов, вам не видать хорошей жизни, пока не покончите с ним». Еще они говорят, будто Абай грубо нарушает обычаи, традиции наших предков, отдаляет нас от веры, от наших наставников – святых покровителей. Говорят: «Он хочет извратить и нынешнее, и подрастающее поколение, сделать нас всех русскими…»

– И все это, несмотря на то, что они сами ненавидят русский народ да и саму Россию! – воскликнул Абиш.

– Правду говоришь, брат! – согласился Магаш. – Они спят и видят, как бы посадить отца в тюрьму или сослать его за триде­вять земель, а для этого им все средства хороши. Они называ­ют Абая врагом казахов, не понимая, что можно взять у русских много хорошего. Они оба – ненасытные хищники, которые тво­рят всякие напасти и враки! Ни дня не знают покоя, науськивая, натравливая жалобщиков, скандалистов на нашего ага. Вот, в последнее время хотят перетянуть на свою сторону Такежана, им кажется, что с его помощью они легко возьмут верх над Аба­ем. А перетянуть Такежана на свою сторону им ничего не сто­ит: достаточно дать ему побольше скота, вот и весь разговор.

Оразбай все посылает к Такежану своих людей, хочет стать его сватом. Будто бы хочет сосватать одному из своих внуков дочь Азимбая, которая еще в колыбели. Вроде бы пообещал дать сто голов верховых лошадей!

Здесь Абиш не удержался и перебил брата:

– Вот подлые пройдохи! А что говорит об этом Оспан-ага?

– Уловок Такежана он пока что не замечает, – проговорил Ма- гаш, – но о том, что Оразбай и есть настоящий подстрекатель нескончаемой вражды с жигитеками, хорошо знает и, верно, разобраться с ним решил напоследок. Ты же знаешь его: если руками ухватится, то готов даже рук лишиться, зубами вгрызет­ся, то и зубы потерять ему не жалко! Пока что не выпускает Оразбая, сделал его зависимым, не дает бумагу об отделении в другую волость. Оспан все еще рассчитывает на Такежана, не думает, что тот может отложиться от него и тем самым уронить свою честь. Узнав о том, что Оразбай накрепко опутал Такежа- на, Оспан понял, что, если они сойдутся, то границы злодеяний только расширятся. Волостной для кочевников – беда извест­ная, но Оспан-ага пока еще не был замечен на лихоимстве и взятках. Думаю, что именно он может одолеть Оразбая, если, конечно, захочет! – завершил Магаш.

То, что он говорил, покачиваясь в седле, было сущей прав­дой, но джигит, по молодости своей, знал ее не до конца. На­пример, о том, что Оспан собирался насильно изъять у разбо­гатевших баев их долги перед бедным людом. Или о том, что Оразбай, уже давно стоявший во главе межродовых интриг, не желал подчиняться воле прежних волостных глав. Его воры пригнали ему более тысячи лошадей, от родов Керей, Сыбан, Уак, Бура и Каракесек. И ни один из обворованных родов не мог поднять руку на него, в надежде когда-нибудь вернуть свое добро. Не мог Магаш знать и о замысле Оспана, который наме­ревался в ближайшее время созвать волостной съезд старшин, чтобы судить Оразбая.

Оспан, хотя и имел тяжелый характер, никогда не причинял зла другим. Слыша сетования людей на Оразбая, решил во­лостной голова, пока еще тайно, созвать всех биев, задержать в среде тобыктинцев людей, прибывших в поисках украденного скота, и созвать съезд аткаминеров. Конечно, на этом съезде Оразбаю пришлось бы вернуть значительную часть наворован­ного. Он прекрасно знал, насколько силен Оспан, как крепка его хватка. Поэтому и решил перехитрить Оспана. Когда люди уже начали собираться на съезд, Оразбай, передав: «Не могу быть на съезде», сбежал в город. Узнав об этом, Оспан принял этот поступок как сигнал к открытой вражде.

Не зная всех тонкостей дела, Магаш все же рассказал Абишу о том, что слышал: Оспан сам отправился вслед за Оразбаем в город, со словами: «Пусть хоть сквозь землю провалится, найду его, пригоню!» До того самого дня, когда Оспан сел в седло, вос­кликнув: «Я покажу ему, как измываться над людьми!» – были лишь интриги, противостояние издали. Это было похоже на за­крытую воспаленную рану, которая долго ныла, но сейчас уже готова лопнуть.

– Всякие напасти сваливались на голову нашему отцу, – с грустью сказал Магаш. – Он тяжело переживал их, а они про­должались всю зиму и лето. Жизнь в кочевьях сложна и запута­на, любая маленькая беда разрастается, словно степной пожар, и отец не может не замечать этого огня. Как мы ни пытаемся оградить его от всего этого, он сам не может сидеть спокойно: такова натура истинного казаха. Кроме того, нас мало, его сы­новей, мы словно подлесок в непроходимой чащобе векового бора, среди чужих недобрых людей. Хотя бы на год оставили его в покое, чтобы он мог заниматься своим любимым делом!

По мере того, как Абиш слушал брата, в душе его нарастало негодование. Он сидел в седле, опустив голову, порой горестно вздыхал. Так стремиться в родной край, чтобы встретить отца и братьев, и узнать, что маленькая кучка злобных людей творит здесь такое великое беззаконие!

– Верно, Магаш, – сказал он. – Пусть только все эти напасти не мешают нашему отцу. Нельзя допустить, чтобы он постоян­но был в плену одних лишь горьких размышлений. Жизнь – это борьба, и его окружают зло и коварство, и он, конечно, не мо­жет на это спокойно смотреть, но мы должны любыми силами, любыми путями защитить его великое дело. Я скажу и тебе, и Какитаю, и всем остальным: боритесь за нашего ага, боритесь нещадно, насмерть! Помни, что великая правда на вашей сто­роне! – закончил Абиш, и голос его прозвучал неожиданно гром­ко и сильно в вечерней тишине.

Солнце уже ложилось на горизонт, когда путники увидели вдали большой аул, тот самый, куда и стремились попасть до заката. Теперь они перешли с дорожной рыси на спорый шаг, подойдя к самому берегу реки Шаган, чье извилистое русло оги­бало подножия гор Чингиз, глубоко вгрызаясь в их белый сугли­нок. Чуть дальше, за отвесными берегами, расстилались серые каменные россыпи, а за ними – золотистый, щедро освещенный вечерним солнцем луг, у края которого и стоял гостеприимный аул.

Кокпай придержал коня, подождав, пока Абиш нагонит его, и указал кнутом на ослепительно сверкающую гору за рекой.

– Это и есть гора Коныр-аулие, а там и пещера! – сказал он. – Завтра хоть целый день будем там ходить.

Быстро въехав в аул, всадники оказались в самой гуще его обыденной жизни, в разноголосице блеяния, ржания и лая, буд­то бы все местные ягнята, жеребята и псы разом приветствова­ли их. Это было владение Байтаса, где жили родные Еркежан – жены Оспана. Тут и остановились путники на ночлег…

Назавтра в полдень они уже встали возле отвесного горно­го ската, привязав своих коней на калмыцкий манер – голова к голове. Вытянувшись на узкой горной тропе в длинную цепоч­ку, джигиты добрались до пещеры. Вход в пещеру смахивал на узенькую дверцу, здесь тоже пришлось выстроиться гуськом. Возглавлял процессию Кокпай, хорошо знающий Коныр-аулие.

Впрочем, проход вскоре расширялся, открывая высокий, про­сторный грот, где было свежо, сыро. Кокпай достал маленький факел, навернутый на степной тростник. Все остальные также принялись устраивать себе путеводный свет – заранее приго­товленные лучины, масляные коптилки и факелы из пучков чия. То тут, то там в глухом мраке пещеры загорались огни, осве­щая чьи-то пальцы, половину лица… Шли врассыпную, будто неся в руках золотые звезды, осторожно ступали, внимательно осматривались по сторонам. Чем дальше продвигались, уходя под уклон, тем больше становилась пещера – шире и выше, а вместе с тем – холоднее и безмолвнее. Камни, мерцающие в ручном подвижном свете, напоминали мрачные надгробья, с которых кто-то стер письмена, и мертвое молчание мазара ца­рило вокруг. Казалось, что путников с каждым шагом затягива­ет загадочная страна, которая представлялась Абишу страной вечного сна.

Дармен, Алмагамбет и Какитай, также никогда не бывавшие в пещере, хоть и пытались порой шутить, продвигались вперед с большой опаской, теснясь друг к другу. Плоский камень под ногой, ничуть не похожий на горные камни снаружи, уходя укло­ном, ускорял их шаг, будто бы устремляя в глубокую западню. Магаш подталкивал Какитая вперед, стараясь держаться за его спиной. Кокпай и Абиш, уйдя далеко в глубь этой подзем­ной страны, с тревожным любопытством смотрели вокруг себя и вдруг разом узрели впереди какой-то блеск… «Вода, вода!» – громко закричали они и остановились. Тяжелое эхо понесло под сводом пещеры ответные возгласы: «Вода… вода…»

Вскоре все сгрудились на каменном берегу водоема, чей противоположный край терялся в темноте, однако напоминал о себе громогласным эхом: стоило кому-то заговорить, как голос его тотчас возвращался. Впереди лежала прозрачная, чистая как стекло вода. Опустив свои лучины, путники всматривались в нее, не в силах сдержать возгласы восхищения. Дармен, дер-

жавший в руке длинную палку, пройдя по берегу, стал мерить глубину подземного озера.

– Это большая вода! Очень глубокая. Даже у берега такой коротыш, как Алмагамбет, легко может потонуть, – говорил он.

Будто не замечая обидных слов, Алмагамбет поднял неболь­шой осколок песчаника и со всего размаха кинул его в темноту. С силою брошенный камень где-то далеко плюхнулся в воду. Эхо возвратило удивленное восклицание Алмагамбета, его чи­стый и мелодичный голос. Какитай и Дармен последовали его примеру: водя руками по земле, нашли мелкие камешки, стали кидать их как можно дальше, но ни один не достиг противопо­ложного берега. Подземное озеро, похоже, тянулось на боль­шое расстояние, впрочем, как и сама пещера. Абиш вспомнил одну статью из петербургского журнала, относительно таких пе­щерных озер, и принялся как можно проще пересказывать ее. Молодежь окружила его, слушая с почтительным вниманием.

– Я заметил, что все мы чуть ли не дрожали от страха, как только вошли сюда. Многие думают, что в таких пещерах обита­ют всякие колдовские силы. Только представьте себе, что сей­час из воды выпрыгнет какое-нибудь чудище! – сказал он.

Больше всех робел Алмагамбет, он даже разговаривал сдав­ленным шепотом. Абиш хитро посмотрел на него и продолжил:

– Е! А ведь это будет не просто чудище, а нечто, хорошо нам знакомое, например, шайтан, как мы все его хорошо представ­ляем. Кто-кто, а Алмагамбет, пожалуй, уж точно завопил бы, как козленок на заклании, появись сейчас сам шайтан из воды! Как знать, может быть, он сидит там и слушает, что мы гово­рим, и видит из-под воды огни наших лучин? – сказав это, Абиш неожиданно соскочил с места, ткнув пальцем в сторону: – Вон он, уже вылезает! – крикнув, Абиш дернулся, будто собираясь броситься наутек, и тут же все, кроме, разве что, Магаша, разом отпрянули назад.

Многие лучины потухли: в темноте, в толчее джигиты нале­тали друг на друга, падали на камни, Алмагамбет, конечно же,

упал прежде всех. Дармен повалился на него и стал его молча давить, будто и впрямь шайтан. Насмерть перепуганный Алма- гамбет даже голос потерял от страха, отчаянно шепча: «Поги­баю, спасите!»

Всех привел в чувство громкий хохот: храбрые джигиты поня­ли, что как-то неприлично бежать от пустоты. То смеялись Абиш и Магаш, и звонкое эхо, давно дружное со здешним шайтаном, весело вторило им. Какитай легко поднял с пола маленького Алмагамбета и, поддерживая его за шиворот одной рукой, шут­ливо заметил Магашу:

– А ты-то что? Видать, страшно напугался, коль не побежал со всеми, застыл как вкопанный!

Магаш ответил громко, чтобы эхо подхватило его слова:

– Только такие невежды, как вы, пытаются спастись бегством от шайтана. Я же спокойно читал «Аятул курси», ради спасения всех вас, смертных.

Алмагамбет, только сейчас придя в себя, стряхнул с себя руку Какитая и, вновь обретя привычную манеру шутить, заметил:

– Е, айналайын, Магаш! Не забудь со страху эту самую мо­литву, пока мы не выйдем отсюда на свет!

Многие еще смеялись, вторя Алмагамбету, когда Абиш вер­нулся к прерванному рассказу, вспомнив известный миф:

– Шутки шутками, а в таких пещерных озерах кое-кто и вправду живет. Это существо может обитать только в глубокой темноте. Его называют рыбой пещерного озера, правда, оно не очень-то похоже на рыбу. Больше всего оно напоминает дитя человеческое, лет тринадцати-четырнадцати. И цветом оно ро­зовое, совсем как ребенок. Он потому такой, что света божьего не видит! И глаз у него нет – также по этой причине!

– Астапыралла! – удивленно воскликнул Кокпай. – Какой еще ребенок? Это же ведь настоящее чудовище!

– Ой, не говори больше о нем! – сказал Дармен. – Не дай Аллах, чтобы такая нечисть водилась в этом озере!

Оба явно шутили, но Алмагамбет, и впрямь напуганный, не­уверенно предложил:

– Думаю, мы достаточно насладились этим могильным мра­ком! Не пора ли джигитам выйти на свет божий!

– Да что ты! – ответил Абиш. – Мы ведь сюда на весь день пришли. В этой пещере много разных таинственных ходов. Вот и примемся обстоятельно осматривать их. Для чего, конечно, полезно было бы разделиться по одному!

– В таком случае, – сказал Алмагамбет, – пусть Магаш читает свою светлую молитву «Аятул курси», а я буду держать его лу­чину! – и прижался к нему, как будто залезая в его объятия.

Какитай спросил Абиша, почему в названии пещеры звучит такой слог – «аулие»^[16]? Абиш будто ожидал этого вопроса. Он тотчас вскочил с места и, не выказывая никаких признаков уста­лости, широким взмахом руки пригласил джигитов в дальней­ший путь, уже на ходу продолжая свой рассказ:

– Это и есть самая главная тайна пещеры. И сегодня мы ее, наконец, разгадаем! Пойдем, найдем этого загадочного святого. Не может быть, чтобы среди скал не осталось его следов! За мной, джигиты!

Пещера Коныр-аулие не заканчивалась берегом подземного озера – в высокой бугристой стене зловеще чернели глубокие ходы. В один из них и повел джигитов Абиш, высоко над головой неся масляную лампу.

Дармен без колебаний последовал за ним, Магаш и Какитай задержались, чтобы написать на скале свои имена. Абиш по­вернул в одно из боковых ответвлений пещеры. Он шел пер­вым, и впереди была тьма, и в этой тьме, точно как вчера, на берегу реки, он видел большие серые глаза Магрипы. Она смо­трела на него открыто, нежно, улыбалась так ласково, с таким доверием, словно увлекая его за собой не только в эту темноту, но и в самую глубину любви. Кажется, что красавица и вправду рядом, на расстоянии вытянутой руки, и лишь свет лампы ме­шает рассмотреть ее лицо… Абиш прикрутил фитиль и пламя

погасло. Теперь ему казалось, что стоит протянуть руку, как он тотчас дотронется до милого лица… Но тут позади раздался озабоченный голос Дармена:

– Абиш, у тебя что – огонь потух? Дай я запалю!

Зажигая лампу в неподвижной руке друга, Дармен не мог не заметить странного выражения его глаз, будто бы Абиш и вправ­ду увидел в темноте какое-то существо… Дармен не знал, что образ Магрипы теперь всегда стоит перед ним, как если бы они и не расставались с вечера, проведенного в ногайском ауле.

– Апырай! – вдруг воскликнул Абиш. – Как же она хороша!

– О ком это ты? – удивился Дармен, проследив взгляд Аби- ша, но, разумеется, ничего не увидел.

– О Магрипе…

Произнеся имя девушки, Абиш опустил глаза, лицо его за­стыло, будто окаменев.

– А я еще вчера ждал, что ты заговоришь о ней! – первым нарушил молчание Дармен. – Сразу ясно, что она тебе понра­вилась.

– Не просто понравилась, но… – Абиш опять замолчал, и даже в сумраке горящего фитиля было видно, что краска за­лила его щеки.

– Е… Вон оно что! – засмеялся Дармен. – Значит, сбудется мечта Дильды-апа, и ее сын, наконец, женится! Вот повеселим­ся!

Вопреки ожиданию, Абиш даже не улыбнулся. Дармен с удивлением всматривался в его бледное, озабоченное лицо.

– Молчи, Дармен! Этому не бывать, не сбудется мечта нашей апа… – Абиш запнулся, затем, помолчав, добавил: – Никак это невозможно… пока.

– Почему же? – спросил Дармен.

Абиш медлил с ответом. Опять, как и вчера на берегу, толкну­ло его в грудь сомнение, ему одному известная тяжелая тайна, вспыхнули перед ним слова петербургского доктора, как при-

говор судьбы, начертанный на камне огненными письменами: «Женитьба ваша в таком состоянии невозможна…»

Абишу бы рассказать все начистоту своему другу, и слова уже были готовы слететь с его языка, но он прикусил губу и мол­вил совсем другое:

– Да, это никак невозможно, я должен учиться. Не могу же я оставить молодую жену! Привязать к себе, а потом уехать…

Дармен пожал плечами: его не убедили эти слова. Он вос­кликнул:

– Е, да так и надо сделать! Сосватай ее, да и поезжай себе спокойно. Будет ждать уже невестой.

Абиш замотал головой, его лицо исказилось страданием.

– Я уже все решил, Дармен! Не отговаривай меня.

– Может быть, если… Твоя душа не лежит к Магрипе…

– Нет-нет! – воскликнул Абиш. – Если бы я хотел жениться, то кроме Магрипы никого бы и не желал на этом свете! Но ска­зал же, пока не доучусь, не могу! А ты, я вижу, со вчерашнего дня ждешь, что я скажу. Так вот мое последнее слово – нет! И не говори об этом больше! – резко закончил он.

Абиш знал, что эти слова дойдут до всех – до Магаша и Ка- китая, а главное – до его родителей. Пусть никто не досаждает ему. Он повернулся и пошел вперед, и вскоре, уже из-за первого поворота пещеры, донесся его бодрый и даже веселый голос:

– Эй! Идите скорее сюда! Я нашел святого!

Магаш, Дармен и Какитай ринулись на его зов. За поворотом пещеры они увидели Абиша: он стоял, освещая лампой длин­ный выступ скалы.