Страница - 20

В дни аса по Оспану Абай и перед друзьями своими предстал в удручающем виде. Он казался угасшим, потерявшим свой дар высокого слова, несчастным человеком. Младшие его друзья и братья встревожились: «Неужели смерть и скорбь могли сло­мить Абая, погасить в нем огонь творчества?» Особенно сильно страдал за Абая Дармен.

Но, внешне выглядевший безжизненным, Абай-поэт мощно жил в душе, преодолев в себе Абая-печальника. Когда оплаки­вали Оспана, много произносилось речей в его светлую память, и время от времени вступал в этот ряд поминальных речей и Абай со своими стихотворными импровизациями.

Вспоминая о лучших, бесценных качествах души и натуры Оспана, Абай невольно оглядывался на своих здравствующих родичей, – и тоска об ушедшем брате начинала жечь его душу еще сильнее, напоминая, какую утрату пришлось понести…

Кто же теперь самый могучий в роду, кто самая крепкая опо­ра? Неужели Такежан? О, эти «такежаны»… Они суть мерзость человеческая. Сверх всякой меры – жестокости, невежества и полное отсутствие доброты, человечности. Опереться не на кого. Утешиться нечем. Вор на воре, грабитель на грабителе. Зло наносят уже не отдельному дому или аулу, а всему наро-

ду. Как при этом сделать легче его жизнь? Тут сколько ни ду­май, а ничего не придумаешь. Полная безысходность, всюду тупик…

На третий день к вечеру Дармену удалось увести Абиша из траурного дома. Друзья вышли из аула, пройтись. Солнце бли­зилось к закату. Западная сторона небосклона тонула в багро­вом мареве, расплавленные огненные облака растекались над горизонтом. Небо над просторами Ералы было охвачено бес­предельной вселенской тишиной.

Прохладный вечерний ветерок веял над притихшей степью. После долгого бдения в траурной юрте Абиш вдыхал полной грудью свежий воздух родной Арки. Выйдя за пределы аула, джигиты направились в сторону реки. Они шли по ровному ков­ру белесого ковыля и зеленой луговой травы, на котором не было ни пылинки. Сапоги, намокшие в вечерней росе, порой скользили по сырому травяному покрову, но молодые люди бо­дро и уверенно шагали вдоль реки по высокому берегу, увле­ченно разговаривая.

Вскоре перед ними открылся аул с многочисленными серы­ми юртами, стоявшими близко к реке, издали путникам показа­лось, что дома поставлены прямо на воде. Дармен увлек друга напрямик к этому аулу. Приближаясь к нему, они продолжали разговаривать. Говорил больше Дармен, которому было что сказать Абишу, тот же внимательно слушал, всем своим суще­ством впитывая каждое слово друга и сверстника.

– Абиш, мы все очень ждали тебя. Ждали, надеясь, что ты привезешь целебное снадобье нашему Абаю-ага. Да и нам всем также! Ведь мы не смогли излечить его от недуга тяжелых пере­живаний! Нам это оказалось не под силу, Абиш. Только ты один сможешь теперь помочь агатаю. Я позвал тебя, чтобы сказать тебе об этом, Абиш.

Но Абиш не спешил поддержать разговор. Ему было нелов­ко слышать от молодого, здорового джигита признание в своей

слабости, а также обсуждать с ним печальное состояние отца, в котором он находился. Абиш ограничился лишь замечанием:

– Дармен, я вижу, что ваши тревоги об отце возникли не на пустом месте. Вот и будем дальше думать вместе, как помочь ему.

Подобная сдержанность и спокойствие Абиша понравились Дармену. Он сам всегда стремился утверждать себя не слова­ми, а делами и поступками. И ему также претило всякое пусто­словие.

На краю аула их с лаем встретили собаки, косматые черно­белые сторожевые псы. Выбежали навстречу трое-четверо мальчишек, уже давно заметивших пеших путников, свернув­ших к их аулу. Первым подбежал и поздоровался улыбчивый мальчишка лет семи. Дармен приветливо заговорил с ним:

– Рахимтай, дедушка дома?

– Нет, не дома. Он во дворе сидит! – вспыхнув от смущения, ответил мальчишка.

Ответ рассмешил Абиша, засмеялись и другие подбежав­шие дети. Рахим смутился еще сильнее и, вспыхнув, потупил­ся, чуть отвернулся в сторонку и стал рассматривать ногти на руке.

Бесхитростный, кроткий мальчик пришелся Абишу по душе. Он с явным удовольствием ласково смотрел на маленького сво­его земляка, кончик носа у которого сразу вспотел от волнения. Но скошенные в сторону черные глазки его с огромным любо­пытством глядели на гостей.

Дармен ласково обнял мальчишку, прижал к груди. Абиш нежно погладил его по гладко выбритой макушке.

– Рахим, чей ты сын? – спросил он.

Рахим тотчас ответил:

– Я дедушкин!

И опять все весело засмеялись – гости, аульная детвора.

Дети окрестных аулов слышали и знали о знатном, ученом ага Абише, но им еще не приходилось видеть его. Жгучее лю­бопытство горело в их глазенках.

– Это самый младшенький у Даркембая. Единственный из его многочисленных детей, оставшийся в живых. Бог сохранил его на радость и в утешение старому отцу.

При этих словах малыш снова смутился. Выскользнув из объятий Дармена, он звонким голосом крикнул:

– Дармен-ага, скажу дедушке про вас! – и припустил в сторо­ну своего дома.

Рахим побежал к небольшой серой юрте, с виду вполне до­бротной и целой среди множества других латаных-перелатаных, убогих лачуг жатаков.

– Надо отдать салем Даркембаю. Хочу раньше других наве­даться к аксакалу и первым услышать от него, за чем следило и что заметило «всевидящее око» нашего степного мудреца, – с шутливой улыбкой промолвил Абиш.

Даркембай сидел в тени своей юрты на шкурке гнедого жере­бенка и тесал топором длинную деревянную чурку. Часто взма­хивая топориком-шапашот, в виде мотыги, заточенной в лезвие с широкой стороны, старик обтесывал березовое поленце, ма­стерил топорище.

Видимо, было ему в удовольствие, сидя в прохладной тени, совершать мирную работу, привычную для рук и милую для души. Инструмент словно сам собою взлетал вверх и опу­скался на изделие, весело и непринужденно водя рукою ма­стера.

Приветливо поздоровавшись с гостями, Даркембай вернулся к прерванной работе. Разговор вел, продолжая дело.

– Даке, вы все еще здоровы и полны сил! А здоровье – это ведь самый ценный дар жизни, – сказал Абдрахман.

– Айналайын, Абиш, ты говоришь то же самое, что твой отец, – отвечал Даркембай, с довольной улыбкой на лице. – Недавно сломалась арба у одного из наших жатаков, я починил колесо и потом ставил на место. За этим делом и застал меня заехавший к нам Абай, и сказал: «Барекельди! Молодец! Радуюсь твоей силе и бодрости!» И дальше сказал: «Старости не поддавайся!

Перед нею не скисай!..» А добрые пожелания хорошего челове­ка всегда небесполезны, особенно для тех, у кого куча всяких забот.

Повернув березовое топорище другим боком, старик стал начисто стесывать с него топориком-шапашот тонкий слой де­рева. Одновременно он спрашивал:

– Абиш, дорогой, завершилась ли твоя учеба? Ты насовсем вернулся или же опять уедешь?

Абиш ответил, что и в этом году ему придется уехать в Петер­бург, вернется на родину уже в следующем году, после оконча­ния военного училища. Но и тогда ему не придется жить дома, ведь он будет направлен к месту службы.

– Значит, опять уедешь, – молвил Даркембай и надолго за­молчал.

Старику явно было не по душе, что Абиш после учебы не будет жить в родных краях, а уедет в чужие.

– Конечно, я давно понял со слов Абая, да и сам думаю, что учиться полезно каждому человеку. Особенно полезна русская учеба, она открывает нам глаза на остальной мир и освещает душу человека. И руки ему удлиняет. В свое время Абай увез в город немало детишек из этого жатакского аула, и многие из них сейчас вышли в люди. Вон, сын Молдабая, Данияр, и сын Муздыбая, сын Омарбека из дальнего Шагана… – все они нашли свое место в жизни, выучив русскую грамоту. А есть и другие дети из жатаков, которых он направил к мусульманской грамоте, – это Садуакас, Касен, Самарбай, – так они тоже стали приносить немалую пользу себе и другим. Садуакас, собрав де­тишек нашего аула, – вон, вроде моего Рахимжана, обучает их читать и писать на арабском. Нам, казахам, любые знания нуж­ны! И в грамоте, и в ремеслах. Вот я, старый человек, научился некоторым ремеслам – и до сих пор приношу кое-какую пользу в своем Жатаке, несмотря на свою немощную старость! – слег­ка подшутил Даркембай над собой.

Дармен, выходец из этого поселения жатаков, кое-что пояс­нил Абишу:

– Хотя Даке и посмеивается над собой, но в ауле и по всей округе он славится как мастер на все руки. Круглый год чинит арбы, сани, сохи, мастерит лопаты, топоры, серпы – все по земледельческому хозяйству. Также стал паяльщиком, лудит казаны, посуду всякую… Короче, стал мастером по металлу и по дереву. Радуется, когда его благодарит народ. Про него ска­зано: «Старый пень вдруг обернулся скакуном!» Старается изо всех сил, помогает людям в их жизненных передрягах… Так что, Абиш, как видишь, казахам нужны не только высокие знания, но и всякое низкое ремесло.

Восприняв эту шутку, Даркембай одобрительно кивнул голо­вой и улыбнулся в бороду. Так они и перешучивались, оживлен­но разговаривали, словно сверстники – трое разного возраста людей.

– Е, Абиш, айналайын! Чего уж там! А ведь немало казахов, которые про таких, как я, помахивающих топориком, теслом, – и слышать не хотят. Хотя, плохо ли, хорошо, а только моими стараниями появляются в степи новые арбы и сани… А ведь некоторым только искусство подавай, под которым они понима­ют одно – подпевать под домбру: «арий-айдай! бодай-талай!» – потешно пропел аксакал, подмигивая Абишу.

Молодые джигиты расхохотались.

– Нет, каково загнул! Старый скакун до сих пор строптив! Не подходи сзади – лягнет, мало не покажется! – сказал Дармен, любуясь на аксакала.

А тот уже с серьезным видом говорил Абишу:

– Оно, конечно, хорошо – учиться. Но плохо то, что, окончив учебу, вы не возвращаетесь в родные края, а уходите на чуж­бину – без всякого сожаления. Вот, сын Молдабая живет те­перь в Ташкенте, уехал туда по службе. И ты теперь, дорогой, собираешься поступить так же. Все это мне не по душе, скажу тебе прямо, сынок. Вас послали учиться родители. Люди жда­ли вас, как ждут плодов, когда они созреют. Почему бы вам не принести в родные края те знания, которые вы получите?

Разве то, что получили, чего достигли, вы оставите только для себя? А ведь позади вас наша неграмотная степь – ваши неве­жественные родичи и близкие, молодая поросль, обреченная быть необразованною. Айналайын, а почему бы тебе не вер­нуться в родную среду, не собрать вокруг себя тех, кто ищет знаний, не возглавить их, не передать им свет своих знаний? Ты погляди только на Абая-ага! Сколько света вокруг исходит от него только одного! Даже Баймагамбета возьми, – когда этот джигит, который не может отличить букву от простой черточки, заночует, бывало, у меня, то я впитываю от него, бывшего ну­кера Абая, столько мудрейших историй, сколько течет воды в потоках реки Дарьи! Е, сынок, разве не становится подобным одинокому дереву в степи всякий образованный человек, если не разбрасывает вокруг себя семена своих знаний? Хочешь достигнуть в своей жизни какой-то высокой цели, – достигни ее вместе с людьми, с юной порослью, – один ты этой цели ни­когда не достигнешь. Как ни свирепы и хищны волки, роющие норы, чтобы прятать там своих детей, – разве они не обучают своих наследников звериным повадкам и охотничьим навы­кам, чтобы волчата выжили и могли сами охотиться?

Абиша поразил последний довод старого жатака. Сраженный его несомненной правотой, юнкер согласно закивал головою. Абиш таил в себе мысли, которыми не делился даже с отцом. Одной такой мыслью было: «А что, если я вернусь в родные края и останусь здесь, чтобы готовить казахскую молодежь для учебы на русском языке?» Слова аксакала почти в точности со­впали с этими мыслями Абиша.

В юрту прошла жена Даркембая с двумя ведерками, полны­ми только что надоенного молока. Звали ее Жаныл, она была женщина средних лет, намного моложе Даркембая, родила ему сына Рахима. В прошлом она была невесткой в роду Бокенши, но овдовела, и ее сосватали за Даркембая, который тоже овдо­вел к тому времени.

У Даркембая от первой жены родилось несколько детей, но все они умирали в самом раннем возрасте. И вот Жаныл роди-

ла Рахима, которому уже исполнилось семь лет. В доме Дар- кембая, на склоне его лет, зажегся огонек новой жизни. Жаныл оказалась для него хорошей женой, она с уважением относи­лась к тому, что ее муж столь почитаем в сообществе жатаков и среди его сородичей жигитеков. Глядя на своего единственно­го сына, который благополучно рос среди босоногой детворы, Даркембай словно обрел вторую молодость.

Теперь он не походил на горестного старика, который, по словам Абая, мог только жаловаться на судьбу. У него появи­лась новая жажда жизни и стремление к созидательному тру­ду. Он хотел жить и трудиться ради сына Рахима, ради Жаныл. Человек большой жизненной силы, могучий телом и душой, да и умом наделенный недюжинным, Даркембай перешагнул по­рог шестидесятилетия – и за ним обрел новый огромный инте­рес к жизни. Крепко затянув пояс, он бодро зашагал навстречу ей.

Все близкие друзья заметили возрождение Даркембая, слав­ного жатака, мастера на все руки, и радовались за него, – осо­бенно Абай и Базаралы. Поддерживая старика на его обнов­ленном житейском поприще, Абай к тому, что ежегодно помогал с зимней заготовкой мяса – согымом, теперь стал передавать Даркембаю на все лето двух-трех дойных кобылиц и одну мо­лочную корову…

С приходом в юрту жены Даркембай отложил свою работу, крикнул бодрым голосом:

– Жаныл! В твой дом пришли гости! Да еще какие гости! Вот, Дарменжан мой и с ним Абиш – зашли проведать меня. Пойди­те вместе с Рахимом к стаду, приведите скотину. Приготовьте казан-воду!

Тотчас из юрты появилась Жаныл, подошла к мужчинам и тепло поздоровалась с ними.

– Что же вы на голой земле сидите! – воскликнула она. – Сейчас я вам постелю, а вы вставайте!

Быстро вынеся из юрты войлочную подстилку-сырмак, рас­стелила ее и усадила гостей.

– А за мною прибегал Рахим. Я доила овец, он прибежал и кричит: «Апа, быстрей! Дармен-ага привел с собой гостя! Закан­чивай доить, пойдем домой!»

Смущенный Рахим крутился сзади Жаныл, прячась за ее юбку, тыча кулачком ей в спину: мол, не рассказывай ничего! Стеснительный мальчик так и не показал своего лица, прячась за матерью.

Гостеприимная семья собиралась принять гостей от всей души, щедро и радушно. Однако Абишу, хорошо знавшему о скромном достатке семьи, не захотелось вводить ее в такие большие расходы,

– Нет, Даке! Нет, женеше! О том, чтобы скотину забивать ради нас, и речи не может быть! Рахмет, не утруждайтесь! – убе­дительно заговорил Абиш. – Нам, пожалуй, уже скоро возвра­щаться. Разве что чаю успеем попить да накоротке перекусить. Е! Не отказался бы я и от горячего молока. Иногда для меня овечье молоко лучше, чем мясо! – сказал Абиш.

Его поддержал Дармен:

– Даке! Женеше! Абиш прав. Со дня своего приезда он все время был на жаназа вместе с отцом, и они даже не поговори­ли, как следует, между собой. Сегодня вроде поспокойней было с гостями, и Абиш смог уйти. Но его уже, наверное, ждет Абай- ага. Достаточно будет, женеше, если подадите свежий овечий творог и добавите туда густой сметаны. Получится наша слав­ная казахская еда «аклак». Наверное, в Петербурге Абишу не каждый день приходилось кушать это блюдо!

Охотно соглашаясь с Дарменом, Абиш сказал:

– Нет ничего вкуснее этой еды! Но в Петербурге не то что каждый день – в году ни разу не выходило попробовать ее! Со­скучился я по такой еде! Женеше, пожалуй, и правда, сделайте для нас сейчас аклак! – И говорил он это непринужденно, по- свойски.

Вскоре, когда вечерняя мгла стала поглощать окружающее пространство степи, мужчины зашли в юрту. Там в очаге пы-

лал яркий кизячный огонь, освещая дом изнутри, высокое пла­мя взметывалось до предельной своей высоты и жадно лизало дно подвешенного казана. На торе были постелены войлочные ковры и стеганые одеяла-корпе.

Даркембай продолжил разговор, начатый еще вне юрты.

– Свет мой ясный, Абиш! Люди этого аула снова оказались поставленными на колени. Разорили нас вконец, – настолько измучили за последние два-три года, что народу уже не под­няться, – говорил Даркембай, сидя на краю устроенной на полу семейной постели.

Абиш сидел перед ним на сложенном одеяле-корпе. Вни­мательно слушая старика, Абиш неотрывно смотрел на него и пока что хранил молчание.

Вскоре он спросил о том, чем раньше мало интересовался:

– Даке, хочу спросить у вас вот о чем… Жатаки этого аула и все бедные жигитеки – как они повели себя в то время, ког­да происходил набег? Что говорили разоренные бедняки, когда была разгромлена стоянка Такежана и угнаны табуны?

В ответ Даркембай сначала ясными глазами, спокойно по­смотрел на Абиша, после чего ответил:

– Если я верно угадал твои мысли, тебе хотелось бы спро­сить у меня: «Суть человеческая обнажается во время больших испытаний. Ты заметил, мол, как все это было?» – Старик пово­рошил палкой в огне очага под казаном, затем продолжил: – Хо­рошо, скажу тебе то, что я заметил… Сразу скажу, что я очень доволен тем, как вели себя жатаки. Затем скажу, что и жигитеки, та небольшая часть, что пошла за Базаралы, показали себя с хорошей стороны, совершили немало смелых поступков. Они шли в набег с кличем мести от всех обездоленных, оскорблен­ных, униженных. И позднее я понял, что в набег людей увлек не только Базаралы. Их толкнул на выступление собственный гнев, перехлестнувший через край. Страшен гнев кротких, мир­ных людей. Они схватились за соилы! – При этих словах глаза старого жатака воинственно сверкнули. – Таких извергов, как

Такежан, в нашей степи не один, не два. И вот прошел по сте­пи клич разгневанной голытьбы: «Устроим невиданный погром, беспощадный, как злой зимний буран во время джута!» Я тогда не мог узнать многих из своих людей! Я еле удерживал их от безрассудства. Повсюду злой крик, угрозы, смута – в степи, в городе. Базаралы поехал туда один, решив ответить своей го­ловой, чтобы месть властей не коснулась народа. Никому не позволил держать ответ вместе с ним, сражался в одиночку, ходил по лезвию меча. Он шел по адскому мосту, который мог рухнуть в любой миг… Понимая всю опасность, мы с Абылгазы еле сдерживали разгневанный народ. А ведь были отчаянные головы, которые заявляли: «Все предадим огню, и сами сгорим в нем! Лучше этим кончить, чем мириться с проклятой нище­той!» Среди жатаков с такими настроениями ходили даже дети, даже молодые невестки!

Абиш с большим вниманием выслушал старика. В его сло­вах выражалось мнение неимущего люда, единого с Базаралы. Тогда Абиш рассказал старому жатаку, что в России крестья­не решительно вышли на противостояние с угнетателями, что в шестидесяти губерниях произошло свыше трехсот крестьян­ских восстаний. Даркембай при этих словах усмехнулся, одо­брительно покачал головой.

– У нас о прошлогоднем событии говорят: «За сто лет в сте­пи не было такого большого выступления бедняков!» И оно про­изошло в самом темном, глухом углу Сары-Арки! А что другое, подобное нам известно? Ничего. Мы считаем, что это событие в ряду самых крупных в степи. Ты же говоришь, айналайын, что шестьдесят купирне^[28] восстали в России! А что такое одна ку- пирне? Это же целое ханство! И все они с соилами и шокпара- ми наперевес триста раз выходили в набег, как наш Базаралы с джигитами! Это же так здорово! Соседняя Русь сильная страна, есть чему поучиться нам. Недаром наш Абай говорит: «искус­ство надо перенимать у русских», «русские научат нас доби-

ваться успеха», «будущие поколения наши поймут это». Видно, Абай наверняка знает, о чем говорит, – завершил Даркембай свои слова.

Абиш спросил, как поживает Базаралы. В ответ Даркембай сначала рассказал о жигитеках в Шуйгинсу, оставшихся без ско­та и перешедших в состояние жатаков-земледельцев.

– Хотя они полностью расплатились по суду, но бедняков толстосумы не оставляют без своего подлого внимания, не пре­кращают злобствовать: «Е! Почему не пошли по миру с протя­нутыми руками?», «Вам в самую пору – прийти к нашим порогам и валяться в пыли, прося у нас милостыню!», «Не пора ли вам, жалкие изгои, разбрестись по белу свету и сдохнуть где-нибудь на чужбине?» Особенно изгаляются над бедняками Майбасар, Такежан, Азимбай и все их приспешники. Они и всемогущего Кудая не боятся, глумясь над людьми, и только на Абая ози­раются с опаской, открыто при нем не смеют издеваться над бедняками. Вот, ко мне Азимбай уже трижды подступал с угро­зами: «Ты участвовал в нападении на мой кос! Не прощу тебе – приду и сожгу твой очаг со всеми твоими домочадцами!» До сих пор Азимбай нагло занимает наши пастбища, травит свои­ми лошадьми наши посевы, косит траву на наших лугах. Хочет нас поставить на колени!

Вернувшись к вопросу о Базаралы, старик сказал:

– Ты же знаешь нашего бесноватого, по имени Оразбай? Ему до гроба не забыть унижения, которое нанес Оспан в прошлом году. Поговаривают, что он уже понял, кто ему самый главный враг среди Кунанбаевых, и теперь собирает лихих людей, что­бы отомстить ему… Рыщет по всему Чингизу, и по Бугылы, и по Шагану с той стороны – собирает в отряд крепких, готовых на все джигитов, которые станут боевыми шокпарами в его руках. Неустанно ищет таких в Коныркокше, и среди далеких, много­численных Мамаев, и в среде мырзы Жокена. Ищет и среди своих, жигитеков, посылал своего человека и к Базаралы, хо­тел склонить его на свою сторону… Недавно ко мне приезжал

Абылгазы, ему Базаралы и рассказал о готовящихся вражеских замыслах… – сообщив это, старик понюхал насвай.

К этому времени Жаныл накрыла дастархан. Дармену хо­телось, чтобы Абиш узнал от аксакала чрезвычайно важные сведения, касающиеся непосредственно Абая. И он попросил Даркембая продолжить разговор.

– Базеке близкий человек к Даркембаю. Если Базаралы со­общил ему о чем-то, что касается Абая, то наверняка знал, что Даке сумеет передать это самому Абаю, – сказал Дармен, об­ратившись к Абдрахману.

Даркембай был доволен сообразительностью Дармена.

– Ты верно подметил. В своем ответе Оразбаю наш Базеке рассказал его атшабару такую притчу. «Как-то вышли вместе в путь лис и обезьяна. Лис и говорит: «Давай держаться вместе, и какие бы испытания ни выпали на пути, будем преодолевать их вместе. И едой будем делиться поровну». Добро, согласилась обезьяна. Вот идут они дальше и видят: стоит настороженный капкан, приманка – кусок мяса. Лис говорит обезьяне: «Ты же у нас гостья! Бери первой мясо и съешь его!» Обезьяна не зна­ла ничего о капканах, тронула лапой мясо, капкан захлопнулся. Лис хватает мясо и съедает. На вопли обезьяны: «Что же со мной теперь будет, с несчастной!» – лис преспокойно отвечает: «А будет то, что сказано в одном мудром назидании: «Счастье бывает двоякое. Одно сваливается на голову, другое падает на ногу. Вот, второе счастье и привалило к тебе, обезьяна! А еще говорят: «железное счастье, от которого даже пинками не ото­бьешься». Вот тебе также и железное счастье!» Похоже, Ораз- бай думает обхитрить жигитеков, как обезьяну в этой притче. Напрасно! Хотя железного счастья от таких, как Оразбай, доста­лось жигитекам немало! Все наши бедняки, – вот, и я сам, лежу, прикованный к постели, – все мы с этим счастьем. Но в меня не вселился дьявол, как в него, и я нахожусь в здравом уме. Передай Оразбаю, что мы с Абаем не враги. Немало испытали мы вместе с ним. Но никогда – ни делом, ни помыслом – я не

вредил ему. И впредь все останется так же. Пусть все сородичи, желающие ему зла, держатся от меня подальше!»

Разговаривая, Даркембай не забывал о своих обязанностях хозяина, придвигал к гостям аклак в чаше, подавал чашки с чаем. Когда приступили к чаепитию, старик завершил начатый им разговор:

– Вот что еще рассказал Абылгазы. Посылая ответ Оразбаю, Базаралы также велел передать ему, что жигитеки все равно не будут враждовать с Абаем, останутся его друзьями. Бейсенби и Абдильда, стоящие во главе рода, могут не поддержать База- ралы, но он хорошо знает, что остальные сыновья рода Жигитек не поддадутся их наговорам на Абая и сомкнутся вокруг него, как единый народ, вместе с другими людьми Тобыкты. «Я в это верю, пока жив, – и это мое завещание, если умру. Всю жизнь я видел, как вожди Иргизбая и Жигитека враждуют между собой и сеют вражду между нашими родами. А сейчас Оразбай и Жи- ренше видят опорою в Чингизском крае род Жигитек, и от свое­го имени призывают людей к вражде с Абаем. Но сегодняшний Жигитек – это не прежний воинственный Жигитек, и нынешние жигитеки – народ мирный, забывший о своих набегах. Они на­деются только на свой труд. И эти люди – не враги Абаю. И они знают, что жатак Даркембай – его истинный друг…» Так говорил Базаралы, и эти слова – как наказ и для нас с Абаем.

Межродовые споры, раздоры, вражда – дела, известные в степи. Проникая зорким взором во все это, Даркембай, «всеви­дящее око», разъяснял Абишу сегодняшнюю злобу дня, зная, что сын передаст его слова отцу.

Абиш хорошо уяснил это. Когда, в час отхода ко сну, он вме­сте с Дарменом вышел из аула в лунную степь, и оба неспешно направились в обратный путь, то разговор о тех делах, которые затронул старый жатак, продолжался.

Вдали замерцали многочисленные огни вечернего аула. Ночь была беззвучна, огромна, безветренна. Но от росистого травяного покрова веяло над землею легкой прохладой. Над го-

ловой, почти в самом зените неба, светила круглая луна. Слабо мерцавшие сквозь ее яркое сияние звезды в небе рассыпались, как мелкие искорки. Вселенная распахнула свои беспредель­ные волшебные просторы. Словно, открываясь маленькому человеку, ночь делилась своими сокровенными чувствами и мыслями. Но они были столь высоки и величественны, что по­давляли собой крошечную душу человека, и он чувствовал себя перед великой Вселенной почти невидимой пылинкой.

Сведущий в астрономии, Абиш знал, что каждая искорка- звезда может оказаться на самом деле таким же Солнцем, как и наше, и вокруг него могут вращаться такие же планеты, как и в нашей Солнечной системе. А ведь этих звездочек – миллиарды в пространствах мироздания! И что такое наша Земля среди этих неисчислимых миров! Ничтожная точка. И сколько же таких точек во вселенной? Какие люди населяют их? Каковы тамош­ние тобыктинцы?

С грустной, ироничной улыбкой на лице шел Абиш по оси­янной луною степи. Он прислушался к звукам ее ночной жиз­ни, к далекому гвалту аульных псов, с разных сторон азартно перелаивающихся друг с другом. Порой пролетали в тишине человеческие голоса, – гортанный короткий окрик сторожа, охраняющего стадо, звонкие, высокие голоса перекликающих­ся молодых женщин. Редкая ночь Арки бывает столь дивной, синевато-жемчужной, полупрозрачной, как эта, – обычно ночь над степью темна и непроглядна.

Отсвечивая под луной серебристо-палевым сиянием, про­сторная равнина, покрытая ковылем и типчаком, предстала мо­лодым людям, вольно шагавшим по ней, сквозь завесу легкой дымки. В полынном легком настое ночного воздуха дыхание по­рой улавливало освежающий, пряный аромат невидимой, сте­лющейся по земле травы-скрытницы.

Встревоженный долгим, непростым разговором с Даркем- баем, Абиш не торопился возвратиться в аул. Он шел, огля­дывая степные подлунные дали, и тихие невольные вздохи исходили порой из его груди. В минуты тоски по родине, на

чужбине, вспоминая весенний джайлау, лунные ночи в степи, подобные этой, он думал, что может больше не увидеть все то, что так сильно любил в этой жизни. Или если вновь увидит, то его тоскующую душу больше не взволнует родная природа. Однако все оказалось не так. И сейчас, если под ним был бы резвый конь, он подстегнул бы его камчой и поскакал во весь опор в степь, – погнался бы за таинственными туманами ночи, в душе смутно надеясь на какую-то чудесную встречу с чем-то, с кем-то…

Абиш спросил у молодого друга об одном обстоятельстве, давно беспокоившем его.

– Оу, Дармен, скажи мне, как Магрипа? Почему ты до сих пор ничего не рассказываешь о ней?

С ответом Дармен не задержался.

– Абиш, у Магрипы ничего не изменилось! Все по-прежнему. Я ничего не говорил, полагая, что ты все знаешь из письма Ма- гаша.

– Но письмо от Магаша я получил в начале зимы. С тех пор прошло месяцев семь-восемь!

Дармен тотчас понял, чего опасается Абиш.

– Я думаю, не месяцы – годы могут пройти, а Магрипа будет все такая же! Замечу тебе, ага, – Магрипа верна и предана тебе одному! А всей ее надеждой и утешением является твое един­ственное слово, о котором в прошлом году ты поведал мне. Абиш, да она в тебе души не чает!

Выслушав Дармена, взгрустнувший Абиш тихо вздохнул.

– Но я, Дарменжан, пока не принял никакого решения. Я чувствую себя перелетной птицей, улетевшей в дальние края. Впереди еще один год учебы. Кто его знает, как повернет судь­ба… Заставлять девушку ждать, не давая ей уверенности, со­вершенно несправедливо с моей стороны… я это понимаю…

– Это правда! Родители ее, все близкие родственники оза­бочены тем, что Магрипа оказалась связанной без веревки. Но наши аулы не собираются упускать ее из рук. Не получилось

сватовства в прошлом году, получится в этом… Твои родите­ли могли бы, конечно, дать благословение и в будущем году, как полагаешь ты. Но если этим летом не обменяешься с Ма- гиш словом верности, то обречешь эту чудную девушку еще на большие мучения. Я давно хотел сказать тебе это – и теперь говорю! Абиш, подумай о Магрипе!

На все это Абишу нечем было возразить, он лишь молча кив­нул головой. Но, приложив руку к груди, он только тяжело вздох­нул. И ничего не сказал в ответ Дармену. Даже в том случае, если бы он был здоров, на вопрос о женитьбе он ничего не мог бы ответить. Ибо то, что он узнал в разговоре с Даркембаем, – о создавшемся тяжком положении народа, о душевном разладе постаревшего отца, о враждебном отношении к нему сильных родичей, – все это не позволяло Абишу заявить другу о сво­ем немедленном согласии на женитьбу. Но какой-то ответ надо было ему дать.

Абиш взял под руку своего младшего друга.