Страница - 22

Базаралы дал еще несколько коротких распоряжений. Сна­чала, поговорив с Апанасом, из всего обоза в тридцать чело­век пригласил еще пятерых стариков. Поручил сходить за ними Федору. Потом, обратившись к Токсану, Канбаку и остальным, сказал:

– Покажите им наши посевы. Мы же толком не знаем, как сеять хлеб, лучше всего управляемся с граблями. А вот Апанас и его люди – настоящие пахари и сеятели. Они не жалуются, что на земле работать тяжело, они жалуются только на то, что «земли маловато». А мы плачем – «ох, работы невпроворот!» Поведите их на посевы, пусть посмотрят землю. Хорошенько разузнайте у них, как пахать, как сажать семена, – наставлял Базаралы своих жатаков.

Апанас с Сергеем сами загорелись посмотреть местные поля. Днем они беседовали с Базаралы, который подробно рас­сказывал о бедствиях своего рода, о насилии властей, об уни­жениях со стороны богатых баев. К вечеру русские переселен­цы во главе с Афанасьичем побывали на полях жатаков. Свои делянки показали им Даркембай и Абылгазы.

Старик Сергей, самый умудренный в крестьянском деле земледелец, разглядывал богато уродившийся хлеб и толь-

ко удивленно покачивал головой. Апанас же, в свою очередь, тоже удивлялся богатому урожаю, видя совершенно неумелую, дурную обработку земли. Апанас поднял с поля огромный ком ссохшейся земли, показал Даркембаю и Абылгазы:

– Джаман! Плохо! – крикнул он. – Джалкау! Ленивый! Вы ле­нивые!

Невесело улыбаясь, он бросил на землю глиняный ком, уко­ризненно покачал головой.

Ругал хозяев поля и Федор – Шодыр, как звали его казахи, человек могучего телосложения, с необъятной грудью и широ­чайшими плечами. И духом он был такой же сильный, характер имел цельный, прямой. Он ткнул кулаком в бок Абылгазы, джи­гита такого же могучего, как и сам Шодыр, и, не все понимая из того, что выкрикнул «по-казахски» Афанасьич, повторил за ним:

– Джаман! Джаман! – и смачно сплюнул на землю. – Чего уж там джаман! Плохо! Ох, как плохо сеете! Абылгазы! Тебя, парень, бить надо! – гудел он и потряхивал за плечо новоявлен­ного земледельца, в недалеком прошлом охотника с беркутами, следопыта и от рождения – боевого джигита, воина.

Но, несмотря на скверную вспашку и неумелый сев, на всех двадцати делянках жатаков поднялся и вырос небывалый уро­жай. Хлеб стоял ровный, густой. Русские крестьяне долго стоя­ли на краю поля, любовались им. Каждый из них растирал зем­лю в руках, разглядывал, даже нюхал ее, словно драгоценную муку.

Позже, когда переселенцы Апанас, Шодыр и Сергей верну­лись в юрту Базаралы, они долго указывали на многие упуще­ния и недоработки в обработке земли неумелыми земледель­цами. Земля вспахана на мелкую глубину. Плохо обработали ее бороной.

– Однако ваш Бог милостив! Одарил-таки щедрым урожаем за ваши ленивые труды, – подшутил Апанас.

Говоря о том же, седой старик Сергей продолжил шутку:

– Видать, землица плодородна! Воткни в нее вон ту оглоблю, так вырастет из нее телега!

Базаралы такими словами довел до своих земляков выска­зывания своих гостей:

– «Не истинными своими трудами вы получили такой уро­жай, а благодаря щедрости Кудая. Плодородная сила земли так велика, что стоит воткнуть оглоблю, из нее вырастет целая арба!»

Абылгазы и другие кочевники-крестьяне признали в душе правоту гостей, но вслух виниться не стали. Однако от их имени взялся объяснять причины Базаралы:

– Вот послушайте. На шестьдесят домов всего две бороны у нас. Для многих коней гужей не было, впрягать не могли в сохи. Лошади никуда не годились, после зимы исхудали, еле стояли на ногах. Чтобы пахать, приходилось впрягать верблюдов, даже стельных коров. Откуда тут быть хорошей пахоте!

В этот вечер, угостившись на славу, попрощавшись с Базара- лы, мужики-переселенцы толпой возвращались к своему обозу, громко обсуждая прошедшую встречу с неожиданными друзья­ми. Крестьяне собирались рано на рассвете тронуться в путь. Проводником к ним должен был приехать Канбак. Он взялся вы­вести их на верстовую дорогу, сопроводить караван до самого Джетысуйского – Семиреченского тракта. Канбак обещался на рассвете подъехать к обозам.

Даркембая вечером не было в доме Базаралы. Тому была причина. Показав русским свои посевы, Даркембай, садясь в седло, бросил взгляд за дальний взгорок со стороны Ойкудука – и вдруг увидел приближавшиеся от Малого Каскабулака табу­ны лошадей. Встревоженный, Даркембай оставил возле полей Абылгазы с гостями, а сам скорее отправился навстречу завид­невшимся вдали табунам.

Стояла уже предвечерняя пора. Табуны выгоняли на водо­пой, потом в ночное. Неторопливо продвигались косяки неже­ребых кобылиц. Двигались лошади неспешно, на ходу паслись.

Шли рядом, не смешиваясь, табуны разных аулов. Возле табу­нов не видно было табунщиков и караульщиков. Только один молодой джигит и попался на глаза Даркембаю – дневной та­бунщик. К нему-то и подскакал старик.

– Айналайын, джигит! Здесь недалеко находятся посевы жа- таков. К жатве приступят через несколько дней. Упаси бог, что­бы ночные пастухи задремали и выпустили лошадей на поля бедняков! Шырагым, светик мой, передай другим табунщикам – ради Аллаха, не допустите потравы!

Молодой джигит заверил, что он поставит в известность об этом всех других табунщиков. Сам он, по виду, вполне сочув­ствовал волнению старика и обещал ему, что потравы не до­пустят. Даркембай уже ночью вернулся домой.

Тем временем, в час вечернего водопоя джигит передал просьбу старого жатака всем табунщикам, сидевшим кружком у родника, передал и Азимбаю. Тот, мгновенно ощетинившись, посерев лицом, стал подробно расспрашивать его о разговоре, как будто держа в голове какой-то недобрый умысел. И вскоре, скомандовав самолично, погнал лошадей в ночное, – направ­ляя табуны в сторону тех отлогих взгорий, где располагались богарные посевы жатаков. На этот раз Азимбай выехал в ноч­ное сам. По обыкновению, в теплую пору осени он выезжал в ночное вместе со своими ровесниками – конюхами, табунщи­ками. Аулов рода Иргизбай у этих родников было в эту осень немало, и оттуда сыновья баев, такие же владетельные и знат­ные, как Азимбай, также сами выходили с косяками нежеребых лошадей в ночное.

Сегодня многим из них он послал весточку: «Садитесь на ко­ней, выезжайте в ночное, наскачемся вдоволь, есть чем повесе­литься». И в сгущающихся сумерках с десяток больших табунов потянулось в сторону отлогих холмов предгорий Шолпан. Азим- бай в ночное взял с собой только двух джигитов, то же самое сделали и другие байские отпрыски – Мусатай, сын Акберды, Ахметжан, сын Майбасара, молодые сыновья Осера – вздор-

ный крикун Мака и забияка Акылпеис, а также вор и конокрад Елеусиз из Таншолпана.

Итак, более десятка байских сыновей сошлись в ночном на равнине Каскабулака. При них были нукеры, бессловесное ору­жие, живые шокпары, готовые действовать в любую минуту по велению хозяина.

В эту ночь Азимбай, созвавший своих друзей, замыслил не­доброе. Жатаки, которых всей душою ненавидел Азимбай, рас­хвастались, что у них вырос небывалый урожай: «Нынче жатак будет завален пшеницей». Голодранцев следовало хорошенько наказать…

К полуночи табуны были подогнаны к пастбищам близ ко­лодца Тайлакпая. Дни и ночи напролет перетиравшие в зубах сухую, жесткую степную траву, кони почуяли свежую зелень лу­говой отавы и в молчаливом возбуждении двинулись вперед. Возглавлял ход тысячного табуна Такежана гнедой с белой от­метиной во лбу, могучий вожак. Словно наверняка зная, что ско­ро ожидает их небывалое великое кормление, жеребец выша­гивал, не задерживаясь, высоко подняв голову на крутой шее. Увидев это, Азимбай отъехал из табуна в сторону, подозвал к себе других молодых мырз.

– Оу, теперь мы можем отдохнуть. Слезайте с седла, поле­жим на травке. У коней нет пут, слов они не разумеют. Пойдут своими ногами туда, куда захотят. Мы им мешать не будем. А наутро их всех соберем! – сказал Азимбай и зловеще засмеял­ся, тем самым открывая для своих дружков, что он задумал.

Все они молчаливо одобрили. Лишь один из молодых нуке­ров Такежана осмелился сказать:

– Е, а ведь там посевы! Жалко ведь…

На что Азимбай, сначала обложив джигита матом, отозвался руганью:

– Ты! Лежи себе и помалкивай! Из-за каких-то там посевов наши кони не должны пастись, что ли?

Кичливый Ахметжан и горластый Мака также стали ругать­ся.

– Тайири! Нашли себе занятие – граблями махать, землю ца­рапать! Наши предки никогда такой пакостью не занимались! – распалился Мака.

– Стыдно жить рядом с этими жатаками! Выселить бы их куда-нибудь, проходимцев! – поддержал его Ахметжан.

– Е, надо им сказать: «Негоже рыть землю, как собака ла­пами, накликая беду!» И пару раз сделать так, чтобы их дело пошло псу под хвост, – они и сами откочуют, куда подальше! – сказал Азимбай, сойдя с коня и развязывая пояс.

Остальные последовали его примеру. Освободив коней от узды, расседлав, пустили их попастись. Сами, положив седла под головы, улеглись на землю.

– Не то, чтобы откочевать, – побредут пешочком эти голо­дранцы, которые сейчас жужжат у нас под ухом, покоя не дают! – добавил свое Акылпеис.

Выразив удовлетворение глубоким вздохом, Азимбай про­бормотал что-то, потом тихо засопел, погрузившись в сон. Остальные вскоре тоже уснули. Но мирный ночной сон их по истинному значению был страшнее поджога, ужаснее дневно­го преступления, совершаемого над слабыми, беспомощными людьми. Этот спокойный сон десяти молодых баев вскоре дол­жен был породить неслыханную жестокость, – хуже убийства человека или грабежа мирного аула.

А что же ночной табун, отпущенный пастись на свободе? Конь – воистину благородное существо, не умеющее замыш­лять зло!.. Знали бы эти славные, добрые животные, что сейчас их превратили в орудие вражды и ненависти, в беспощадный степной пожар… Табуны коней широко разошлись по хлебным полям, представляя собою тысячеголовое прожорливое чудо­вище, надвинувшееся необъятным черным телом на высокие хлеба и грызущее своими неисчислимыми зубами хлеб надеж­ды голодных стариков и детей. Впереди табуна по-прежнему находился могучий вожак с белой звездочкой на лбу, и это бе­лое пятно светилось в темноте, как единственный глаз чуди-

ща, вторгшегося в поле. Темно-гнедой гигант-жеребец, словно вождь, привел на влажные от ночной росы густые хлеба двад­цати делянок тысячное войско нежеребых кобылиц и годова­лых стригунков. Но было что-то воровское в поведении коней, совершающих потраву на ночном хлебном поле. И жеребцы, и кобылицы косяков, и юные стригунки – пожирали хлеба, не издавая ни единого звука. Не было слышно даже обычного пофыркивания лошадей, пугливого ржания жеребят. Порою в темноте звучало лишь утробное конское храпение, выражав­шее полное довольство от столь обильной еды. Казалось, кони переговариваются между собой об этом.

Одни поедали только вершки злаков, обрывая колосья, дру­гие опускали свои головы и хватали пшеницу за середину сте­бля, выдергивали целый пучок из земли. А молодые кобылы и годовалые стригунки, впервые увидевшие такую пищу, хватали зубами у самых комлей и выдергивали стебли с корнями, с зем­лей. Слегка пожевав свежую соломку, они выплевывали ее на землю и втаптывали туда копытами зрелые колосья. Но, несмо­тря на огромное ночное кормление, над полем стояла тишина.

Но вот прошло время, и кони насытились. Входившие в поля с одного края, широкой лавой, они оказались где-то на их сере­дине. Молодые упитанные жеребцы, наевшись до отвала, на­чали играть. Теперь они не старались беречь тишину, а с визгом наскакивали друг на друга, лягались, начали носиться по полю. Некоторые стригунки, расшалившись, валились на землю и пе­рекатывались с боку на бок. И нежные колосья, накануне днем бережно обойденные руками детей, теперь оказались на зем­ле, втаптываемые тяжелыми копытами лошадей...

Люди из переселенческого обоза, поднявшись на рассвете и приготовившись тронуться в путь, ждали проводника Канбака. Он же, не сразу найдя свою лошадь, далеко ушел от дома и немного задержался. Выйдя на пригорок возле посевов, Канбак увидел весь творившийся на них ужас – и беспамятно завыл, зарыдал в одиночестве.

В это время из аула в сторону полей направился Даркембай, поднятый с постели смутным беспокойством. Вслед за ним на дороге появилось несколько старух, среди них Ийс. Они реши­ли набрать немного пшеницы к утренней трапезе. Когда толпа старых людей вышла за край аула и направилась к полям, вдруг они увидели стремительно несущегося навстречу им человека. Он кричал, подвывая, в нем узнали Канбака. И все поняли, что случилась какая-то беда.

Вскоре толпа с криками устремилась назад к аулу. Из двух соседних жатакских слободок выбегали навстречу люди. Аулы сразу наполнились криками и плачем детей, которые первыми чуют большую беду. Отчаянно ревя, цепляясь за подолы, дети бежали вслед за матерями. Громкие крики и плач, отчаянные проклятия, угрозы звучали над аулом.

– Изверги! Чтобы Кудай вас покарал!

– Смерти мало для этих зверей!

– В огне сгореть бы вам, иргизбаевским отродьям!

– Проклятые! Чтобы все кони ваши сдохли! Чтобы умылись слезами ваши потомки!

– Захлебнитесь, кровопийцы, слезами сирот!

– Это же враги! Только лютые враги способны на такое зло­действо!

К Базаралы пришли Даркембай, Канбак, Абылгазы и другие мужчины. Ярость и гнев переполняли всех.

Базаралы лежал одетым, словно собрался в дорогу. Но встать с постели он не мог. Исхудавшее лицо его было безжиз­ненно бледным. Долго он не мог вымолвить ни слова.

Когда вошли главенствующие джигиты аула, он укрепился духом и непреклонным голосом сказал:

– Бедный мой народ! Чтобы кровью умылся твой враг! Но хватит причитать и плакать! Придите в себя, несчастные! Абыл- газы, а ты что согнулся весь? Очнись скорее!

Обведя решительным взглядом круг крепких джигитов перед собой, Базаралы приподнял голову с подушки, превозмогая боль.

– Возьмите поводья-уздечки, арканы-веревки и, пока кони еще на потраве, поймайте тридцать самых лучших лошадей и приведите сюда, – стал он распоряжаться. – Жа! Сегодня такой день, когда уже не поймешь, – лучше быть живым или мерт­вым… Нам отступать некуда. Двадцать делянок было у нас, на шестьдесят очагов. Каждая делянка стоит полторы лошади. Значит, кун за потраву всех делянок составит тридцать лоша­дей. На две семьи – одна лошадь. Это самое меньшее, на что мы пойдем, когда будем судиться. Идите быстрей за лошадь­ми! Они нам еще очень скоро могут пригодиться. Думаю, дело не обойдется без драки. Абылгазы, идите захватите лошадей! Если вы этого не сделаете, то больше не называйте себя людь­ми!

Даркембаю такое решение пришлось весьма по душе. Бы­стро собрав людей, кинулся к полям, – и вскоре тридцать креп­ких коней стояли на привязи возле юрт жатаков. Не расхола- живаясь, ожидая худшего, Даркембай распорядился оседлать захваченных лошадей.

Это произошло так быстро, что над аулом еще не перестал звучать шум отчаяния, женские причитания и детский плач.

Пришли в аул Апанас и остальные русские мужики, долго ожидавшие проводника Канбака, так и не дождавшиеся его. Они услышали крики людей из аула и решили проверить, что случилось. Зайдя в дом Базаралы, узнали обо всем. Весть об ужасной беде, свалившейся на гостеприимный аул, дошла до обоза. Не было предела возмущению у переселенцев, услы­шавших страшное и для них слово – «потрава». Искреннее чувство жалости, горячее сопереживание вызвала эта весть в крестьянских душах.

– За потраву наказание большее полагается, чем вы назна­чили, – сказал Апанас. – Баев, владельцев скотины, надо су­дить. Мы напишем бумагу в суд, все подпишемся!

Русские люди еще были в ауле, когда прискакали туда много­численные верховые. Это были молодые мырзы, хозяева табу-

нов, совершивших потраву. Возглавляли их Азимбай, Ахметжан. Вместе с баями были их нукеры и табунщики. На их запястьях висели длинные соилы, концами волочившиеся по земле. Они ворвались в аул с воинственными криками.

Улегшиеся ночью спать, чтобы не останавливать табун, мо­лодые баи проспали до самого рассвета. И мырза Мака, про­снувшись первым, поднялся на ноги и увидел, как ловят и уво­дят с потравленных делянок лошадей. В панике заорав: «Аттан! Аттан!» – Мака разбудил товарищей, и они увидели, как гонят целый табун коней.

В ту же минуту, вскочив в седла, Азимбай и его люди поска­кали по близлежащим аулам Иргизбая – собирать дружину для нападения на Жатак. Собрали человек сорок, и все, вооружив­шись соилами и шокпарами, полетели к аулу жатаков, чтобы устроить в нем жестокий погром.

До самого аула неслись безостановочно, прискакали быстро. Хотели с ходу показать свою силу, нагнать страху. Ворвавшись в первый, стоявший на его пути аул, Азимбай, сидя в седле, рявкнул во всю глотку:

– Е! Жатак! Выходи! Кто из вас смелый?

С разных сторон аула к нему вышли Абылгазы, Даркембай, Канбак, Токсан и другие. Как только они показались, Азимбай крикнул, стараясь придать голосу самый повелительный тон:

– Сейчас же отвязывайте моих лошадей!

Базаралы из своей юрты слышал эти крики, но выйти наружу он не мог, не в силах подняться с постели. Мучаясь страшной болью, стиснув зубы, несколько раз попытался встать, но по­бедить боль не смог.

В его доме находились русские, Афанасьич, Федор, Сергей, когда раздался шум набега, конский топот снаружи.

– Прискакали, должно быть, виновники потравы!

– Это они, господа баи!

– Пойдем, ребята, посмотрим, послушаем!

Все трое вышли из юрты и отправились пешком по аулу.

Между тем в словесной перепалке схватились Даркембай и Азимбай.

– Даже лютые враги так не поступают! – кричал гневно ста­рик. – Ты что наделал? Заставил слезы проливать голодных детей и стариков, всполошил бедный люд, словно горных ку­ропаток? Даже во время нашествия калмыков не было такой жестокости и такого подлого удара в спину!

– А ты сам-то чист?

– Скотина не понимает слов, идет туда, куда ее гонят, или туда, куда сама захочет. Так вы что? Решили прикинуться ско­тиной?

– Прекрати трепать языком! Отвязывай моих лошадей!

Заговорил Абылгазы:

– Будете возмещать за потраву? Или на вас писать жалобу?

Азимбай занес камчу для удара, вскрикнув:

– Вот тебе возмещение!

Ударить он не успел, ибо охотник Абылгазы как барс кинулся на него и в прыжке перехватил плеть, рванул на себя и вырвал ее из рук бая. Ответно замахнулся ею на Азимбая, но в этот миг на голову Абылгазы обрушился удар соилом, который нанес Акылпеис. Это был тот момент, с которого началась всеобщая ожесточенная схватка.

На седого старика Даркембая посыпались удары камчи. Били соилами. Завопили женщины, дети, стоявшие в дверях юрт. Абылгазы, отмахиваясь плетью от наседавшего на него Акылпеиса, громовым голосом крикнул: «Аттан!» И вдруг из-за каждой юрты выбежало множество жатаков, вооруженных кто куруком – арканом на длинной палке, кто соилом или шокпа- ром. Оказалось, что Абылгазы заранее подготовил пешую за­саду, ожидая прибытия в аул врагов.

Раздались яростные крики:

– Бей!

– Круши!

Среди атакующих были и те, что ходили в набег вместе с Ба- заралы и Абылгазы, – отчаянные, бесстрашные джигиты.

Абылгазы сначала отбивался сразу от нескольких верховых, кружившихся возле него, но, почувствовав, что враги одолева­ют, отступил и быстро побежал, пригибаясь, по узким проулкам между жатакскими лачугами. Навстречу бежали еще жатаки из засады. Подбежав к своему дому, Абылгазы схватил шокпар, засунутый в ограду, вскочил на гнедого коня из тех, которых они захватили, и ринулся в бой.

Он вылетел навстречу погромщикам Азимбая, которые, дер­жась вместе, крутились посреди аула и расправлялись с пе­шими, дрались с конными жатаками. Последних было вдвое меньше, чем карателей, которых прискакало около сорока сои- лов. Абылгазы с устрашающим криком вломился в самую гущу схватки, взмахивая черным шокпаром и нанося резкие, точные удары. Он упорно прорывался к Азимбаю.

Даркембай еще в самом начале схватки был исхлестан плетьми и брошен на землю. С окровавленной головой, он был поднят Одек, которую выслал к нему Базаралы, и она отвела старика домой. Увидев в раскрытую дверь, как расправлялись с Даркембаем, лежавший на корпе Базаралы с досадой вскри­чал:

– О, Кудай! Кудай! Лучше бы ты забрал меня, чем обрекать на такие муки! – и, с трудом перевернувшись на грудь, пополз к двери.

Одек, к тому времени вернувшаяся домой, попыталась оста­новить мужа, но он сурово прикрикнул на нее:

– Отойди! Умру в схватке с врагом. Подай мне шокпар!

Выдернув черную дубинку из-за решетки кереге, жена пере­дала мужу. Волоча его за собой по земле, Базаралы с криками ярости выползал наружу.

– Бей! Круши! Растаскивай их, бей насмерть! Месть! Месть! – страшным голосом кричал Базаралы, лежа на земле.

В юрту к Даркембаю, сидевшему с окровавленной головой на полу, откинувшись спиной на решетку кереге, вбежал его ма­лолетний сын Рахим. Кинулся к старому отцу, припал к нему и горько заплакал. Вслед за Рахимом вбежали в дом внуки Ийс, Асан и Усен. Молча, со слезами на глазах, остановились братья возле раненого агатая Даке и плачущего у него на груди друга.

Еще в начале, на улице, когда какие-то люди начали изби­вать отца, Рахимтай бросился к нему с криком: «Не трогайте его! Ему больно!» Но мальчика оттащили женщины.

Старый отец прижимал сына к груди и успокаивал его:

– Свет мой ясный, не плачь, не бойся, айналайын! Раны мои пустяки, баурым!

Старик подозвал ближе малышей-сирот Исы, плачущих от жалости, нежно погладил каждого по голове. Малыши послуш­но подставляли его рукам свои обритые гладкие макушки.

Перестав всхлипывать, Рахимтай сказал:

– Отец, я вырасту и тоже дам соилом по голове этому пло­хому Азимбаю!

Асан с чувством поддержал друга:

– Подождите, проклятые, вы еще увидите, как мы вырастем и отомстим за нашего агатая!

В это время жутковатый шум уличной битвы вдруг прибли­зился вплотную к юрте Даркембая. Схватки шли посреди аула, прямо во дворах и в дверях юрт, защищаемых хозяевами. Се­редина большого жатакского аула стала единым полем битвы. Конники с дубинами в руках сшибались на проулках, кто-то из них вылетал из седла и грохался оземь. Это мог быть налетчик- иргизбай, мог быть и жатак, захвативший верхового коня. Всюду звучали крики, проклятия, боевые возгласы:

– Держись! Не отступай!

– Бей! В землю вгони!

– Не жалей их! Круши всех до конца!

Такие крики все яростнее звучали со стороны иргизбаев, вид­но, они начали одолевать. И тогда Базаралы, с великим трудом

поднявшись на ноги, поддерживаемый женой Даркембая, Одек, стоял на месте и, не в силах приблизиться к врагу, размахивал над головой шокпаром, зычно давая команды своим джигитам.

– Не отступай! Стаскивай их с коней!

И в эту тяжелую для жатаков минуту к ним пришла неожи­данная могучая помощь.

Переселенцы во главе с «Апанасом», бывшие с утра у Ба- заралы, увидели набег потравщиков на аул бедных земледель­цев, быстро прибежали назад к обозу, стоявшему наготове в путь. Афанасьич, Федор и старик Сергей разбежались по своим обозам.

– Выпрягай коней!

– Пойдем на помощь! – разлетелось по обозу.

Этих слов было достаточно. Переселенцы быстро выпрягли лошадей, сняли с телег по оглобле и, вскочив на своих саврасок и гнедух без седел, понеслись в сторону гостеприимного аула. Могучие Дарья и Фекла, а вместе с ними и те бабы, что были вчера в кошмяном поселке у киргизов, услышали доносившиеся оттуда крики, плач женщин и детей, – и не смогли удержаться – похватали топоры, лопаты, вилы и тоже побежали помогать своим мужикам.

Взяв оглоблю наперевес, поперек седла, могучий Федор первым ворвался в аул и подскакал на своем мерине к юрте Базаралы, где дрался Абылгазы сразу с несколькими против­никами.

Увидев огромного бородатого русского, Акылпеис понял, что это помощь жатакам, и рванулся на коне навстречу ему. По боевой степной выучке хотел нанести удар в висок, но про­махнулся и попал противнику по плечу. Федор, разминувшийся с ним, повернул назад свою лошадь и, широко размахнувшись оглоблей, шарахнул ею Акылпеиса в поясницу. Тот пошатнул­ся, но удержался в седле. После этого силач Федор пошел орудовать оглоблей, бил всех подряд, без всяких затей, для верности нацеливая удар по пояснице. И от его чудовищных

ударов оглоблей противник не мог удержаться в седле, мгно­венно слетал на землю. Только один громадный Акылпеис, ко­торого Федор ударил впопыхах, усидел на коне.

Прискакали и другие русские мужики, вместе с Афанасьи­чем, сходу втянулись в битву. И в рядах жатаков, которых на­летчики изрядно потрепали и начали теснить и загонять в юрты, раздались ликующие крики:

– Аттан! Русские! Орыс пришли!

– Айналайын, орыс!

– Бисмилла! Счастья вашим детям!

Похватав палки, из юрт выскочили женщины, старухи и с во­инственными криками бросились на помощь своим мужчинам.

Русские же мужики разошлись вовсю и, тесня вместе с жа- таками погромщиков, в боевом воодушевлении, грянули побед­ное: «Ура! Ур-ра!»

Подоспели Дарья, Фекла и еще несколько смелых женщин из обоза, с дрекольем в руках, стали набрасываться на добротно одетых верховых, верно полагая, что это и есть враги бедного аула. Визгливые бабьи голоса выкрикивали непонятные каза­хам слова:

– Антихристы! Звери окаянные!

Лихо пролетая на коне между ними, верткий Мака огрел по спине Феклу. Она же не испугалась, живо метнулась вперед и схватила его коня под уздцы.

– Ах ты, сукин сын! Вот ужо проучу тебя, анчихрист! – и дю­жая Фекла перехватила Мака за пояс.

– Омай, чего это она никак не отцепится! – в страхе завопил Мака.

В следующий миг Фекла одной рукой стащила его с седла. Так и «не отцепилась» от поверженного наземь Мака и пово­локла его за шиворот. Затем швырнула на землю и, приподняв юбку, принялась босой пяткой месить вопящего Мака по голове, приговаривая:

– Сукин сын! Вор, барантач!

При этой невиданной картине казахские женщины словно с ума сошли от восторга.

– Ойбо-ой! Ты погляди на Шоклу!

– Шокла! Ты ему пяткой рот заткни!

Так кричали и хохотали казашки, забыв про свое горе.

И даже маленький Усен, заплакавший со страху, глядя на свирепую битву взрослых, стоя в дверях и выглядывая из-за бабушкиной юбки, – сразу перестал плакать и звонким голосом возвестил позор Мака:

– Вот, так тебе! Получи! Так тебе и надо, проклятый враг!

Восхищенная, как и другие казашки, подвигами Феклы, поза­бавленная словами внучонка, стояла в дверях своей юрты ста­рая Ийс и весело смеялась. И это она смеялась впервые с того времени, как умер ее единственный сын Иса.

Она даже крикнула неузнаваемым повеселевшим голосом:

– Айналайын, Шокла! Всяких благ тебе и твоим детям! И от твоих детей пусть тебе будет одно благо! Иншалла! Теперь и по­мирать будет легче, увидев подобное! Есть же такие люди!

С прибытием русской помощи ватага Азимбая была изряд­но потрепана, часть ее растащена, свергнутые с седел погром­щики валялись по дворам. Их привели в полную непригодность женщины, аульные и русские, обезоружившие их и позорно вы­поровшие плетями.

Сражение переместилось к самой юрте Базаралы. Десять мырз держались вместе, все еще были на конях. На них наседа­ли конные жатаки и Афанасьич со своими людьми, на обозных сивках и саврасках.

Базаралы крикнул зычным голосом:

– Истребляй нечисть, всех до единого! Налетай, беднота! Бей жирных собак!

Он все порывался кинуться в бой. Набежало еще много пе­шего жатакского воинства, иргизбаев стеснили в кучу. Обруши­вая на них удары соилов, шокпаров и таранные тычки оглобель русского обоза, молодых мырз стали сшибать на землю, одного

за другим. И Базаралы продолжал поддерживать ратное усер­дие жатаков криками:

– Истребляй собак! Никого не упускай! Навались дружно! Сразу со всех сторон!

Одним из первых был выбит из седла бай Ахметжан. Вто­рым – задиристый Акылпеис, третьим – драчун и вор Елеусиз, успевший с самого начала схватки, воспользовавшись неожи­данностью нападения, избить в кровь многих жатаков. Когда Абылгазы и его боевики увидели свой явный успех, они пошли в яростное наступление, – и трусливые мырзы кинулись в бег­ство.

Однако Шодыр-Федор только разохотился, он все метил схватиться с главным, Азимбаем, но конь под тем был намного резвее, чем буланка под Шодыром, и ему удавалось ускольз­нуть от лохматого, бородатого великана. Вот и сейчас, когда Федор-Шодыр открыто рванулся к нему, Азимбай пригнулся к шее своего коня и дунул прочь от аула жатаков. За ним понес­лись его боевики, явно поредевшие в своем составе.