Страница - 23

Шодыр и Абылгазы долго преследовали их. Но иргизбаи не дали их догнать. Конь под Абылгазы оказался слишком жирен, не мог выдержать долгой скачки. Не очень быстроногим оказал­ся и конь Шодыра. Еще в начале схватки с русскими коварный Елеусиз заметил, что главная опасность таится в этом борода­том русском батыре, решил подпортить ему коня – ударом шок- пара в висок. Буланчик на землю не пал, но в дальнейшем все заметней убавлял в своей прыти. Итак, выдворив иргизбаев за гряду холмистого пригорья, задав им страху, Шодыр и Абылгазы вернулись в аул.

К их возвращению в ауле уже были пойманы и привязаны все вражеские кони, носившиеся без седоков. Самих же на­летчиков, кое-как пришедших в себя, Базаралы приказал по юртам не разбирать, а выгнать их из аула и пешком отправить восвояси.

У жатаков раненых также оказалось немало. Домочадцы пе­ревязали им раны, утешили лаской и дали покой.

Сегодняшняя схватка показала обездоленным людям, что их объединенная ярость страшна для наглых владетелей степи. Конечно, жатакам помогли устоять перед богатыми мырзами русские переселенцы, такие же бедняки и люди труда. Но как бы там ни было, в руках у них осталось больше тридцати от­борных коней, которые вполне могут возместить нанесенный земледельцам урон. Своим произволом богатые иргизбаи воз­вели вину и долг перед жатаками, долг же платежом красен. Накоротке обговорив, Даркембай, Базаралы, Абылгазы стали успокаивать людей, вселяя уверенность в полной своей право­те перед всеми законами – царскими и степными.

– А если у кого голова разбита – не беда, сохранилась бы только эта голова под шапкой. Вот и моя старая голова разбита. Но ведь жив остался! И вы не робейте! Крепитесь, жатаки! Впе­реди еще немало схваток!

Даркембай обошел все три слободы большого жатакского аула, призывая в будущем действовать столь же сплоченно, как и сегодня.

В двух-трех юртах варили мясо и угощали русских друзей. Апанасу, Шодыру, Дарье, Фекле и всем, кто помог отбиться от безжалостного и жестокого нападения богатых иргизбаев, вы­ражали благодарность и стар, и млад. Во всех домах было мно­го смеху, живых воспоминаний о недавних событиях. Особенно много было смеха, восторгов по тому случаю, как дюжая Фекла отпинала верткого Мака.

– Его пинают в голову, а он вопит со страху: «Чего это она никак не отцепится от меня!» – веселились женщины.

Весь этот день от изгнанных противников не было ни слу­ху ни духу. Апанас и Базаралы, переговорив, составили бума­ги – свидетельские показания о потраве. Подробно расписали о площади посевов, об их урожайности, о том, как они были растоптаны и потравлены тысячными табунами байских аулов.

Были перечислены поименно все десять баев, кому принад­лежали табуны. После чего было подробно описано, как после потравы, в отместку за задержанных на потраве лошадей, их хозяева устроили разбойное нападение на аул земледельцев. Посторонние люди, проезжие переселенцы, ставшие неволь­ными свидетелями, от своего имени написали «приговор» Се­мипалатинскому уездному начальству обо всем увиденном.

Под свидетельством подписались все мужчины и женщины из переселенческого обоза. Составленные в двух экземплярах, документы были вручены жатакам, и Апанас наказал, чтобы один экземпляр был отправлен в город, а второй они держали при себе.

Наконец, сказав, что им уже больше задерживаться негоже, переселенцы стали готовиться в путь. Получивший кровавые раны в голову, Канбак все равно не отказался проводить обоз.

На проводы обоза к колодцу Тайлакпая пришли люди со всего аула. Прощание было шумным, трогательным. Всем не хотелось расставаться. Благодарности с обеих сторон не пере­ставали звучать.

Только в сумерках тронулся обоз.

Хорошо понимая, что байские аулы не пощадят их, не оставят в покое, земледельцы-жатаки собрали всеобщий сход и на нем приняли два решения. Первое – написать «приговор» о потраве и нападении и отправить его вместе со свидетельством русских переселенцев в Семипалатинск. С бумагами ночью должен был выехать расторопный джигит по имени Серкеш, у которого в го­роде были хорошие знакомые, знавшие нужных людей.

Следующим решением было – Даркембаю и Абылгазы не­медленно ехать к Абаю, из первых уст сообщить ему обо всем, что случилось.

Послав гонцов в две разные стороны, аул стал ждать.

Когда Даркембай и его спутник добрались до аула Абая, у того в доме еще не садились за вечернюю трапезу. В гостях очага Айгерим находились трое – Абай, Магаш, Дармен. После

того, как прозвучал салем с обеих сторон, Айгерим велела раз­вернуть дастархан и подать кумыс.

Для полной уверенности Абай послал на поля жатаков Мага- вью и Дармена. Они должны были точно определить размеры нанесенного ущерба, обойдя все двадцать делянок. И обна­ружили: на всех участках хлеб потравлен, пшеница повалена, колосья втоптаны копытами в землю. Зерно на всех полях со­брать уже было невозможно. К тому же, хлеб был потравлен еще недозрелый. Джигиты вернулись и доложили Абаю:

– Уничтожено все подчистую.

Перед их поездкой Абай наказывал джигитам: к жатакам не заходить. Надо было оставаться в стороне, чтобы при разби­рательстве со стороны властей не было обвинений в сговоре и предвзятости от свидетелей. Именно на позициях стороннего свидетеля и решил держаться Абай.

Когда Магаш и Дармен, вернувшись, подробно рассказали об увиденном, Абаю стало невыносимо тяжело. С острой горечью еще раз он ощутил отсутствие рядом Оспана. Сидя в унынии и молчании, Абай тяжко вздыхал и вспоминал покойного бра­та: «Он был моей силой, моей несокрушимой опорой. Порою в гневе бывал безрассудным, сам не знал, что творил. Но ему бы сейчас ничего не стоило приволочь сюда этих подлых мырз и для начала выпороть их плетями. Да так выпороть, чтобы мер­завцы запомнили это на всю оставшуюся жизнь. Он бы сказал: «Со зверями надо и поступать по-зверски». И в данном случае был бы совершенно прав.

А я, печальник народа, увы, стою все там же, откуда начинал свою жизнь. Сражаюсь со злом, а оно, словно семиглавый дра­кон: срублю одну голову, на ее месте тут же вырастает другая. Куда, куда ведет меня моя одинокая дорога? Будет ли конец моим мучениям? Неужели в подобном тяжелом бреду и прой­дет вся моя жизнь? И не распознанной уйдет, отлетит какая-то главная мечта? А что мой народ? Избавлюсь ли я когда-нибудь от стыда за его слабость? До каких пор будет давить меня, под-

катив комом к горлу, эта боль? Кто снимет с моего сердца ка­мень, от которого я изнемогаю?»

Заметив особенно угнетенное состояние отца, Абиш под ве­чер намеренно пришел к нему один, чтобы говорить наедине. Оказалось, и Абай его ждал.

– Отец, на этот раз те, что совершили злое дело, все принад­лежат к нашему роду. Вам стыдно и вы мучаетесь, что зло ис­ходит от вашего старшего брата. И вы все переживаете молча в своем сердце… Но я, отец, хочу вам сказать вот что… – Абиш умолк, и отец, медленно подняв голову, выжидательно посмо­трел на сына, словно ожидая от него единственно верного со­вета и помощи.

– Вы всегда говорили, что будете защищать простых, добрых, кротких людей нашего края от злой воли богатеев и местных властителей. За это ваши враги и беснуются, выходят из себя. Те, что напали на жатаков, намеренно поступили так, чтобы за­деть и вас. Разве не так?

– Я соглашусь с тобой…

– Ваши постоянные слова: «я с народом»... – произнес Абиш и сделал паузу, словно не решаясь говорить дальше.

– Да, я не откажусь от них. Готов умереть, но буду стоять на этом. Считай, что в этих словах не порыв моей души, но твер­дая клятва…

– Если так, отец, то выходите на решительные дела! Вы мо­жете пробудить народ, подтолкнуть его к действию! В русском обществе все достойные люди, думающие о простом народе, принимают участие в его борьбе, себя не жалеют и ничего не жалеют! Поступки их самые решительные и открытые! Отец, вам бы тоже так поступить на этот раз!

– И что посоветуешь делать? Взяться за соил и садиться на коня?

Абай усмехнулся: давал сыну знать, что время таких дел у него давно прошло. Но сын не был с ним согласен.

– Если понадобится, надо пойти и на это! – решительно ска­зал он. – Насилие и жестокость могут отступить только в том

случае, когда получат решительный отпор. Базаралы, Даркем- бай и другие уже пошли по этому пути. Отец, вам нужно при­звать народ, чтобы он поддержал жатаков. К вашему призыву прислушаются все!

Молча согласившись с сыном, Абай отпустил его, остался один и стал думать, на какие решительные действия он мог бы пойти. С этими раздумьями его и застал Даркембай. Разговор между ними был недолгим. Все было ясно – отступать теперь некуда, надо противнику противостоять до конца.

– Сейчас поешьте и возвращайтесь домой, аксакал. Какая беда ни свалилась бы на ваши аулы, я буду рядом с вами. Всю силу свою и все знания приложу к тому, чтобы защитить вас.

Придав к ним трех человек вместе с Дарменом, Абай отпра­вил жатаков домой, наказав им: через шабармана постоянно оповещать обо всем, что происходит, что слышно и чего ждать – прямо с завтрашнего утра.

В это же время в ауле Такежана собирался сход представи­телей малых и больших родов Иргизбая. Прибывая в течение всего дня, они сходились, как большая волчья стая.

На следующий день в аул жатаков прибыл бай Акберды. С ним было пятеро джигитов. Говорил он коротко, жестко, словно отдавал приказы:

– Сход Иргизбая повелевает: «Или сегодня вечером жатаки возвращают всех уведенных лошадей, а сами склонят перед нами головы, – или пусть выберут место схватки, которая долж­на состояться завтра утром. Все иргизбаи будут в седлах. Не явятся жатаки с повинной, – мы нападем на их аул, обрушим шаныраки, устроим погром».

Акберды спешивался у юрты Базаралы. Оставив его в сторо­не, Даркембай, Базаралы и Абылгазы отъединились и перего­ворили между собой, совсем коротко. Возвратившись к Акбер- ды, от имени всех заговорил Базаралы:

– Эту бузу заваривали не мы. Мы только ответили, постояли за себя. И вот наш ответ: «Мы не станем ждать милости от тех,

кто вырвал еду из наших ртов. Пусть захотят убить нас, но мы не умрем покорно, а погибнем, хватая их за ворот! Сами на них не пойдем, но если решатся напасть, то пусть попробуют. У нас слишком много людей, которым в тягость их существование. Смерти никому не миновать. Однако умирать будет веселее, если кое-кого удастся прихватить с собой на тот свет!» Иди и передай своим эти слова!

Услышав такой ответ, иргизбаи опять поскакали во все сто­роны, всю ночь собирали большую дружину для нападения.

По приезде в аул жатаков, Дармен остановился в лачуге ста­рухи Ийс. Туда заходили люди, которых он знал с детства, со многими был в дружбе. Еще в детстве сироту Дармена приюти­ли жатаки. Его друзьями были не только старшие, взрослые, как Даркембай-ага, Базаралы, но и более молодые джигиты и свер­стники – Абди, Канбак, Сержан. О, это были все стойкие люди, способные стиснуть зубы и преодолеть любую беду.

Весело смеялись они над рассказом старой Ийс про то, как пинала босой ногой крикливого Мака русская баба Шокла. И даже в этом веселье джигитов Дармен видел, что уже пробуди­лось в них чувство уверенности в себе и достоинство.

Даркембай рассказал ему, как вчера малыши Асан и Усен увидели его раненым, жалели его и плакали. Подозвав к себе Асана, Дармен приласкал его и, похлопывая по спине, настав­лял его:

– Айналайын, мальчик! Вырастешь, станешь хорошим чело­веком, настоящим джигитом! Твой отец Иса был батыром. И ты вырастешь, станешь таким, как он. Будешь добрым, щедрым и никого не будешь бояться!

Недовольный тем, что говорят об одном Асане, его братишка Усен просунул голову под руку Дармена и, постучав ладошкой его по колену, выразил свой протест:

– Дармен-ага! А как же я? Думаете, только Асан может стать батыром? Я тоже буду джигит и батыр, как мой агатай Иса! – го­ворил Усен, глядя снизу вверх на Дармена сердитыми глазами.

Дармен только теперь заметил, что и вправду малыш очень похож на отца: тот же нос, брови, глаза.

– Айналайын, Усентай, верно говоришь, ты обязательно бу­дешь батыр! Я хотел об этом сказать тебе отдельно, потом, бау- рым!

Был бы жив Иса, – как бы он пригодился во вчерашней схват­ке жигитеков! Черный шокпар его пришелся бы к месту и в бу­дущей схватке, на которую вызывают иргизбаи жатаков. Узнав об этом, Дармен тотчас отправил гонца с сообщением к Абаю. Джигиты, приданные Дармену, несколько раз приносили сооб­щения Абаю-ага.

Узнав о ночных сборах воинской силы иргизбаями, Абай не­медленно приступил к ответным мерам. Велел собраться у него Ерболу, Акылбаю, Магавье, находившихся рядом, и всех своих соседей.

– Поезжайте во все соседние бедные аулы, передайте лю­дям весть от меня. Пусть в эту ночь, до самого рассвета, бед­няки едут в аул жатаков и собираются там! Если кто сам не в состоянии добраться, пусть соберутся у меня, в моем ауле. Ир- гизбаев много, но бедного люда намного больше. В этом злодеи еще убедятся! Пусть бедняки вооружатся, чем могут, садятся верхом на любую скотину и прибудут в указанные места!

Посланцы Абая разъехались – и в эту же ночь в предрассвет­ной темноте с Ойкудука, Киндикти, Корыка, Шолпана, Ералы по­тянулись через степь караваны бедноты. Кое-кто ехал верхом на лошади, другие оседлали верблюдов, ехали на быках. В ру­ках у этого разношерстного народа было исконное боевое ору­жие степи – шокпары, соилы, – и не было среди них ни одного богато одетого человека.

Вот каким образом – неожиданно, сказочно, неисчислимо увеличилось войско сторонников жигитеков. Кода Базаралы узнал, как откликнулись люди на призыв Абая, то болезнь бы­лого каторжника словно отпала от него.

Иргизбаи же к полудню следующего дня стали садиться на коней. И взрослые, и молодые мырзы были полностью воору-

жены – теми же неизменными соилами и шокпарами. Тех, кто хотел в свое удовольствие помахать соилами, набралось чело­век сто пятьдесят. Среди мырза-баев были и те, которых изряд­но поколотили недавно у жатаков. Эти мырзы и баи опасливо осведомлялись, не остался ли в ауле обоз русских переселен­цев. Ибо в душе у каждого из тех, кто попробовал на себе силу ударов оглобли Шодыра, затаился непобедимый страх.

Согласно вчерашнему посланию иргизбаев – «укажите место схватки…» – и в соответствии с тем, что место не было указано, густое конное воинство иргизбаев двинулось прямо к колодцу Тайлакпая. Будучи уже на подходе к аулу жатаков, нападающие плотно связали веревочки на ушах тымаков, взяли под мышки длинные дубины соилов.

У жатаков, не имевших достаточного количества коней, во­инство, в большинстве своем, состояло из пеших вооруженных джигитов. Верховые же, готовясь к сражению, возвышались в седлах, зажав под мышками соилы или шокпары. Было мно­го верблюжьих всадников, которые тоже были готовы к схватке и стояли в боевом строю. Все разномастное воинство жатаков выстроилось на подходах к аулу, на пустыре прямо перед юрта­ми Даркембая и Базаралы.

Малочисленность верховых конников, невзрачная разно­шерстность пеших бойцов, верблюжья кавалерия – вся эта пестрота казалась нелепой и смешной, – перед плотной лавой хорошо вооруженных всадников-иргизбаев, надвигавшихся на аул.

Вдруг, в последнюю минуту, с той стороны, где за отлогими холмами находились посевы, – выехало на рысях около сотни вооруженных всадников. Они явно спешили к ополчению жата- ков, чтобы пополнить отряд бедноты.

Когда сотня, набегавшая со стороны мелкой рысцой, доста­точно приблизилась к жатакам, среди скачущих впереди всад­ников люди узнали Абая.

По всему бедняцкому ополчению грянуло вразнобой:

– Абай!

– Абай с нами!

– Иншалла, Абай! Всех благ тебе, родной! – с этими словами навстречу Абаю выбежал из пеших рядов Даркембай.

– Даке! Я с тобой! Пусть теперь сунутся к тебе враги! – гро­могласно крикнул Абай.

И крик ликования народного прозвучал ему в ответ.

Увидев прибывший на помощь жатакам отряд, иргизбаи в замешательстве стали придерживать коней, их стремительный натиск захлебнулся. Вперед выдвинулись Акберды, Такежан, Исхак, стали в крик переговариваться между собой:

– Кто это?

– Абай, кто же еще!

– Тайири! Потому и пролежал тихо, затаившись!

– Апырай! Что же это получается? Сыновья Кунанбая вышли друг на друга? – хриплым от ярости голосом прокричал Таке- жан, в сторону Абая.

Абай спокойно тронул с места коня и двинулся навстречу ир- гизбаям. За ним следовал отряд конных жигитеков во главе с Абылгазы. Приблизившись к главарям Иргизбая, с Такежаном впереди, стоявшим в ожидании, Абай придержал коня и звуч­ным, отчетливым голосом произнес:

– Не зарывайся. Поворачивай назад. Если ты иргизбай, то перед тобой весь народ Тобыкты. Это и мой народ, мои родичи, мое племя. Не позволю тебе их губить, уходи, пока цел. Иначе ты, называющий себя сыном Кунанбая, будешь иметь дело со мной. Я тоже сын Кунанбая.

В кучке всадников, сгрудившихся за спиной Такежана, раз­дались возмущенные возгласы:

– Омай! Какой позор!

– Этот Абай готов голову сложить ради жатаков!

– Не будем мы первыми начинать междоусобицу! – Этот вы­крик означал, что у нападавших пропало всякое желание сра­жаться.

Заметив такое настроение у своих сородичей, Абай круто обрушился на них с обвинениями. Но в голосе, на лице его не было выражения ненависти. Если и проявлялся гнев, то это был гнев праведного судьи, произносящего суровый приговор.

– Эй, Иргизбай! Посмотри на этих людей! Они умрут, но не сдадутся! Я им посоветовал держаться до последнего! Если нач­нешь битву, кичливый Иргизбай, то проиграешь и опозоришься! Зачем тебе возвращаться домой с красной от крови тюбетейкой, с клеймом от камчи на заднице? Я велел этим людям, обижен­ным вами, встретить вас самым достойным образом, с оружием в руках! А сейчас немедленно уходите! Но прежде вышлите к нам трех переговорщиков! – заявил свои условия Абай.

Никто от иргизбаев не решился ответить Абаю. В полном молчании главари стали поворачивать коней и удаляться в сто­рону своего воинства. Однако, отъехав на некоторое расстоя­ние, они остановились, накоротке переговорили и, выбрав из своего числа трех переговорщиков, отправили их назад. Это были Исхак, Акберды и Шубар.

Увидев это, Абай слез с лошади, стал поджидать. Отступи­ли назад верховые жатаки из его сопровождения. Остались ря­дом лишь Даркембай и Дармен. Подъехавшие переговорщики, все родня Абаю и все младше него, заметно робели перед ним. Первыми почтительно отдали ему салем, сойдя с коней. Абай встретил их улыбкой, беззлобной, но убийственно ироничной.

– Абай еще не выходил против вас на боевом коне, с соилом в руках. Е! Думаете, что только вы одни джигиты! Но вы докати­лись до такой низости, что пришлось мне взять в руки оружие, сесть в седло. Ваше сегодняшнее гнусное намерение меня бы заставило из могилы выскочить! Астапыралла! Лучше бы мне не жить, чем видеть ваш позор, ваше бесчестие, это грязное бесчинство над бедными людьми. Не знать мне покоя, если не накажу вас! Исхак, Шубар! Первыми произнесите слова прими­рения! Сами назовите размер возмещения нанесенной потра­вы! Не смейте хитрить, лукавить, не выгадывайте! Говорите с

людьми прямо, коротко и понятно! И все скажете вот тут же, на этом самом месте! – крикнул Абай властным, непреклонным голосом.

Эти начавшиеся переговоры исподволь перешли в долгий спор, продолжавшийся до самого вечера. Однако на этот раз Абай, твердо решивший ничего не спускать своим бесчинствую­щим родственникам, не отступил ни на шаг.

Согласно обоюдному решению, принятому уже в сумерках вечера, тридцать задержанных иргизбаевских лошадей остав­лялись в ауле жатаков – в возмещение потравы.

Эти тревожные события, приведшие к кровавому столкнове­нию внутри родового существования тобыктинцев, не на шутку переполошили аулы Кунанбая. И все произошло перед самым началом годового аса по случаю кончины Оспана.

3

Рано утром в юрту Оспана приехал атшабар от исполняю­щего должность главы волости с целой кипой писем, казенных пакетов. Временным волостным по смерти Оспана был его за­меститель, кандидат в будущие волостные на выборах – Шаке. Его атшабар, молодой, долговязый, смуглый джигит Бегдалы, передавая бумаги Абаю, дал знать ему, что имеется некое уст­ное послание от самого волостного акима.

В юрте Еркежан кроме нее находились и другие женщины, рядом с ними сидела зеленая молодежь – Пакизат, Аубакир.

Магаш, сидевший рядом с отцом, подал знак атшабару: «мо­жешь говорить», после чего Бегдалы сказал:

– Абай-ага, аким велел передать послание прямо в уши вам, без посторонних.

Абай молча накинул чапан, надел шапочку из белого кара­куля и вышел из юрты. Отошли в сторонку, присели на землю, Абай молча уставил на атшабара черные большие глаза.

– Абай-ага, Шаке наказывал мне особо сказать про бумагу, в которой приглашение вам в канцелярию уездного акима. Было еще и отдельное письмо волостному, в котором ему и толмачу приказано «обеспечить явку» Абаю-ага в город и «проследить за этим». Шаке велел передать: «Поскольку на Абая есть жало­бы в контору уездного главы, то мне думается, что усы сановни­ка обернуты в сторону жалобщиков»…

Когда Бегдалы закончил говорить, Абай, все так же молча, поднялся с места и ушел в дом. Бегдалы остался на месте – в большом недоумении: «Ни единого слова не сказал! Или за мно­гие годы успел так притереться к городскому начальнику, что тот уже ему не указ... Или просто со мной не хочет говорить?»

К тому времени как Абай вернулся в юрту, Абиш успел уже просмотреть всю почту, все казенные бумаги, как ему и поручил отец. Сын доложил ему:

– Есть бумага от Семипалатинского уездного начальника. Остальное – письма. Одно из них – от Федора Ивановича. Еще одно его письмо – для меня.

Услышав о письме Павлова, Абай посветлел лицом, улыб­нулся. Но, вспомнив переданные ему атшабаром слова волост­ного Шаке, решил сначала прочитать послание от уездной кан­целярии. Попросил Абиша, чтобы он прочел, тут же переводя на казахский язык. Чтобы не привлекать внимания домочадцев, Абиш подсел поближе к отцу и вполголоса прочитал ему письмо на ухо.

Уездный начальник пожелал в очном допросе получить от Ибрагима Кунанбаева ответы в связи с некоторыми последни­ми обстоятельствами. Именно этого требовала и канцелярия губернатора. Кроме того, напоминалось Абаю, что он признан виновником за срыв сборов по недоимкам. Это уже было из прошлого года: три раза Абай вызывался в город к уездному главе на допросы. Было заведено следственное дело. Теперь дело было передано в ведомство самого «жандарала» – и через уездного начальника предписывалось Абаю явиться в Семипа-

латинскую канцелярию генерал-губернатора. Еще в прошлом году знакомый чиновник предупреждал Абая, что его дело за­требовано в Омск в генерал-губернаторский корпус.

Пятого сентября на ярмарке в Карамоле состоится чрезвычай­ный съезд с участием Семипалатинского, Усть-Каменогорского, Зайсанского уездов. «Кунанбаев обязан туда явиться, отказ не­возможен».

Федор Иванович писал, что ему стало известно: на Абая по­дано очень много жалоб. Сам Павлов побывал, по своим на­учным интересам, в нескольких уездах по Иртышу, вернувшись из поездки, узнал о жалобах на Абая. Говоря о них, Павлов писал: «Мне представляется, что степные сутяжники и губерн­ские чинуши хотят получить от вас, вместо священной жертвы Аполлону, – хорошую взятку! Но я хочу посоветовать вам, какое приглашение – от чиновника любого ранга – ни последует вам, не уклоняйтесь! Явитесь сами, говорите открыто и смело, как вам это свойственно. Уверяю вас: ваш авторитет среди людей степи очень высок. В этом я убедился, встречаясь с вашими со­племенниками в Зайсанском, Усть-Каменогорском уездах. При­знаюсь, это меня весьма порадовало, и польстило… Народ ваш – с вами. При жизни нет памятника превыше этого. Ну а насчет всего остального, – мы с вами, кажется, хорошо понимаем, что жизнь – это вечное противостояние, борьба…»

Прослушав письмо, которое прочитал ему Абиш, Абай испы­тал необычайное воодушевление и радость. Он словно пробу­дился от спячки, в продолжение которой неимоверная тяжесть кошмаров угнетала его, лишая его всякой радости жизни.

Павлов словно крепко поддержал его под локоть, – как в про­шлом, – своим светлым чувством искренней дружбы, своими смелыми, умными мыслями. Его философия, высокий, мудрый взгляд на жизнь – все это, кажется, способно победить любое злое, все нехорошее в этой жизни. Дружба такого человека помогает подняться над подлостью, низостью, скверной окру­жающей действительности – и смотреть на все свысока. И эта

дружба сейчас, в пору тяжкой душевной угнетенности, осветила душу Абая ярким светом надежды!

Абиш зачитал и письмо Павлова, адресованное ему. В нем Федор Иванович писал о последних изменениях в своей жизни. Рухнула, наконец, разделявшая его и невесту Сашу стена, воз­веденная надзорными органами жандармерии: после многих лет запрета им разрешили жениться. Саша была сослана в одно и то же время с Федором Ивановичем из того же Харьковского университета. Пройдя через ужас тюрьмы и через все лишения каторжной жизни, Саша осталась стойкой революционеркой, не пала духом, в испытаниях еще больше окрепла.

Находясь уже в ссылке, в Тобольске, они подружились, по­любили друг друга. В дальнейшем Павлов, прошедший уже че­рез две ссылки в Сибирь, подвергался еще нескольким пере­сылкам.

И сейчас, в степи, в среде степной молодежи, отзывчивой на все хорошее, звучал пространный рассказ Абиша о любви двух русских ссыльных, о преодолении самых горестных, тяжких пре­град – ради того, чтобы любовь устояла и влюбленные могли, наконец, соединиться. Все оказалось пустяками, рассыпалось в прах перед силой этой любви, – рассказывал Абиш братьям и друзьям, в назидание им – и как пример стойкости духа этого замечательного русского человека.

Магаш был удивлен:

– Может ли быть два наказания за одно преступление? За что Федора Ивановича сослали второй раз?

– После убийства царя Александра Второго на трон возвели Александра Третьего. Потребовали, чтобы все верноподдан­ные нового царя принесли ему присягу. Павлов тогда отбывал первую ссылку, и ему тоже полагалось принести присягу, но он отказался. Зачем, мол: я человек несвободный, молодость моя прошла в царской неволе, к тому же новый царь не освободил меня. Почему я должен давать присягу, если новый царь точно

такой же, как и прежний? Вот после этого Федора Ивановича второй раз и сослали…

– Апырай! Чего же он, бедняга, говорил так неосторожно…

– Нет, он сказал то, что хотел сказать. Не многие значитель­ные русские люди тогда посмели отказываться от присяги. Но был такой хороший писатель – Короленко, который отказался, за что и был отправлен в Сибирь. Павлова из Тобольска пере­слали в Омск, оттуда – в Семипалатинск. Невеста Саша остава­лась в Тобольске. Ей не разрешили быть вместе с ним, царская власть надолго их разлучила. Когда же срок наказания у Саши кончился, она тотчас же приехала к нему в Семипалатинск. Не­давно они получили от жандармского управления разрешение на брак и обвенчались в церкви.

Рассказ Абиша глубоко тронул его друзей. Все были восхи­щены верностью и силой чувств невесты Саши, которая выбра­ла себе столь необыкновенную судьбу.

Приняв во внимание серьезность бумаг из уездной канцеля­рии, Абиш хотел поговорить об этом с отцом, но Абай предпо­чел вновь говорить о Павлове.

– Что могут знать всякие Оразбаи, строчащие жалобы на меня, о таком человеке, как Павлов? За кого они его принима­ют? Для них он – такой же вор, барымтач, как Саптаяк, Кусен, Мынжасар, Серикбай, которых эти нечестивые баи сами и при­крывают. Себя же они считают лучшими людьми, хотя не стоят и мизинца того же Павлова, которого называют вором и раз­бойником.

Абай говорил энергично, с пробужденным былым огнем в глазах.

– Благослови Всевышний таких сыновей русского народа! Когда-то наша степь, – после нашествия джунгар, – измученная, обескровленная великим бедствием, пришла под покровитель­ство белого царя. Пришла со своим кротким, мирным народом, с беспредельными просторами степей. И первым послом степи в Россию был Алтынсарин… Я не связан с русскими узами сва-

товства, не приобретал дружбу с ними за взятки. Но я доверил­ся искренней дружбе настоящего русского человека!

Молчаливо впитывая в себя каждое слово отца, соглашаясь с ним, Абиш кивал головой.

– Нет большей награды за мои труды, если они поставят меня во главе каравана моего народа, направляющегося в сто­рону благодатного края. Но благо дается непросто, добро до­стигается через преодоление тягот, это должны знать все. Разве легко было тем из русских, которых мы знаем и любим? Чего только не пришлось испытать поэтам Пушкину, Лермонтову, ко­торых я считаю своими самыми первыми русскими друзьями. А Герцену? Чернышевскому? Даже наш друг Павлов и ему по­добные, мало кому известные русские люди, свою тяжкую долю воспринимают спокойно, без всяких жалоб, словно переданное им от предков наследство.