Страница - 27

Жена Калдыбая побежала за длинноногим Мусой, а Кал- дыбай спокойненько уселся в сторонке и стал наблюдать за дракой. Юрта Мусы находилась на расстоянии полуверсты.

Два джигита усердно работали кулаками. Первым, стало быть, никто из них уступать не желал. Иногда, правда, выбив­шись из сил, оба топтались друг перед другом, уже не обмени­ваясь ударами, выпучив налитые кровью глаза. Слегка пере­дохнув, снова принимались махать кулаками. К тому моменту, когда, наконец, прибежал длинноногий Муса, чтобы разнять их, – оба стояли посреди юрты, надсадно хрипя, совершенно обессилев, держа друг друга за грудки.

И только стоило Мусе, перешагнув порог, крикнуть, соглас­но старинному обычаю, «Араша!» – призывая прекратить бой, как оба драчуна выпустили друг друга и с великим облегчени­ем, радуясь избавлению, без сил пали на войлочный пол.

Впервые услышавший эту степную историйку, Абдрахман то и дело заходился смехом, и по окончании ее живо переска­зал Павлову по-русски. Федор Иванович тоже посмеялся.

– Мистификатор! Ловкий мистификатор! – говорил он, сме­ясь и покачивая головой.

Вскоре присутствовавшие в уранхае заговорили о новых сочинениях акынов. Обсудили дастан Кокпая об Аблае. Затем перешли на поэму «Зулусы», которую уже давно сочинял мно­гомудрый Акылбай. Поговорили о «Мегат и Касым», дастане, который задумал писать Магавья.

А в это время одинокий Абай сидел в своей юрте, испыты­вая мучительные терзания в душе из-за новых свалившихся на него напастей. Их донес до него Шубар.

Слушая усердного посланника Такежана, Абай тяжелым взглядом смотрел на Шубара. Затем спросил:

– Ясно, что они могли понимать дело только так. Ну а ты как думаешь, дорогой?

Шубар хорошо знал нетерпимость Абая ко всякой скольз­кой велеречивости, – расправа и разоблачение лжи могли на­ступить незамедлительно. Помня об этом, Шубар постарался открыто выразить свои соображения.

– Ага, эти разговоры начались ведь сразу после поминок Оспана. Вы все спешили, и годовщину провели до срока. Эти разговоры обязательно должны были начаться – и вот они и начались… На три месяца раньше. Я думаю, тянуть с этим дальше не стоит.

Шубару показалось, что и Абай склонен считать так же.

– Ну раз так, то передай им… Пусть решают вдвоем, как они захотят. Всему, что решат они вдвоем, мне возражать бу­дет неуместно. Пусть начинают разговор! – сказав это, Абай замолчал.

Острая жалость к ушедшему брату, покойному великану Оспану, захлестнула сердце Абая. Не успел еще остыть его след на земле, как принялись раздирать его имущество, де-

лить его земные привязанности, рассекать его честь. Это вы­глядело отвратительно.

Говоря откровенно, Такежан и Исхак, из одного и того же гнезда Кунанбая, что и Абай с Оспаном, были для них совер­шенно чужими людьми… Теперь нет Оспана. И что же? Они вспомнили о своем родстве и рвутся к его наследству, с хо­лодным расчетом желая разделить его, каждый в свою поль­зу. С ними вместе и этот Шубар, сидящий перед ним… Абай вновь сурово уставился на него.

Среди родных и сородичей Абай чувствовал себя чужим, одиноким. Однако это его одиночество среди своих ничем не отличалось от чувства великого одиночества перед косно­стью всей окружающей жизни уходящей Арки. И осознав это, Абай смог быстро стряхнуть с себя навалившуюся на него но­вую тоску, и ясность мысли вернулась к нему.

– Значит так, родной! Передай им мое условие, – разгова­ривать будем только с глазу на глаз. Присутствуете и ты, и они оба, сначала и до конца разговора. Пусть присутствуют еще Смагул и Шаке, они тоже родственники Оспана и его наслед­ники. – Так закончил Абай, уже спокойно глядя на Шубара.

В этот же день еще до вечера в ауле Оспана собрались все родственники. На семейном сходе Абай вел себя перед Такежаном и Исхаком отнюдь не столь напористо и решитель­но, как на жатакском противостоянии. Здесь Абай, когда бра­тья многословно распинались о справедливости и законности при разделе скота, предпочел молчать. И в дальнейших раз­говорах, преследующих целью раздел имущества покойного брата, Абай оставался сдержанным и немногословным.

В начале схода первым говорил Такежан. Говорил много­словно, пространно, мол, «живые должны жить», «мертвым это не надо, – а живым надо думать о хлебе насущном», долго распространялся о том, что по адату делить имущество умер­шего должно между его оставшимися живыми братьями, рож­денными от одной матери. Давал понять, что тут нужно про-

явление доброго согласия между братьями, а оно есть между ним и Исхаком. Но так как Абай до сих пор не высказывался по этому поводу, хотелось бы послушать его.

Абай сразу предупредил всех: через неделю ему надо быть на Большом съезде в Карамоле, все вопросы по деле­жу наследства надо решить до его отъезда. А добираться в Карамолу надо два-три дня. «На наши переговоры остаются четыре-пять дней. Вполне можно успеть за это время, если говорить по делу и не очень долго».

Но от него ждали в первую очередь ответа на вопрос, как поделить главное наследное имущество – скот. Абай спокой­но ответил Такежану:

– Я согласен на дележ. Как делить? Решай сам. Дели толь­ко все: и скот, и зимники, стоянки и пастбища, домашние вещи и всю ценную утварь.

В первый день родственники занялись подсчетом живо­го имущества: овец, лошадей, верблюдов, оставшихся в на­следство от Оспана.

Три жены его владели – каждая своим зимовьем. Большой дом, поместье Еркежан, находилось в Жидебае. В Мусакуле, удаленном версты на четыре к востоку, находилось зимовье Зейнеп. В свое время Такежан, построив себе зимовье на Чингизе, передал Мусакул Оспану. В третьем зимовье, нахо­дившемся на западе, в урочище Барак, поселилась младшая жена Оспана – Торимбала. Это зимовье тоже располагалось недалеко – всего на одном дневном перегоне ягнят.

Наконец, было взято на учет все: зимники, весенние и осенние степные пастбища, нагорные джайлау – со всеми ко­лодцами, источниками, реками и озерами, заповедными сено­косными угодьями.

Когда решения первого дня дошли до ушей Каражан и Ма­нике, то обе байбише были весьма удивлены. «Как? Абай так и сказал, мол, пусть будет дележ, и Такежану передал, как са­мому старшему, право повелевать всем? Мыслимо ли это?»

«Искренен ли наш Абай, – или здесь какая-нибудь его хи­троумная уловка? – мучились догадкой старшие абысын, Ка- ражан и Манике. – Поживем, увидим… Во всяком случае, если Абай развязал руки Такежану, пусть завтра же ахкем Такежан начнет раздел скота и пусть возьмет себе самую большую долю, зачем стесняться? Ежели они втроем решили, что са­мый старший брат должен править, то пусть крепче держит вожжи в руках!»

При следующем утреннем разговоре Такежан, волнуясь, объявил, что он, как старший, должен получить самую круп­ную долю наследства. Абай не воспротивился этому.

Затем обсудили, какие весенние и осенние пастбища, ка­кие нагорные джайлау должны отойти Такежану, какие – Ис­хаку. Спросили, наконец, у Абая, не возражает ли он, и какие земли хотел бы получить? На что Абай ответил:

– Пока что я не собираюсь брать свою долю наследства Оспана – ни скотом, ни землями. Большой дом – это очаг на­шего отца, нашей матери. Его надо сохранить, не разоряя. Я допускаю, что наследие может быть разделено, и каждому пусть будет определена его доля. От своей доли я тоже не от­казываюсь. Но забирать ее теперь я не буду, пусть останется она пока в сохраненном Большом доме. А вы берите себе все, что хотите, и тут можете не оглядываться на меня. Однако родовое гнездо должно быть сохранено.

На том и разошлись в этот день, не приняв окончательного решения. Но у себя дома Такежан получил от Азимбая сле­дующий совет:

– Отец, если Абай настаивает на своем, то так и скажите ему: добро, тогда я сам въеду в Большой дом… Хотя, если вы не решите, как вам поступить с Еркежан, ваши слова ничего не будут стоить… – Коварный Азимбай настолько осмелел, что позволил себе открыто вмешиваться в щекотливые дела родителей, давая им свои предерзкие советы.

И на третий день переговоров Такежан вышел на полную откровенность:

– Абай, Исхак, если вы и впрямь признаете мое старшин­ство, то выскажу вам вот какое свое мнение. Главным при раз­делении остаются зимовья. А в них у своих очагов сидят вдо­вы. После Оспана осталось три вдовы. И нас, аменгеров, три. И пока не решится вопрос, кто из нас кого возьмет, дело не сдвинется с места. Пожалуй, поговорим теперь об этих вдо­вах!

Исхак заранее был того же мнения. Абай тоже не сказал слов возражения. Даже молвил с еле заметной улыбкой:

– Говорите. Назовите каждый, кого выбираете.

Такежан мешкать не стал: сразу же назвал имя Еркежан.

Шубар наблюдал за всем этим, думая лишь об одном: «Что же Абай? Чего он хочет?» Были в недоумении и Ербол, и дру­гие. Но Абай и на этот раз их всех озадачил: «Ты старший. Право первого выбора за тобой», – сразу подтвердил свое со­гласие.

На том дело с вдовами было решено. Так как Еркежан была старшей женой Оспана, то вопрос о наследовании главной доли наследства Такежаном необходимо было обсудить с нею. Шубару и Ерболу было поручено сходить к ней на пере­говоры.

Но тут неожиданно вмешался молодой Шаке, до сих пор присутствовавший на совете родственников лишь как молча­ливый слушатель.

– Омай, почему надо разговаривать с одной только Ер- кежан? Разве нет еще и двух других вдов? Они не должны остаться в стороне!

– Ту-у! Нечего разговаривать со всеми тремя бабами! Муж­чины могут решить все и без них! – сердито вскричал Исхак, никак не ожидавший столь неуместного выступления от мо­лодого Шаке.

Но тот не сдавался:

– Не говорите так, Исхак-ага! Они же не совсем посторон­ние люди! Вы хотите делить их, как нечаянно свалившуюся на

вас охотничью удачу. Разве они не люди, – каждая со своими желаниями и своей волей? Да и по возрасту они – не девушки на выданье, которым по семнадцать лет.

Шаке был одним из тех близких родственников Абая, для которых прославленный акын был человеком, достойным всяческого уважения. Два дня он молчаливо присутствовал на семейном сходе, на третий день почувствовал, что пришла пора и ему вмешаться. Доводы его были просты, понятны и убедительны настолько, что все – и даже Такежан, Исхак, Шу- бар – почувствовали себя смущенными и ничего не могли ему возразить.

Ербол подумал, взглянув на Абая, что эти слова могли бы прозвучать из его собственных уст, и поэтому смело поддер­жал Шаке:

– Барекельди! Правду говорит Шаке. Эти женщины всем нам известны как самые добрые невестки под этим шаныра- ком! О них можно сказать только все самое хорошее! Поэтому долг всех нас, сидящих здесь, поговорить с ними самым до­стойным образом. Решать дело надо только так!

Такежан посмотрел на Абая.

– А ты что скажешь?

– Скажу только одно: я против всякого насилия. Такежан, какое бы вы ни приняли решение, ты не можешь сделать это против их воли.

– Пусть так все и будет, – согласился Такежан. – Шубар, Ербол, ступайте к женщинам и передайте им наш разговор. Только обязательно доведите до них одно: этого требует путь шариата. Муж умер, аменгеры живы, и по адату должно быть так, чтобы вдовы выходили замуж за них… Первым делом, пусть каждая ясно выскажет свое согласие. Может статься, что они будут отнекиваться, кивая друг на друга, не желая первой высказать свое согласие. И здесь, я думаю, надо на­чинать с Торимбалы, она самая младшая, пусть выскажется первою и подает пример.

Шубар и Ербол отправились к вдовам. Но самая первая же из них, младшая токал Торимбала, озадачила посланцев от аменгеров. Она и слушать не захотела о том, чтобы ей первой решать и выбирать нового мужа. «Я младшая! Не желаю вы­скакивать наперед Зейнеп и Еркежан! Дам свой ответ только после них! А пока – и не заставляйте меня!»

После такого разговора пришли джигиты к Зейнеп. Учиты­вая первую неудачу, Шубар начал издалека, говорил простран­но и внушительно, взывая к ее разуму, напоминая о древнем обычае аменгерства, льстя ее женскому самолюбию, говоря, что она является решающей фигурой в наступивших делах.

Но, слушая велеречивого Шубара, сидя к нему вполоборо­та, Зейнеп вдруг повернула к джигитам свое свежее, красивое личико и, не мигая, уставилась на них самым загадочным об­разом. «Е, а у нее такой вид, как будто она уже слышала все это! Может быть, за эти дни бабы собирались вместе и пере­говорили обо всем между собой? Если так, то она должна от­ветить, как Торимбала, и отослать нас к Еркежан!»

Но вот Зейнеп заговорила, – и опять у послов все не со­шлось в голове. Она не стала отнекиваться, как младшая то- кал, отнюдь не отослала их к старшей жене…

Зейнеп искренне оплакивала весь год смерть мужа. Слу­шая ее плачи и причитания, молившиеся в траурном доме поговаривали: «Надо же! Как печалится Зейнеп!», «Скорбь в душе, слезы в глазах, слова печали на устах! Воистину яв­ляет преданность памяти усопшему супругу!», «Каждый ухо­дит из этой жизни с несбывшимися мечтами. Но разве можно считать несчастным человека, которого так оплакивают по­сле смерти, как это делает несравненная Зейнеп?». Она была против того, чтобы поминки по Оспану были справлены рань­ше годового срока… Не один раз и не два, но трижды на дню она пела свои все новые и новые плачи, удивляя всех и за­хватывая силою своей печали…

И вот, надо же! Сейчас Зейнеп насмерть удивляет джигитов- посланцев! Не успели они изложить ей все свои неотврати-

мые доводы, как вдова быстренько, не раздумывая, отвечает им: «Не стану унижать законы предков ослушанием. Мои ро­дичи! Пусть все будет по-вашему. Я согласна. Буду послушна во всем, слова данного не нарушу».

Шубар чуть не поперхнулся от неожиданности. И озорные, игривые мысли полезли ему в голову. «О, Кудай… Кудай! Что за чудное создание, эта вдова!»

Зейнеп еще сказала и такое, чего не ожидали аменгерские посланцы.

– Догадываюсь, с какими разговорами вы явитесь завтра, родственники. Будете спрашивать: «За кого ты выйдешь?» Вам я отвечу уже сегодня, заранее: за того, за кого угодно будет вам. Нас осталось три вдовы. Аменгеров тоже трое. Все они еще не стары, хотя и не очень молоды. А вдовы – тоже не цветущие розы, но еще достаточно свежи. Так что мне все равно, кого выберете – воля ваша.

Слушая ее, Шубар лукаво улыбался в усы. «Думали, ар­тачиться будет, а она, видишь ли, наоборот, сама просится: возьми!» Но спохватившись, что Зейнеп заметит его насмеш­ливое выражение, Шубар согнал улыбку с лица и степенно молвил:

– Айналайын, женеше, хвала вашему разуму! Как хорошо, что не стали ломаться, отказываться, а ответили сразу согла­сием!

Отъехав на приличное расстояние от аула Зейнеп, джиги­ты развеселились, ведя меж собой такой разговор:

– Ты гляди, как она сразу поддалась, затрусила передо мной, виляя бедрами! Не успел и слова сказать, как стала те­ребить меня: мол, давай скорее будущего мужа! Веди его по­скорее сюда!

– Е, и вправду… решительная она.

– Я же вам говорю: забежала на холм и завиляла задницей перед аменгерами. Ну и лиса, настоящая лиса! Видел я таких на охоте…

У Еркежан разговор состоялся не менее неожиданный. Се­рьезная, сдержанная женщина, она приняла салем послан­цев аменгеров весьма холодно.

Шубар и перед Еркежан принялся являть свое красноре­чие, напомнил о шариате, о старинном обычае аменгерства, – и вдруг она, совершенно неожиданно для него, отвернулась и заплакала, лия крупные слезы.

– Деверь мой, я давно поняла, к чему ты клонишь! – сказала она, горестно покачивая головой. – Можешь дальше не разли­ваться скользким маслом! Все равно не смажешь кровавые струпья на моем сердце! – Сказав это, Еркежан упала лицом в подушку, лежавшую рядом с ней, и громко зарыдала.

Речь посла от аменгеров, краснобая Шубара, была реши­тельно прервана – и надолго. Нескоро Еркежан пришла в себя, утерла платочком глаза и осевшим от слез голосом молвила:

– Я не искала и не стану искать другого мужа. С того дня, как угас кенже^[32], я дала слово, что останусь верна ему. У нас с ним есть наши дети, которых мы лелеяли и растили с самой колыбели, – Аубакир и Пакизат. И я вам не бездетная баба, сидящая на краешке тора. Дала себе клятву: в оставшейся жизни буду верной хранительницей очага Оспана, подавлю все другие желания в себе. И не говори больше ужасных, от­вратительных слов. Мои же слова передай тем, кто послал тебя: пусть даже выволокут меня из Большого дома, я ни за кого из них не выйду замуж. Будут меня неволить, – я объ­явлю этот дом священным очагом их матери, своей покойной свекрови Улжан, пусть тогда попробуют тронуть меня! Буду сидеть здесь, не шелохнувшись… посмотрю, что они посмеют сделать со мной.

Шубар так и не осмелился больше вымолвить ни слова. Джигиты вынуждены были уйти. В последний миг она сказала им вслед: чтобы больше не смели приходить к ней с подобны­ми разговорами.

Уехав из Жидебая, посредники вновь заехали в Барак к То- римбале. Ничего не рассказав ей о разговоре с Еркежан, лу­кавый Шубар поведал молодой вдове лишь о встрече с Зей­неп и о согласии выйти за любого из аменгеров, по их выбору. Торимбала была молода и неопытна, она поверила Шубару и уступила перед его настойчивостью. Дала согласие на тех же условиях, что и Зейнеп.

Ответ вдов сильно озадачил Такежана, Азимбая, Исхака. Все их расчеты ломала одна Еркежан. Подозрительный Таке- жан стал все чаще посматривать на Абая. Наконец он напря­мик спросил у него:

– Е, мы договорились поделить вдов. Я дал согласие, Ис­хак готов взять жену. Родные все знают. Ну а ты, Абай, почему молчишь? Скажи нам, кого из них хочешь взять.

Абай не заставил ждать с ответом. Спокойно глядя Такежа- ну в глаза, сказал:

– Ни выбирать, ни оспаривать я не собираюсь. Разве я го­ворил, что хочу взять в жены вдову? И вот тебе ответ: никого не возьму.

– Е! Зачем ты так?

– Что это за ответ?

Загудели голоса, вслед за словами Абая. Такежан, Исхак, а также и Шубар, Смагул, Шаке – все были в великом недоуме­нии.

Абай звонко, молодо расхохотался.

– Я хотел послушать, как будете делить доли. А вы подума­ли, что я сюда за бабой пришел? – с откровенной насмешкой произнес Абай.

– Прекрати свои шутки! Почему ты должен остаться в сто­роне, если мы согласны взять их в жены? Мы аменгеры, и это наш долг! Не смей больше повторять: «никого не возьму!»

Такежан говорил в нравоучительном тоне, как старший младшему. Абай снова рассмеялся.

– Барекельди! Ты, как вижу, собрался женить меня насиль­но?

– Если хочешь следовать путями предков, то отбрось вся­кое «насильно», «не по своей воле»! Обычаи надо исполнять! Отеческие устои поддерживать!

– Обычаи со временем меняются, устои расшатываются. Если бы ты придерживался одних лишь старинных законов и древних устоев, то давно бы захлебнулся кровью. Кровью были политы наши старинные дороги! Слава Всевышнему, многие из них забыты, другие неузнаваемо изменились!..

– Е, коли ты так заговорил, то не о чем нам тут рассусо­ливать… Абай, остерегись произносить слова, разрушающие наше общее гнездо!

– Не собирался разрушать ничье гнездо. Сказал ты мне: явись, будем делить земли, я и пришел. Сказал: баб будем делить, я тебе не стал возражать, – выбирай, дели. Сказал: буду первым выбирать, по старшинству, – разве я хоть слово сказал поперек? Так чего же это я стал разрушителем отчего гнезда? Ведь я все сижу молча, рта почти не раскрываю!

– Ну если ты такой добрый, – то, будь здоров, возьми вдову в жены!

– Нет, жаным, нет! В этом не могу подчиниться тебе по доб­рой воле. Абай не овдовевшая баба, которую надо выпихнуть замуж и, хотя бы насильно, положить в чужую постель. Только подумай, о чем ты говоришь!

– Почему не возьмешь бабу? Не понимаю я.

– Не возьму и все.

– Ну почему? Не ты первый, не ты и последний, – кто берет вдову брата.

– Пусть я буду первым, кто не берет вдову в жены!

– Апырай, в чем причина?

– Причина в том, что у меня есть любимая жена. Мне на оставшуюся жизнь не надо другой души рядом с собою. Если вы хотите взять себе вдов – берите на здоровье, выберите каждый по своему вкусу. А меня оставьте в покое.

После этих слов в юрте повисла неловкая тишина. Но Та- кежан уже не мог уйти от разговора про вдов, и вскоре начал снова:

– Е, Абай не хочет, это его дело. Но давайте покончим с этой заботой с бабами! Исхак, что ты думаешь? – обратился Такежан к младшему брату.

Исхак, поддерживая Такежана, начал говорить о том, что он не верит в слова Еркежан – врет она, что не желает сно­ва выходить замуж. Исхак с Такежаном, говоря по очереди, убеждали всех, что баба на то она и баба, чтобы отнекивать­ся и брыкаться. Еркежан надо попробовать уговорить, а если она не поддастся, то можно ведь и заставить, против ее воли выдать замуж. Не все женщины выказывают свое согласие с большой охотой, бывает и так, что дают согласие, но при этом непременно должны поплакать…

И вдруг снова против всех выступил молодой Шаке. Он был за то, чтобы Еркежан оставили в покое. Его поддержал Смагул, тоже молодой родственник:

– Нельзя так обойтись с Еркежан-апа. Она не такая, как все другие наши байбише.

Абай вслух не высказался, но всем было ясно, что он под­держивает молодых родственников. И Шубар, присмотрев­шись, послушав других, присоединился к мнению Смагула: Еркежан трогать нельзя. «Если раньше допускалось насильно выдавать невест и вдов за аменгеров, то это были совсем мо­лоденькие келин. А Еркежан – хозяйка большого аула и глав­ного очага, под шаныраком Улжан и Кунанбая. Разве можно такую женщину, мать двух воспитанных ею детей, достигшую почтенного возраста, приторочить к чужому седлу, как некую добычу?» – сказал Шубар.

Так и остались при разных мнениях – Такежан, Исхак за­одно, остальные родственники – против них. Такежан сразу замкнулся, потемнел лицом, перестал что-либо говорить. Со­брание не завершилось каким-либо решением. На том разо­шлись, закончив сегодняшний семейный сход.

Всю ночь между домами Такежана и Исхака сновали гонцы. Эти братья, вместе с ними Азимбай и Манике, проворачива­ли неотложный вопрос, – памятуя о том, что уже послезавтра Абай должен уехать на Большой сход в Карамолу.

На следующее утро плохо выспавшиеся родственники и наследники попили чай, и когда приехали к ним Шубар и Ер- бол, объявили им свое решение.

Такежан и Исхак решили вести переговоры через посред­ников. С Абаем они не хотели больше встречаться, потому что Абай своим умением говорить и, главное, силою своего авторитета способен был склонить родственников на свою сторону. С ним способнее всего вести схватку издалека, че­рез посредников. Так было безопаснее – уберечься от какой- нибудь неожиданной подножки Абая. Братья все свои поже­лания изложили перед посредниками, Ерболом и Шубаром, и тотчас отправили их к Абаю.

Когда они подошли к жели, садиться на коней, там застали Азимбая, который тоже вроде бы собрался куда-то уезжать. Рядом с ним был молодой джигит, нукер, подводивший хозяи­ну коня.

Шубар спросил у Азимбая:

– Куда собрался?

– Е, поеду к Демеу. После того, как мы стали приятелями, он обещал найти для меня хорошего беркута. Вчера передал мне салем и послание: «Беркут есть. Приезжай за ним». Вот и поеду.

Демеу был сыном Оразбая, непримиримого врага Абая, и небрежное сообщение Азимбая, произнесенное нарочито в присутствии Ербола, означало многое. Тот должен был обя­зательно передать Абаю о сем разговоре, а Абай должен был сообразить: если он не поддержит Такежана во всех его при­тязаниях на вдов и наследство, тот открыто перейдет в стан Оразбая.

Шубар, прекрасно понимавший Азимбая, осторожно на­мекнул ему:

– Омай, стоит ли торопиться? Узнаешь, как все решится в Большом ауле, потом поедешь за беркутом.

Но Азимбай ничего не ответил ему, сел на коня и уехал.

– Вот обидчивый! Уехал, нагрузившись обидами! – промол­вил Шубар, выразительно посмотрев на Ербола.

Шубар давал знать Ерболу, что надвигается новый момент для серьезных распрей между Абаем и его врагами.

Встретившись с Абаем, Ербол не стал долго скрывать от него, что увидел и услышал. Но счел не обязательным разъ­яснять другу подоплеку всего происшедшего. Ербол знал о тонкой проницательности и незаурядном уме Абая, который мог сделать самые правильные оценки и выводы обо всех происходящих вокруг событиях.

Услышав об отъезде Азимбая, Абай лишь молча кивнул го­ловой и на минуту задумался. Потом вскинул голову и спокой­но спросил у Шубара.

– Расскажи теперь, чего хочет Такежан.

Сход круга Такежана ставил перед Абаем два условия. Первое – Абай должен поговорить с Еркежан и уговорить ее выйти за Такежана. Второе – если Абай не сделает этого, то сход родственников решит силой подчинить Еркежан воле аменгеров, и Абай при этом должен стать на их стороне.

Абай отклонил оба эти требования. После чего между аула­ми Такежана и Абая вновь засновали посредники.

Абай твердо стоял на своем:

– Брать в жены Еркежан не собираюсь, пусть Такежан успо­коится. Может брать ее сам, но не насильно. Иначе я буду против. Насилия не допущу. Посылай людей, уговори ее, по­том бери. Я согласен только на это. И с этим больше мне не надоедайте, оставьте меня в покое!

На это в ответ высказался Такежан:

– Между сородичами назревает вражда. Род Кунанбая ожидают раздоры и смута. Виновниками этого считаю Абая и Еркежан. Какие бы беды ни обрушились на их головы, – пусть

вину ищут в себе. Дай Бог нам как-нибудь еще увидеться в дальнейшем!

Совет родственников вокруг Такежана принял новое реше­ние. «Если Еркежан не хочет выходить замуж, пусть она оста­ется жить в Большой юрте. Но имущество должно быть до­стоянием всех детей Улжан и Кунанбая. Сейчас, когда вместе с Еркежан живут два внука Абая, мы не можем считать этот дом общим для всех, в нем властвует один лишь Абай. Пусть будет так, как хочет Еркежан, но детей она должна удалить из Большого дома. Пусть вернет Аубакира и Пакизат их отцу Акылбаю».

Абай пришел в ужас, услышав эти слова. Никто в ауле не считал двоих детей неродными Оспану и Еркежан – они вос­питывали обоих с колыбели. Жестокость решения Такежана и его окружения поразила всех остальных родственников и соседей Большого дома.

Еркежан встретила это решение стойко, без слез. Она ска­зала: «Хотят, чтобы я покинула Большой дом. Хорошо, я уйду, поставлю отдельную юрту на краю аула и буду там жить, в сторонке. Я ведь была любимой женой Оспана, нашего кенже, пусть выделят мне кое-что из общего имущества. И пусть я покину этот шанырак, но душу покойного кенже я не оставлю, не покину наш аул. А двух своих сироток, взлелеянных нами, я также не оставлю. Возьму их с собой, когда буду уходить из этого дома».

Большой аул, все родичи были за Еркежан. Аменгеры ни­чего не добились. Их словам никто не внимал. Такежану и Исхаку не удалось провести разделение наследства Оспана. О женитьбе на вдовах они уже не заговаривали. И вот по­средники доставили Абаю последнее их решение: «Пусть аул Оспана останется, как был. Еркежан пусть живет в Большом доме. Но нельзя допустить, чтобы Большим домом владели только потомки Абая. Пусть потомки двух его братьев тоже живут там, управляют хозяйством аула. Для этого Еркежан должна усыновить детей Исхака и Такежана».

Этому решению Абай уже не стал противиться. Легко со­гласилась на него и Еркежан. Но она попросила, чтобы в усы­новление ей обязательно отдали Какитая, сына Исхака. У Та- кежана с Каражан единственным сыном был Азимбай, и его мать не пожелала отдавать.

Споры о дележе наследия были отложены на более позд­ний срок. Какитай в качестве «хозяйского ока» перешел жить приемным сыном в дом Оспана.

Абай собрался ехать в Карамолу на съезд и накануне ве­чером созвал у себя молодежь. Наконец вернулось к нему душевное равновесие. Четыре дня отвратительной семейной свары Абай хотел бы поскорее забыть, и он ни словом не об­молвился об этом с детьми и друзьями. Лишь коротко сказал:

– Такежан в союзе с Оразбаем. Наш спор о делении на­следства обязательно отзовется там, в Карамоле…

Утром Абай выехал в сторону Карамолы.

В тот же день, отправившись из аула Такежана, поехал пря­миком к Оразбаю и Азимбай.