Страница - 9

Скакавшие навстречу друг другу конники сшиблись на ров­ной заснеженной лощине, покрытой пегими кустиками таволги. Базаралы еще на подходе, издали, узнал Азимбая и крикнул скакавшему недалеко Абылгазы:

– Прямо на нас летит волчонок Такежана! Свалим его! Коню­хи сразу осядут!

Азимбай скакал под прикрытием двух рослых джигитов. Ког­да он столкнулся с Абылгазы, и тот замахнулся на него соилом, эти джигиты подставили свои дубины над головой бая, – только треск пошел над долиной. Бой начался.

Нукеры Азимбая ловко крутились вокруг хозяина, защищая его, – один на рыжем в белых пежинах коне, другой на воро­ном с косой звездочкой на лбу. Работать боевыми дубинами они

умели, бой вели умело. Нападая на Азимбая, сами искусные бойцы на соилах и шокпарах, – Базаралы и Абылгазы должны были биться с ним и с его нукерами.

Под могучим ударом Базаралы, нанесенным черным шок- паром, треснул и разлетелся в куски березовый соил в руках верзилы-нукера. Но в тот же миг сбоку к Базаралы подскочил на своем рыжем аргамаке Азимбай и с матерным выкриком нанес ему в голову удар соилом. Базаралы пошатнулся в седле.

– Вгоню тебя в землю, Базаралы! – закричал Азимбай, оска­лив зубы.

Но тут же ударом черного шокпара в висок его поразил Абыл- газы, успевший справиться со вторым нукером Азимбая. Соил из его рук выпал на землю, сам он, оглушенный, запрокинулся навзничь, на широкий круп своего коня.

Абылгазы и Базаралы с малых лет обучались мастерству верхового боя, относясь к нему, как к ратному искусству. Опыт­ные бойцы, они первые свои удары наносили не в голову про­тивника, а старались вышибить соил из его рук.

Быстро придя в себя, Базаралы встряхнул головой, одним прыжком коня настиг убегавшего гнедого Азимбая и, схватив врага за ворот дубленой шубы, стал стягивать с седла. Встрях­нув его могучей рукою, как тушу козла, плюнул на него и сбро­сил на землю.

Светло-гнедого байского скакуна тут же подхватили джигиты Абылгазы. Азимбай остался лежать неподвижным на месте па­дения, широко раскинув руки по земле…

Среди оставшихся без хозяина нукеров и пастухов особен­но выделялся громадный широкоплечий бородач, на которо­го, видно было по всему, надеялась обезглавленная дружина Азимбая. Базаралы решительно пошел на него. Тот уже успел подхватить новый соил вместо переломленного и, встречая Ба- заралы, взмахнул палкою над головой. Но, опытный боец, Ба- заралы не стал прикрывать голову блоком черного шокпара, а нанес им молниеносный опережающий удар по коленной чашке

противника – и тут же ушел от ответного удара уклоном в сто­рону. Удар соила пришелся ему вскользь по плечу, а громадный табунщик в толстой ездовой одежде скорчился от боли и всем своим корпусом, с шумом грянул на землю, словно обрушивша­яся крыша. Увидев то, как легко он справился с чернобородым великаном, с которым предполагал биться долго и серьезно, Базаралы удовлетворенно рассмеялся.

К этой минуте жестокими неотразимыми ударами черного шокпара Абылгазы повержены были наземь еще трое байских табунщиков. Остальные в замешательстве кружились воз­ле упавшего Азимбая, не решаясь больше нападать. И вдруг, словно сговорившись, одновременно ударились в бегство, на­хлестывая коней, бросив лежать на земле хозяина и всех своих оглушенных товарищей.

Абылгазы быстро дал распоряжение:

– Сержан! Коске! Шаянбай! Быстро поменяйте коней и за ними! Коней берите самых лучших! А ты, Мес, бери байского, мухортого, и вместе с остальными за мной, – приказал он моло­дому, богатырского телосложения джигиту, палвану-борцу, по­бедителю на всех состязаниях.

Всем строго наказал Абылгазы:

– Смотрите, надо, чтобы ни один из них не ушел от нас! Каж­дого догнать, вышибить с седла, забрать у них лошадей! Чтобы никто не смог быстро добраться до своих!

После того, как Абылгазы увел джигитов в погоню, возле Ба- заралы осталось человек пять-шесть. Все они пересели на за­хваченных коней и поскакали вдогон угнанному косяку.

К середине короткого осеннего дня табунщики бая, бежавшие с поля боя, были настигнуты и сброшены с седел, их кони за­хвачены преследователями. Приказ Абылгазы был выполнен.

К этому времени угнанные табуны лошадей перевалили че­рез Шолпан и, пройдя долину Ойкудук, дошли до плоскогорья Ералы. Вскоре к угонщикам, которых уже нагнал Базаралы с джигитами, присоединились и боевики Абылгазы, захватившие

всех коней табунщиков. Косяки и табуны Такежана были угнаны полностью – все восемьсот лошадей, не оставлен ни один за­худалый стригунок.

Базаралы и Абылгазы подозвали к себе пятерых джигитов, присоединившихся к ним в Байгабыле. Сказав, «первая доля ваша», отделили для них сорок верховых лошадей для соро­ка жатакских очагов. Кроме того, придали к ним еще двадцать яловых кобылиц для зимнего согыма – по одной лошади на два дыма. Перед тем, как расставаться, Базаралы просил передать Даркембаю свое послание: «Что будет дальше, посмотрим. За малое, что за большое – все равно один ответ. Сделано эти­ми руками – отвечу этой шеей. Пусть ничего не боятся братья- жатаки. За все буду отвечать я, не они…»

– Сорок коней передайте по дворам, чтобы их использовали в хозяйстве, отвозите в город сено на продажу. На вырученное купите муку, масло, чай-сахар. А кобыл пусть сразу зарежут, на прокорм голодным детям, старикам. – Так говорил Базаралы, прощаясь с жатаками из Байгабыла.

Оставшихся лошадей в эту же ночь сорок джигитов перегна­ли в урочище Шуйгинсу. Тихо прогнали табуны мимо спящего аула Такежана. До утра все кони были розданы по обнищавшим аулам, начиная с ближних – Шуйгинсу, Азберген, Балпан, Ка­раул, кончая самыми дальними аулами, зимовавшими на Чин­гизе, последний из которых – Колденен, расположен был уже с другой стороны перевала. Аулам достались по четыре-пять жеребых кобылиц, по жеребцу-третьяку, кому-то перепали и до­вольно упитанные, крупные жабагы, сосунки пяти-шести меся­цев от роду. Передавая джигитам расходящейся дружины скот, Базаралы и Абылгазы строго наказывали: пусть ни в одном ауле не оставляют лошадей как хозяйственный скот, их надо сразу пустить на мясо. «Зарезать лошадей надо сразу же этой ночью, чтобы не отняли то, что я увел у Такежана и раздал им. Скажите всем, что за все отвечаю я, Базаралы. Пусть ничего не боятся и без страха режут скот!»

Конец осени – начало зимы – это самое тяжелое время для бедных и незажиточных кочевников. Заканчивается пора обиль­ного молочного пропитания. Народ, не знающий земледелия, искони ничего не запасает в свои закрома. Вся надежда на мясо, согым, однако заготавливать его, пока не установилась холод­ная погода, кочевникам не с руки – мясо плохо завяливается, да и скот, который мог бы еще попастись на осенних травах, не нагуливает достаточно жира. В эту пору даже в байских домах резали лишь старый скот, а то и довольствовались залежалым мясом.

В эти дни предзимнего безвременья и вынужденного житья впроголодь бедный люд аулов на Шуйгинсу, – по берегам Ка­раула до самых дальних лощин Чингиза, – получивший от База- ралы угнанный от ненавистного им бая Такежана лошадей, не стал особенно чиниться, а быстро исполнил его предписание. Так, в одну ночь, исчез огромный табун Такежана.

4

Слухи об этих событиях разнеслись по всем аулам рода То- быкты, и среди племен Керей на севере, и у Матай, Уак на юге, среди Каракесек на западе и Сыбан-Найман с восточной сто­роны.

Среди родов тобыктинцев, таких, как тот же Иргизбай и Жи- гитек, которые постоянно были во вражде и распрях, весть о таком крупном угоне скота всколыхнула всех, словно земля за­шаталась под ногами. Одни слушали с ошарашенным видом, хватаясь за свои вороты, другие без конца переспрашивали о подробностях. Много было таких, которые стукали себя паль­цами по лбу и стенали: «Ойбо-ой, теперь мы пропали! Такое начнется! Все кровью умоемся!» И стар, и млад, каждый в сво­ем кругу, без конца твердили:

– Разве такое бывало когда-нибудь?

– Е-е, тайири! Какое там! Никогда никто не осмеливался на такое!

– Астапыралла! Найдется ли человек, который когда-нибудь слышал про такое!

– Понятно, меж родами всегда была вражда, подымались распри, но чтобы такой пожар полыхнул! Астапыралла!

И на самом деле, никто из самых старых аксакалов Тобыкты не мог припомнить, чтобы на его веку у знатного бая угнали сра­зу восемьсот лошадей.

Вспоминали междоусобные разбои, набеги соседних ро­дов на мелкие племена Тобыкты, оставшиеся в памяти лю­дей как «Набег Шора», «Нападение Найманов», «Грабежи Буры», – но то были дела далеких дней и предания глубокой старины. И в те далекие времена угоняли лошадей, но чтобы столько и – неслыханное дело! – среди бела дня, напав на охраняющих табунщиков, избив до полусмерти всех, ни одно­му не дав убежать! И какая бы потом ни возникала серьезная тяжба, дело улаживали по третейскому суду, за украденных лошадей полагалось возмещать лошадьми же. Возмещение ущерба могло быть произведено и другими способами, одна­ко все должно было быть равнозначно.

– На такую смелость могли пойти только под атаманством Базаралы, – говорили иные. – Такое можно привезти только с каторги. Апырай! Наш казах на подобное не способен, нет!

– А побили табунщиков и караульных что надо, без дураков! – говорили другие. – Били по-богатырски, всех подряд уложи­ли!

В этих высказываниях выразилось тайное удовлетворение тех многих, которые претерпели немало обид от Такежана и других сильных баев.

Со стороны последних на Базаралы обрушился поток осо­бенно яростной злобы и ненависти. Начало этого потока ис­ходило, разумеется, от аула Такежана. Оглушенный Азимбай очнулся на земле и только ночью с двумя ранеными нукерами

добрался до зимовья на Шолпане. Там выпросил лошадей и на рассвете вернулся в отцовский аул. Голова его, толсто пере­вязанная платком, была над виском разбита ударом шокпара, что нанес ему Абылгазы. Кровь проступила сквозь повязку, все лицо также было в засохшей крови.

На осеннее временное стойбище аул Азимбая прикочевал недавно. После стычки на пастбище в Шуйгинсу с жатаками Азимбай предвидел, что с их стороны надо ожидать каких-то опасных действий, и больше всего боялся, что могут последо­вать нападения на табуны лошадей с целью угона. И вот сегод­ня его опасения подтвердились.

Когда два нукера помогли сойти с коня и, поддерживая с двух сторон, повели окровавленного Азимбая к юрте Такежана, навстречу выбежали иргизбаевские аксакалы и карасакалы, на­ходившиеся в это время в ауле мырзы. Но впереди всех бежала приземистая, широкая Каражан, истошно вопя и простирая руки к раненому сыну. Его отец, после байбише обнимая Азимбая, разразился горькими рыданиями, заголосил: «За что нас Кудай покарал! Лучше бы земля разверзлась и поглотила меня!»

– Месть! Только месть! – кричал он, разрывая на себе ворот. – Олжай! Все за соилы!

В этот же день гонцы разнесли весть – разорили аул Кунан- бая! Богатые аулы, владетели больших стад, старшины боль­ших родов, баи и бии Тобыкты – все получили эту весть.

Состоятельные люди, властители родов, степная знать всего Чингиза тотчас сурово осудили Базаралы, назвав его разбойни­ком и бунтовщиком. Связанные с тобыктинцами родством, со­седние племена Уак, Бура, Сыбан, Найман, Керей, Каракесек – все дружно встали на стороне потомков Кунанбая.

В городе, по прибытии туда гонцов с челобитными и «при­говорами» со всех концов Семипалатинского уезда, в течение четырех-пяти дней влиятельные баи, купцы, старшины близ­лежащих поселков обратились к русским властям с призывом защитить интересы рода Иргизбай. Ведомства крестьянского

управителя и уездного акима заполнили разные ходатаи, тол­мачи, радетели дома Кунанбая.

По личному приказу Казанцева из города в Чингизский округ в спешном порядке была направлена почта с пером – строгое предписание волостному правителю прибыть в уездное управ­ление. Когда в аул Кунту прискакал русский стражник-вестовой, увешанный сверкающими бляхами, с огромной саблей на боку, а с ним вместе и атшабар уездной канцелярии, волостной Кунту не на шутку перепугался. Ему было приказано:

– Немедленно явиться в уездное управление!

В ауле Кунту в это время находились Жиренше и Бейсенби, вызванные волостным правителем на совещание.

Напуганные слухами о разбое Базаралы, они еще до прибы­тия «почты с пером» не раз в полном замешательстве обсужда­ли происшедшее, не в силах дать никакой оценки и не находя никакого решения для своих дальнейших действий.

Когда весть о неслыханном деянии Базаралы дошла до него, Кунту сразу сообразил, что оно не может пройти без послед­ствий для самой волостной власти. И Кунту сразу вознамерил­ся собрать у себя своих друзей и соратников: Оразбая, Абы- ралы, Байгулака, Жиренше… Ведь все они в Семипалатинске, во время первых встреч с Базаралы, обхаживали его и хотели привлечь на свою сторону в борьбе против сыновей Кунанбая.

Однако в эти дни рядом с Кунту оказалось только двое. Остальные испугались и попрятали свои головы… Правда, ни­кто из этих баев и биев, даже многоопытные политиканы Жи- ренше и Оразбай, никак не ожидали таких крутых действий от Базаралы…

Кунту и его друзьям стало ясно: «Говорили ему, ты только пугни, а он накликал большую беду. Просили его, чтобы помог нам, как друг, а он поступил как злой недруг, подняв в округе страшную смуту. Что же будет, если завтра он напустит всех нищих и голодных Арки на табуны коней и овечьи отары атками- неров и добропорядочных баев? Начнут резать чужой скот уже

без всякого разбора? Да от такого злодейства придут в ужас даже самые кроткие святые отшельники-машайык, давно отка­завшиеся судить обо всех мирских делах…»

Друзья вытряхнули друг перед другом всю правду-матку, хра­нимую каждым в душе: «Нет большей мудрости, чем сберечь собственную голову. Подальше надо держаться от Базаралы, пусть каждый свою голову сбережет сам».

Еще до прибытия вестового из города, к волостному Кунту в аул нагрянули человек двадцать иргизбаев. Возглавляли их Майбасар и Исхак, братья Кунанбая. Свирепо набросились на Кунту:

– Ты волостной аким! Тебе отвечать! Или докажешь перед су­дом, что не причастен к разбою, или за все расплатишься своим скотом, а то и головой! Мы знать не знаем никакого Базаралы! Он всего лишь одинокий волк. А ты – власть, и все это зло – от тебя! Свяжем по рукам по ногам – и на суд, к ответу!

Оказавшись в опасном одиночестве перед рассвирепевши­ми иргизбаями, не надеясь ни на чью помощь, Кунту залебезил, распластался перед ними:

– Родичи мои! Делайте со мной что хотите, воля ваша! За меня некому заступиться, но заступники мне и не нужны, до­рогие мои! Только не валите меня в одну кучу с Базаралы и его воровской шайкой! Апырай! Да я и не ведал о них – ни сном ни духом!

Но Майбасар, Исхак были уже давно полны злобы на Кунту – и только по тому обстоятельству, что он сумел на выборах в волостные обойти сыновей Кунанбая. Теперь они вымещали свою злобу на нем, дали себе волю. «Думаешь, я разожму руку на твоем горле? Разве осмелился бы вернуться Базаралы, если бы ты не стал волостным? И осмелился бы он напасть на дом Кунанбаевых, когда этого раньше никому не могло прийти в го­лову, когда у власти были мы? Только один всемогущий Кудай осмелился бы на это!»

Иргизбаи ушли восвояси только после того, как толстый, весь потный от страха Кунту обещал, что сам поедет в город и откажется от должности волостного начальника.

Ему было известно, насколько уездный аким благоволит ку- нанбаевской клике, к тому же Кунту насмерть перепугался, как от внезапного змеиного шипения из куста, – предписания не­медленно явиться перед уездными властями, переданного че­рез почту с пером.

В эти тревожные и безрадостные для аула Такежана дни на­висла над ним еще одна беда. Но исходила она на этот раз не от человека, а с небес.

Уже все остальные аулы округи давно засели в зимники, и только Такежан с сыном оставались на осенних выпасах, вы­гуливая скот на чужих пастбищах. Скотина вытаптывала вокруг бедных аулов хранимые для зимы луговины, ломала ограды и, прорвавшись к поставленным стогам, начисто поедала сено. Вот и не торопились жадные баи перемещаться на свой зимник. Оставлять про запас на зиму свои кормовые угодья и травить осенние пастбища, вплоть до самой зимы, на чужих пастбищах – излюбленный прием корыстолюбивых сильных баев.

И вот, претерпев страшные потери всего за несколько дней, спесивый аул Такежана потерял все преимущества своей на­глой и коварной изворотливости. В случившейся беде он видел причиною чужую подлость, не свою. Такежан взывал к жало­сти по отношению себя. Такие люди даже умирают, враждуя со смертью, обвиняя ее в том, что им приходится умирать. И в этой последней беде – до самого последнего вздоха, проклинают саму смерть за то, что она пришла за ними.

Когда короткий зимний день начал выпадать в темный осадок вечера, над длинным, зазубренным хребтом далекого Чингиза зависли густые черные облака. За недолгое время эти облака, надвинувшись и словно размножившись, накрыли полнеба. И небо над Азбергеном и Шуйгинсу сразу же грозно нахмурилось. Только что наплывшая громадная туча навалилась на белое

рыхлое облако и, словно буйно смешиваясь с ним на лету, ста­ла расползаться во все стороны. И тогда в далеком простран­стве созревающей ночи вдруг обозначились угрюмые горы, ка­залось, собравшие на своих вершинах все беды и несчастья мира.

Внезапно с гор на степь с гулом и грохотом обрушился ура­ганный ветер, словно исполинский выдох – упреждающий воз­душный удар надвигающейся небесной лавины. Но ее все не было, а напористый ураганный выдох продолжался, и ледяной холод усиливался, на лету переходя в морозный ожог. К этому времени едва успели укрыть скот за временной оградой и, как только скрылась за нею, пробежала в ворота последняя отара, – словно опрокинулись в небесах сосуды с непроницаемой те­менью, – небо с облаками и земля с горами вмиг перестали быть различимы для человеческих глаз. Ураганный ветер уда­рил, устоялся и ревел, не утихая.

Низко, над самой землей, тревожно метались потерявшиеся во мгле кусты чия и чингиля, добавляя к гудящему голосу ура­гана свой маленький шелестящий панический голос. Природа наполнилась самыми невероятными угрожающими звуками. К ним добавились рев и блеянье скотины, напуганной внезапно налетевшим ураганом, принесшим с собой зимний мороз, и встревоженные человеческие голоса ночного аула, и беспре­рывный лай собак.

Такежан, Азимбай, другие родственники – все побежали по аулу, на ходу натягивая теплые одежды, и суматошно кричали, отдавая распоряжения своим работникам.

– Смотри, как погода портится!

– Ойбай, как бы скотина не разбежалась! Присматривай!

– Проверьте ограды!

– Скотники! Бабы! Пастухи! Выходите наружу!

– Глаз не спускать с овец! Испугалась скотина!

– Ограда ненадежная! Следите за оградой! Как бы не сбежа­ли овцы!

Выгнав из десятка черных юрт всех обитателей, баи расста­вили своих работников, женщин и детей вокруг овечьих загонов. Такежан, путаясь в длинной шубе, бегал по аулу, повелевая:

– Покрикивайте! Глоток не жалейте! Волков отпугивайте! Шу­мите сильнее, не замолкайте!

Скотники, пастухи верблюдов, чабаны, прислуга и кухонные бабы – сейчас все были выставлены караульными, бегали, сгибаясь под морозным ветром в своих ветхих одеждах. Лишь в одной из черных юрт остался дома чабан Иса, последним пригнавший отару овец с дальнего пастбища и совершенно выбившийся из сил за целый день беготни по степи под ледя­ным ветром. Сейчас он сидел возле еле теплившегося очага, пытаясь отогреться, уронив голову на грудь, не в силах даже разговаривать с матерью, с женой. Старая Ийс, глядя на свое­го измученного сына, громко запричитала:

– Ойбай! Ненаглядный мой! Замерзнешь ты и пропадешь из- за проклятого байского скота! Да пусть с овцами случится то же самое, что и с лошадьми этого изверга! Пусть он пропадет пропадом, чем ты, единственный кормилец наш! Вон, весь дро­жишь от холода, руку не можешь поднять от усталости!

Она протягивала ему кружку горячего чая и кусочек сухого овечьего сыра – и это было все, чем могла старуха угостить своего измученного холодом, проголодавшегося сына.

Нездоровая сноха, словно окаменев, сидела возле очага, прижав к себе двух маленьких детей, накрыв их полами вер­блюжьего халата-купи. И у полуживого пастуха не было сил ни утешить ее, ни сказать ласкового слова детишкам. Он лишь плотнее укутал их и, потянувшись вперед, стал по очереди со­гревать им ножки в своих огромных ладонях. Наконец, чтобы поддержать разговор с матерью, он проговорил охрипшим го­лосом:

– Чего им нужно, зверям кровожадным? Накажи их Кудай всемогущий! Ведь на чужих пастбищах хотят докормить свою скотину, а свои зимние корма приберечь, – и все это вытворяют

на землях бедных родичей! Зимники уже рядом, а они мучают людей на морозе, и вас, родненькие, совсем замучили!

И тут за дверью лачуги раздался яростный крик Такежана. Бай обежал весь аул, проверяя, все ли работники вышли охра­нять его скот, и обнаружил, что Иса остался дома.

– Эй, отродье шайтана! Почему не выходите из юрты? Или подохли все? Ийс! Где твой сын, Ийс? – злобно кричал Такежан. – Пусть немедленно выходит, скот надо спасать! Ты слышишь, Ийс?!

Набросив на плечи дырявую шубенку, старуха Ийс пошла из юрты.

– Я сама пойду, а сын вернулся недавно с пастбища еле жи­вой от холода. Пусть немного отдохнет, хоть чаю горячего по­пьет, тогда и выйдет. – Так решительно говорила старуха Ийс, выйдя к Такежану.

Она ушла, не обращая внимания на заглушаемый звуками непогоды еле слышный крик сына, доносившийся из юрты: «Не ходи, апа! Замерзнешь!»

Иса хотел пойти, догнать матушку и вернуть ее домой, от­правиться самому на муки холода, но сил не нашлось даже подняться на ноги. Он чувствовал, что захворал. Превозмогая боль во всем теле, кое-как улегся возле потухающего очага, не раздеваясь, и накрылся старым ватным корпе. Сказал жене и детям, чтобы они легли рядом. Уложив детишек между собой и женою, Иса заботливо накрыл их стеганым одеялом и наконец- то ласково заговорил с ними:

– Поспите рядом, сладкие мои, я вас согрею, а то ведь за­мерзли, наверное!

Асан был старшенький, он уже многое понимал, и грозный шум непогоды, холод в доме и беспомощность родителей встревожили его детскую душу. Маленький степняк прижимал­ся к своему огромному отцу и, вслушиваясь в завывание ветра, испуганным голосом спрашивал:

– Ага! Вы видите, как шатается наш дом? Ветер не повалит его? Чего будем тогда делать?

И правда, с жутким звуком терлись скрепы и шатался весь остов крошечной войлочной юрты, жалкое жилище словно дро­жало в страхе перед надвинувшимся бураном, вздрагивало и начинало трястись и шататься под напором неистовых порывов ураганного ветра. Про себя Иса и сам боялся, не будучи уверен, устоит ли юрта… Но бодрым голосом отвечал сыну:

– Не бойся, жаным, дом не завалится, прихваты связаны крепко. Ты лучше спи спокойно, засыпай поскорее!

Незаметно Иса и сам задремал. Неизвестно, сколько време­ни он проспал, – проснулся оттого, что в дом вошла старуха Ийс.

– Ойба-ай, айналайын, Иса, тебе придется пойти! – говорила она. – Овцы свалили ограду и разбежались, Азимбай лопается от злости, велел тебя позвать.

Иса быстро поднялся, сказал матери:

– Я пойду, а ты скорее ложись на мое место, тебе тепло бу­дет. А то ведь вся мокрая, дрожишь! Никуда теперь не выходи!

Одевшись, надев тымак, схватил шокпар, свисавший с решетки-кереге, и выбежал из юрты. Совсем недалеко его ожи­дали Такежан и Азимбай, оба клокотали от ярости.

– Почему дома сидишь, собака, умнее всех, что ли? – орал Такежан.

– Уа, мырза, я целый день был в степи с отарой.

– Смотри-ка, туды твою… отца и тещу… он еще и разговари­вает! Убить тебя мало, собаку! – взъярился Азимбай.

– И так сдохну, без отдыха… – начал было Иса, но тут Азим- бай обрушил на его плечо удар дубиной.

Он замахнулся еще раз, но Иса перехватил палку рукою. Чер­ная борода Азимбая разъехалась, сверкнули оскаленные зубы. Рослый пастух притянул к себе бая, гневными глазами уставил­ся в его искаженное злобой лицо. Под белым платком, которым был обвязан лоб Азимбая, это бородатое лицо казалось темной мордой какого-то невероятно злобного зверя-оборотня. Иса с отвращением отшвырнул от себя бая. Между ними встал Таке- жан.

– Е, Иса! Овцы туда ушли по ветру. Почти вся отара ушла. Беги, догони овец, пока не разбежались по степи! – проситель­ным голосом попросил мырза.

Не сказав ни слова, Иса резко повернулся и побежал в ука­занную сторону.

На нем был изношенный чапан без меховой подкладки, в руке он сжимал черный шокпар. В потрескавшиеся, дырявые сапоги забился снег, подтаял, портянки сразу промокли. Но пастух бе­жал, не обращая на это внимания. Ни в чем не повинные овцы попали в беду, надо было их спасать. Они испугались урагана, побежали по ветру, и это была действительно большая беда. Пастух спешил изо всех сил, исходя тревогой и жалостью.

Оставшиеся в ауле овцы в панике метались по загону, удер­живаемые кричавшими и размахивающими руками людьми, мужчинами и женщинами. Они не давали основной массе овец уйти вслед за убежавшими – сквозь участок ограды, повален­ный ураганом. Никто не мог сказать точно, сколько овец убежа­ло, но их было порядка нескольких десятков.

Иса бежал, не переставая кричать, звать овец. Они знали его голос, могли остановиться, услышав его. Крик человека мог и отпугнуть волков, если они появятся тут.

Нескоро Иса заметил, что промок насквозь, ибо вдруг ура­ганный ветер стал хлестать дождевыми струями, которые также внезапно сменились летящими по ветру секущими снежными крупинками. Холодные льдинки залетали в рукава, за ворот и нещадно кололи тело, словно железные иголки.

Овцам было не под силу выдержать подобные пытки, и они отворачивались от ветра, опускали морды к самой земле и, вплотную прижимаясь друг к другу, подставляя зады беспощад­ным порывам урагана, неслись вместе с ним в одну сторону. Издавая беспрерывные крики, Иса вскоре увидел бегущих овец и на последнем дыхании нагнал их. Продолжая покрикивать «шайт! шайт!», чабан попытался проникнуть в середину стада овец, но они настолько тесно сжались в одно единое тело, что

разъять их было невозможно. И тогда он, распугивая крайних овец, из последних сил побежал вперед, к голове этого обезу­мевшего единого зверя, чтобы встать перед ним и остановить его. Когда он вырвался к передним овцам, обогнал их и обер­нулся лицом назад, то получил в лицо и глаза такой страшный ледяной шквал летящих снежинок, что с ужасом понял невоз­можность просто устоять на месте, а не то что идти навстречу буре. Ледяная крупа мгновенно залепила все лицо, глаза, ноз­дри, сквозь ворот проникла к голому телу, охватывая его смерт­ным холодом. Человек ощутил свою погибель. Но ему ничего другого не оставалось, как пытаться и дальше спасти овец.

Размахивая руками, с криками «шайт! шайт!» он стал бегать среди передних рядов стада, и что-то вразумительное прояви­лось в безумном доселе, диком исходе баранов. Они услышали его и стали замедлять свой бег. Может, ему удалось бы остано­вить их и повести далее за собою, – но тут с левой стороны, уже близко, стали набегать какие-то темные зловещие тени, стре­мительно приближаясь к отаре. И это была другая смертельная беда.

Овец, которых догнал Иса, было голов пятьдесят-шестьдесят, они мгновенно вновь обезумели и шарахнулись по сторонам, разбегаясь врассыпную. Пастух только теперь понял, что это за темные тени надвинулись на стадо, – оно почувствовало перед собою нечто гораздо более страшное, чем даже ледяной ураган. Это были волки. Их горящие глаза, оскаленные клыки, тяжелое звериное дыхание, лязг зубов надвигались с потусторонней не­отвратимостью. Оставшиеся овцы заметались вокруг человека, отчаянно блея, словно ища у него защиты, и пастух не мог их не защищать. Он мгновенно обрел в душе силу и спокойную волю к смертельной схватке, готовность защищать беспомощ­ных, кротких овец от лютых хищников, как это велось в степной жизни кочевников тысячи лет. Сам издав грозный, устрашаю­щий крик, пастух бросился навстречу зверям. Их было пятеро, – мгновенно проскочив мимо него, словно и не заметив чело-

века, не слыша его криков, звери набросились на овец и ста­ли рвать их. Истошно оравшие бараны и ярки вмиг примолкли, словно онемели от смертного ужаса, и стали молча шарахаться из стороны в сторону, пытаясь увернуться от звериных клыков. Иса со всех ног бросился вслед за волками. Прямо перед ним оказалась светло-серая, почти белая, рослая волчица, видать, матерь стаи, – она с ходу схватила за горло овцу, мотнула ее и бросила наземь. Еще три волка рассеялись по сторонам от нее и тоже принялись рвать овец. Когда белая волчица, одним уда­ром клыков разорвав горло овце, подняла голову, человек на­нес точный разящий удар дубинкой по ее переносице. Он хотел нанести еще один удар, взмахнул шокпаром, но волчица вдруг рухнула на землю и вытянулась рядом с овцой, которую только что зарезала. Иса знал, что и волка, и собаку можно убить, на­неся сильный удар по носу.