Страница - 22

Беркут в поисках лисы снова полетел вниз, опережая Абая. Не увидев зверя, вновь развернулся по широкому кругу и, уже тяжело махая крыльями, едва не цепляя их концами ва­луны, опять полетел вдоль склона вверх. На глазах беркутчи знаменитая птица совершала ошибку, словно какой-нибудь обыкновенный неопытный беркут. Вместо того, чтобы взмыть повыше и уже оттуда, с высоты, вновь высматривать упущен­ную добычу, а потом бросаться на нее сверху вниз, Карашолак снова летел над самой землей, снизу вверх, тяжело загребая крыльями воздух, едва не касаясь ими камней. Не долетев до лисьей схоронки совсем немного, обессилевший беркут почти плюхнулся на большой валун и, едва удержавшись на нем, замер с полураскрытыми крыльями. Зверь тотчас выбежал из схоронки и ловко устремился по склону вверх, уверенный, что беркут уже не сможет его преследовать. Лиса ушла.

Так сегодня Турганбай впервые испытал неудачу с охотни­чьим беркутом. Он подскакал к камню, на котором сидел обес­силевший беркут, и спрыгнул с коня. Схватив в горсть снегу, намял его в продолговатый ледяной катышек, размером с курт, и втиснул его в раскрытый клюв птицы, с тем, чтобы Карашолак скорее почувствовал голод. Ледяной катышек стал проталки­вать в зоб птицы, проминая пальцами ее шею.

Подскакали Абай и Ербол на своих подхрапывающих конях, остановились рядом. Даже не взглянув на них, не сказав ни слова, Турганбай взял на руку беркута, сел на коня и поехал прочь. Два друга поняли, что не только рассердили беркутчи,

но невольно явились причиной большого позора Карашолака и тем самым унизили его воспитателя-кусбеги. И, понимая это, сильно удрученные, Абай и Ербол поехали следом.

Выбрав подходящую высотку, Турганбай вновь снял колпа­чок с глаз беркута и, махнув рукою Баймагамбету, дал знак, чтобы тот выгонял и травил зверя вдоль каменистого распадка. Абай и Ербол смиренно подъехали к беркутчи, но тот, заметив их, досадливо махнул на них рукой и криком остановил их:

– Стой! Куда прете, бестолковые! Кто лису должен брать, вы или птица? Чего вы вечно суетесь вперед? Стой, говорю, на месте! Ни на шаг дальше!

Смущенные Абай и Ербол остановили лошадей, стали рядом. Они выглядели как провинившиеся ученики перед наставником-хазретом. Вдруг снова послышался клич Бай- магамбета: «Кеу!» – предупреждавший о появлении зверя. И Карашолак могуче сорвался с места и взмыл в воздух, сильно махая крылами. Пошел набирать высоту, делая неширокие плавные круги. Сделал два-три круга - и набрал высоту. Те­перь он летел медленно, парил почти на месте. Увидел лису, бегущую вокруг горы, у ее подножия – и резко пошел вниз, летя невысоко над склоном.

И опять Абай и Ербол, стоявшие сзади Турганбая, не вы­держали и тоже кинулись на своих лошадях вниз по склону, проскочили мимо беркутчи – с криками «Упал! Упал!» – «Взял!» – «О, аруахи! Удача!» – хотя сами ничего еще не увидели и не могли увидеть. Особенно Абай – разгоряченный, азартный, как мальчишка, он не заметил, что подпруга ослабла и седло под ним съехало на шею лошади, и ему грозит падение. Но, спустившись благополучно до подножия, он наконец-то увидел, как его Карашолак впереди, на расстоянии полета пули, всту­пил в схватку с лисой. Это был старый лис с седым брюхом, тот самый, возможно, который недавно столь удачно скрылся от когтей беркута. Абай наконец заметил, что может слететь на землю вместе с седлом и потником, и тогда он перескочил

назад, на хребтину коня, и, пришпорив его, поскакал уже без седла, которое теперь болталось на шее коня.

Красная лисица на белом снегу и черный беркут сошлись в вихре смертельной борьбы, лиса опрокидывалась спиной на снег и окусывалась, беркут падал на нее сверху, вытянув когтистые лапы. Кувыркнувшись через голову, матерый лис пытался уйти в сторону, беркут вновь настигал его, – и Абай вскрикнул в восторге торжества: «Удача! Олжа!.. Карашолак!» И вдруг он увидел картину, вспыхнувшую в его глазах, о которой и не мыслил за мгновение до этого: купание нагой белотелой красавицы с длинными черными волосами. Беркут закогтил красную лису, сбил ее на снег и сидел на ней, она билась на ослепительно белом снегу, изворачиваясь всем телом. Черные крылья и перья беркута казались ниспадающими волосами красавицы. И проскочила, как молния, стихотворная строка:

…с купаньем красавицы схож этот миг…

Эта поэтическая строка с красавицей, плывущей в ней, ушла в глубину его сознания, чтобы вновь и вновь возникать в нем, никак не имея своего продолжения...

Когда Абай оказался вблизи отработавшего беркута, с лисой было все покончено, и Карашолак сидел на ней, широко рас­ставив ноги с вонзившимися в зверя когтями. Вид у беркута был усталый, он шевелил изогнутыми предплечиями, – словно та самая красавица из стихотворной строчки, надломив руки в локтях, поправляла и встряхивала волосы, закрывавшие ее спину.

Взяв лису в торока, охотники поднялись по заросшему кустарником склону распадка Кыргыз, в сторону горы Жани- бек. Турганбай намеревался еще раз снять колпачок-томага с беркута, стоя на вершине высотки, и после этой попытки вернуться в лагерь.

Выезжая на охоту, Абай и его спутники никогда не спраши­вали у Турганбая, «куда направляемся, что будем делать». Старшой был суров и малоречив. Абай и Ербол, ничего не зная, боялись о чем-нибудь спросить. Оказавшись у высотки, имевшей название Черной сопки, Турганбай вновь назначил в загон молодого Баймагамбета, велел ему остаться у подно­жия горы. Сметливый, живой Баймагамбет был более по душе Турганбаю, чем Абай и Ербол, люди, мало сведущие в охоте и не приученные к простоте охотничьей жизни. Пока кусбеги Турганбай с беркутом взбирался на вершину, Баймагамбет стоял на месте и, внимательно оглядывая распадок, терпели­во ждал. Только когда Турганбай въехал наверх и, остановив коня на видном месте, снял колпачок с беркута и подал знак рукою, загонщик тронулся с места. Беркутчи обернулся к Абаю и произнес со значением:

– Вот с кем надо выходить на охоту, только с Баймагамбетом, да сбудутся его желания.

Загонщик, медленно продвигаясь по распадку, постукивал рукояткой камчи по валунам, иногда приостанавливался и стучал по луке седла. Тишина установилась в горах и горных долинах, стук разносился далеко по распадку. В воздухе не было ни дуновения, казалось, все вокруг замерло, ожидая но­вого взлета Карашолака. Со своей высотки Турганбай бросил взгляд в сторону ущелья, в котором скрылись два других бер- кутчи, Шаке и Смагул. И на верхнем гребне утеса, предстоящем у входа в ущелье, Турганбай увидел неподвижно стоявшего всадника и предположил, что это, должно быть, молодой Шаке, державший на руке своего беркута. Намного дальше него, уже еле различимый, замер на вершине скалы силуэт другого всадника, и это мог быть Смагул.

И вот, наконец, раздался привычный для ушей Турганбая высокий голос загонщика: «Кеу!», и Карашолак взметнулся.

На этот раз он взлетел не стремительно, мощно, как утром, а спокойно набрал высоту и полетел неторопливо, медленно

взмахивая крыльями. Лиса выбежала прямо под ним, и беркут на мгновенье словно остановился в воздухе – затем камнем пошел вниз. И в этот миг с правой стороны, от соседней сопки, метнулась черной молнией другая ловчая птица - стремившая­ся к той же добыче. Чужой громадный беркут, со шнурком на лапке, словно стремительная черная тень, метнулся к лисе и на глазах Баймагамбета рвался перехватить добычу. Охотники, стоявшие на вершине, тоже успели заметить чужака, и, хотя не было произнесено ни слова, все трое одинаково встревоженно замерли, затаив дыхание.

Чужой беркут, хоть и был дальше, налетал с более удобной стороны, наперехват к бегущей лисе. И он должен был рань­ше Карашолака достигнуть лисы, но тот, заметив соперника, мгновенно перестроился и, часто, мощно замахав крыльями, ринулся вниз и успел раньше чужака упасть на лису. Застигнув ее среди камней, схватил за хребет и, подняв в воздух, плавно перенес добычу по воздуху, почти под копыта скачущего коня Баймагамбета на землю, и начал добивать лису. Испугавшись, что чужой беркут падет на Карашолака и порвет его, Баймагам- бет спрыгнул с коня и отважно решил противостоять чужаку, размахивая над головой плеткой и прыгая на него. Причем джи­гит подставлял свое тело, прикрывая им все еще борющихся беркута и лису. Тем временем три охотника обвалом рушились вниз по склону на своих конях - Абай, Ербол и Турганбай. Гро­мадный беркут-чужак, с веревочкой на лапе, в тяжком свисте воздуха пронесся над самой головой загонщика и улетел в сторону, перемахнул за вершину небольшой скальной гряды.

Когда он пролетал мимо, то беркутчи Турганбай, задрав бо­роду, смотрел на птицу, потом вдруг вскричал возбужденно:

– Ойбай, это же Карашегир!

Абай с Ерболом, хотя и были весьма неосведомлены в делах охоты с ловчими птицами, испугались, что пришлый беркут на­летит на Карашолака, желая отнять добычу, и сильно поранит его. Турганбай так же, как и они, кричал, суетился и волновался,

издали наблюдая беспримерную битву беркута и зверя, глядя на отважное противостояние Баймагамбета могучему чужому орлу. Но опытный кусбеги, Турганбай знал, что Карашегир не выведен из яйца в неволе, а взят дикарем из природы, и был вполне уверен, что тот не будет нападать на другого орла, же­лая отнять у него добычу. Он волновался не из-за этого: в нем буйно взыграл дух соперничества, он кричал, ликовал из-за того, что его Карашолак сумел опередить грозного Карашегира и унес почти из-под когтей легендарного беркута спорную до­бычу. К тому же беркутчи изо всех сил спешил к месту событий и ради того, чтобы понаблюдать в непосредственной близи за знаменитым Карашегиром в деле.

Карашегир же, в негодовании умчавшийся за вершину каме­нистой сопки, вдруг снова появился на глазах у взволнованных охотников, но на этот раз в спокойном высоком парении, не­торопливо кружась над всем горным распадком.

Этот беркут не стал нападать на соперника из-за добычи. Но он не испытал, очевидно, и завистливой обиды и не сел на какой-нибудь отдаленный камень, чтобы издали проводить вожделенным, угрюмым взглядом упущенную добычу. Нет, эта гордая птица предпочла отдалиться – летала теперь над горной долиной, как бы говоря: «Вот он, я, Карашегир. Знай меня. А добыча у меня все равно будет». И Турганбай, задрав к небу бороду, с молчаливым восхищением смотрел на него, уважая чувства орла.

Теперь он, понаблюдав за Карашегиром, мог определенно сделать вывод, что этот беркут летает мощно и стремительно и представляет охотничьи качества отнюдь не как ручная лов­чая птица, но как вольный хищник природы. И это могло быть следствием природных качеств беркута, но могло явиться и результатом выучки мастера-кусбеги. Научить летать одинако­во мощно, легко, стремительно как вверх, к небу, так и вниз, к земле, – это и есть главный показатель мастерства воспитателя ловчих птиц. И Турганбай оценил мастерство кусбеги Караше-

гира, как только первый раз посмотрел вблизи на полеты этого прославленного беркута.

Карашегир перешел к тобыктинцам из рук легендарного кусбеги, кого почитали все охотники большого округа степной Арки. Когда среди племен Керей, Сыбан, соседствующих с То- быкты, спрашивали: «Кто сейчас самый лучший кусбеги среди казахов?» – то неизменно следовал ответ: «После жившего в старину Шора из рода Жалайыр, лучший знаток и воспитатель ловчих птиц – Кул из рода Керей». Дикого беркута Карашегира в трехлетнем возрасте поймали сыновья Кула, а он содержал птицу около десяти лет, воспитывал ее, не выпуская из рук.

Абай, Ербол и Баймагамбет, торжествуя и радуясь, взяли зверя из лап беркута, приторочили, после чего Ербол торже­ственно водрузил птицу на перчатку, сел в седло и, поглаживая беркута по голове, повез в лагерь. Охотники закончили поле­вать на этот день. Пошли восторженные разговоры, похвалы.

- Молодец мой Карашолак! Знаменитого Карашегира, счи­тай, приторочил к седлу! Вырвал добычу из-под самых его когтей! – радостно разливался Ербол.

Но Турганбаю было не до его разглагольствований. Он внимательно следил за Карашегиром, продолжавшим парить кругами над ними. Вдруг он круто пошел вниз, пролетел низко над головами охотников и, мерно, могуче работая крыльями, почти отвесно взлетел к вершине утеса и там сел на торчав­ший высокий камень. Турганбай, отведя от него свой взгляд, задумчиво молвил:

– Пускай даже не взял лису. Но зато как легко взлетел к вершине, как плавно сел на камень! Словно не тяжелый беркут, а легкий кречет.

Хотя беркутчи и не высказался вслух, что в мастерстве по­лета Карашегир несравнимо выше их Карашолака, но мысль об этом не переставала колоть, беспокоить его душу.

Когда охотники стали выбираться из распадка, навстречу им выехало из-за поворота пятеро всадников. Обе ватаги охотни-

ков встретились, и Абылгазы, который был в группе встречных, даже не поздоровался и без обиняков спросил:

– Уай, Турганбай, скажи-ка мне, ты видел, как Карашегир одним махом перелетел через ту вершину? Как он устремился к твоей лисе, хотел взять ее с ходу! Но что случилось? Отчего твой Карашолак раньше упал на лисицу? Он же летел, мы видели, высоко и медленно. Расскажи честно, айналайын, как все было!

Среди четырех спутников Абылгазы находился и хозяин Карашегира, сын Божея – Жабай. Карашегир, под черным колпачком-тамага, уже сидел на его рукавице. Это был широ­колицый, бородатый, осанистый, человек. Одет в черную мер­лушковую шубу, из такой же мерлушки тымак. Он приходился ровесником Абаю, Абылгазы и другим из всей охотничьей ком­пании, но из-за своей длинной густой бороды казался намного старше. Он сказал, обращаясь к Турганбаю:

– Вот, еду и спорю с этим хитрецом Абылгазы. Расскажи, как все было, когда моя птица подлетела к лисе. И как ваша птица сумела взять лису? Расскажи, как было.

Среди охотников был Жиренше, вовсе не выглядевший за­ядлым охотником, в обычном наряде, он подъехал к Абаю и Ерболу, тепло их поприветствовал. Остальные окружили Тур- ганбая, и у них пошел шумный разговор про охоту. Жиренше подмигнул, обернувшись к Ерболу и Абаю, кивнул на споривших и рассмеялся, широко осклабившись.

Разговор у охотников зашел о том, почему беркут Карашегир, сидевший сейчас зачехленным на руке Жабая, не смог взять лису, хотя был к ней ближе беркута Карашолака, сидевшего теперь на руке Ербола. Турганбай сказал, что Карашегир под­летал с удобной стороны, и мог раньше напасть на лису.

– Но полет у него был не очень быстрый. Что-то непонятное с ним происходило сегодня. Он чего-то медлил. А Карашолак, хотя и вылетел позже и был дальше, первым подлетел к зверю и с ходу взял его. Затем полетел в обратную сторону, пересек

путь Карашегира под самым его носом и сел на пути нашего загонщика Баймагамбета. А Карашегир растерялся и сел на камень. Вот как было дело. – Так рассказывал охотник-беркутчи Турганбай, почти во всем оставаясь правдивым, и только в конце существенно приврал, чтобы подвести под сомнение выучку птицы соперника.

Абай с Жиренше переглянулись и, потешаясь над охотни­чьими росказнями, искусным хвастовством и явным враньем джигитов, перемигнулись и закатились громким смехом.

Между тем Жабай рассказывал Турганбаю, почему сегодня сплоховал Карашегир.

– Он же с утра в Жанибеке упал на лису и взял ее. А она ушла из рук вот этого джигита, – сказал он, указывая на своего младшего брата Адила, от токал Божея, очень похожего лицом и осанкой на него. – Усы твои выдрать, торчащие, как клочья от старого голенища саптама! Нет, чтобы соскочить с коня и добить зверя! А он колючек испугался, увидел, что кругом все шенгелем заросло. Карашегир-то на колючки и напоролся, крылья себе поранил и лису упустил.

– Получается, что не Карашегир виноват, а кустарники и Адиль. Получается, что ты не сам испортил птицу, – грохотал своим густым голосом Абылгазы. – Еще раз я говорю тебе: птица не Адиль и не Абылгазы, которых ты можешь ругать сколько хочешь, с утра до вечера. Птицу надо воспитывать. Карашегиру не понять, что ты знатного рода, сын самого Божея, птице внимание нужно, ее надо больше облетывать. Почему Карашегир уступил лисицу Карашолаку? Да потому что он медленнее летает. Вот и Турганбай говорит, что твой беркут был ближе, а что получилось? Позор вышел, пай-пай! И это при первой встрече с Карашолаком! Слушался бы ты меня, не портил птицу!

И Абылгазы громоподобно расхохотался, открыто издеваясь на Жабаем. Тот вспылил, считая поведение сородича недо­пустимым, предательским: дух соперничества между жигите-

ками и иргизбаями держался издавна и проявлялся во всем, большом и малом, даже в орлиной охоте...

- Язык что помело, глупости болтаешь! - резко бросил Жа- бай. – Уж если беркут испорчен, то по твоей вине. Суешься со своими советами, не даешь мне самому заняться птицей. Вот и возьмусь за нее сам, а ты забирай свой шалаш и уходи на все четыре стороны!

Жабай явно позволял себе лишнее на правах старшего, и охотники отнеслись к его гневу с примирительным смехом. Абай внимательно всматривался в знаменитого беркута, которого видел впервые, и попросил Жабая снять с него томага. Осмо­трев его со значением еще раз, отвернулся и, достав портсигар, прикурил папиросу от поднесенной Баймагамбетом спички.

– Оказывается, Карашегир самый обыкновенный беркут, шести-семи лет. Ничего в нем особенного, – небрежно сказал Абай и затянулся папироской. – Сколько лис взяли?

Джигит – загонщик охоты Жабая ответил: уже около десятка. Абай и тут усмехнулся, поддразнивая Жабая.

– Ну, какая это охота. Наши три шалаша все уже набиты лисьими шкурами. И Башей со своими людьми настреляли архаров, косуль, мясо некуда девать. Если выбежит лиса на камни, Карашолак уж не даст ей уйти. Если убежит в кусты – наши собаки-тазы вытащат ее. Это охота! – Так сказал Абай и, тронув с места коня, поехал прочь от соперника, оставляя его в великой досаде и раздражении.

Жабай смотрел ему вслед, покачивая головой, прицокивая языком, и сказал, обращаясь к сидевшему рядом на коне за­гонщику Бибала:

– Чего тут расхвастался! Уезжает – даже спина не гнется от гордости!

Абай и его товарищи намеревались ехать в охотничий ла­герь, предвкушая, как будут есть горячий куырдак из печенки и мяса архара, но по-другому рассудил старшой охоты, Тур- ганбай.

– Сегодня я недоволен Карашолаком, он был ничуть не лучше Карашегира. Надо птицу нашу испытать еще раз. Ведь еще рановато возвращаться, солнце только перевалило за полдень. Пока вернемся да потом соберемся выехать обратно – наступит вечер, зря потеряем полдня. Лучше съездим сейчас за гряду Кыргыз, пополюем еще немного. Поворачивайте вот сюда! - И Турганбай решительным жестом указал Баймагам- бету направление и пропустил его вперед себя.

В этот день охотники вернулись в шалаши к глубоким су­меркам. Вернулись без добычи. Баймагамбет два раза удачно выгонял лис на камни, однако Карашолак работал плохо, без всякого желания. Оба раза, мечась из стороны в сторону, бер­кут терял зверя из виду. Лисы прятались в расщелины и, когда беркут отлетал в сторону, стремглав прошмыгивали вперед, к спасительным глубоким расселинам меж больших камней. Возвращаясь в шалаши, охотники на ходу обсудили поведение Карашолака и нашли, что оно непонятно и даже загадочно.

Ведь до этого он спокойно брал за день по две-три лисы. Дважды брал по четыре зверя. Раздумывали: может, потерял норов, ослабел от чрезмерной работы? И три лисы в день – это все же многовато для него? Четыре охотника задумчиво поглядывали на беркута, нахохлившегося с невеселым видом на руке Ербола.

Вернувшись в лагерь, Абай застал в своем шалаше гостей – Абылгазы и Жиренше.

Жиренше давно имел славу устроителя разных каверз и веселых розыгрышей. Он прославился на весь многолюдный Котибак как человек, известный своим красноречием и живым, гибким умом. Знали его не только в Котибак, но на соседних с Чингизской волостью землях, где проживали племена Мамай, Керей, Уак. Он стал известен по разным другим краям благо­даря Абаю, который часто брал его с собой в дальние поездки. И при решении даже самых важных споров и разбирательств Жиренше умел найти что-нибудь этакое смешное и забавное,

что веселило народ и содействовало более успешному за­вершению дела. Неистощимый на всякие искусные выдумки, он порой играл людьми, словно беркут, настигнувший лисицу и играющий с нею.

Сейчас он придумал новое развлечение. Ему хотелось подурачить и Жабая, и Абая – с их обоюдным чванством и безудержным охотничьим хвастовством насчет своих ловчих беркутов. Он решил обоих гордых баев сделать дичью для своей охоты. Над Жабаем он уже достаточно потешился – с помощью Абылгазы, которого настроил открыто говорить о недостатках знаменитого беркута Карашегира и о вредных, глупых приемах его воспитания. Оставалось для Жиренше – осадить Абая в его горделивых поползновениях считать себя владельцем самого лучшего в мире охотничьего беркута.

– Жабай злится и негодует справедливо, Абай задел его не по делу. Птица Жабая все-таки лучше обучена. И вообще, Абай повел себя так, как будто он намного выше Жабая. Так давай накажем Абая и немножечко отомстим ему за сына Божея. Ты мне поможешь, друг, и мы славно подшутим над Абаем и отучим его хвастаться своим Карашолаком. – Так убеждал Жиренше своего друга Абылгазы.

Но Абылгазы заколебался, он любил Абая, и давно, искренне был во всем за него.

– Не стоит… Еще обидится Абай. Огорчится, что я помогал тебе.

Жиренше рассмеялся.

– Брось! Ведь не о невесте идет речь, а о какой-то птице! Это Жабай не понимает шуток и всегда обижается, как будто его смертельно оскорбили. Абай умнее! Да и на что ему можно будет обидеться? Мы устроим ему шуточку с его Карашолаком, чтобы он поменьше хвастался, а потом все вместе и посме­емся.

– Ойбай, но с Карашолаком шуточки не пройдут! Он ведь всегда на руках Турганбая! А тот всякую птицу до самого нутра

насквозь видит, все знает о ней. Нет, чтоб ему ослепнуть, но Турганбая не проведешь…

– Конечно, птиц он знает хорошо, но ума у него не много, к тому же упрям чрезвычайно, и характер у него скверный. Вот и подловим на чем-нибудь – попадется! С твоей стороны надо, чтобы ты как следует присмотрелся к птице и рассказал мне о ее состоянии, о том, как ее кормят, чем кормят, как ухаживают… А уж я-то знаю, что делать потом. Им обоим, Турганбаю и Абаю, носы-то скручу, когда попадутся мне на аркан! Покатятся они у меня, как шары перекати-поля по степи!

И Жиренше посвятил Абылгазы во все подробности своего коварного замысла.

Когда беркута внесли в шалаш, Жиренше толкнул локтем друга Абылгазы. Тот попросил дать ему на руку Карашолака, стал поглаживать его по перу, по голове, незаметно прощупы­вая бойцовые мышцы ловчей птицы, и стал нахваливать бер­кута, приводя его славную родословную, восхищаясь крупной костью, клювом, мощными лапами и другими признаками осо­бой породистости степного орла. При этом Абылгазы то и дело заводил разговор об особенностях выучки и кормления, он и тут выражал вслух лестное мнение о приемах кусбеги Турган- бая и ни словом не обмолвился о сегодняшних промашках его именитого питомца, дабы не рассердить беркутчи и не сбить с пути откровенных высказываний.

В хорошо утепленном шалаше горел яркий огонь, дым ровным столбом уходил через продух шанырака, было уют­но, славно, и Абай угощал гостей добрым чаем из красивой китайской упаковки. Он был настроен благодушно, чаю и приветливых слов для гостей не жалел, от Абылгазы никакой каверзы не ожидал, и сам раза два-три просил его хорошенько осмотреть птицу, дать ей самую правдивую оценку и найти, чего ей не достает, чтобы она работала безупречно. Абаю очень хотелось узнать, почему Карашолак совершил сегодня столько промахов, но Абылгазы от прямых ответов на вопросы

уходил и лишь отделывался общими похвалами знаменитой птице да перечислениями ее достоинств. И Абай, наконец, не выдержал, с досадой молвил:

– Да что ты все о породе да о породе заладил! Абылгазы, дружище, ты лучше меня просвети: отчего он сегодня так сре­зался, отчего аж двух лис упустил, дал им скинуться в камнях, и даже не пошел падать на них? Что с ним случилось? Может, уход не такой или корм неподходящий? Чем бы ты, например, кормил его?

Но Абылгазы смотрел на Абая невинными глазами и от­вечал:

– Что я могу тут подсказать, когда кусбеги Турганбай обо всем гораздо лучше моего знает. - Абылгазы не хотел рас­крываться.

Орлятнику же Туганбаю очень не понравилось, что Абай спрашивает совета у постороннего насчет кормления беркута. Из презрения к разговаривавшим, он молча отсел в сторонку и начал готовить кровавую пищу для беркута, не делая из этого тайны. Он отрезал кусок ляжки от туши добытой сегодня лиси­цы и начал мягчить насечками еще кровоточащее мясо. Такую пищу обычно скармливают истощенным, обессиленным птицам, у которых начали дряблеть мышцы крыл, видимо, Турганбай считал, что сегодняшние неудачи Карашолака объясняются его истощением. Но Абылгазы, незаметно, но тщательно прощу­павший всю мускулатуру беркута, действительно не обнаружил никакого жира на его ляжках и на груди, однако, ощупывая под крыльями, обнаружил довольно обширные комковатые залежи жира. Чуткие пальцы Абылгазы определили жир, но Турганбай, видимо, принимал их за мешки для оснований маховых перьев в орлиных крыльях.

И далее, осторожно ощупав всю птицу, ни в каких частях ее могучего тела, даже в заднем проходе – сангуыр, больше не обнаружил жира - одни лишь тугие мышцы. И сидя с закол- паченным беркутом на руке, выслушав подробный рассказ о

неудачах сегодняшней охоты Карашолака, опытный Абылгазы уже вполне ясно представлял всю картину происшедших собы­тий и знал об их причинах. И только от одного лишь его желания зависело, умолчит ли он о них и тем самым даст Жиренше за­вершить успешно его интригу, но вместе с этим нанесет вред славному беркуту…

Абылгазы теперь знал, почему сегодня к вечеру так неохотно поднимался на крыло беркут, почему он сбивался и не падал вовремя на третью лису, на четвертую – беркут был слишком упитан, и голод не гнал его на очередную охоту.

Особенно неправильным было то, что Турганбай давал на корм беркуту свежее, неотжатое от крови мясо жирной осенней лисицы. Это могло забить, заглушить весь боевой дух хищной ловчей птицы, и Абылгазы стало жалко ее, и он собрался вы­сказать вслух то, что стало ему известно. Однако Жиренше, разгадав такое намерение по лицу своего друга, изо всех сил ущипнул его за ляжку, и только тем удержал его от излишних слов. Он подхватил с руки Абылгазы беркута, со словами:

- Ну-ка, дай и мне посмотреть на него, - и, небрежно по­гладив его упрятанную под колпак голову, тут же передал Карашолака Абаю. И назидательным тоном молвил: – Птица у тебя добрая, мой брат, но за птицей нужен не такой уход, тебе надо подумать об этом.

Резко повернувшись, Турганбай метнул на него сверкающий взгляд, но смолчал и продолжал насекать ножом кровавое мясо. Абай же решил пресечь Жиренше, который заведомо хотел обидеть самолюбивого кусбеги:

– Оу, если тебе вскружили голову похвалы со всех сторон: «Жиренше рассудит, Жиренше знает», - то ты, наверное, по­лагаешь, что и в птицах разбираешься лучше всех? Однако скажу тебе, что все, что тебе известно о них, знает не только Турганбай, но знаю даже я! Так что не особенно надувайся, а подожми-ка лучше задницу и помалкивай, пей чай, охотник!

Замечание Абая понравилось самому Жиренше, и он от души расхохотался. Потом со смиренным видом ответил:

- Куда уж нам! Мы ведь русских книг не читали. Там, долж­но быть, написано: «Абай должен так-то и так-то охотиться с Карашолаком, которого он взял у Тулака». А написали это, на­верное, сам Пошкин или же Тулстой, о которых мы наслышаны от тебя. Поэтому я умолкаю! Абылгазы, друг мой, пойдем-ка мы с тобою да отведем наших лошадок на лужайку, где трава погуще! Где уж нам спорить с Пошкиным!

И друзья, посмеиваясь, вышли из охотничьего шалаша. Снаружи, оставшись наедине с Абылгазы, Жиренше спраши­вал у него, что случилось с беркутом Абая. После разговора оба снова зашли в шалаш и увидели, что кусбеги Турганбай собирается кормить беркута кровавым мясом, но как будто не торопится, словно сомневаясь в чем-то. И Абай в эту минуту спрашивал у него:

– Как называется этот корм?

На что Турганбай не очень охотно отвечал:

– Ойтамак называется…

И Абай, и остальные охотники были удивлены, потому что никто из них раньше не слышал о таком названии корма. Оно означало: «еда-задумайся», но было непонятно, о чем тут надо было думать.

Абай начал допытываться, почему такое странное название корма, но кусбеги ничего не ответил, подкладывая беркуту из­рядный кусок окровавленной лисьей ляжки.

Жиренше шепотом спросил у Абылгазы:

– Чего ожидать от птицы завтра на охоте?

Тот также шепотом ответил:

– Возьмет лису. Но потом упустит ее.

Развалившись на торе, упираясь локтем в подушку, Жи- ренше начал говорить, пряча усмешку в усы и темную густую бороду:

– Вот что я скажу: если ты, кусбеги, накормишь этой едой орла, то он завтра потеряет свою силу. Схватит лису, а удер­жать ее не сможет.

Произнеся это, Жиренше прикрыл глаза, словно собираясь уснуть, но сам потихоньку продолжал следить за кормлением беркута. Его интересовало, весь ли окорочок крупного лисо­вина скормит беркутчи птице. Турганбай же с самого начала засомневался, не много ли будет для птицы ойтамака, но на­смешливый предсказатель Жиренше разозлил его, и кусбеги в сердцах бросил беркуту всю лисью ляжку. Когда беркут на­сытился и у него от обильной еды заметно раздулся зоб, Жи- ренше с головою укрылся шубой и, в наплыве чувств, ущипнув за ногу лежавшего рядом друга, беззвучно засмеялся. Именно на самолюбие и упрямство Турганбая расчитывал Жиренше, замышляя свое коварное дело. Ни один беркутчи не потерпит, чтобы ему высказали в глаза, что он неправильно кормит птицу, и Турганбай, сам чувствовавший, что для охотничьей птицы слишком грузный корм нежелателен, накормил ее до отвалу, строптиво противостоя словам Жиренше: «Накормишь этой едой орла, он завтра потеряет силу…»