Страница - 29

Остальные аткаминеры и волостные старшины, которым тоже не пришлись по душе слова Байкокше, постарались пере­вести разговор на другое, начали шутить, подтрунивать друг над другом, как это водится за кумысом, в ожидании дружеской трапезы. Но Абай не захотел, чтобы публика замяла острое песенное выступление Байкокше, и вступил в разговор:

– Почтенный Байеке не стал восхвалять тех, кто привык корыстно пользоваться властью. Его песня - не слова попро­шайки. Он говорит то, что говорит народ о таких властителях. Акын обличает их от имени народа!

Слова Абая возмутили Такежана.

– При чем тут народ? Какой народ давал ему поручение говорить дурные, ядовитые слова? Скажи прямо: змеиный у него нрав, каким наградил его Создатель.

Исхак и Тойсары тотчас поддержали его.

– Мерин чесоточный всегда хочет потереться о другого коня! – сказал один.

– Такому надо подальше держаться от народа! – поддержал его другой. – К чему эту заразу передавать людям?

Абай усмехнулся и ответил:

- Не можем мы спокойно выслушивать правду! На откровен­ное, правдивое слово отвечаем угрозой: «помолчи лучше, а то лягну тебя как следует!» Как же нам узнать об упреках народа, если даже не будем слушать Байкокше?

– Байкокше – это еще не народ! – вскричал Такежан.

Но тут в спор вступил сам акын, прогремев на домбре стре­мительным проигрышем, он подался всем корпусом вперед и молвил:

– Уа, мой волостной! Байкокше как раз и есть народ! Не хочешь его слушать – не слушай, но Байкокше всегда поет то, что на устах народа!

– Ну, тогда и спой, пройдоха, что там на устах у народа! Коротко спой, не утомляй наши уши! – насмешливо глядя на акына, потребовал Такежан.

Абай весело, сверкнув черными глазами, с улыбкой одо­брения посмотрел на Байкокше.

– Оу, Байеке, не будем теряться! Дадим ему знать, что думает о нем народ. Споем вдвоем терме: я начну, а ты под­хватишь. Годится?

И тут же, без задержки, Абай заиграл на домбре и запел:

Густою травой жайляу в низинах покрыт,
На легкое счастье родится иной жигит…

Сидевший, скорчившись, Байкокше вдруг встрепенулся, приосанился и, взяв на подхват ритм терме, продолжил пение своим высоким голосом:

Поставят за ловкость его волостным –

Он только взятки берет, пока не слетит!

– Вот тебе и слова, что на устах у народа! – смеясь от души, сказал Абай, глядя на Такежана.

Сидящие в юрте, оценив меткость и быстроту поэтического слова акынов, воодушевленно зашумели, развеселились, все как один уставились смеющимися глазами на Такежана. А он багрово вспыхнул, отвернулся от Абая и пробурчал:

– Типун тебе на язык. Словоблуд ты этакий…

Абай покатился со смеху. Сидящему рядом Ерболу ска­зал:

- Ну, брат! Это не Байкокше, а настоящий Жайкокше^[17] - удар грома! – Продолжая громко смеяться, Абай встал и вышел из юрты. Оставшиеся, в особенности волостные, сразу же смолкли и, словно забыв о недавнем веселье, все как один насупились, объединившись в общем угрюмстве. Так дрофы в степи, когда видят внезапно подлетевшего ястреба, сплачиваются в единую стаю, готовясь к отпору. Оспан видел, что гостям не по душе поэтические выходки Байкокше и, обратившись к нему, прямой и грубоватый хозяин сказал:

– Ладно, про остальных можешь не продолжать.

И он стал взбалтывать и наливать в пиалы кумыс.

Из всех собравшихся в его юрте волостных самым моло­дым был Шубар. Но он был и самым грамотным, развитым, подвижным по сравнению с другими. В свое время он учился у муллы Габитхана, через десять лет сам получил звание мул­лы, затем, подобно Абаю, самостоятельно обучался русской

грамоте, занимался у разных толмачей и довольно преуспел в разговорной речи по-русски.

Это дало ему возможность выдвинуться от Иргизбая в во­лостные Чингизской волости, несмотря на то что по возрасту еще не проходил – ему приписали несколько лет. Его старшие братья, Такежан и Исхак, поручали ему выступать от их имени перед крестьянским начальником Казанцевым и перед оязом Лосовским… Заметив, как огорчился Оспан из-за выпадов Байкокше, он стал бранить акына:

- Оу, Байкокше! Чтоб тебе провалиться на месте! Свои на­смешки и издевки ты считаешь «честной прямотой» и хочешь, чтобы мы их выслушивали? Но кто тебе позволил нарушать законы адата и вразумил тебе, что можно «съесть поданную тебе пищу, а потом чашу отбросить пинком в сторону»?

Слова Шубара еще сильнее взвинтили Оспана, и он, с неудовольствием глядя на акына холодными глазами, стал ему выговаривать:

- Вот я, ты знаешь, не волостной и не приспешник сановни­ков. Здесь собрались почитаемые, видные люди разных родов, и я выказываю им свои родственные чувства. Я для властей посторонний человек, но я пригласил своих родичей в этот дом, чтобы они отвлеклись от своих мирских забот и поразвеялись бы, отдохнули. Я не одобряю споры и тяжбы разные, я больше за то, чтобы дружба была между людьми и согласие, и я хочу всем пожелать удачи и всякого блага! – Так сказал Оспан.

Высказался вслед за ним и молодой аким волости Дутбай:

– Барекельди, Оспан-ага. Верные слова! Ты же младший сын у Кунеке, и для нас честь – услышать такие веские слова от тебя, ведь шанырак Большого дома Иргизбая поднят над твоей головой!

Эти слова поддержали и на разный лад восхваляли Оспана и другие знатные гости.

– Этот шанырак висит не только над Тобыкты! Мы все под ним!

- Аргын, Найман, Керей, Уак - мы пришли в этот дом не­спроста! Благодарность наша большому мирзе Оспану за его гостеприимство!

Растроганный этими лестными и приветливыми словами гостей, простодушный Оспан еще раз быстро оглянулся на Байкокше и нахмурил свои кустистые брови.

- Вот видишь, какой ты у нас знаток людей и провидец. Го­ворится, что в добром пожелании – половина удачи. Я-то ждал от тебя всяких мудрых напутствий для этих добрых людей, а ты чего наговорил, возмутитель спокойствия?

После таких слов Байкокше только и осталось как потихонь­ку, вслед за Шаке и Баймагамбетом, покинуть дом Оспана.

Этим же вечером, когда в шатрах тройных юрт зажгли множе­ство ламп, а на столах расстилались дастарханы к вечернему чаю, туда пришел Абай, поприветствовать Лосовского. С кра­сиво загоревшим на степном солнце смугло-румяным лицом и светлым – под фуражкою – лысоватым лбом, Лосовский быстро встал со стула и пошел навстречу Абаю, увидев его входящим в юрту. Они крепко и долго жали руки друг другу. После вза­имных приветствий и вопросов о здоровье Лосовский усадил гостя рядом с собой на стул и начал разговор о том, какие дела привели его в эти края. Главным было – одно дознание, которое он должен был провести сам. На столе лежала высокая стопка бумаг – прошений, которые составляются в волостных дуанах и на прывычном для казенщины языке называются «пригово­рами». Показав на бумаги рукой, Лосовский с возмущением и одновременно с веселым удивлением сообщил Абаю, что абсолютно все приговоры подложные, а все тамги на них и печати поддельные.

– Вы кстати пришли, Ибрагим Кунанбаевич, я очень рад вас видеть, но у меня есть к вам и большая просьба! Помогите мне разобраться с моим личным дознанием, - сказал Лосов- ский. – Это прошение одного молодого киргиза, из Мукурской волости, некоего Жанатая Кокпая, на имя губернатора. Речь

идет об этом самом урочище Балкыбек, где мы сейчас с вами находимся. Приговор составлен от имени управителей шести волостей, заинтересованных в этом урочище. Вот, смотрите, что тут написано: «Мы все, волостные управители Тобыкты, Даган, Кандыгатай, Енирекей… – и так далее, – согласны в том, чтобы Балкыбек впредь принадлежал Жанатай-улы Кокпаю…» Это на том основании, что земли эти когда-то принадлежали предкам Жанатаева. А вот тут посмотрите – целая куча печатей проставлена. Я стал проверять – и оказалось, что не только во всех указанных волостях, но даже и в Мукуре управители ничего не знают об этом прошении. Никаких печатей, разумеется, они не прикладывали. Все это оказалось грубой подделкой. Вот, полюбуйтесь!

Лосовский стал перекладывать листы, указывал на при­ложенные печати.

– Я уже накоротке встречался с просителем. Он утверждает, что все эти печати поставили управители волостей. А на са­мом деле – это одна и та же печать аульного старшины. И она приложена нарочно небрежно, чтобы все смазалось. Ведь это крупный подлог, Ибрагим Кунанбаевич, и пошел на это совсем молодой джигит! Вот, ругают наши канцелярии, мол, плохо работают с местным населением, допускают много ошибок по неведению. А что можно сказать, когда сталкиваешься с таким откровенным обманом и лживостью местного населения? То дадут ложную присягу, то пришлют ложный донос, то скроют разбой и грабеж, отписываясь вот такими приговорами! Воз­мутительно! Я вызвал этого просителя-обманщика, скоро его приведут, и вы сами его увидите.

Лосовский обернулся к стоявшему у дверей седоусому стражнику и приказал:

– Вели подать сюда чаю! Мне и моему гостю!

Кроме Абая, в казенную юрту к оязу не заходил еще ни один казах. Волостные управители, недавно сидевшие вместе с Абаем в юрте Оспана, теперь толпились перед дверью трой-

ной юрты. В те редкие минуты, когда дверь приоткрывалась, степные начальники заглядывали внутрь и могли видеть Абая, вольготно сидящего рядом с оязом на стуле и рассматриваю­щего вместе с ним бумаги. И одни радовались этому обстоя­тельству, другие завидовали, а третьи ревновали… Словом, у двери непрестанно шушукались и тихо переговаривались. А когда вышел седоусый стражник и крикнул: «Чаю на двоих!» – удивлению начальников волостей не было границ.

– Это ведь Абаю чай!

– Барекельди! У самого ояза гостем будет!

– Значит, он его друг!

Так перешептывались волостные, и мысли их в своих пред­положениях устремлялись далеко! Каждый из них прикидывал, какую выгоду мог бы принести ему Абай.

- На этом сходе все будет так, как пожелает Тобыкты! - за­мечает кто-то.

- Разве кунанбаевские волчата дадут хоть кому-нибудь рас­крыть рот, когда Абай пьет чай с самим оязом!

– Ей! А ведь этот акын дерзил нам не от себя! Его устами Абай говорил! Только для чего это ему?

– Непонятно… Заставил своего акына облаять нас, а сам ушел, хлопнув дверью. Почему? Может, мы его чем обидели? Замышляет что-то и угрожает нам?

- Жа! Не болтай зря. Просто сыновья Кунанбая нынче набра­ли большую силу. Сразу три волчонка его стали волостными. И это – дело рук Абая. Недаром он зиму и лето в городе сидел, все якшался с властями, с чиноулыками… Вот и обуяли его гордыня и чванство!

Так разговаривали озадаченные акимы волостей у двери временной степной канцелярии уездного ояза.

Теперь, узнав, что Абай пьет чай с оязом, волостные на­чальники пригнули загривки и поджали хвосты. Каждый из них думал: надо жить в ладу с Абаем…

Беседа же Абая с Лосовским пока не касалась никаких дел степных кочевников, ни одного волостного или другого мест-

ного начальника, ни самого этого съезда, где они встретились. Первое, что сказал Абай Лосовскому, очень понравилось уезд­ному начальнику:

– Я приехал сюда только посмотреть на съезд. Никаких других дел у меня нет, кроме, правда, одного – но это не мое личное дело. Я хочу заступиться за бедняков жатаков, кото­рые занялись хлебопашеством, а их грабят богатые аулы и устраивают потравы на их полях. Но пока говорить об этом не будем… А к вам я пришел лишь приветствовать вас и узнать о городских новостях. Хотелось бы услышать и о наших общих друзьях – Евгении Петровиче и Акбасе Андреевиче.

- Ну и отлично, Ибрагим Кунанбаевич! - повеселел Лосов- ский. – Я вам очень рад, ведь вы – единственный человек, с кем я могу поговорить в этой глухой степи!

Он предложил «разговаривать на широкую тему» – о книгах, которые успел прочитать Абай за последнее время, о петер­бургских новостях, о газетах и журналах.

Их беседу нарушил урядник, который вошел с докладом:

– Ваше высокоблагородие! Явился Жанатаев, прикажете впустить?

– Вводи, – приказал Лосовский.

Урядник привел из соседней секции тройной юрты этого самого Жанатаева – высокого, горбоносого, смуглого джигита со спокойными, большими глазами. Басовитым, мужественным голосом произнес он приветствие на русском языке: «Здрасти, вашы благородыи!» - затем повернулся к Абаю и, прижав пра­вую руку к сердцу, произнес салем:

– Ассаламагалейкум, Абай-ага!

Вслед за Кокпаем вошел толмач, встал рядом с ним. Через него Лосовский стал допрашивать джигита. Из его ответов Абай узнал, что ему двадцать два года, что несколько лет он проучился в медресе хазрета Камали в Семипалатинске, что происходит он из рода Кокше и состоит в родстве с акимом Мукурской волости Дутбаем.

– Жанатаев, сегодня все шесть волостных, среди них и твой родственник Дутбай, признали, что твои документы подложные. Твой родственник, волостной Дутбай Алатаев, заявил без оби­няков: бумага поддельная, это подлог. Вот и хочу я понять: ты человек, воспитанный известным и уважаемым наставником мусульманского медрессе, как же ты соизволил не только на­рушить закон и совершить преступление, но и пошел против правил мусульманского шариата? Ты бы пожалел свою моло­дость, джигит! Если с такого возраста ты начинаешь прибегать к недозволенным преступным действиям, к обману и мерзкому подлогу, что же будет с тобою в дальнейшем? Я не намерен спускать тебе, Жанатаев. Тем более, что ты поступаешь не по невежеству и темноте, это темному человеку можно скостить вину хоть наполовину, ввиду его невежества, а ты ведь человек грамотный, и преступное деяние твое совершено преднаме­ренно, и за это полагается двойное наказание! Что ты скажешь на это, Жанатаев?

Прежде чем ответить, Кокпай звучно прочистил горло, от­кашливаясь, как это делают певцы, собираясь запеть. И Абай вспомнил, что джигит уже лет пять назад был известен не только как лучший ученик хазрета Камали, но и как способный певец, о котором народ заговорил по всей округе. И Абаю было намного досаднее оттого, что мошенничество в глазах русского начальства совершил именно такой известный человек степи… Вначале потемнев лицом от нахлынувшей крови, затем поблед­нев от сильного волнения, Кокпай начал держать ответ:

– Таксыр, моя вина тяжела, и я признаю ее, – произнес он дрожащим голосом. – Но почему я сделал это? Хотелось бы, чтобы вы, таксыр, выслушали меня. И тогда мне будет легче принять любое ваше наказание - не как муку, а как справед­ливое наказание.

– Изволь, братец, говори.

– Только от нужды! От нищеты. Ваше благородие, я из бедного рода Кокше, с одной стороны нас теснит род Мамай,

с их огромными владениями, с другой стороны – Иргизбай, у которого все лучшие джайлау на Чингизе. А мой аул, всего о сотню очагов, теснится на маленьком пятачке земли по берегу Баканаса, иголку некуда воткнуть! Ну а Балкыбек расположен ближе всего к нашим землям – ближе владений родов Сыбан, Керей да и всех остальных родов Тобыкты. И на расстоянии всего одного ягнячьего перехода от нас находятся никем не занятые земли - с самой лучшей травой, с обильными водо­поями. На них никто из сильных родов не может заявить свои права, но и других не пускают туда. Я и составил на Балкыбек эту бумагу, чтобы как-нибудь попытаться получить урочище для Кокше. Бумага действительно подложная, никто из волостных никогда бы не поставил на нее печать. Печать они ставят, так- сыр, когда попросят об этом их родичи, или за большую мзду, я же ни там и ни здесь не подхожу. Я не совершил большей вины, ставя преступные печати и отправляя бумаги, чем совершают они каждый день. Все вам я рассказал, как на духу, и все это истинная правда. Иншалла! Рядом с вами сидит Абай-ага, и он может подтвердить мои слова. Я все сказал, и теперь как угодно можете наказывать меня. Моя вина – приму любое ваше наказание, как положено. Хотите голову рубить – рубите, вот она, перед вами. Но если найдете не рубить ее – я буду вечно ваш благодарный слуга.

Абай внимательно следил за тем, чтобы толмач переводил верно, и одновременно любовался красотою и выразитель­ностью излагаемой джигитом речи, его смелостью и досто­инством. Теперь Абай был вовсе не за то, чтобы Кокпай был наказан, и решил, что будет ходатайствовать за него, если ояз вдруг подвергнет виновного суровому наказанию.

Выслушав его, Лосовский заговорил гораздо мягче, но об­ратился не к ответчику, а к Абаю:

– Ибрагим Кунанбаевич, наш джигит-то каков! Не только способен на подлог, но вполне может держать речь в свою

защиту, как адвокат! Как вы думаете – лежат ли в основе его действий те причины, которые он назвал?

Абай порадовался в душе тому, какой оборот принял раз­говор, ибо он до этого сидел и не знал, что ему делать и что говорить, если с самого начала положил себе не вмешиваться в допрос сановника. А теперь он, воспользовавшись его дру­жеским обращением к себе, посчитал возможным вежливо, спокойно ответить ему:

– Хотя подлог заявления Жанатаева выяснился, я убежден, что все, сказанное им для объяснения своего поступка, есть чистая правда. Я могу говорить об этом с полной уверенностью, ваше благородие!

– Но разве допустимо идти на преступление ради того, чтобы добиться справедливости, Ибрагим Кунанбаевич?

– Нет, конечно. Это его не красит.

– И если с таких лет приучаться нарушать законы, чем это может кончиться?

– Несомненно, будущее может оказаться плачевным. Если, получив образование, он захочет воспользоваться им для со­вершения преступлений, то такой преступник будет намного опасней безграмотного, невежественного.

- Вот видите, Ибрагим Кунанбаевич, значит, нужно ограж­дать народ от таких людей, и наказать нашего джигита до­стойным образом.

- Наказать нужно... Да только, мне думается, что он уже по­нес наказание, стоит, мучается совестью перед вами… Ведь наказать можно не только тюрьмой и каторгой. Для такого джигита, вольного сына степи, наказание совестью тяжелее тюрьмы. Тем более, я уверен, он полностью осознал свою вину. Мне кажется, если заглянуть внутрь него – в душе у джигита все пылает от стыда.

Лосовский рассмеялся, взглянув на Кокпая, который и на самом деле стоял перед ним с горящим лицом, опущенными глазами.

– Вы так уверенно говорите о его стыде и раскаянии, будто готовы дать поручительство за него, – сказал аким, переведя взгляд на Абая. – Так ли, Ибрагим Кунанбаевич?

Кокпай вдруг обратился к Абаю по-казахски:

– Настоящий джигит редко дает клятву, Абай-ага. Вы это знаете. Я многое понял из того, что вы говорили с оязом. И если вы спасете меня, вытащите из этого срама, то потом мне и умереть не жалко. Готов поклясться, что впредь до самой смерти буду верным вашему слову чести, данному за меня. Буду всегда рядом с вами и служить вам, агатай.

Абай весь подался вперед и пристально посмотрел в глаза Кокпаю. Его сильная, горячая речь тронула сердце Абая. Он повернулся к Лосовскому, когда джигит смолк.

- Ваше высокоблагородие, джигит дал клятву... Вы спроси­ли, готов ли я дать поручительство за него. Я согласен на это. Простите Жанатаева за его проступок и отпустите под мою ответственность.

Приняв окончательное решение, Лосовский внимательно, твердо и значительно посмотрел на Кокпая.

– Добро, Жанатаев! – сказал начальник. – Я думаю, что если ты, отныне ступив на правильную дорогу, захочешь добром послужить людям, из тебя выйдет честный, полезный человек. Больше не оступайся, джигит! Впредь во всем поступай, как посоветует тебе Кунанбай-улы Ибрагим. Отдаю тебя на по­руки ему. За тебя поручается большой человек, джигит чести и совести. Не опорочь его имени, и пусть этот проступок твой будет последним!

Лосовский взял в руки листы с подложным приговором и делом Кокпая, сложил вместе и, разорвав пополам, выбросил в мусорную корзину.

Когда в этот вечер Абай, засидевшийся допоздна у Лосов- ского, вышел из служебной юрты, толпившиеся возле нее волостные еще не разошлись. Среди них находился и Кокпай. «Славный, великий Абай-ага вытащил меня из огня! Спас от

смерти – теперь я должник его на всю жизнь!» – потрясенный до глубины души, не уставал он повторять перед всеми.

Позвав Кокпая с собою, Абай направился к юрте Оспана. Волостные тоже стали расходиться, обсуждая это небывалое дело, поражаясь тому огромному влиянию, какое имел Абай на высокое начальство. «Вырвать из цепких рук разгневанного ояза человека, которого ожидали верная тюрьма и ссылка – это под силу только Абаю! Для него нет ничего невозможного!» – говорили они, покачивая головами.

И всю ночь в стороне от Абая завистливо обсуждали, от­чего у него такая сила, почему сам ояз ищет дружбы с ним. Множество догадок и предположений – одно удивительней другого – звучало в эту ночь по юртам Балкыбека.

2

На следующий день выпал самый разгар страстей и суеты межродовой борьбы за власть в степи, всяких ухищрений, тяжб и наветов друг на друга соперничающих сторон.

– Сошлись два дуана разных уездов. Приехали два акима. Что же теперь будет?

– Кто станет главным бием на сходе?

– Слышно, оязы сказали, чтобы аткаминеры и волостные сами назвали его имя.

– Чье? Вот бы хотелось знать: Тобыкты, Сыбан или Керей возьмут верх?

– Жирный кусок достанется тому роду, откуда будет главный бий!

– Однако Аргын самый старший из родов! Оттуда и быть избранным бию! Увидите – Тобыкты возьмет верх, более не­кому!

В этом кипении страстей слышалось неспокойное дыхание будущих распрей, противостояний, родовых междоусобиц. Прибывшие на съезд волостные, аткаминеры, многочисленные

атшабары сопровождения, аульные старшины, пятидесятники и просто праздные краснобаи и словоблуды – все носились по временным аулам, словно очумелые. Среди них была группа бесстрастных наблюдателей, которым было просто любопыт­но посмотреть на выборное действо: «что особенного может случиться на этом съезде?» Таких выявилось больше десятка человек, среди них – Абай и Асылбек, Ербол и Шаке, а также Байкокше и молодой Кокпай, присоединившийся к ним, по известным обстоятельствам, с прошлой ночи. Крутилась на сходе и праздная молодежь, вроде Асылбека и его приятеля, толстого Мамырказа, мальчика-великана.

Сегодня, вновь увидев волостных, толкущихся у юрты на­чальства, Абай вспомнил, как вчера ночью они заглядывали в дверь, пытаясь хоть в щелочку подсмотреть за его встречей с Лосовским. И пришли на ум озорные стихотворные строчки:

Скачет посыльный – загнал коня, Злится, орет, помрет как раз… «Съезд будет, съезд! Приедет ояз! Юрты готовьте – слушать меня! Скот пригоните – таков приказ!» –

продекламировал напевным речитативом Абай, указывая про­тянутой камчой на белые служебные юрты, чем вызвал бурный смех у Байкокше, Кокпая, Ербола.

- Давай еще, Абайжан! Читай дальше! У тебя неплохо по­лучается! – воскликнул Байкокше и, подстегнув своего гнедого с белой лысинкой на лбу, притеснился к Абаю поближе.

Я за народ стараться привык: Мой без запинки мелет язык!

Если бог даст – тебя, мой народ, Он и сегодня не подведет!

Прост мой народ, пойдет на посул,

Всех обнадежив, я всех обманул! Дело состряпать долго ли мне Вместе с оязом наедине?

После скажу: «Я спину не гнул!»

Так продолжил Абай, и сам рассмеялся.

Кокпай только сейчас узнал, что Абай сочиняет стихи. Сам Кокпай тоже баловался стихами и сочинил немало озорных шуток в стихах. Теперь он с воодушевлением подхватил шалое стихотворство Абай-аги и пропел:

Тайны мои я прячу, как клад!

То, что я взял, не верну назад!

Тот, кто мне враг, трепещи меня –

Злоба моя страшнее огня!

Абай с улыбкою обернулся к юному джигиту и молвил:

– Оу, Кокпай, айналайын, да ты не только сал, оказывается, но и акын! Барекельди!

– Агатай, и я только что узнал, что вы акын. Мне захотелось сразу же и поддержать вас! - с учтивой улыбкой отвечал Кок- пай.

Все едущие ватагой друзья Абая заинтересовались начав­шимся разговором и, шенкелями направляя коней, сплотились теснее вокруг него. Все ожидали продолжения стихийно на­чавшегося айтыса. Но к этому времени эта группа всадников подъехала к юртам чиновничьего аула.

В стороне от него, на выходе в просторную степь, сидели на земле, широким кругом, люди в тобыктинских шапках. Гор­танный, властный голос раздался оттуда, призывая к себе Абая и его людей. Кричал Такежан, стоявший посреди круга и размахивавший в правой руке черным тымаком. Всадники повернули коней и шагом подъехали к собранию. Начались шумные обмены приветствиями – тех, кто подъехал, с теми,

кто сидел на земле в кругу. Такежан, продолжая оставаться на ногах в середине круга, распоряжался оттуда:

– Абай, Асылбек! Отдайте коней вон тем джигитам, сами подходите и садитесь сюда! Наши, тобыктинцы, собрались здесь, хотим поговорить, дело есть!

Абай, несколько замешкавшись, обернулся к Асылбеку, во­просительно глядя на него:

– Асеке…

Но тот уже стал спешиваться, отдал поводья подошедше­му джигиту. Абаю ничего не оставалось, как последовать его примеру. Усевшись в круг, калачиком подогнув ноги, Абай стал оглядываться, кивком головы здороваясь с отдельными людь­ми сидячего собрания.

В сборе были одни представители рода Тобыкты. Из во­лостных – Молдабай, Дутбай и дети Кунанбая. Если говорить об аткаминерах из главенствующего рода Олжай, здесь присут­ствовали сразу пять старшин, и среди них Байгулак из племени Сак-Тогалак, возглавлявший этот сход. Абай увидел и своего сверстника, бойкого на язык, насмешливого шутника Абыралы. Из рода Котибак сидели люди, возглавляемые Жиренше, от Бо- кенши – бай Кунту, от Есболат – кривой на один глаз, с черной жиденькой бородкой, нестриженой гривой волос, мужественно­го вида Оразбай. Молдабая с обеих сторон и сзади окружали на удивление похожие на него толстые, цветущие, сонные на вид, с бараньими глазами джигиты – представители рода Мотыш: Бурахан, Адил и другие… От рода Мамай был Асаубай, мырза, от лихого племен Бодей – главарь барымтачей Дуйсен.

Абай с удивлением заметил на этом круговом собрании и двух аткаминеров Жигитека – Абдильду и Бейсемби. Пристроившись позади переднего ряда, хмурые и равнодушные, они сидели с отсутствующим видом, словно их не интересовало все, о чем говорилось вокруг. Предательская выдача Иргизбаем властям Базаралы окончательно отторгла Жигитек от всего остального Тобыкты.

Еще вчера при встрече с Лосовским Абай хотел поговорить с ним о судьбе Базаралы, но потом решил отложить разговор на следующий день и прийти к оязу с представителями Жиги- тек. Для этого Абай наметил как раз упорного, настойчивого, активного Бейсемби и Абдильду, непревзойденного спорщика, хитроумного мастера плетения словес... Эти двое должны были противостоять иргизбаям, ратуя за свободу Базаралы. Однако теперь, глядя на них, Абай глубоко разочаровался – они сидели с подавленным, смиренным видом среди своих противников, отправивших в ссылку лучшего из сынов рода Жигитек. Огор­ченный Абай с досадой отвернулся от них.