Страница - 30

Заговорил старейшина Байгулак:

– Сородичи! Настало неплохое время для нашего славного рода. Звезда Тобыкты взошла высоко, нынче мы можем и к луне руку протянуть. Нам предоставили возможность бросить жребий за то, чтобы избрать главного бия. Это наша большая доля – сыбага, и она выпала нам благодаря достойнейшим Такежану, Исхаку и Шубару. Не зря говорится: «Благо, когда от отца рождаются достойные сыновья!» Это они, сказав осталь­ным волостным, «не пробуйте тягаться с нами», отбили сыбагу для нас, отбросили остальных три сильных рода. Завтра же перед главным бием предстанет немало важных, запутанных дел, касающихся близких нам и далеких от нас людей – пусть решает их наш человек! Иншалла! Нам предстоит назвать имя этого человека и, сказав свое «аминь», представить на согласие и утверждение двух уездных оязов. А тебе, Абай, айналайын, должно стать нашими устами, коими ты и провозгласишь имя достойнейшего из нас своему другу, уездному правителю! Бисмилла, назовем теперь это имя!

Так завершил свою речь аксакал Байгулак. Наступило мол­чание. Оно продолжалось долго. Абай видел по лицам сидящих в кругу людей, что каждый настороженно выжидает, зорко следя за другими. Ему стало, наконец, смешно, и он заговорил сам, с улыбкой оглядывая круг собрания:

– Ну вот, сородичи, вам выпала славная доля! Так отчего же вы не радуетесь, сидите тут и молчите? Скорей называйте своих избранников, коли взошла звезда Тобыкты! Расскажите, в чем их достоинство. Говорите! Или ваши сердца переполнились радостью, и вы не знаете даже, что сказать?

Абай говорил, упершись одной рукою в бок, в другой держа снятую с головы шапку. Его уверенный вид, смелый, при­стальный взгляд темных глаз, слегка сдвинутые брови, много­значительные слова, со скрытой иронией, явили перед всеми на сходе превосходство Абая во всем: в умении говорить, в образовании, в знании законов, в твердости и силе характера... Речь его была безупречна, звучала бодро и ровно, как журча­ние горного ручья. Вдруг на миг перед всеми явился человек, полный внутренней значительности и величия. И в то же время он был один из них, из их степного кочевого рода.

Сидели в кругу люди старше него и его сверстники - Ораз- бай, Жиренше, Кунту, Абыралы, Молдабай... Все это были уже заматерелые, смелые, зрелые джигиты, достаточно умные и понятливые, чтобы представлять разницу между собой и Абаем в образованности, знании законов. Исходя глубинной зави­стью, эти люди, осознающие и собственную значительность, чувствовали его превосходство и старались избегать споров с ним, особенно в тех случаях, когда на Абая вдруг нападал зуд насмешливости и едкой иронии. Тут уж они старались спря­таться все за спиной друг у друга. И смущало их еще то, что они чувствовали в нем – но в себе содержали мало – духовную красоту его, возносящую над себялюбием и корыстолюбием и венчающую его человеколюбие. Не понимая всего этого, но ощущая смутное беспокойство, они старались предвосхитить какое-то скрытое в нем, на их взгляд, коварство: «В чем тут хи­трость? Где тут злой подвох? Какой секрет он держит при себе?» И думая так, они вели себя перед ним уклончиво. А сейчас они просто сидели молча, не решаясь вымолвить слово.

Абай решил воспользоваться этим, чтобы первым на собра­нии выдвинуть на должность главного бия человека, которого давно наметил для себя.

- Добро, почтенные! - начал он. - Первое слово - не утаен­ное слово, я говорю вам открыто свое первое слово. Должность главного бия не дается в награду и не является подарком. Перед главным бием никто не будет вступать в пререкания, устраивать шумные споры. Его дело – не решать эти споры, а разбирать дела обездоленных, униженных насилием, по­гибающих под гнетом несправедливости, бедных и одиноких, плачущих и беспомощных, обиды вдов и сирот. Где тот человек среди нас, который готов считать своим долгом решать такие дела? Вот здесь говорилось, что в Тобыкты выдвинулись по­томки Кунанбая, и немало найдется иргизбаев, которые ска­жут: «Годится быть избранным один из них». Так вот, я один из иргизбаев, но я так не скажу. Я лучше спрошу у вас – готов ли кто-нибудь из них бескорыстно служить справедливости? Раз­личать достояние, заработанное тяжким трудом, от имущества, награбленного и сколоченного взятками? Если вы назовете имя такого и скажете, что он настоящий азамат, я поддержу его. Но я знаю такого человека, и он родом не из Тобыкты. Назову имя того, кто достоин быть названным справедливым, кто способен заслужить уважение и благодарность людей. Этот человек – Асылбек из рода Бокенши. Если хотите моего совета – хватайте за полу Асеке и не отпускайте его!

Абай еще не успел закончить выступление, как все сородичи Асылбека - Жиренше, Оразбай, Абыралы, во главе с растороп­ным и сообразительным вождем Бокенши – Кунту, тотчас стали шумно одобрять Абая.

– Барекельди!

– Верный выбор!

– Самый справедливый выбор сделал Абай!

– Пусть так и будет, нечего больше обсуждать!

Однако все эти выкрики были не только со стороны Бокен- ши. Представители и других родов, не надеявшихся, что на

«ага-бийство» пройдет их кандидат, азартно поддержали Абая. Молчали одни иргизбаи, никак не ожидавшие такого решения от Абая, но не смевшие и спорить с ним.

Тут же Абаю было поручено сообщить акиму Лосовскому, что бием двух уездов предлагается Асылбек из рода Бокенши.

Лосовский, без неожиданностей, охотно согласился с канди­датурой, предложенной Абаем. Асылбек тотчас был утверж­ден.

После этого дела Абай заговорил с Лосовским о деле База- ралы. Абай при этом не скрыл, что он не только делает заявле­ние от родичей арестованного, но лично в том заинтересован. Однако Лосовский довольно сухо прервал его, ответив:

– Я знаю. Я ждал от вас этого вопроса о деле Кауменова... Еще в городе ко мне от вашего имени приходил Андреев и спрашивал о возможности ходатайства. Но, к сожалению, я уже никак не мог вмешаться: дело ушло из нашего управления. Оно было приобщено к делу беглого разбойника Оралбая. И поскольку молодчик орудовал на территориях двух смежных уездов, его дело стали разбирать в канцелярии степного генерал-губернатора, в Омске. Решение по Кауменову состоя­лось уже давно, исполнение приговора задерживалось из-за того, что преступник считался в бегах. И совсем недавно, когда вы поехали сюда, Кауменова как раз отправляли по этапу в Омск. Его судьба решена, Ибрагим Кунанбаевич, – пятнадцать лет каторги и потом ссылка... Вот, к сожалению, все, что я имею вам сообщить.

Абая глубоко потрясла такая новость о деле Базаралы. Он даже забыл попрощаться с Лосовским и покинул его приемную- юрту, словно находясь в дурном сне.

При мысли о том, что это Исхак, Такежан и другие родичи со­ставили ложный приговор, а затем выдали властям Базаралы, в душе Абая поднималась темная ненависть к той косной силе зла и беспредельной жестокости семейного духа, что унаследо­вали сыновья от отца... Выйдя из юрты, Абай не знал даже, куда

ему теперь идти, с кем перемолвиться словом в эту горькую минуту. В глазах стоял Базаралы, большой, могучий, красивый, светлый – истинный батыр с нежной душой поэта, певца... И кандалы на его руках, и он во власти жестоких охранников, не понимающих его языка, не знающих, что это за человек... Из глаз Абая текли слезы. Опустив голову, он спешил скорее уйти из этой гомонящей вокруг толпы. Не только душа, но и все тело его болело, словно избитое.

Приближающийся конский топот вывел его из тяжкого оце­пенения, его догнали за аулом Жиренше и Кунту. Их послали на поиски Абая выборщики главного бия, желавшие знать, чем кончились переговоры с оязом. Абай с усилием взял себя в руки.

– Асылбек утвержден. Да пусть будет это к счастью, – тихим голосом произнес Абай. – Передайте ему и всем остальным.

– Иншалла, да будет светел твой путь! Люди благодарны тебе за твою справедливость! – воскликнул Жиренше. – Ты оказался выше, чем «сын отца своего», ты показал себя «сыном своего народа»! Большая слава о тебе пойдет по всей степи! Ты сам не стал главным бием, но ты выбрал и поставил его – на сборе четырех родов, и этого люди не забудут. А иргизбаи пусть обижаются – им не понять, что если бы не ты, им не подняться так высоко, как поднялись сейчас. Кунту радуется за Асылбека, а твой друг Жиренше радуется за тебя, карагым!

Его искренняя детская радость тронула Абая. Он невольно улыбнулся. Но боль сердца не отпускала. Кунту стегнул плетью коня и умчался. Жиренше на коне и пеший Абай медленно на­правились обратно к аулам.

– Уа, Жиренше, что мне до всего этого... Зачем гонится человек за бредовыми миражами: то богатство ему нужно, то власть... Иду от ояза, как подстреленный... Мой Базаралы! Где сейчас мой Базаралы? Ояз сообщил мне... А я надеялся через него помочь Базаралы... Теперь уже поздно. Его отправили по этапу в Омск... оттуда на каторгу! На пятнадцать лет... Все пропало, Жиренше! Надежда моя умерла.

Жиренше, изменившись в лице, остановил коня. Так и стояли они, друг против друга – всадник на коне и понурый человек, державший шапку в руке, заложенной за спину. Оба плакали. Потом Жиренше молча кивнул Абаю и уехал.

Вдруг громкий радостный возглас вывел его из мрачного раздумья.

– Ей! Е! Это же Абай! Айналайын, Абай, где ты ходишь? – прозвучал знакомый голос со стороны от дороги, по которой шел Абай.

Кричавший человек был жатак Даркембай, с ним рядом – старый Дандибай. Оба оказались пешими, подошли к Абаю и долго, радостно приветствовали его. Старики давно искали своего друга и благодетеля в этом огромном юрточном горо­дище. Абай повел их с собой.

Даркембай был в новом чапане, ладно сидевшем на его широкоплечей фигуре, в новом мерлушковом тымаке. Выгля­дел он внушительно. Дандибай же был в поношеном бешмете из домотканой ткани верблюжьей шерсти и старой потертой шапчонке. Согбенный, худой, с редкой седой бороденкой, при­крывавшей спереди морщинистую, в складках, шею, он едва поспевал за своими спутниками. У него болела поясница, и он шел, согнувшись, заложив руки за спину, ухватившись ими за длинную рукоятку камчи. Рядом с принарядившимся крупным Даркембаем он смотрелся его старым конюхом.

Абай привел жатаков к кружку иргизбаев, устроившихся на земле за юртами. В середине круга восседал Майбасар, вокруг него расположились Такежан, Исхак, Шубар, Акберды и другие аткаминеры. Они только что говорили об Абае, дружно ругали его: и за проведение в «большие бии» бокенши, а не иргизбая, и за резкие выступления против Иргизбая на сходе. Больше всех бушевал и злился Майбасар.

По всему раскладу, получавшемуся нынче на съезде, Май- басар рассчитывал на место главного бия. «Молодежь наша прошла в волостные акимы, кунанбаевские дети правят в То-

быкты, кому, как не мне, брату самого Кунанбая, становиться ага-бием?» – убежденно полагал он. Ему уже мерещились будущие доходы, мзда за умный подход в крупных разборках и тяжбах, чего в этом году накопилось изрядно! «Бисмилла – получу целые табуны и отары!» – подумывал он, прищурив глаза.

И вдруг - Такежан с Исхаком собрали всех родичей и объ­явили: «Счастье само валило в наши руки, а он отпихнул его и отогнал в чужое племя! Все из-за него!». И рассказали, как Абай оклеветал родственников, своих братьев, всех их унизил и огорчил, выдвинув на должность Асылбека.

– Как он смеет отбрасывать счастье, которое само шло ко всему роду в руки! – вскричал Майбасар, безумно вытаращив глаза. – Хочет уважить Асылбека – пусть одарит его своими стадами! Бесноватый какой-то! Дервиш! Отверг должность, которую мы выхватили из рук трех родов! Они уступили в знак уважения нам, роду славного хаджи! Абай же честь нашего рода унизил!

Остальные иргизбаи дружно осудили Абая, разделяя воз­мущение Майбасара.

- С чего это распинался о защите бедных и убогих, о вдо­вах и сиротах, о помощи слабым и несчастным? – со злобной ухмылкой говорил Такежан. – Так говорят не на собраниях, а на похоронах, сбирая с гостей подаяние для неимущих, ради Аллаха. А кого мы тут хороним, на Балкыбекском сходе? Верно Майеке говорит: дервиш он настоящий!

Шубар, молодой аким Чингизской волости, хорошо знал цену Абаю, понимал, насколько он значительнее всех своих братьев, и воздавал должное близости его к русским властям. Но за спиной Абая говорил всякие колкости в его адрес и лю­бил подсмеиваться над ним, особенно в присутствии старших – Майбасара и Такежана. И сейчас он сказал, насмешливо фыркнув и, по своей привычке, поводив из стороны в сторону длинным тонким носом:

– Такежан-ага! Не дервиш он, а сущий проповедник-мулла или же святой имам! Святости набрался где-то, – ну и почему не прочитать нам проповедь про наши мусульманские добро­детели? Спасибо большое нашему ага – показал нам путь спасения, лишний раз прочитал длинную проповедь здесь, на Балкыбекском съезде.

И Шубар язвительно засмеялся, рассмеялись и другие: оценили едкость насмешки, ибо знали, что сам Абай с юно­сти своей не переносит ханжеских проповедей продажных и корыстных мулл. В это время седоки на кругу заметили при­ближение к ним Абая и двух стариков, следовавших за ним. Тотчас же все пересуды об Абае прекратились, наступило полное молчание, при котором все ждали приближения Абая. И только Такежан не захотел молчать, зло топнул ногой, стоя в центре круга, и сказал, заметив, что он ведет за собой двух стариков-жатаков:

– Воистину, о Кудай всемилостивый, ты лишил его ума – с этой весны эфенди Абай стал блаженным дервишем! В пору ему накрутить на голову чалму и совершать обряд зикр!

Майбасар и Шубар прыснули, не удержавшись, старый туч­ный Майбасар весь раскраснелся от сдерживаемого смеха.

В это время и подошли Абай со спутниками. Старики провоз­гласили для всех салем и пожелали людям Иргизбая удачного завершения дел. Старикам сдержанно ответили. Все присут­ствующие знали, что эти жатаки надоели своими жалобами на волостных, на богатые аулы за потраву своих посевов. И еще не услышав от них ничего, кроме слов приветствия, все насто­рожились, предполагая, что недаром привел их сюда Абай.

Он не стал ни с кем здороваться, хотя среди сидящих в кругу были и старше его. Во рту у него дымилась папироса. Руки были заложены за спину. С холодным бешенством по­смотрел на старших иргизбаев, переводя взгляд с одного на другого, затем внимательно оглядел и лица молодых. Во все это время над собранием висела тишина. Наконец Абай взял

в руку папиросу, вынув ее изо рта, и резким приказным тоном бросил, словно совершая начальническую перекличку:

– Такежан, Шубар, Исхак! Волостные! Отойдем в сторону! У меня к вам есть разговор.

После чего, махнув рукой, в которой была зажата папироса, указал жатакам, куда им следует идти, и сам зашагал вслед за ними, не оглядываясь.

Шубар первым проворно вскочил на ноги и, худощавый, вы­сокий, пошел догонять их быстрыми шагами. С трудом, кряхтя и наливаясь в лице кровью, поднялся с земли только что усев­шийся было Такежан. Такой же тучный, как и он, встал на ноги Исхак. Все трое послушно направились вслед за Абаем.

Когда снова устроились на земле, Абай немедля приступил к разговору:

– Эти старые люди, Даркембай и Дандибай, приехали на съезд судиться с обидчиками. Пришли с жалобами от сорока очагов аула жатаков. Возвращаясь из города, я заезжал к ним, и там услышал обо всем. Это я им посоветовал приехать сюда. На суде съезда я собираюсь выступить в их защиту. Однако известно вам, трем волостным начальникам, что решение их дел связано с вами. Со всеми троими. К кому бы они ни обрати­лись за разбирательством, обвинение упрется в вас, вы будете названы «виновниками бед» этих людей. – Высказав это, Абай испытующе посмотрел на своих братьев-волостных.

Такежан сидел и слушал его, кипя изнутри злостью и не­годованием.

– Е! Говоришь – «виновники бед этих людей». А что – Такежан или Исхак устроили набег, убили кого-нибудь? Зачем ты привел этих двух старых пройдох и морочишь мне голову? Пугать ими хочешь добрых людей? Этими чучелами испугать можно кого хочешь! – раскричался Такежан, уже не владея собой и ни с чем не считаясь, тряся над головой снятым тымаком.

У Абая вся кровь схлынула с лица. Брат ему всегда был не по душе, но сейчас он Такежана ненавидел. Резко прикрикнул на него:

– Эй, Такежан! Широко шагаешь, под ноги не смотришь! Поостерегись, не упади! Они тебе кажутся чудищами безоб­разными? Однако ты не лучше них выглядишь, а хуже. Они душой чисты, не породнены со злом, как ты. А ты не породнен навечно с должностью волостного!

- По-твоему, это я довел до нищенства этих богом прокля­тых пройдох?

– Ты! А кто же?

– Ту-у! Зачем меня винишь, а?

– Затем, что ты и деды наши, и отцы: Оскенбай, Кунанбай, Мырзатай и другие – все использовали их для себя, высосали из них все соки, а потом, когда те обессилели и упали под две­рью их очагов, – погнали прочь, как старых, ненужных рабов. А ведь это наши сородичи! – крикнул гневно Абай.

Не уходя ни на шаг в сторону, не отступая, он напирал на братьев-волостных:

– Надо здесь же, на сходе, вернуть им все, что заработали они своим потом и кровью - и на что посягнули вы в своей от­вратительной злобе! Все верните, все выложите, до последнего тенге! Начинайте возвращать немедленно – иначе не избежать вам, трем братьям-волостным, позора перед многими великими родами и племенами! Безо всяких оговорок выполняйте мое требование, и покончим с этим! Иначе я встану с этого места – пойду и сам займусь им, не медля!

Такежану сразу стало неуютно. Слова Абая означали одно: он в любую минуту готов пойти к оязу и там изложить дело так, как ему вздумается. Исхак также хранил молчание, тайком ко­сясь в сторону Абая. Исхак ни на минуту не забывал о тех семи лошадях, которых угнал из нищего аула и переправил в дальний аул Акымбета. Братья-волостные предпочли, чтобы ответ Абаю давал наиболее ловкий среди них и бойкий на язык Шубар: они молча, выразительно посмотрели на него. И тот стал говорить, повернувшись не к Абаю, но к старикам-жатакам:

– Вот вы, почтенные родичи, можете что-то сказать сами, своими благословенными устами? Что вы решили оспаривать, с какими пришли жалобами? Раз уж начался разговор, его надо продолжить, говорите, аксакалы!

И тут, словно по цепочке, побежали слова у Даркембая:

– Мы не такие люди, чтобы искать ссоры и раздоры, да и сил у нас нет таких, чтобы в раздорах выгоду себе добывать в криках и спорах, карагым! Нам бы свое вернуть, то, что было не возмещено в ущерб сорока очагов нашего аула! Первое мое слово касается растоптанного прошлой осенью, на пяти делянках, урожая хлебов лошадьми Майбасара и Такежана, да и твои, анайлайын, кони, Шубар, добрались до наших полей, аж из далекого аула Сугира. Все было съедено за четыре ночи, когда вблизи нашего аула расположились ваши – на стойбищах Акеспе, Саржырык, Такыртума, Кашама. А нынешней весной опять лошади ваших аулов пришли, поели и вытоптали до пыли зеленые всходы на тех же пяти делянках. А второе мое слово, Исхак, карагым, касается тебя: на земле твоей волости находится аул матерого барымтача Акымбета. Он угнал семь лошадей, считай, весь табунок нашего бедного аула. Ездили мы туда, вот, два старика, сидящие перед тобою, все нашли, все разузнали – видели кровь зарезанной животины и выпо­трошенную тушу, уличили воров. Но тут они письмо тиснули, отмахнулись, отперлись, а ты, Исхак, шырагым, или поверил им, или пожалел – не взыскал для нас с воровского аула Акымбета! Опять мы остались ни с чем! И если бы не Абай, не знали бы, куда и как нам пожаловаться! И молчать мы больше не будем, на сходе этом попросим вступиться за нас!

По мере долгого повествования Даркембая разгневанный Такежан несколько раз опускал и поднимал на старика свой взгляд, полный тяжелой и лютой ненависти. Но каждый раз, оглядываясь на Абая, топил в кипящей душе своей готовую вырваться наружу звериную злобу.

Ловкий Шубар нашелся, как поступить в эту нелегкую для кунанбаевских детей минуту. Он доверительно наклонился к

Даркембаю и Дандибаю, ткнул их кулаком по коленям и молвил, словно самой своей близкой и любезной родне:

– Оу, вы же мои хорошие добрые два аксакала! К вам сегодня не подступись – вон в какой силе вы оказались! Но вы же казахи из моей волости! Разве не должен я оказывать вам всяческую поддержку? Скажу вам как на духу: нет во всей волости та­кого еще человека, который так дерзко мог бы разговаривать с сыновьями самого хаджи Кунанбая, как разговариваете вы двое, отважные старики! - Так сказал Шубар и сам рассмеял­ся. – Оно и понятно, – продолжал он, – с одной стороны сидит у вас быстрый на слово сам Абай-ага, с другой стороны – его друг, уездный ояз, а с третьей стороны – новоизбранный ага- бий. Вон, какие вы сильные, попробуй только слово против вас сказать, выступив на суде, сразу же выскочишь оттуда, как ошпаренный, пинком под задницу выброшенный! Вы самые везучие у нас, старики! Что мне сказать? Давайте спорить не будем, а будем договариваться! О вашем приговоре я слышал и в прошлом году. Будем решать! Надо ведь и про Кудая не­бесного не забывать, он все видит!

Шубар быстро взглянул на Такежана, на Исхака.

– Что же, родичи, не будем обижать их, да и другим не дадим их обидеть! – бодро проговорил он. – И на этом завершим наш разговор. Пусть Абай-ага скажет свое окончательное слово!

Абай внимательнее пригляделся к Шубару: родственник по­казал себя весьма ловким и красноречивым. Он оказался куда умнее и Исхака, и Такежана. У него есть будущее... Но какое?

Старый бедняк Дандибай вовсе не вмешивался в разговор, но он понял, что благодаря ловкости Шубара смогли усмирить Такежана, остановить яростный напор Абая - сохранить до­стоинство всех детей Кунанбая. Одобрительно кивая головой в старой потертой шапчонке, Дандибай пробормотал еле слышно:

– Е-е... Как говорится, слово найдет свою дорожку, скот – своего хозяина. У слепого одно желание – когда-нибудь видеть

своими глазами, а ты дал нам увидеть справедливость. Хотя ты еще молод, айналайын, желаю тебе стать ага-волостным, старшим над всеми волостными!..

После того как два младших брата, Исхак и Шубар, дали свое согласие все заплатить без суда, Такежан тоже не стал отнекиваться. С угрюмым молчанием стал ждать окончатель­ного слова Абая. Тот высказался кратко, но решительно и веско. Его решение было таким: за потраву прошлогоднего и нынешнего урожая с пяти «земель» должны заплатить по две головы лошадей за поле, в общем выходило, значит, двадцать голов. За семь украденных коней, учитывая приплод, следова­ло получить десять «ток» – что в понятии местных кочевников означало десять полноценных коней-пятилеток, или столько же кобылиц с жеребенком, или десяток коров с телятами.

Радость двух стариков-жатаков была такова, что они си­дели, словно лишившись дара речи. Казалось, что каждый из них молился про себя. И нескоро они забормотали: «О, Кудай, какая удача! Бисмилла! Пусть исполнится, сказанное тобой!» Они будто молились Абаю.

Его решение не могло понравиться братьям, но им пришлось молча проглотить свое недовольство. Можно было оспаривать, торговаться, урезать, доказывать обратное, но братья знали непреклонность Абая, поэтому согласились с ним молча и безоговорочно. Но он не закончил на этом.

- Надо постараться, чтобы скот попал в руки этих двух бед­ных стариков, – жестко глядя на братьев, продолжил Абай. – Может быть, кому-нибудь из вас покажется – «время пройдет, потом увидим». На это не надейтесь: в течение трех дней все тридцать голов должны быть переданы старикам. Сейчас же при мне посылайте своих атшабаров, пусть соберут, отсчитают и пригонят полноценный скот в токах – взрослый с молодняком вместе. Через три дня, когда будете передавать скот, я буду на месте. Своими глазами увижу – тогда и скажу: «Решение исполнено, дело закончено».

Через три дня полностью были собраны и переданы жатакам все тридцать голов взрослого скота и молодняка. Оба старика, не в силах поверить своим глазам, непрестанно цокали язы­ками и, потрясенные, молча рассматривали свое богатство. Затем подъехали к Абаю и, стоя перед ним, долго со слезами на глазах смотрели на него.

- Айналайын, Абай, как обрадуются жатаки! - наконец смог­ли они заговорить. – Разве в руках у них когда-нибудь бывало такое богатство? Так это даже не калым... Это целый кун за убитого человека! – лепетали старики. – Светлого счастья тебе, Абай! – благодарили старики.

Но когда отсчитали и передали в их руки скот, всплыло одно темное беспокойство. Заговорил об этом старик Дандибай, по­хлопывая своими маленькими, как у совенка, глазами:

– Так ведь теперь, Абайжан, когда нам отдали скот... его могут ведь и назад отобрать? Конечно, это счастье, когда у нас скота стало не на один калым для одной невесты, а на пять невест, но ведь когда мы погоним его домой, в степи на нас могут напасть, дать по голове соилом, сбросить на землю, оставить лежать в двух местах, недалеко друг от друга, а весь скот угнать. Лихие воры есть у тобыктинцев, найманов, кереев! Кто этого не знает?

Даркембай обругал товарища трусом и заворчал на него:

– Кто может поджидать нас в пути? Ведь кругом люди! Будут какие-нибудь путники, пристроимся к ним!

Но Абай во все эти последние дни уже думал, тревожился о том же, что и Дандибай.

– Нет, Даркембай, Данеке не пустое говорит. Путь у вас далек. Широка местность между горами и вашим урочищем на Ералы. Могут обидеть лихие люди. Вот что, в таком случае надо, чтобы с вами был какой-нибудь молодой джигит, – сказал Абай и тотчас призвал Баймагамбета.

– Поезжай вместе с ними в наш аул при Байкошкаре. Гони с ними скот. Затем подберешь себе крепкого коня и поможешь им

целым-невредимым доставить скот в Ералы. Айгерим передай от меня салем и скажи ей, чтобы она хорошо встретила этих гостей. Там в сундуке у меня спрятан шестизарядный револь­вер, пусть дадут его тебе в дорогу. Ну, аксакалы! Бисмилла! Передавайте от меня привет своим людям. Кош! Кош!

Так проводил Абай своих друзей-жатаков.

А в это время на другом краю выборного становья в отда­ленной крайней юрте под самой горою происходила другая сходка – воровская, и там верховодил Такежан. Он был на встрече с двумя матерыми ворами-барымтачами, Серикбаем и Турсыном. Обоих воров Такежан издавна держал при себе, но на длинном поводке. Теперь, уединившись с ними, он давал им свои указания, но прежде чем приступить к ним, крепко вы­материл по всем канонам:

- Вы, собаки, туды вашего отца и вашу тещу... Я должен ото­мстить этим жатакам! Если вы не сделаете этого вместо меня, то я желаю вам, когда вы будете убегать от погони, напороться задницей на острый кол!

И он навел их на выехавших из юрточного городка двух жатаков со стадом штрафного скота.

– Угоните!

Оба барымтача были мужики молодые, крепкие, коренастые, как два коротко отпиленных чурбака. Турсун был попроще, тупее, в нем сразу же взыграла дурь, и он заматерился еще азартнее, чем Такежан:

- Уай! О чем болтать? Да мы их туда, да мы их сюда! Жата- ков этих! Да мы их живо в бараний рог... туды твоего отца. Дай только волю моим рукам!..

Но Серикбай был трезвее, к тому же он уже имел дело с эти­ми жатаками, угнав и забив семь их лошадей, и теперь опасался ненароком попасть им на глаза. И он предложил не торопиться. Расчетливый, хитрый, он сумел убедить Такежана в том, что сейчас немедленно не стоит угонять у них штрафной скот: он во внимании всех на большом сходе. Зимой, во время бурана, все

и будет сделано – этот скот исчезнет у жатаков, будто унесет его вьюгой! Такежан одобрил этот воровской план.

Теперь, когда дело жатаков решилось с успехом, Абаю боль­ше делать было нечего на съезде, и он мог бы уехать. Но он решил остаться, чтобы посмотреть несколько судебных тяжб, которые рассмотрит новый главный бий Асылбек. И в эти же дни начался разбор одного из самых сложных и запутанных дел, названного в суде «тяжбой девицы Салихи». Эта тяжба велась между племенами Керей и Сыбан с прошлого года и несколько раз уже заходила в тупик, лишь обрастая комом взаимных обид. Салиха, невеста из рода Керей, племени Кожа- гельды, была засватана в род Сыбан. В прошлом году жених ее умер. Калым за нее был полностью выплачен, юрта невесты и свадебный караван давно приготовлены, и аул жениха решил взять девушку третьей женой старшего брата жениха, которому было уже за шестьдесят лет. Но гордая своенравная Салиха замуж за старика не захотела и написала письмо всем своим взрослым сородичам из племени Кожагельды и Шакантай: «Сородичи, не дайте унизить вашу баловницу. Вначале я была верна вашему выбору. Но сейчас – не лишайте меня счастья смолоду. Не позволяйте забрать Салиху одной из многих жен в дом аменгера, который старше моего отца!»

Мольба девушки облетела все аулы рода. Все молодые джигиты, юная молодежь Керея кинулась на защиту Салихи: «Нельзя допускать унижения нашей девушки, делать ее непо­правимо несчастной!» Старый акын сложил печальную песню «Жалоба девушки Салихи своим родичам», эту песню стали распевать все: чабан в степи, гоня свою отару, табунщик, па­сущий в горах коней, молодежь на своих ночных гуляньях и вечеринках. Юноша одного из племен Керея полюбил девушку Салиху, и она полюбила его. Общее сочувствие к ней повлияло и на аксакалов – старейшины Кожагельды решили, что надо калым вернуть, а девушку освободить от брачного договора.

Но по-другому отнеслись ко всему этому в Сыбан. Там нача­лись толки: «Кереи решили силу свою показать, унижают наше достоинство, смеются над законами предков! Это оскорбление и обида для всего Сыбана! Нашу честь хотят втоптать в зем­лю!» Начались переговоры, которые ни к чему не приводили. И тогда вспыхнула, рутинная в веках, межродовая вражда кочевников.

С весны, как только сошли снега, роды Сыбан и Керей, словно взаимно наложив дань барымты, стали по очереди угонять друг у друга скот. Совершались вооруженные набеги, происходили сражения, в которых были ранены и покалечены с обеих сторон уже человек пятьдесят. И здесь, в Балкыбеке, на большом межплеменном съезде, отношение меж людьми Кожагельды и Шакантай, двух противоборствующих племен, было откровенно враждебным. Встреча двух акимов уездов, Каркаралинского и Семипалатинского, была вызвана необ­ходимостью сверху пригасить пламя разгоравшейся степной междоусобной войны, поводом для которой явилось «дело девицы Салихи». С обеих сторон акиматы двух уездов завали­вались приговорами и жалобами от старшин Керея и Сыбана. И как всегда – было огромное количество фальшивых жалоб и ложных присяг.