Страница - 9

Абылгазы был крепкий джигит-воин, небольшой, но кряжи­стый. С виду он казался угрюмым, никаких чувств не проявля­лось на его лице. Юный Оралбай взглянул на него раз, другой и вскоре замолчал, глубоко вздохнув. Он снова погрузился в пучину своего отчаяния, представляя в своем распаленном во­ображении то, чего уже никогда не будет. Ему грезилось, что, перебросив ее длинные тяжелые косы через свои плечи, он охватывает руками ее узкую талию и заглядывает в ее черные глаза, потом крепко, с бездыханной страстью, прижимает Керим- балу к своей груди... Вдруг он слышит низкий голос Абылгазы, едущего рядом:

– Ну, а с девушкой как? Что она говорит?

- Девушка? - растерявшись от неожиданности, переспро­сил юный Оралбай. – Она говорит: «Готова умереть вместе с тобой».

– В таком разе, пусть ее аруахи отступятся от нее. А вы не отступайте. Рискните, делайте то, чего вам хочется, и не отсту­пайте. Будьте решительней! – подвел он к этому свою короткую речь.

О своей мечте Оралбай впервые говорил с человеком, стар­ше себя. И хотя он получил в помощь всего лишь совет, но этот совет многого стоил. Он теперь знал, что должен делать, и это его собственное решение больше не казалось ему безумным. В одном Оралбай еще очень сомневался, и с этим он снова об­ратился к Абылгазы:

– Агатай, что скажет мой старший брат? Как он поступит, если я рискну?

Абылгазы и на секунду не задержался с ответом. Сразу же уверенно сказал:

– Базаралы не тот человек, кто может сказать «не рискуй», если речь пойдет о красавице. Он сам рисковал за свою Балбалу, и только вчера еще получил немало хороших тумаков за свой риск. Что он тебе может сказать? А вот помочь тебе, в случае чего, не побоится. Да за тебя горой встанет не только Базаралы, но и весь Жигитек! Так что давай, делай свое дело, джигит!

Услышав столь неожиданный совет, Оралбай сразу приобо­дрился, и даже конь под ним, почувствовав это, весело запере- бирал ногами, словно пританцовывая. Дозорные поднялись на пригорок и увидели двух косарей, которые при луне косили траву на склоне Каршыгалинского увала. Дорога уходила далее к неви­димому аулу. Джигиты остановили коней и стали всматриваться в лунную полумглу. Вдруг со стороны Каршыгалы донесся еле слышный, комариный голосок поющей женщины.

Оралбай встрепенулся, вытянулся на стременах и, отчаянны­ми глазами взглянув на Абылгазы, чуть ли не вскрикнул:

– Агатай! Это же она меня зовет, Керимбала! Их аул стоит в Каршыгалы, аул Сугира! Ойбай, это ее голос, я узнал его!

– Кажись, да. Поют с той стороны. Аул Сугира там. О, Алла, ради тебя, бедняжка, Создатель сотворил чудо! Твое желание исполнилось. – И Абылгазы захохотал.

Абылгазы – джигит, воин, ему весело от всего, что таит в себе опасность и обещает хорошую потасовку. И ему было в удовольствие и забаву настраивать юнца на дерзкое, риско-

ванное дело. Но случись у Оралбая свара, погоня или стычка с врагами на узкой дорожке, Абылгазы его не оставит в беде. Взмахнуть над головой увесистым березовым соилом для него было проще всего.

К такому матерому джигиту только и мог обратиться юнец, полный любви и беспомощности, но готовый пойти на все, чтобы добиться своего. Весь в лихорадке нетерпения, Оралбай при­ступил к Абылгазы:

– Аба-ага, раз даешь такой совет, то поехали вместе со мной! Поможешь мне! Ты ведь сам слышишь: она зовет меня! На сча­стье или на горе, но моя любимая зовет меня! И мне лучше не жить на свете, чем не ответить ей!

– Ладно, – коротко ответил Абылгазы. – Едем!

– Едем!

Пустив коней вскачь, двое понеслись вниз с крутизны Кар- шыгалинского перевала. Минутою раньше Оралбай не мог собраться с мыслями, подавленный горем, а сейчас – вихрем несся прямо к цели, которая была для него так ясна! Снова его буланый со светлой гривою как будто понял его, и бег его был стремительным и неудержимым!

Вещее сердце влюбленного джигита уверенно говорило ему, что в ночи поет Керимбала, хотя ничем нельзя было это подтвердить, ибо голос поющей доносился издалека и звучал еле слышно. Но на всем бешеном скаку юноша твердил про себя единственное слово: «Она! Она!» – и ему казалось, что он даже видит, как любимая изгибает шею, поднимая голову, как матово белеет ее круглый подбородок под лунным светом, как шевелятся сочные губы поющей девушки.

Волшебная сила этой ночи, зов песни и голос любимой ли­шили джигита ясного разума, и он, увидев впереди некое беле­сое колыхание, встающее на пути, как стена, посчитал, что он каким-то чудом влетел верхом прямо в сон. Но это был ночной пар, поднимавшийся над влажными долинами, скрывая за со­бою все разбросанные по их краям уснувшие войлочные аулы. И вскоре джигиты въехали в густой туман, почти потеряли друг

друга из вида. Однако они все яснее слышали женскую песню, и она вела их в ночи. К тому же стали раздаваться перекликаю­щиеся голоса пастухов-сторожей, да взлаивали то тут, то там взбудораженные собаки.

А песня все ближе и ближе – и голос поющий все более узнаваем для влюбленного Оралбая. Туман внезапно снизился и расступился, джигиты оказались посреди какого-то аула. По­верх белесой пелены наземного пара выступали округлые купола спящих юрт, освещенные лунным светом, тундуки на всех были закрыты. Кони сами остановились, всадники стали оглядываться и вскоре поняли, что они не в ауле Сугира. Большой аул всегда находился в самой середине кочевого стана, а здесь останови­лось всего около десятка аулов, и это был один из них. Но пою­щий голос был голосом Керимбалы! Как же так случилось, что же это за ночь удивительных чудес, когда, даже заблудившись в ночном тумане, вышли к тому месту, где пела Керимбала! Мог ли он не узнать этого голоса, этих звучных соловьиных трелей в пении Керимбалы?! Но этот голос звучал не среди подворий аула Сугира, а доносился из соседнего близрасположенного аула. Оралбай вовсе не расстроился этому обстоятельству, но был даже взволнованно обрадован: «Какая добрая примета! То, что сердце мое в ночном пении угадало голос Керимбалы, и что кони привели именно сюда, к ней, – ах, во всем этом есть добрая примета!» – Так радовался в ночи юный Оралбай, подъезжая к тому месту в долине, где звучала песня.

Топот коней двух всадников, появившихся в ауле в столь неурочное время, встревожил сторожевых псов, со всех сторон поднялся несусветный собачий лай и ор, заглушая пение. Но Оралбай уловил мелодию песни «Жиырма-бес» и вскоре убе­дился, что пела и на самом деле Керимбала.

Оказалось, что девушки из соседнего аула позвали ее на ночные игрища с качелями, куда она пришла, сопровождаемая своей женге по имени Капа, женой ее брата Акимхожи. Молодежь усадила Керимбалу на качели и просила ее спеть. Все знали,

что невеста-вдова проводит в отчем доме последние дни и скоро ее отвезут к жениху-аменгеру, старшему брату умершего молодого жениха, и хотели напоследок наслушаться ее чудес­ного голоса.

Оралбай раньше своего спутника подъехал к качелям. Моло­дой стройный джигит-красавец на буланом коне, с белым соилом в руках словно выехал к ним прямо из рассеянного по ночным туманам лунного сияния. Оралбай спрыгнул с коня, который на месте заперебирал ногами, будто пританцовывая. Керимбала прервала пение. В кручине своей девушка вся ушла в пение – и вдруг, словно из этой песни, что пела она, возник джигит ночи, ее возлюбленный!

Когда Оралбай быстрыми, легкими шагами подходил к каче­лям, Керимбала соскочила с них и бросилась к нему навстречу. Уже никого не опасаясь, она взяла его за руку, крепко сжала ему пальцы, затем повела к качелям.

Молодежь радостными возгласами встретила хорошего пев­ца, неожиданно посетившего их ночные игрища. Оралбая тотчас посадили на качели напротив Керимбалы и попросили их спеть вдвоем. Он не заставил себя ждать.

Я весь горю, увидев ясный лик…

Так начал Оралбай, а Керимбала ладно и умело присоедини­ла к его пению свой сильный, красивый голос. Истосковавшиеся друг по другу молодые люди наконец-то встретились, и на их лицах трепетал бледный, холодный лунный свет. Они пели на­столько слаженно и хорошо, что казалось – сам дух их учителя Биржана присутствует рядом с ними, благословляя их: «Будьте счастливы, любите друг друга! Не бойтесь ничего, боритесь за любовь и побеждайте!»

Одну песню за другой – они спели довольно много песен. Всю тоску разлуки, недавнюю тревогу, безумную радость встречи выражали они теперь своим пением. Они пели то по очереди, слушая друг друга, то сливали свои голоса в дуэте, словно не

желая расставаться даже во время пения. И песни постепенно привели их обоих к безумной решимости…

Долго смотрел на их бледные лица воин-джигит Абылгазы, долго слушал их пение, незаметно подойдя к месту игрищ и остановившись в сторонке. Пришел к мысли: «Этих двоих разлу­чить может только смерть!» Он подошел к взрослым женщинам, стоявшим отдельной кучкой, в сторонке от толпы молодежи, поздоровался и стал шутить со своей ровесницей Капа, женой Акимхожи, с которым он был в приятельстве, имел отдаленное родство. Разговор с Капа у него пошел самый непринужденный и легкий – он ей: женге, она ему: ага. Но, взглянув друг на друга, они без слов поняли, что должны что-то сделать для любимых своих юнцов, которые так беспомощно и неосторожно выста­вили на всеобщее обозрение свою любовь. Не сговариваясь, Капа и Абылгазы стали отвлекать внимание молодежи играми и веселыми разговорами, уводя от влюбленных, стараясь дать им возможность оказаться друг с другом наедине.

Обхватив тонкий стан Керимбалы руками, как ему виделось это в его воображении, Оралбай начал ей рассказывать, что услышал в ночи далекое пение и сразу узнал ее голос… Но она не дала ему говорить дальше.

– Душа моя бесценная! Свет мой ясный! – зашептала она, прижавшись пылающей щекой к лицу любимого. Слезы душили ее. – Вот и близится черный день, проклятый день, который навсегда разведет нас с тобой. Сам жестокий Кудай хочет раз­лучить нас! Но я не могу расстаться с тобой, любовь моя! О чем бы я ни подумала, все мысли мои сходятся на тебе! Я не хочу с тобой расставаться и готова на любые муки, чтобы только быть с тобой… Я знаю, я поняла, с чем ты пришел. Твои слова, сказанные в тот песенный вечер, показались мне страшными… Но теперь я на все согласна. Теперь – твоя воля. Делай, как знаешь, возлюбленный мой. Душу свою вручаю тебе. И пусть помогут нам священные аруахи.

Эти слова Керимбалы решили все. Оралбай как безумный осыпал ее заплаканное лицо поцелуями. Безрассудная страсть молодости толкнула их на непоправимый поступок.

На следующую ночь Оралбай с тремя своими сверстниками примчался в аул и украл девушку.

Во всем роду Олжай поднялся невообразимый шум. Будто небо раскололось, и низринулись на землю огненные молнии.

После смерти родовых вождей, Божея и Суюндика, между бокенши и жигитеками не было ни единой распри. Однако безумный, дерзкий поступок молодого жигитека разжег пламя возмущения во всем Бокенши.

Керимбала - дочь бая Сугира, владетеля тысячных стад мел­кого скота и многих табунов разномастных лошадей. Он выдавал дочь за сына такого же крепкого, как и он, степного владетеля, бая Камбара из рода Каракесек. Но вот его сын внезапно умер, и, уже не раз получавший от Камбара табуны с племенными жеребцами, Сугир готовил ответные дары в приданое дочери, собираясь «обеспечить невесту всем необходимым» и отдать ее за брата покойного.

После того как умер Суюндик, в Бокенши вся власть была в руках Сугира. Щедро одаривая из своих породистых табунов одного - «живой головой», другого - «мясом на согым», он при­обрел много сторонников и стал влиятельным баем в округе. Ну и держаться стал соответственно – чванливо и горделиво. В последнее время даже стала ходить про него шуточка: стоит ему увидеть всадника на доброй лошади, он сразу спрашивает: «А не из моих ли табунов конь под этим человеком?»

И вот теперь на защиту его чести встали такие крепкие пле­мена, как Байгобек, Жангобек, и связанные родственными узами с Бокенши младшие роды Борсак и Далекен.

Все бокенши и соседи-сородичи, взбудораженные яростью Сугира, и его сыновья Акимкожа, Балкожа, Нуркожа заявили, мол, «для начала нужно увести весь скот у жигитеков». Потом добавили, что «надо дотла разорить Каумена». Наконец бросили

вызов всему роду Жигитек: «Пусть в течение одной ночи и одного дня найдут, приведут связанными и поставят перед нами на коле­ни джигита и девушку. Иначе пусть назовут место для схватки». С этим посланием был отправлен гонец в аул Божея.

К этим дням уже не было в живых не только Божея, но и славных вождей родов Жигитек – мужественного Байдалы, благородного Тусипа. Теперь главенствовало в роду новое по­коление: сыновья Божея – Жабай и Адиль, их друг Бейсемби, прозванный «молодым шайтаном», и некто Абдильда, о котором говорили, что это кровопийца и хищник, мол, он «способен с голой бараньей черепушки настругать мяса на куырдак».

С утра по аулам жигитеков прошли слухи об угрозах Сугира, что бокенши собирают большой сход. В ауле Караши узнавали про все приуготовления и переговоры в аулах Бокенши, подсы­лая туда лазутчиков, потом разносили вести по своим аулам. Весь Жигитек насторожился. В этом роду людей было больше, чем в других родах, и он всегда отличался воинственностью, и они никого не боялись, тем более мирных и дружественных бо- кенши. Но в этот раз угрозы бокенши были настолько серьезны, что жигитеки поверили в возможность набега с их стороны и стали готовиться к отражению. Достали свои соилы, поставили под седла свежих лошадей, отправили на выстойку запасных коней.

Отослав к обидчикам-жигитекам грозное послание, бокенши послали гонцов одновременно и в аулы всех старших родичей. Узнав об этом, и жигитеки послали туда же своих гонцов, ибо в этих аулах находились и их смежные родичи – потомки Олжая.

В Тобыкты самые сильные роды Иргизбай, Котибак, Топай, Торгай. Два поссорившихся рода, Бокенши и Жигитек, об­ращались с просьбой о посредничестве и справедливом раз­бирательстве в первую очередь к иргизбаям и котибакам. По одному гонцу спорящие стороны направили в аулы Кунанбая и Кулыншака, которые в прошлом сильно враждовали между собой… У котибаков после смерти Байсала старейшиной стал

Жиренше, пользовавшийся всеобщим уважением. К нему и примчались гонцы от обеих враждующих сторон. Но ни Жирен- ше, ни аткаминеры Топай и Торгай не захотели решать суд и дело самостоятельно. Все сговорились собраться у иргизбаев и поехали в аул Кунанбая. Народ собрался в Большом ауле Улжан, на реке Барлыбай, где весной молодежь Тобыкты встречалась с акыном Биржаном.

Вместо отсутствующего Кунанбая оставался его брат Майба- сар, правой рукою которого был Такежан. По первым же слухам о начавшейся распре они оба поехали в аул Улжан, велев на­правлять туда всех, кто будет искать встречи с ними.

Виновники всей этой смуты, Оралбай и Керимбала, никак не могли найти себе надежного убежища. В аулах Каумена и Кара­ши они не могли укрыться, слишком близко от них находились становья бокенши, и друзья беглецов посоветовали им найти другое место.

Приютили их в ауле Кенгирбая, предка многих племен, – в самом старинном очаге Тобыкты, который почитался всем на­родом. Но когда стали наезжать туда разные посланцы от пре­следователей, выискивая беглецов, жители аула встревожились: «Как бы кто не шепнул, беды не оберешься… Не осквернили бы священную память предка избиением, похуже, чем в случае с Божеем». И беглецов выпроводили из аула.

Оралбая и Керимбалу отправили в аул «молодого шайтана», жигитека Бейсемби. Он недаром носил такое прозвище, это был один из самых дерзких и самовластных молодых старшин аула, к тому же отличался завидной стойкостью и силой духа. Однако и его смелости хватило только на то, чтобы угостить незваных гостей чаем. После чего он откровенно высказался: «Завтра мне предстоит разбираться по одному земельному делу с бокенши. Если я вас приму, то пользы для меня от этого не будет. Так что уезжайте отсюда». И снова беглецов выпроводили.

До самого вечера не найдя приюта и убежища у родичей, отчаявшийся и разгневанный Оралбай вскричал: «Пусть Базара-

лы приедет за мной! Если он считает, что у него есть братишка, пусть сегодня же покажется мне на глаза!» И эти слова были переданы Базаралы как послание его младшего брата.

Услышав эти слова, Базаралы немедленно сел на коня.

В самом начале этих событий, узнав о краже чужой невесты Оралбаем, Базаралы был встревожен, но никак не высказался по этому поводу. Никто не мог понять, сочувствует он брату или осуждает его. За его молчанием нельзя было угадать, какое участие он примет в дальнейшем развитии событий: будет ли защищать беглецов или отойдет в сторону. Одно лишь промол­вил он сквозь стиснутые зубы: «Надо все выдержать, если даже придется умереть». С тем же непонятным спокойствием и не­проницаемостью внимательно следил за соседями и родичами, прислушивался к их разговорам. Обо всем, что происходило и решалось у разгневанных бокенши, он хорошо знал через сво­их людей. Но знал также и о том, что среди своих, жигитеков, Оралбая многие осуждали, в особенности аксакалы и многие карасакалы. Их мнение было таким: «Зачем нам ссориться с Бокенши? И перед родичами зачем нам прятать глаза из-за двух непутевых озорников? Аул джигита должен выплатить отступное за нанесенную обиду и вернуть девушку!» Базаралы молча вы­слушивал и такие слова.

Но спокойные обсуждения среди жигитеков закончились, когда до них дошли слухи о том, что Бокенши с оружием в руках готовится напасть на их аулы и на их табуны. Воинственные жигитеки ощетинились. К такому их состоянию подвело и пове­дение многих молодых джигитов, во главе с Абылгазы, которые дерзкое умыкание чужой невесты приняли чуть ли не с востор­гом. Абылгазы во всеуслышание первым поздравил Керимбалу, что она не побоялась пойти за любимым, отбросила всеобщее осуждение – ради любви. «Да будут благословенны твои шаги, смелая девушка!» – приветствовал он красавицу.

Абылгазы не слезал с коня, объезжая всю округу, и через своих лазутчиков, а также через знакомых пастухов, доильщиков

кобыл, овечьих пастушек и пастушков собирал вести о том, что и где готовится против молодых влюбленных. Также послал в аул Сугира, в очаг Акимкожи и его жены Капа молодую женщи­ну, родом из Бокенши, с братом ее мужа-жигитека, подростком, который несколько раз за день незаметно уходил из юрты, вы­бирался из аула и за холмом сообщал лазутчикам Абылгазы все новости, потом снова возвращался назад в юрту Капа. Она помогала при тайном вывозе девушки, и муж ее Акимхожа, до­гадавшись об этом, избил жену, но она стойко перенесла побои и ни в чем не призналась.

Действуя подобным образом, Абылгазы добывал все важные новости о намерениях бокенши. Сам же он держался перед своими так, словно был вовсе не причастен к делу с умыканием невесты. И он появился на сходке рода по делу Оралбая как раз тогда, когда аксакалы и карасакалы сидели, обсуждая, на что решиться: выдавать Оралбая бокенши или встать на его защиту. Абылгазы был еще довольно молод, но он смело вошел в юрту, где происходил сход, присел на колени недалеко от входа, снял с головы тымак. Голова под тымаком оказалась повязанной бе­лым платком, словно джигит-воин уже приготовился к боевым схваткам.

Он доложил собранию, что бокенши в своих угрозах дошли до крайности, они готовятся в набег, хотят разорить аулы жигитеков и угнать их скот. И уже для них неважно – вернут девушку или нет. Они жаждут мести, войны и военной добычи… Пусть аксакалы знают об этом и подумают, что будет лучше для Жигитек. Мож­но, конечно, стать на колени перед Бокенши и просить пощады: «Делай со мной, что хочешь, или убей, или помилуй, забирай мой скот, бей меня, помыкай мною, как бабой, ибо я слаб, и у меня нет достойных джигитов, способных защитить род!» Или надо ответить этим бокенши как-то по-другому…

Абылгазы знал, чем можно задеть своих гордых и воинствен­ных родичей. Лицо его закаменело уже не в шуточном гневе, и он продолжил:

– Я не совершил никакого преступного дела против бокенши, почему я должен перед ними унижаться? Чего мне бояться их? Если двое молодых и безумных решились на отчаянное дело, почему Бокенши решил порвать с нами, наплевать на старую дружбу, оскорбить наших общих аруахов и убивать нас? Если они решились на это, то где же их собственная честь? Бокенши хотят унизить и опозорить наше племя, считая нас слабыми, а себя сильными, так чего же еще нам ждать от них?

После этих слов Абылгазы жигитеки вышли из состояния нерешительности. К твердому однозначному решению, правда, аксакалы не пришли, но утвердилось общее мнение: угрозам бокенши не поддаваться. От признания всем родом своей вины перед родом Бокенши - решительно воздержаться. Если бокен- ши пойдут на то, чтобы разбираться мирным путем, через суд, то Жигитек будет согласен. На колени же падать не собирается. Пока надо следить за шагами Бокенши и действовать в зависи­мости от их поведения.

Базаралы присутствовал на этом собрании, но опять-таки промолчал и уехал с него, никак не высказавшись.

Разузнав все и разобравшись во всем, он поехал разыскивать брата Оралбая и новую свою невестку Керимбалу, которые все еще метались по округе в поисках прибежища.

К позднему вечеру друзья беглецов привезли их в маленький глухой аул, состоявший всего из четырех обветшалых серых юрт. Молодой хозяин одного из этих бедных очагов не побоялся приютить Оралбая и Керимбалу.

– Моя жизнь не дороже вашей, – сказал он. – Располагайтесь у меня.

И он заколол одного из считаных козлят своего маленького стада.

Базаралы нашел беглецов в этом ауле. Он не стал много разговаривать с Оралбаем, даже не захотел его выслушать. И только сказал, когда сразу же решил уехать:

- Хотя вас все и считают беспутными озорниками, но без за­щиты вы не останетесь. Пусть родичи сейчас осуждают тебя, но

деваться им некуда. Простят. Не испугайтесь только сами, ни в чем не раскаивайтесь и не сдавайтесь. Что сделано, то сделано. Сам я никогда вас не выдам… Буду до конца на вашей стороне. А теперь я уеду, еще наведаюсь к вам…

Вернувшись в свой аул, Базаралы послал к Абаю гонца с посланием. Он обращался к другу за помощью: «Вмешайся, не отказывайся от них, будь их заступником. А если дело дойдет до суда, будь их судьей, скажи свое решающее слово!» Когда Абаю передавали это послание, рядом с ним были Ербол и Амир. Приглашая их к разговору, Абай молвил:

– Что мы ответим на это? – Абая особенно интересовало мнение Ербола. – Бокенши твои родичи, но и жигитеки тебе не чужие. Оралбай же и Керимбала твои сверстники и лучшие друзья… Что ты скажешь, Ербол?

Тот и сам пока не знал, на что решиться, и начал просто рас­суждать вслух.

– Труднее всего нам придется с родственниками, которые вызовутся быть посредниками. Будет немало таких, которые не согласятся с тобой, Абай, если ты станешь на сторону Оралбая. Одни не захотят влезать в чужую беду, будут всячески хитрить и вилять, как лисы. Другие постараются раздуть пожар. Ведь все это – хороший повод для междоусобицы. Надо сделать все по- хорошему, чтобы вражда не разгорелась. Вот мой совет.

Абай благодарно посмотрел на друга: тот не поддался чувству родового самолюбия. В его словах Абай услышал мнение умно­го, зрелого человека. И он подумал: «Ты честен и справедлив. Быть тебе со временем одним из самых уважаемых людей в Бокенши».

Вмешался в разговор Амир. Задумашись над словами Ербола, Абай не услышал начала его горячих, взволнованных слов.

- .. .Нам будет стыдно, если отвернемся от Оралбая и Керим- балы. А насчет рода Каракесек, чего особенно беспокоиться? В худшем случае вернуть калым и добавить еще к нему скота, в возмещение за обиду! Неужели мы пожалеем хоть что-нибудь

для Оралбая и Керимбалы? Надо помочь им выплатить за все! А сейчас – немедленно послать им коней под седло и для убоя. Вот что надо сделать!

– Ты правильно рассудил, – улыбнувшись на пылкую речь Амира, сказал Абай. – Сделать больше для них сегодня ты не сможешь. Но и на этом они сразу же почувствуют твою добрую поддержку! Лишь только постарайся все это сделать потихонь­ку, от своего лишь имени и особенно не предавай огласке свои действия.

Поговорив с друзьями, Абай отправился в дом Улжан, где со­брались люди от всех родов-посредников. Майбасар и Жакип, представлявшие Иргизбай, сидели на почетном месте, рядом с ними сидел Такежан. Излишне выпитый кумыс бросился ему в голову, сидел он весь красный, возбужденный, невпопад по­хохатывал и говорил лишнее. От рода Топай присутствовал Базаралы, говорил мало. Также молчаливо и сдержанно вел себя Жиренше, старшина рода Котибак. Зато представитель рода Торгай заливался, трещал беспрерывно, словно и на са­мом деле воробей. Даданбай был возбужден и многословен не менее Такежана и Майбасара.

Абай сел и молча стал прислушиваться к разговору, стараясь разобраться в мнениях собравшихся. Оказалось, что четыре рода разошлись на две группы. Выслушав всех, Абай обратился к Майбасару и Жакипу, сидевшим бок о бок на торе.

– Сородичи, а с чем же роды-миротворцы отправили своих людей к противостоящим в распре?

– Еще никого не отправляли, – был ответ Жакипа.

Это задело Майбасара, и он высказался резче и откровен­нее:

– С чего это мы должны отправлять к ним своих людей? Было бы другое дело, если эти жигитеки и бокенши и впрямь попро­сили бы примирить их! Но они мириться не хотят, а хотят, чтобы мы «признали правоту» – каждая сторона хочет, чтобы признали ее правоту! Так на чью же сторону нам стать?

– И что же? Посредники хотят остаться в стороне и обойтись молчанием? – спрашивал далее Абай.

- Зачем же в стороне? Нет, мы в стороне не должны оста­ваться, – был ответ.

– Тогда как быть? Ждать, когда вражда разгорится?

Казалось, Абай не вопросы задавал, а допрашивал. Все примолкли, стали прислушиваться. Майбасар самоуверенно возражал Абаю:

– Все равно пожар может вспыхнуть. Примирять бесполезно, этим только еще сильнее раздуешь огонь. Вот как я думаю.

– И что же? Будем сидеть и ждать, когда пожар вспыхнет?

– Как говорится, «гнев приходит в начале, разум приходит в конце». Пусть Бокенши сейчас пошумит, погорячится, потом успокоится и придет в разум! И ты же знаешь, что пожар в степи тушат не встречь ему, а следуя за ним.

- Где же тут забота миротворцев? Ведь они должны поста­раться, чтобы «между людьми были установлены мир и согла­сие». Значит, вы говорите: «Я, конечно, вмешаюсь, чужую беду руками разведу, но сначала подожду, пусть глубже увязнут в беде, а потом – хоть гори оно синим пламенем!» – Так говорил Абай, бледнея от гнева.

Жиренше и Базаралы так и подались в его сторону, глядя на него с одобрением и согласием.

– Я тоже никак не пойму, чего же мы ждем, сидя здесь сложа руки? Какие же мы тогда посредники? – с нескрываемой горечью наконец-то высказался Жиренше.

Исходя от общего блага, Жиренше старался хранить и строить дружеские отношения между Котибак и Жигитек. Он эту дружбу считал благим наследием славных вождей обоих родов – Божея и Байсала, память о которых Жиренше хранил в душе с благого­вением. Род же Топай всегда был стоек при попытках втянуть их в какие-нибудь междоусобные хитросплетения. Представители этих двух родов, Жиренше и Базаралы, никак не могли понять, чего добиваются Майбасар и Даданбай, выступавшие от ир-

гизбаев и торгаев, но и сами не могли высказаться напрямую. Слова Абая подвели их к открытому разговору.

Такежан, заметивший это, был недоволен вмешательством и вопросами Абая и решил его упрекнуть за слова о том, что совет желает раздуть пожар вражды, а не примирять враждующих.

- Ты твердишь - пожар, пожар! Действительно, начался по­жар, но ведь не мы же его виновники! Разве его не Оралбай и Керимбала своими делишками распалили? Ты что, притворяешь­ся, что не знаешь виновников? Ведь знаешь же! Не ты ли все лето вместе с ними распевал песни и попусту тратил время? «Песня!», говорил ты, «красота!». А теперь, конечно, ты хочешь защищать своих друзей, которых и свел в праздности да раз­гуле! – Так говорил Такежан, ехидно улыбаясь. По завершении своих слов он откровенно рассмеялся в лицо Абаю.

– Е, Такежан, да ты, я вижу, нашел истинного виновника! Выходит, это песня виновата! А так как я люблю песни, винов­ником всего являюсь я! И ведь это в моем ауле пели свои песни Оралбай и Керимбала. Так ведь, брат мой? Но тогда ответь мне: чей кумыс пили гости, мясом каких баранов угощались молодые певцы из родов Кишекен и Бобен на празднике в твоем ауле? Значит, и кобылы твои тоже виноваты, и бараны из твоих стад. Вот сколько виновников! Ну, брат, назови мне еще виновников, если знаешь! – Сказав это, Абай насмешливо посмотрел на Такежана. Затем продолжил: – Скажи просто, что не хочешь вмешиваться в чужую беду и помочь. Что во всем выискиваешь одну выгоду, а тут никакой выгодой не пахнет! – Так закончил Абай свои гневные слова брату, но всем было ясно, что он об­виняет не только одного Такежана.

Абай умел говорить так, что к нему прислушивались все, со­гласные с ним и несогласные. Он словно бил по голове своих противников увесистыми неотвратимыми словами. Он напоми­нал умелого, праведного бия. И сейчас, когда прозвучали его решительные слова, Майбасар и Такежан невольно умолкли. Ясность мысли и правдивость слов Абая убедили половину

собрания. Майбасар же и сторонники невмешательства и вы­жидания были вроде бы побеждены в споре.