Страница - 37

Глава вторая

Партбюро завода помещалось на втором этаже. Под­нимаясь по лестнице, Дамеш встретила Муслима. Он по­смотрел на нее сквозь очки и уже хотел пройти мимо, но вдруг на его лице появилось какое-то подобие улыбки, и он не сказал, а проскандировал, почти пропел даже:

— A-а! Курортница! Лягушка-путешественница! За­горела, посвежела, похорошела! С ума сойти! Ну, добро, добро пожаловать.

Он улыбнулся, но в голосе дрожало что-то неуловимо злое, издевательское, и Дамеш подавила в себе желание ответить резкостью.

Муслиму за пятьдесят. Он давно уже начал лысеть, и теперь голова его была совершенно безволосой. Несмот­ря на возраст, он очень легок на подъем, энергичен, под­вижен, мог целый день бегать по заводу, мог часами про­стаивать около печей и блюминга, мог ночи проводить в кабинете, следя за работой ночной смены. Но уже начал прорезываться у него животик, и, как он ни скрывал, бы­ло видно, что это сильно его тревожило. К Дамеш он всег­да относился свысока и даже замечать ее стал только не­давно, после того, как несколько раз встретил ее с дирек­тором.

Сейчас он стоял, смотрел на нее и улыбался.

«Что же сказать ему?— подумала Дамеш.— А ведь сказать что-то надо». И вдруг неожиданно для себя спро­сила:

— Дядя Муслим, а тетя Айша здорова?

Улыбка Муслима стала еще шире и ласковее, он даже фыркнул от удовольствия и быстро заговорил:

— Ах! Когда в старину встречались два казаха, пер­вый вопрос их друг другу был: «Ты жив? Ну, а скот у те­бя здоров?» Теперь тот же самый вопрос задают о жене— вот как поднялась культура! — Он помолчал и приба­вил:— Это не я говорю, так мне ответил знакомый жур­налист, которого я спросил о том же.

«Эх, неладно,— подумала Дамеш,— не надо мне было спрашивать, а то ведь думают, написала статью в газету и сама не знает, как подлизаться».

— Ну, а на работу когда мы выйдем? — вдруг спро­сил Муслим и, не ожидая ответа, легко прошел мимо Дамеш.

Муслим никогда не задавал вопросов прямо, и сейчас он спросил во множественном числе.

«Ну и шут с тобой»,— подумала Дамеш и зашла в партбюро.

Секретарь парторганизации Серегин разговаривал по телефону. Увидев Дамеш, он слегка кивнул и снова по­вернулся к аппарату.

— Так, так,— говорил он в трубку,— отлично! По­ставлю на ближайшем заседании. Да вот как раз и она сейчас зашла. Приехала, приехала! Кажется, вчера. Ведь ты вчера приехала? — быстро спросил он, поворачиваясь к Дамеш, и, не дожидаясь ответа, опять закричал в труб­ку: — Вот сейчас и будем говорить, хорошо! Привет!

Он положил трубку и повернулся к Дамеш.

- — Ну, здравствуй,— сказал он радушно,— как отдох- нула-то? А загорела как! Ну садись, будем разговари­вать.

Секретарю партбюро Николаю Ивановичу Серегину не так давно исполнилось сорок лет, но был он уже со­вершенно сед, а около глаз его легла целая сеть мелких, тонких морщинок. Во время Отечественной войны Сере­гин лишился правой ноги и ходил на протезе, опираясь на палку и прихрамывая. Но стоило только Николаю Ивановичу рассердиться или очень обрадоваться, как движения его становились по-молодому порывистыми, быстрыми, глаза загорались, он отвечал, опережая воп­росы, а иногда даже и мысли собеседника. А язычок у Николая Ивановича был такой, что попасть под него никто не хотел.

— Ну,— сказал он,— я слышал тут «Советская Ка­раганда» без тебя тебя женила.

— Вот-вот,— усмехнулась Дамеш,— я именно так и говорю, да никто мне не верит. Может, хоть вы убедите.

— А статью-то ты читала? — спросил секретарь- Нет? Ну, читай тогда,— и он сунул ей номер «Советской Караганды».

Прежде всего она обратила внимание на строчки, об­веденные карандашом. Это был конец абзаца.

«...И все эти громкие слова прикрывают почти полную пустоту,— писала газета.— Техника пятидесятых годов так и не шагнула в цеха нашего завода. Это, кажется, почти невероятно, но работа мировой технической мысли, труд чуть ли не целого поколения советских и зарубеж

ных ученых не нашли никакого реального применения в производственных процессах нашего завода. Рационали­заторов здесь не любят, изобретателей боятся. Вот, на­пример, недавно в результате многих изысканий я пред­ложила новый способ ускорения плавки стали. Мое пред­ложение стоило того, чтобы над ним подумали, но думать на нашем заводе не любят, и главный инженер, прочитав сто двадцать страниц моих чертежей, изыска­ний и проектов, только спросил: «Вы что, ревизовать Бар­дина собираетесь?»

Директор же завода на мое заявление о том, что дли­тельный и тяжелый процесс плавки стали может быть ус­корен и облегчен, буквально махнул рукой и завел раз­говор о чем-то другом».      .

Дамеш,— она чувствовала на себе взгляд Сереги­на,— бросила на стол газету и сказала:

— Я этого не писала.

— Но просила, чтобы написали именно так? — спро­сил Серегин.

— Нет, и не просила. Говорить, конечно, говорила не только об этом, но писать...

Серегин сидел и смотрел на нее.

— Это я подсказал фельетонисту.— Серегин встал и прошелся по кабинету.— Я предложил корреспонденту пойти к главному инженеру, послушать, что он скажет.  Пришли. Он выслушал нас до конца, а потом вздохнул и сказал: «Знаете, это все теоретические выкладки студен­та III курса. Сагатова еще и с мартеном по-настоящему незнакома, а уж хочет ломать все производственные про­цессы с начала до конца. Начиталась девушка иностран­ных журналов и решила, что она умнее всех. Да мало ли что там они напишут, это все еще проверять и проверять надо, а она сразу — ломай и перестраивай. Вы знаете, я старый волк, на этом заводе уже съел зубы. И вот го­ворю вам: знаю по своему опыту, из тысячи таких пред­ложений, как у Сагатовой, хорошо, если пригодится хотя бы одно. Эти молодые, прыткие изобретатели — вот где они у нас сидят» — и показал на шею.

— Ну, а что вы ему ответили? — спросила Дамеш.

— Тогда ничего,— ответил Серегин.— А потом пошел к одному знакомому инженеру из технического отдела управления и показал твой проект. Он унес его домой, просмотрел и, возвращая мне, сказал: «Идея хорошая,

но как все это на практике получится». А разве они. хо­тят проверять на практике? Они отмахиваются, да и все.., Вот тогда я как парторг и написал на статье, которую дал мне на визу корреспондент, что, по мнению партий­ной организации, статья правильная и верно отражает наши недостатки.

Так вот,— продолжал Серегин,— вопрос о твоем пред­ложении мы ставим на бюро. Соберем все материалы, хорошенько проштудируй их еще раз и будь готова к вы­ступлению. Понятно?

«Что это он?» — подумала Дамеш и поднялась с ме­ста, но Серегин ее задержал движением руки.

— Еще одну минутку,— сказал он.— Все-таки твой проект еще только проект. Чтобы осуществить его, необ­ходим опыт. Так не отрывайся от производства, держи связи со старыми сталеварами,— они тебя поймут! Это ничего, что они еще относятся к тебе с недоверием, сама должна понять: ты только кончила институт, на произ­водстве совсем недавно, поэтому у стариков отношение к твоим предположениям настороженное, недоверчивое, мало ли что девчонке в голову взбредет? Надо быть уж очень уверенной в успехе, чтоб выступать так, как высту­паешь ты. К тому же, повторяю, все это еще только тео­ретические выкладки, опыта у тебя нет, значит, нет и уверенности...

— Я абсолютно уверена в своем проекте,— спокойно ответила Дамеш.— И опыты я ставила, но только в ин­ституте. А что тут мне не дают ничего делать, это уж не моявина.

— Да? Ну и отлично! — Серегин тоже встал и протя­нул Дамеш руку.— Раз убеждена, значит отлично. Тогда до скорого свидания, поговорим на партбюро.

.                                            

Каира Альжанова назначили директором недавно, с полгода тому назад. Его предшественником был старый инженер, проработавший на Темиртау более шестнадца­ти лет. Уходя на пенсию, на вопрос министра, кого же он рекомендует на свое место, старик назвал Каира Альжа­нова. Почему он назвал именно его, Каир не знал. Ходи­ли слухи, что несколько недель до этого старый директор сказал секретарю обкома:

— Молодых, молодых надо сюда! Что на нас, ста­

риков, глядеть? На моем месте должен сидеть молодой дельный инженер. Мой совет: назначьте Альжанова.

Возможно, все это было именно так, но почему выбор старика пал на него? Почему из всех инженеров, знаю­щих, опытных, имеющих заслуги и ордена, старик выбрал его? И второе: неустойчивая вещь, однако, человеческая репутация! Очень неустойчивая... Когда несколько меся­цев тому назад его назначили директором, какой шум — восторженный, веселый, суматошный — подняли его дру­зья! Сколько было поздравлений, объятий, шуток, а ве­чером в ресторане маленьких тостов и речей. Сколько пробок тогда вылетело в потолок за здоровье нового ди­ректора, за его успех. Даже само вступление в директор­ский кабинет и то превратили в веселую церемонию: дру­зья внесли его на руках в кабинет и бережно опустили в старое, добротное, видавшее виды кресло. А вот теперь все по-другому.

Три дня назад пришел в кабинет к нему инженер-про­катчик Амиров, друг его студенческих лет, и, то ли шутя, то ли всерьез, спросил:

— Слушай, что у тебя за отношения с Муслимом?

— Какие отношения? — спросил Каир.— О чем ты го­воришь?

 Амиров резко ответил:

— О том говорю, что ты ведешь себя не так. Странно ты себя как-то ведешь. Не по-директорски! Ну что тебя связывает с этим стариком? Что? Ведь ни одного вопроса ты не можешь без него решить. Как чуть что серьезное, запираешься с ним в кабинете на два часа. И на черта тебе, извини за выражение, далась эта старая лиса? Ведь он сухарь, консерватор... Вот появилось у нас в цехе цен­ное предложение Сагатовой, так он и его угробил, а ты сделал вид, что ничего не замечаешь. А девушка пережи­вает! Нехорошо, брат, очень нехорошо. Ты серьезно над этим подумай. От всего сердца говорю.

«Странно, очень странно,— думал Каир, идя по длин­ному коридору к себе в кабинет.— И за что они так не­взлюбили старика? Старый производственник, вечный труженик, металлургию знает как свои пять пальцев. Вот бы и учились у него, а то «консерватор». Ну и что ж! По мне сто раз лучше умный консерватор, чем шальной изо­бретатель! А Муслим прям, сух, правду-матку режет в глаза, ну, конечно, им это не нравится».

Когда Каир шел в кабинет через приемную, он увидел- Дамеш. Она сидела за круглым столиком и читала газету. Заметив его, она сделала быстрое движение, как буд­то собираясь встать. Он хотел остановиться, но что-то сдержало его. Каир прошел в кабинет, только слегка кив­нув ей головой. Конечно, этого не следовало делать. Надо было задержаться и поговорить хотя бы минуту. Именно так ведут себя культурные люди, даже если они очень  обижены. Ладно... Ее не так-то легко обидеть. Да притом она всем своим поведением показывает, что не больно-то ей нужен Каир — вот вчера даже не дождалась его в аэропорту, а села в машину, да и уехала. А он-то торо­пился, он-то спешил, он-то гнал машину в Караганду.

Ох, Дамеш! Запутаннейший узел в моей жизни: завя­зал я его своей рукой, а развязать не умею. Как ее пой­мешь? Вот взяла и статью напечатала, разве так делают друзья? И ведь знает, как я к ней отношусь, а считаться все-таки ни с чем не хочет! Дамеш, Дамеш... Нехоро­шо ты поступаешь со мной, вот что я скажу тебе по со­вести.

Он позвонил секретарше и, когда она вошла, сказал: — Там ждет Дамеш Сахиевна, попросите ее ко мне и пока больше никого не пускайте.

Вот сейчас самая пора покончить со всеми церемония­ми,— отрезать и все. Надо смотреть жизни прямо в глаза, Неприятно это, но необходимо. Притом еще неизвестно, сама ли от себя действует Дамеш, или ею как ширмой прикрывается кто-то другой. Муслим не раз намекал ему уже об этом. Кто же может стоять за ней? Может, Серегин? Держит он Дамеш на рукавице, как опытный сокольничий боевую птицу, и только ждет удобного мо­мента, чтоб спустить ее на добычу. Впрочем, Муслим, наверно, ошибается. Он умный человек, но всегда пре­увеличивает все плохое, в каждом видит недоброжелате­ля, завистника, а то и прямого врага. Уж эта вечная по­дозрительность! Қак она надоедает...

Вошла Дамеш и остановилась около окна. И сразу же все его недовольство как рукой сняло... Она стояла перед ним высокая, стройная, загорелая, вся пронизанная яр­ким летним солнцем, в легком белом платье, схваченном в талии кожаным пояском, похожим на мертвую змею. Здесь таких поясов нет, верно, привезла из Ялты, Вооб­ще, Ялта очень пошла ей впрок...

Они поздоровались и с минуту молчали.

— Ну, что ж,— сказал наконец Каир,— можешь ведь сесть, не так ли?

Она прошла к столу и села. Прямо перед ней был те­перь портрет академика Бардина. Дамеш посмотрела на него и чуть заметно улыбнулась.

Каир перехватил ее взгляд и сказал:

— Кстати, Дамеш, эту глупую шутку насчет ревизии Бардина выдумал вовсе не я. Я вот даже не представляю, как можно сказать тебе эдакое?

Он сказал это ласково, но Дамеш молчала, и Каир начал сердиться.

— Ну, хорошо,— сказал он, так и не дождавшись ее ответа.— Об этом не стоит вспоминать. Но у тебя ко мне есть какое-нибудь конкретное дело? — Дамеш кивнула головой.—Так, может, мы поговорим о нем?

— А ты не знаешь? — спросила Дамеш.

Каиру очень не понравился ее тон, легкий и насмеш­ливый, и он резко ответил:

— Нет, дорогая, я не Мессинг и отгадывать чужие мысли не берусь.

Она ответила тоже в тон ему:

— Какой же ты директор, если не знаешь, что хотят от тебя твои работники? Ну, хорошо, тогда я буду гово­рить конкретно. Куда ты дел мой проект? Где он?

Он пожал плечами и стал что-то переставлять на столе.

— У тебя странный тон,— сказал он.— «Какой ты ди­ректор»! Что мы на собрании, что ли? Куда я дел твой проект? Никуда я его не дел. Я поручил детально разо­браться в нем комиссии, состоящей из главного инжене­ра и начальника технического отдела. Кажется, ведь всегда в подобных случаях поступают так?

— А твое собственное, директорское, мнение у тебя уже есть?— спросила она.

. Каир стиснул в кулаке нож для разрезания бумаги. Как он ни сдерживался, она все-таки выводила его из себя.

— Дорогая моя,— сказал он,— я прежде всего хочу полной ясности во всем, что я делаю. За завод отвечает директор. Есть, конечно, и главный инженер, начальник технического отдела, есть начальники цехов, и наконец, существует даже такой отличный знающий инженер, как Дамеш Сагатова. Какая-то доля ответственности лежит и на них, но прежде всего за завод отвечаю я. Я! — Он несколько раз ткнул себя пальцем в грудь.— А завод — это такой сложный механизм, что достаточно отпустить одну гайку, чтоб остановились все колеса. Вот поэтому я и должен семь раз примерить, прежде чем что-то решать. Неужели эта истина настолько сложна, что не доходит до сознания такого опытного коллеги, как Дамеш?

— Не доходит,— коротко отрезала Дамеш и подня­лась с места.— И знаешь почему: я всегда ценила в муж­чине не только ум, но и способность мыслить самостоя­тельно. И когда не нахожу в моем собеседнике этой спо­собности, то плохо верю и в его ум... До свидания!

Она пошла и в дверях чуть не столкнулась с Мусли­мом. Тот шумно входил в кабинет с какой-то бумагой в руке,— смеялся, оборачивался назад, с кем-то разгова­ривая.

— Ты иди в столовую, я сейчас приду,— весело крик­нул он кому-то в приемной.

Потом, все еще улыбаясь и размахивая руками, бы­стро прошел в кабинет и мягко опустился в одно из двух больших кожаных кресел около стола.

— Желаю здравствовать начальству,— сказал он, улыбаясь.— Так вот какое дело. Обер-мастер мартеновского цеха Иващенко... Ну, да ты его хорошо знаешь...

— Дамеш Сахиевна, вы не уходите! — крикнул Ка­ир.— Я вас задержу еще на несколько минут. Но прежде всего садитесь. Вот так! — он посмотрел на Муслима,— Муслим-агай, об Иващенко поговорим после. Вы смотре­ли проект товарища Сагатовой, каково ваше заключение?

Муслим не спеша полез в карман, вынул платок, ста­рательно несколько раз обтер лысину, шею и лицо.

— Что скажу? — начал как будто задумчиво.— Да что говорить? Мы уже беседовали как-то с вами о проек­те товарища Сагатовой, правда, наскоро, на ходу. Туман все это, товарищ директор, — он засмеялся, — туман, просто туман! Я прошу прощения, конечно,— повернул­ся он с легким поклоном к Дамеш.— Каждому изобре­тателю дорого его детище, и это понятно, он вложил в него массу труда и времени и не хочет так легко со всем этим расставаться. Но если говорить начистоту, это — туман, туман и туман... Останавливать цех из-за каких-то чисто отвлеченных литературных выкладок мы не можем. Дамеш Сахиевна сама это понимает.

— Зато я ничего не понимаю,— голос Каира был ро­вен и сух. Ему очень не нравилось поведение Муслима. Что за демонстрации он устраивает? — При чем тут ту­ман,—продолжал он.— Мы уже три месяца держим в ящике стола этот проект, и до сих пор Сагатова не может добиться от нас ясности. Мы и делать ничего по нему не делаем и формально отвергнуть боимся. Так вот, давайте же придем к какому-то окончательному ре­шению. Да — так да, нет — так нет! Я вас очень про­шу... Что сегодня у нас —среда? Так вот, к пятнице, ну, самое большее, к субботе, я буду ждать вашего заклю­чения.

Муслим пожал плечами, и лицо его вдруг стало скуч­ным и тупым.

— Слушаюсь,— ответил он тускло.— К субботе все будет готово. Так вот,— он снова заглянул в свою бума­гу,— обер-мастер мартеновского цеха товарищ Иващенко подал заявление. Он просит дирекцию...

— А каково будет ваше заключение? — вдруг очень прямо спросила Дамеш.

В лице Муслима что-то неуловимо дрогнуло. Он да­же вскинул голову, и Каир сразу понял: Муслим хотел ответить какой-то резкостью, но сдержался.

— А вы Шекспира читали? — спросил он Дамеш очень любезно.— Есть у него такая прелестная вещица «Много шума из ничего». Так вот, процентам к девяноста предложений и изобретений, вроде вашего, это заглавие подходит полностью.

Дамеш хотела что-то сказать, но не успела.

— Я вас отлично понимаю,— продолжал он.— Вам надо получить мое заключение, так вот в субботу вы зай­дете к директору, возьмете его и сможете приложить к своей очередной жалобе. Ведь вы, изобретатели, все та­кие ябедники! — И он добродушно махнул рукой.— А ну вас, ей-богу!

Дамеш словно пружиной подбросило с кресла.

— Да как же вы смеете! — крикнула она и, всхлип­нув, выбежала из кабинета.

Все это произошло так мгновенно, что Каир смешал­ся и не успел ничего сказать.

— Впечатлительная девица,— улыбнулся Муслим,— Убежала! Вот так расшатают себе нервы интригами, а потом устраивают истерики.

— Нехорошо все это, Мусеке.— Қаир встал из-за сто­ла и прошелся по кабинету.— Очень нехорошо, она ведь женщина.

— А я статуя!—вдруг вспылил Муслим. — А я ка­менная баба около городского музея! Она пишет доносы, говорит в глаза и за глаза обо мне всякие пакости, а я должен молчать да улыбаться ей? Никакого почтения к старшим! Никакой выдержки! Что хочу, то и говорю. Да она еще в первый класс бегала, когда я был инженером на этом же самом заводе. Прошу хотя бы этого не забы­вать, товарищ директор.

— Но вы же и коммунист. Носите в кармане партби­лет! — сказал Каир.— А ведете себя...

Он не докончил, потому что увидел, как неузнаваемо изменилось лицо главного инженера. Муслим вынул из кармана платок, поднес его к лицу, но снова опустил руку.

— Вот что, директор,— сказал он тихо,— раз навсег­да избавьте меня от этих ваших замечаний. Не тебе меня учить, как должен вести себя член партии! — вдруг взвизгнул он.— Я в ней состоял раньше, чем ты надел пионерский галстук.

Каир покачал головой и улыбнулся. Когда на него орали, он сразу же обретал полное спокойствие и самооб­ладание.

— Честное слово, Мусеке, в первый раз вижу, как вы сорвались,—сказал он с самым искренним изумлением.— Вы для меня всегда были образцом выдержки. Неужели я вас так обидел? Ну, извините меня, пожалуйста.

Муслим посидел с минуту, подумал, а когда загово­рил, голос его был уже спокоен.

— Ну, тогда и ты меня извини,— сказал он хмуро,— но есть слова, которые не надо бы произносить при стари­ках. Не трогай никогда моего партбилета. Нелегко он мне достался! Нет, нелегко. А теперь рассуди сам. Стаж у этой Дамеш, как говорят, без году неделя. Научной подготовки ровно никакой, школы тоже, а замахивается вон на какие авторитеты. Ей и Бардин уже не Бардин, а про меня и говорить нечего. Рутинер! На свалку пора! Как же ты хочешь, чтобы я к ней относился? Ведь не с

неба же берется это самое хорошее отношение! Потом я смотрю, как она сама относится к интересам завода. Вот эту статью в газету написала. Ты понимаешь, да ей на нас попросту наплевать, только бы завоевать авторитет, только бы прослыть изобретателем! Вот ты с ней в хоро­ших отношениях, вы друзья детства, а помяни мое слово, если бы она только могла, она давно бы сидела на твоем- месте. И на дружбу бы не посмотрела.

Каир засмеялся.

— Тогда пускай хоть сегодня садится,— сказал он ве­село,— уж очень я соскучился по своему месту в цеху..

В дверях показалась голова секретарши.

— Муслим Сапарович, подойдите к телефону,— по­просила она,— вас вызывает председатель совнархоза.

Муслим вскочил с кресла. Несмотря на свои лета и полноту, он, когда надо, сразу же обретал подвижность. А этот разговор ему был неприятен, и он хотел как мож-  но скорее его кончить.

— Ты еще здесь будешь? — спросил он, задержива­ясь в дверях.— Я через пять минут забегу. Надо же ре­шить с тем мастером.

Пришел Муслим, однако, только минут через трид­цать.

— Ну,— сказал каким-то новым для него, вздраги­вающим от скрытого раздражения и почти мурлыкаю­щим голосом,— можете радоваться! Статью будут обсуж­дать на бюро. Хорошо?

— Кто сказал? — Каир был очень удивлен. Вчера он встретил парторга, они долго разговаривали, и тот ему ни слова не сказал ни о статье, ни о собрании. Как же мог Серегин поставить вопрос на бюро, не согласовав с ним и даже не предупредив его?

— Серегин и сказал,— ответил Муслим.— Пока я го­ворил по телефону, он подошел ко мне и сообщил, что в понедельник на бюро будет обсуждаться статья. Я вот только от него. Наверно, эта девица пошла к нему и рас­плакалась.

Каир потянулся к телефону.

— Черт знает, что делает этот Серегин! — сказал он, набирая номер.— Вот мы сейчас поговорим.

— Да это не он виноват, а Дамеш,— быстро вставил Муслим,— это она натравляет на вас всех. Все она... Та­кая молодая, а уже все ходы и выходы знает.

Каир закусил губу. Что ж, может, старик и прав. Действительно, похоже на то. Говорят, чтоб узнать человека, надо с ним пуд соли съесть.

Ученые вычислили, что это можно сделать за три года. Я съел с тобой, моя Дамеш, три пуДа соли и все-таки, оказывается, не знаю тебя.

— Вы ее плохо знаете,— сказал Муслим.— О, эта де­вушка с будущим! Она на такое способна.... Вот мы тут заговорили о директорском кресле: Не хотел говорить, но скажу. Однажды...

. В это время Каир закричал в трубку:

— Товарищ Серегин?! Привет, товарищ Серегин. Слу­шайте, товарищ Серегин, что это вы у себя создали за автономную республику? Как это почему? Как это ничего не понимаете? А что это за бюро вы назначаете на поне­дельник? Ну да, ну да, бюро для обсуждения газетной статьи. А со мной вы договорились? Вот мы вчера с вами встречались, вы мне что-нибудь сказали? Кто я для вас? Директор или сторож в дирекции? Ах, горком предло­жил! Ну, тогда тем более. Все, что предлагает парторгу горком партии, он должен доводить до сведения дирек­тора. Да, есть, есть такое неписаное правило! Это на тот случай, товарищ Серегин, когда директор не должен быть в курсе того, что предпринимает его партийная ор­ганизация... Вот так, вот так, товарищ Серегин! Обо всем этом я буду еще говорить на партбюро. Желаю здрав­ствовать!         '

— Ну, что? — спросил Муслим, когда Каир с размаху опустил трубку на рычаг.  .

Каир сердито пожал плечами и отвернулся.

— Поторопилась девочка со статьей,— сказал Мус­лим, не дождавшись ответа.— Очень она поторопилась. И как бы ей не сорваться. Ведь тут, как я понимаю, са­мое главное — это то, какую позицию займет руководст­во завода. Прежде всего, мы должны будем поставить на партбюро такие вопросы: своевременна ли статья Сага- товой? Поможет ли нам она улучшить работу завода? Да или нет? Если ответить на эти главные вопросы, то и все остальные, а их еще много, отпадут сами по себе.

«Это он правильно подметил,— подумал Каир.—Тут не следует мельчить, иначе запутаешься. Вся беда только в том, что надо бы эти вопросы нам обсудить раньше, тогда, может быть, и собрание не потребовалось бы!»

— В этом вы, конечно, правы: если ответить на глав­ные вопросы, остальное решится само по себе,— сказал он, постукивая карандашом по столу— Но как же мы от­ветим на них? Для меня до сих пор это неясно. Призна­ем мы, в конце концов, эту статью или отвергаем на­чисто?

Глаза Муслима забегали.

— Ни то и ни другое,— ответил он.— Вопрос о при­знании наших ошибок не так прост. Он распадается на две части. На частную и общую. Что касается общей, то, в основном, мы признаем, что завод в ряде своих произ­водственных процессов отстал. Кое-что устарело, кое-что требует усовершенствования, кое-какие цехи нуждают­ся в перестройке и расширении. Но все это касается об­щей постановки вопроса. Если же переходить к частным вопросам, то есть попросту к проекту Сагатовой, вокруг которого поднято столько шуму, то тут мы ответим корот­ко — нет!

— Нет! — воскликнул Каир.—Почему?

— Да потому,— ответил Муслим,— что это еще не проект, а только гипотеза проекта. Предложение не про­думанное, не проверенное экспериментально, не подтвер­жденное теоретически. Откуда я знаю, что паровоздуш­ная смесь, главная часть которой пар, заметьте, то есть водород, действительно повысит температуру мартена и ускорит выход стали. Кто высчитал десятки миллионов прибылей, которые Сагатова сулит возвратить государ­ству, кто сосчитал сотни тысяч сбереженных ею часов? Да никто! Сама Сагатова. А почему я обязан верить ей? Она говорит — испытайте. Но ведь это завод! Это же Те­миртау, а не шахматная доска. Чтобы испытать новое, нужно его создать, а создать в данном случае — это зна-. чит сломать то, что уже есть! Она называет это экспери­ментом, но это только для нее эксперимент, а для меня это катастрофа, остановка всех работ, невыполнение пла­на, за который я отвечаю головой и как коммунист и как главный инженер. Ну, а она, спрашиваю я, чем за свой проект отвечает? Да ровно ничем! Не выйдет, так не вый­дет. Издержка творческой мысли! Вот и получается: для того, чтобы твоя Дамеш получила очень неверные пиро­ги и пышки, я должен подставить свою голову под впол­не реальные и заслуженные тумаки и шишки. Так вот я этого не хочу. Понятно тебе: не хочу. Вот что я буду го­ворить на партсобрании. И тут встанет другой вопрос, касающийся уже самой личности автора статьи.

Он остановился.

— А именно,— спросил Каир,— какой же это вопрос?

— Вопрос о том, почему написана такая статья? Что руководило ее автором? Кто ее натолкнул на эту мысль? Все это потребует самого тщательного разбира­тельства.          .

— Да ведь разбирать-то будут нас с вами, а не Сара­тову,— раздраженно сказал Каир и так двинул пресс- папье, что оно едва не опрокинуло чернильницу,— мы с вами должны будем отвечать на все те вопросы, которые она перед нами поставила. И потом... вот вы говорите: ее проект нового способа ускорения плавки стали бездока­зателен. А я посмотрел ее проект перед тем, как передать его вам,— бегло, правда, просмотрел, в этом моя вина,— но мне и сейчас ясно: бездоказателен он только потому, что мы не хотим попробовать его опровергнуть. А не хо­тим потому, что попросту трусим: а вдруг проверим и окажется, что Сагатова права, что ж тогда делать? Неу­жели весь цех перестраивать? Это, как вы только что ска­зали, займет уйму времени! А с планом тогда как же?. На черную доску, что ли, пойдем? Вот мы с вами и кру­тимся, сбиваем и себя, и ее с толку. Конечно, Сагатова. не хозяйственница, наши соображения ей непонятны, по­этому для нее все страшно просто — в этом вы правы. Но в данном-то случае,— давайте уж говорить хотя бы меж­ду собой правду,—-виной всему мы, а не она. Ведь так?

Муслим молчал.

— Ну ведь так, Муслим-агай?

Муслим поднялся с кресла и снова полез в карман за платком.

— Нет, не так,— ответил он.— Я стою за интересы завода и воюю за то, чтоб он всегда был передовым и вы­полнял все планы, какие бы нам ни спустили. За это я стою и буду стоять насмерть. А за что стоит Сагатова, я не знаю. Я ей давно отказал в своем доверии. Я многое бы мог сказать тебе, да не хочу. Приходи в понедельник на бюро, тебе будет все ясно.

Он ушел, и Каир, проводив его до двери, еще долго ходил по кабинету, поливал из графина маленькую паль­му на окне, и другую, большую, в кадочке около стола.

Он разрыхлял землю щепочкой, которая лежала тут же, и думал: «Не верить Дамеш? А почему? Говорит, что име­ет свои основания. Какие же? Он скажет об этом в поне­дельник... Так что же он скажет в понедельник? Кто ты такая, наконец, моя Дамеш?»

Так он думал и все ходил и ходил по кабинету, потом подошел к окну, широко распахнул его и встал, подстав­ляя лицо свежему ветру.

Полдень. Улица еще не успела накалиться за день. Сплошной человеческий поток течет под его окнами. Вот прошла Дамеш, она всегда куда-то торопится, вечно спе­шит, а сейчас идет медленным, спокойным шагом. Если где-нибудь Каир видит женщину, одетую так же, он всегда вспоминает Дамеш. Вечно и всюду Дамеш... Ему никогда не надоедает думать о ней. Но он знает: вот они встретятся, и все хорошее куда-то бесследно исчезнет, снова придут на память какие-то старые обиды. Ясно, что ничего, кроме ссоры, такая встреча принести не может. После Каир несколько дней ходит сам не свой и старает­ся о Дамеш и не вспоминать, ну, а потом все начинается сызнова: мысль о ней, случайная, короткая встреча на лестнице, вторая встреча, уже условленная, и поэтому более длительная прогулка вдвоем, потом крупный раз­говор и ссора. И особенно Каира взрывает то, что Дамеш ведь догадывается о. его чувствах, а ведет себя так на­смешливо и резко, словно нарочно ищет предлога для ссоры. Первая их встреча тоже началась чуть не с драки,

Впервые он увидел Дамеш лет пятнадцать назад. Тог­да они только что приехали в Темиртау, его отца назна­чили директором металлургического завода. Они посели­лись в большом многоквартирном доме с широким асфальтовым двором. Тут во время игры в мяч ребята по­казали ему тонконогую худенькую девочку с бледным ли­цом и длинными черными косичками, одиноко бродив­шую по двору. Ему объяснили, что это Дамеш Сагатова, отец ее погиб, а живет она у дяди Курышпая вместо доч­ки. Хоть и сирота, но капризная и норовистая, хорошо катается на коньках и вечно пропадает на городском катке. На катке и завязалось их первое знакомство и, конечно же, первая ссора. Дело было так. Отойдя в самый дальний угол пруда, Каир учился кататься на одной ноге. Это у него получалось неплохо, и он был доволен и собой, и днем, ясным и солнечным, и товарищами, ко­торые окружили его со всех сторон и поощряли друже­скими криками. Каир катался, прыгал на одной ноге, тан­цевал, как журавль, и вдруг получил такой удар сзади, что растянулся на льду. Поднял голову и увидел: над ним стоит Дамеш и смущенно улыбается.

— Эх ты, нескладная,— выругался Каир.

— Прости, пожалуйста, я нечаянно,— виновато отве­тила она и наклонилась, чтобы помочь ему встать, но он злобно оттолкнул ее руку и сам вскочил на ноги. -

Лицо ее сразу сделалось пунцовым, она молча повер­нулась и зашагала от него прочь.

С тех пор они больше почти не встречались, хотя учи­лись в одной школе. Когда девочка играла во дворе и слышала голос Каира,—а он в те годы постоянно .горла­нил какие-нибудь залихватские песни,— она пряталась и старалась не попадаться ему на глаза. Да и сам Каир не искал встреч: мать строго-настрого запретила ему играть с дочкой бандита — так называла, она Саху Саратова, отца Дамеш.      .           •

Шли годы. Каир окончил Карагандинский металлур­гический институт и вместе с названым братом Дамеш Оразом прилетел в Алма-Ату, чтоб провести там свой от­пуск. Тут он снова повстречался с Дамеш.

В ту пору она уже кончила школу и училась на вто­ром курсе металлургического факультета горного инсти­тута.                                                                                       '

Каир др сих пор помнит впечатление, какое произвела на него тогда Дамеш. Он был ошеломлен, сбит с толку, попросту, растерян. Ему показалось, что он видит ее впер­вые. Никакого отношения эта рослая статная черноволосая красавица к тому худенькому заморышу, которого он обидел пятнадцать лет назад, не имела. В ту минуту, когда он увидел Дамеш, девушка отбирала яблоки: стоя­ла на лестнице, осторожно брала в руки румяные, со­зревшие плоды, срывала и бросала вниз в корзину. В па­мяти Каира навсегда запечатлелась тяжесть и длина ее иссиня-черных кос, гибкость тонкого стана, нежнейший цвет лица, чуть тронутый загаром. Увидев Каира, Дамеш обернулась и с полминуты простояла неподвижно. Потом очень естественно протянула руку, выбрала на ветке самое большое румяное яблоко, сорвала и бросила ему.

— Ты смотри, какая красота выросла в этом году. Ну-ка, попробуй!

Она говорила ему «ты», как будто они были век зна­комы! Может быть, поэтому он замешкался, и яблоко упало на траву. ,

Девушка усмехнулась и покачала головой.

— Экий ты разиня,— сказала она.— Так ты и счастье свое проворонишь. На еще! — и она протянула ему дру­гое яблоко, но уже поменьше.

Что-то в тоне и в словах девушки больно задело Каи­ра. Он взял яблоко, но не положил его в карман, а бросил в корзину. Потом подошел к лестнице вплотную, обхва­тил девушку за талию и, прижимая к груди, осторожно снял с лестницы. Она ударила его по щеке. Он улыбнулся и закрыл глаза, ожидая вторичного удара, но его не по­следовало. Девушка вдруг мирно опустила руку ему на голову.

— Ладно,— сказала она.— Пусти, мне некогда.

Он молчал и все прижимал ее к себе.

— Мир, мир! — сказал он, потирая горящую щеку.— Ты полностью отомщена. Давай же заключим договор на вечную дружбу.

Девушка засмеялась опять, хотела что-то сказать и вдруг осеклась и покраснела. Каир обернулся: из окна на них неподвижно и хмуро смотрел Ораз. Дамеш поймала вопросительный взгляд .Каира, секунду помедлила и вдруг решительно пошла вперед.

— Пойдем пройдемся по парку,—сказала она.— Ты ведь там еще не был.

Вернулись они поздно ночью. Ораз сидел за столом и, положив голову на руки, спал, а на столе рядом с его локтем стояла тарелка, покрытая чистой салфеткой, и уже остывший самовар.           '

«Ишь ты, не захотел дождаться, а спать не пошел,— подумал Каир про Ораза,— неужели же ревнует? Но ведь он же считается ее братом... Они росли вместе.»

Этот день и вечер Каир запомнил на всю жизнь и вспоминал потом часто. Очень часто. Всегда, когда встре­чался с Дамеш.