Страница - 15

Это сейчас нашим историкам да публицистам к известным юбилейным датам легко выписывать заученно-лихие фразы типа "Бронированный кулак генерала Гудериана разбился о несокрушимую стойкость защитников столицы". Метафоры тут вполне. Но они совсем не зрительны. Ну, понятно -кулак. Ну, хорошо, даже замечательно — стойкость. Однако не лучше ли пояснить, из чего на деле этот кулак всякий раз складывался? А складывался он — как видел это командир артиллерийской батареи, а потом командир артдивизиона младший лейтенант Поцелуев — вовсе не из жестяных и фанерных мишеней, к которым были приучены советские бойцы, а главным образом из приземистых танков типов Т-III и Т-IV. Лучшие конструкторы Германии умело проработали эти отнюдь не тихоходные машины исключительно на прорыв и наступление. С усиленной лобовой броней и безотказным пушечнопулеметным вооружением, внушительным боекомплектом, с мощным, не бензиновым, а дизельным двигателем, боевой массой в 20 тонн танк попадал, прежде всего, в распоряжение головорезов СС. Его экипаж комплектовался отнюдь не из сопляков, а из пяти тренированных, взаимозаменяемых спецов смерти. Все они были надежно проверены на многих широтах Земного Шара. От самых северных в оккупированной Норвегии до самых южных в Африке, где в песках, оазисах и на дорогах к ним гитлеровцы с помощью Т-III до поры до времени успешно колотили собственно англичан, а также индусов, не забывая ни о ком, кто спешил на подмогу к подданным Короны Империи. Его ходовой запас был рассчитан на 165 километров проникновения во все мыслимые эшелоны обороны противника. Германские 20-тонники развивали скорость до 55 километров в час. Оснащались устойчивой радиосвязью. Поэтому и с дозаправкой проблем не было. Отменной была их проходимость не только по западноевропейским автострадам, шоссе, проселкам, но и по норвежским болотам, глубокой грязи и снегу, по лесным массивам. Т-Ш мог, как спичечный коробок, смять советский танк БТ, не говоря уже о танкетках и бронеавтомобилях, а знаменитых тридцать четверок конструкции Кошкина, его гениальной команды тогда в действующей армии было мало. Мощных же КВ ("Клим Ворошилов") и ИСов ("Иосиф Сталин") тоже — раз-два и обчелся. Убедительные на военных парадах и отменно расхваленные советской пропагандой, помимо убойности огня и толщины брони, они отличались еще бесподобной слоновьей неповоротливостью. Там, где вражеский Т-Ш шустро преодолевал, скажем, деревянный мост, ИС или КВ непременно рушил его своим гигантским весом и сам оказывался в незавидном положении громадной мишени с земли и воздуха. Только за одну минуту скоротечного боя (даже не снабженный минометами и огнеметом) Т-Ш плотным пушечно-пулеметным огнем (нередко гитлеровцы использовали зажигательные пули) был способен уложить (и укладывал!) насмерть до 100 человеческих душ и более. Долговременные огневые точки и стрелков в окопах он утюжил стальными траками. Но в одиночку эти чудища никогда не хаживали. Любимым способом их построения был ромб и всякий раз тоже не один. Кто только и где не цепенел от жуткого страха и ужаса перед такой погибельной геометрией!

Генерал-полковник Гудериан, страстный апологет доктрины скоротечной танковой войны, рассчитывал и под Москвой на ее, доктрины, самый полный Der Sieg (Победа на его языке — мужского рода). Сумел склонить к тому и Фюрера. Гитлеру плевать было на то, что его любимец и танковый гений свою доктрину позаимствовал у других генералов — австрийца Эй-мансбергера, британца Фуллера, наконец, у читавшего лекции германским генштабистам маршала Тухачевского. Фюреру важна была не абстрактная теория, а конкретная практика. И все же общая практика танковых масс, кинутых Гитлером и Гудерианом на прорыв и подавление обороны Москвы, была не чета норвежской, французской, африканской и даже польской — она подводила жестоко. Из желтого, под цвет африканских пустынь, колера гитлеровцы не успевали перекрашивать свои Т-Ш в зимние подмосковно-защитные цвета — бронированные машины хорошо загорались от адской зажигательной смеси, прозванной западными корреспондентами коктейлем Молотова. Историк и поэт Феликс Чуев раскрыл мне этимологию названия. Боевое применение этой адской смеси, розлитой по самым обычным поллитровым бутылкам из-под водки, пива, лимонада и ситро, официально благословил на заседании ГКО (Государственного Комитета Обороны) сам Вячеслав Михайлович Молотов: дешево, сердито, а главное — безотказно. Смесь готовилась быстро, а особых проблем с пустыми бутылками в СССР и тогда не существовало.

Панфилов своих бойцов и командиров убеждал личным примером. Об этом Снегину поведала дочь генерала Валентина Ивановна — отец ей, после ее бесконечных настойчивых просьб и уговоров, разрешил служить в медсанбате дивизии:

"Вот, сынки, сначала на закуску подайте ему под гусеницу баночку этих консервов! Учтите простую вещь — чем боец ближе к танку, тем он для бойца безопаснее!.. Р-раз!"

Следом в цель летела связка гранат. Все укрывались. Раздавался взрыв.

"А бутылочкой теперь, — спокойно продолжал отец, — дайте ему запить. Два!"

От брошенной бутылки вспыхивало жаркое пламя.

"Вот так! — удовлетворялся Панфилов. — Он за броней. Потому и храбр. А вы с него скорлупу-то снимайте. Не бойтесь. Жарьте его в танке!"

Когда на вооружение поступили противотанковые ружья, комдив сам разобрал первое ружье, потом собрал его и показал, как им пользоваться, сделав три прицельных выстрела по стальному рельсу. Все три раза рельс оказался пробитым навылет. Потом стрелял по двум сложенным впритык рельсам — тоже навылет. Ясно стало, какое это грозное оружие.

Командирам (сменившему Панфилова после Шелудько и Ревякина генералу Чистякову тоже) приходилось доказывать бойцам преимущество Мосинской винтовки перед трофейным автоматом "шмайссер" (им панфиловцы не пренебрегали в Московской битве) и даже перед советским автоматом ППШ (конструкции Шпагина) с круглым диском.

У Чистякова это получалось в принципе убедительно.

("Неизменно жизнерадостный, энергичный, стремительный человек!" — так скажет мне о нем маршал Баграмян многие годы спустя, когда вспомнит, как сменив Рокоссовского в должности командующего Шестнадцатой Армией, хотел принять в ее составе под свое начало и Панфиловскую дивизию. Но она уже была передана в резерв и, как он сказал, пошла по рукам — не менее семи комдивов сменится после Чистякова! Ревякин, Серебряков, Чернюгов, Дулов, Кулешов, Панишев, Ломов… У семи нянек дитя без глазу? Нет, к счастью, с Панфиловской дивзией этого не произойдет. Сам же Чистяков возглавит Шестую гвардейскую Армию, а Баграмяна Сталин назначит командующим войсками Первого Прибалтийского фронта, затем Земландской группой войск, потом поставит на Третий Белорусский фронт).

Чистяков брал у ординарца автомат и передавал тому, кто только что рьяно охаивал Мосинскую винтовку:

"А ну-ка стреляй вон в то дерево!"

Хулитель убеждался: пуля вошла в дерево, но не вышла.

"А теперь стреляй из винтовки!" — приказывал генерал на виду у всех.

Из винтовки боец прошивал пулей дерево.

"Ну вот. Вы от немца за дерево спрячетесь. Оно вас спасет. А гитлеровцу и за деревом — крышка!" — насмешливо подытоживал генерал это практическое занятие.

А что до трехгранного штыка, взятого чуть ли не от Суворовских времен, то бойцы и без Чистякова знали: рана от штыка такой конфигурации страшней любой другой сабельной или кинжальной — не заживает.

А еще напомнил Снегину из Москвы его подчиненный майор-воентехник Сергей Михайлович Нестеренко, как неловко чувствовали себя офицеры в новой экипировке, по которой полагалось иметь и шашку, а "она с непривычки, как назло, цеплялась за все подряд, особенно когда выпрыгиваешь из теплушки".

Шашки, по наущению Ворошилова с Буденным, украшали парадную форму даже пилотов ВВС РККА. А после довоенного визита этих блистательных полководцев к Кемалю Ата-тюрку в Турцию и ее военные академии, в отечественных ратных альма матер завели (правда, факультативно) курсы бальных танцев — падэспань, мазурка, полонез, падекатр и т.п. — знай, мол, Европа с Азией и Америкой нашенский политес! Вот уж, поистине: козе — баян, попу — гармонь, икону — папуасу.

Шашки вскоре у пилотов здраво поупраздняли. Мосинские винтовки постепенно заменялись скорострельными автоматами конструкций Судаева и Шпагина, допотопные пулеметы "Максим" с кожухами водяного охлаждения — безотказными пулеметами Дегтярева. Да и пушки образца 1902/1930 годов тоже не стали стреляющим металлоломом или приспособлением для победных салютов и праздничных фейерверков. Выделанное питерцами, это почтенное российское оружие, калибром ствола 76 мм, умело модернизированное в Тридцатом году, в руках артиллерийских расчетов (прежнее название артиллерийская прислуга было ликвидировано как старорежимное) не посрамило ратной чести Бога Войны (так назвал артиллерию Сталин). Небывалое дело: при норме 60 выстрелов за 15 минут пушки выдерживали все 120! А подчиненные Снегину расчеты довели скорострельность до 130 выстрелов! Это существенно противодействовало напору вражеской полевой артиллерии, где основным типом была 105-миллиметровая гаубица. А когда панфиловцы получили еще и отечественные гаубицы образца Тридцать восьмого года, калибром 122 мм, огневая мощь каждого расчета внушительно возросла, а соответственно — и результативность боевой работы.

Для сравнения — "Журнал боевых действий 857-го АП" перед праздником 7 ноября 1941 года зафиксировал, как действовавший в контакте с Панфиловской дивизией генерал-майор Доватор (русоволосый красавец с серо-голубыми глазами, в каракулевой папахе и черной бурке) навестил Панфилова и после чаепития передал 3-ей батарее артиллерийского полка дивизии в подарок трофейную пушку калибром 3 7 мм. Панфиловцы должным образом оценили шутку героического конника (Архив Министерства обороны СССР, ф. 857 АП, д. 2, оп, 391540С, л. 24). В другой раз Доватор (увы, он вскоре погиб) презентовал панфиловцам уже пару таких пушек и автомашину, но взял себе нескольких коней.

Озверевшего врага били чем было только возможно.

Это патриотично и весьма эмоционально выразил в своих искренних стихах младший лейтенант Владимир Иванович Фисенко

Фисенко напечатал их в дивизионной газете, озаглавив -"Нас не победить!"

Его пророчество сбылось.

Но сам он пал на поле боя. Тридцати двух лет.

В том же Сорок первом.

А в Сорок седьмом Снегин получил такое письмо:

"… Я — мать. Хочу слышать о своем сыне. По радио. Или почитать его сочинение. Можете ли Вы сделать мне духовное удовлетворение? Буду благодарна и прошу ответить мне по адресу: Семипалатинск, Комсомольский проспект, 47 — Фисенко В.М."

В конверте вместе с письмом матери была газетная вырезка со стихами ее сына — "Нас не победить!"

Вот эти стихи:

"Мы бьем врага ручной гранатой, Винтовкой верной и штыком. Из пулемета, автомата И крепким русским кулаком. И танком давим на дорогах, Взрываем минами в полях. Им будет, извергам двуногим, Могилой русская земля. Мы в этих битвах крепче стали. Мы нашей партии верны. Мы все твои, товарищ Сталин, Непобедимые сыны".

Дмитрий Федорович откликнулся немедленно, написав исстрадавшейся казахстанской матери, выплакавшей все слезы: "Стихи Вашего сына я обязательно включу в КНИГУ ТВОРЧЕСТВА ПАНФИЛОВЦЕВ и, когда книга выйдет из печати — пришлю Вас ее" (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 511, лл. 30-31).

Прошло уже сколько лет, но я еще не видел, чтобы такая книга (была на нее похожая в Сорок втором году, составленная при участии Снегина — "Советские гвардейцы") вышла из печати. И, наверное, уже никогда не увижу. И среди многих тысяч Снегинских страниц я пока не обнаружил никаких следов замысленного им сборника поэзии и прозы его фронтовых побратимов-панфиловцев. Но, полагаю, все-таки-лучше поздно, чем никогда. И потому пусть эта моя книжная страница со стихами младшего лейтенанта Владимира Ивановича Фисенко не только вновь опечалит, но и согреет сердца всех-всех его близких и родных.

Вечная и неизбывйая память ему!..

… Под командованием Курганова, а позже и Поцелуева-Снегина 857-й (позже 27-й гвардейский) Алма-Атинский артиллерийский полк (ГАП) тоже действовал славно.

Только один расчет ныне выставленной на всенародное обозрение в Санкт-Петербургском артиллерийском музее (был я там и видел) Снегинской гаубицы № 2464 под командой старшего сержанта Михайлова, при наводчике Ткаченко в зимнем бою под Спас-Рюховском (Подмосковье) огнем прямой наводки отразил три атаки вражеских автоматчиков и уничтожил два танка противника. А в самый лютый мороз 6 декабря Сорок первого года расчет гаубицы, поснимав в жарком бою телогрейки и полушубки, взорвал штабной блиндаж с гитлеровскими офицерами, разбил в прах противотанковое орудие врага, уничтожил два его крупнокалиберных станковых пулемета, к тому же еще и засек наблюдательный пункт на гигантской заводской трубе. И все это — в считанные минуты.

А заканчивал письмо Снегину полковник Курганов так:

"Дорогой Поцелуев!

Если тебя не затруднит, то черкни мне еще коротенько. Пойми, что я без полка не могу А командирам и бойцам передай, что я очень горжусь тем, что меня не забывают, а это для меня самая лучшая награда. Привет вам, СЛАВНЫЕ чапаевцы!.." (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 561, л. 1).

Позже Снегин напишет:

"Нам не к лицу примазываться к чужой СЛАВЕ. Гвардейская совесть не позволяет. Тут неуместны восклицания: сочтемся славою. И у славы — конкретное лицо, конкретная память!"

Добавлю: конкретная статистика.

Вот лишь ее малая толика.

Что такое артиллерийский полк?

Это свыше тысячи бойцов и офицеров.

Это люди 34-х (!) национальностей и народностей. И все они, их оставшиеся в Казахстане и Киргизии, в Узбекистане и Таджикистане, в самой России близкие и родные уже досыта отведали не только от большого пирога просвещенных благ всевозможных ликбезов и культурной революции, но и полной мерой хлебнули горького лиха расказачивания и раскулачивания, насильственной коллективизации, сталинско-го-лощекинского геноцида.

Однако после воистину исторической речи Сталина, прозвучавшей над страной и миром 3 июля Сорок первого года ("Братья и сестры! Граждане! Воины Красной Армии и Флота! К вам обращаюсь я, друзья мои..."), наши отцы и деды — братья и сестры, граждане, воины Красной Армии и Флота ПРОСТИЛИ своему тирану, резко изменившемуся Вождю все или почти все, поняв, что хотя и не меняют кукушку на ястреба, но вероломно вломившийся в их родной дом людоед пострашней любых кремлевских небожителей, всех отечественных бед и напастей. Вот так знак роковой всенародной беды на все дни, недели, месяцы и годы небывалой Большой Войны объединил палачей и мучителей с их жертвами под едиными знаменами, и это единение оказалось вопреки ожиданиям неприятеля победоносным.

Бойцы и командиры только одного Алма-Атинского артиллерийского полка Курганова-Снегина внесли в Фонд обороны около миллиона рублей личных сбережений. Своей кровью, своими деньгами и жизнями они вместе со всеми чернорабочими Войны добывали Великую Победу. Из часа в час. Из месяца в месяц. Из года в год. Не считаясь ни с чем, но не теряя человеческого достоинства и воинской чести.

Слово Снегину:

"Память — о наводчиках и ездовых, командирах батарей и комиссарах дивизионов, разведчиках и связистах, санинструкторах и ветеринарах, артиллерийских техниках и командирах орудий, кузнецах и штабных писарях, почтальонах и поварах, топовычислителях и подносчиках снарядов — обо всех фронтовых побратимах должна быть свята!"

Успешная фронтовая жизнедеятельность (а для врага смертодеятельность) артилерийского полка была невозможна (немыслима!) без самого скрупулезного учета всего, чем был жив и силен полк. Без строевых записок на питание. Без оформления продовольственных аттестатов. Без образцового ведения записей в красноармейских книжках. Без ежедневных приказов по всему полку. Без многого другого, что ежечасно должен был держать (и держал!) в поле своего зрения командиры полка Курганов и Поцелуев-Снегин...

Из всего этого, а не только из броских кличей и складывалась практическая боевая отдача. И здесь самый строгий учет был непременен.

Вот фрагмент из зафиксированного Снегиным:

За первые 55 дней боев в районе подмосковных сел Новинки, Федосеево, совхоза "Болычево" полк обрушил на врага 18235 снарядов, уничтожив при этом 7 наблюдательных пунктов противника, 8 штабов, 16 пулеметных гнезд, 60 минометов, 112 автомашин с пехотой и боеприпасами, 103 танка, тысячи офицеров и солдат.

Огромная нагрузка ложилась на заведующего полковым делопроизводством старшего лейтенанта (потом капитана) Владимира Константиновича Козлова и его подчиненных. Так, например, однажды накануне вручения бойцам и офицерам полка сразу 130-ти орденов Красной Звезды и медалей "За отвагу" необходимо было каждый наградной лист безотлагательно, в 24 часа, заполнять от руки в четырех экземплярах. А писать при сильном морозе — это просто мука. Но не выполнить распоряжения не могли. Знали, как воодушевляют панфиловцев боевые награды. Справились!..

Фронтовая изобретательность бойцов и командиров (вот где Снегин опять вспомнил о родном отце и его умениях!) была беспредельна.

В самые лютые морозы декабря Сорок первого года в топовычислительном взводе первого артиллерийского дивизиона тамошние умельцы сконструировали портативную печь-буржуйку.

Из чего думаете? Нет, угадали не все. Угадали только те, кто сказал, что — в ход пошла большая консервная банка из-под американской тушенки...

Что касалось пищеблока, то твердо завели на всю войну правило, затвержденное приказом Курганова еще 3 ноября Сорок первого года за номером 108, отданном им у деревни Строково в разгар самых смертельных оборонительных боев: "… не допускать случаев, чтобы боец не получал 2-3 раза в день горячую пищу".

Конечно же, не раз и не два приходилось под напором всяческих обстоятельств и героическому Алма-Атинскому артполку перебиваться, как говориться, с хлеба на воду, но это были исключительные случаи.

Тем же приказом Курганов в назидание всем остальным смещал командира отделения разведки 5-й батареи Хлеба-лина в должность рядового. Сурово, но — справедливо (Архив МО СССР, ф. 657ап, д. 1, оп. 454130, л. 24).

Итак, артиллерийский полк, повторю, — это свыше тысячи живых человеческих душ — бойцов и офицеров, да еще — более 400 лошадей.

Слышу голос Габбаса Тахавиевича Ямалеева из Бугуль-мы, в боевом прошлом капитана ветеринарной службы, старшего ветврача Снегинского 27-го гвардейского артполка:

"Война — время жестокое. Но мы относились к своим лошадям, как к любимым существам. Каждую лошадь, каждого коня лечили, заботливо выхаживали. Помню коня по имени Лафет. Когда наш Лафет после излечения пошел в упряжку — никакой понурости! И морда повеселела, и взгляд стал озорным..."

Не правда ли — такие воспоминания о лошадях, как и Сне-гинская ода боевому коню, учат человечности.

Или опять ничему не учат?