Страница - 11

Новые горизонты

Поднабравшись актерского опыта, я в какой-то момент захотел и сам ставить спектакли. Играть, даже талантливо - это одно, а видеть воплощение задуманного тобой на сцене - другое. Всегда кажется, что спектакль был бы лучше, если бы поставил сам.

Принимался я за это дело с опаской. Для начала в конце 70-х пошел преподавать актерское мастерство в театральный институт. Ставил со студентами отрывки из легких комедий, потом полноценные дипломные спектакли.

Так я шел к ауэзовскому переводу «Ревизора», который меня очень грел. Он, на мой взгляд, ни в чем не уступает оригиналу и даже лучше.

«Давай, пробуй», - сказал Мамбетов, узнав о моем желании поставить «Ревизора». Концепция спектакля ему понравилась, он вообще одобрял мои попытки самостоятельно режиссировать свои роли в его постановках.

Чтобы никто на меня не давил, в моем «Ревизоре» работала одна молодежь. В качестве художника я, например, пригласил из Караганды Есенгельды Туякова. Сейчас он главный художник Театра имени Ауэзова, а тогда его никто не знал. Мы старались никому не подражать и нафантазировали в спектакле от души. Для первого раза получилась очень даже приличная постановка, зритель ее принял. Первый и единственный раз в жизни я был занят в своем спектакле еще и как актер. Не помню, чем в этот момент был занят Ануар Молдабеков, но он почему-то не смог сыграть городничего.

А с кино у меня получилось так. Однажды на собрании в «Казахфильме» я вроде ненароком обмолвился, что попробовал себя в качестве режиссера в театре, теперь можно и в кино. Что такое пленка, свет, мотор, декорации, знаю, дескать, с юных лет, с актерами работать умею. Кто-то передал эти слова Ляйле Галимовне Галимжановой, тогдашнему председателю Госкино республики. Вызвав меня к себе, она сообщила, что китайцы сняли фильм, откровенно враждебный СССР. Теперь нам нужно дать ответ. Сценарий уже есть. Его по заказу КГБ СССР написал на основе романа «Майымхан» уйгурского классика Зия Самади Юрий Визбор. Речь в нем идет о восстании уйгурского народа, проживающего на территории Китая.

Мне, конечно, было страшно браться за столь ответственное задание, но отказываться не стал. «Чем я хуже других? - мелькнуло в голове. - Да и когда еще выпадет такая возможность - снять кино».

«Год дракона» мы снимали в Крыму. Организовано все по высшему классу, денег, поскольку это был заказ КГБ, не жалели.

Все шло как по маслу, пока не дошли до финального эпизода - казни героини, девушки Майымхан. Как решить эту сцену? Просто «отрубить» голову? Некрасиво, примитивно и грубо. А надо сделать так, чтобы эта страшная по сути сцена тронула зрителя, заставила сострадать. Я ломал голову над ней несколько дней. Решение пришло, как бывает в таких ситуациях, неожиданно. Китайского генерала в «Годе дракона» играл ныне покойный режиссер Байтен Омаров. На съемки он взял с собой пятилетнего сынишку. И вот однажды я увидел во сне сидящего на возвышении генерала. Рядом с ним малыш в зеленом костюмчике. Мальчик поднял руку, и героине дали последнее слово, а потом он резким движением опустил руку. Этот жест был понятен всем: он обозначал казнь. Эпизод, как отмечали критики, получился одним из самых ярких и смотрибельных. «Год дракона» на Таллинском кинофестивале получил приз, на Ташкентском был удостоен диплома.

После «Года дракона» Олжас Сулейменов, сменивший Ляйлю Галимжанову на посту председателя Госкино республики, сказал: «Мэтр, есть предложение для вашей спаянной боевой группы. Нужно снять фильм о Чокане».

Я понимал, что после Мажита Бегалина снимать свою версию картины будет нелегко, но радость от поступившего предложения была выше всех страхов. Правда, для приличия с задумчивым видом произнес: «Я подумаю».

В «Чокане Валиханове» я был не только режиссером, но и актером: играл Чингиза, отца Чокана. Получилось так не по моей воле. На эту роль я без всяких проб решил взять Нурмухана Жантурина, первого исполнителя роли Чокана и на театральной сцене, и в кино. Жантурин на мое предложение ничего не ответил, но когда я послал за ним машину, чтобы привезти на съемку, Нурмухан ответил отказом. Думаю, это была обычная ревность: Жантурин хотел остаться единственным в истории казахского кино Чоканом, да и как режиссера он меня не воспринимал. Но, может, и хорошо, что так вышло. Саги был рад...

Вообще режиссура - дорогое удовольствие. В этой работе, я понял, важны два качества: жесткость и доброта. Доброта ко всем, кто делает с тобой общее дело. Но вместе с тем никому, даже друзьям и близким, никаких поблажек! Наоборот, к своим еще требовательнее, еще выше планка. Если я не прав и осознал это, извиняюсь. Но если убежден в своем, меня не свернуть. Быть независимым вообще очень сложно - бьют и справа, и слева. Стараюсь не обращать внимания. Иду ровным шагом туда, куда мне суждено.

Что За  стресс — КПСС!

Кандидатом в члены КППС я стал в 1974 году. До этого Сабира Майканова, парторг театра, как ни уговаривала меня, я не соглашался. Нет, я не испытывал к партии никаких негативных чувств. Напротив, уважал ее за ту дисциплину, которую она внедряла в обществе, и, оберегая свою профессию, никогда не конфликтовал с властью. Да и за что мне было на нее обижаться? Ведь все мои лучшие работы в кино и театре были сделаны в советское время. Будь моя воля, я бы обеими руками проголосовал за возврат пионерских и комсомольских организаций, членом которых был в свое время. Но в КПСС вступать побаивался, поскольку попадал то в одну, то в другую передрягу, недаром нас с Ануаром Молдабековым в театре называли хулиганами. Поэтому и отмахивался от нашего парторга. Дескать, молодой еще, вляпаюсь в какую-нибудь историю, и вы будете песочить меня на партсобрании, дадите выговор, а то и похуже - выгоните из партии и - прощай любимая профессия.

Тогда Майканова стала подбираться с другой стороны. Вроде как театр хочет выдвинуть меня в депутаты горсовета.

- Ты достоин этого, - уговаризала Сабира-апай. - В театре играешь ведущие роли, в кино активно снимаешься.

- Да зачем вам, - говорю, - брать за меня ответственность?

Но Сабира-апай была не из тех, кто легко отступает. В один прекрасный день наш парторг заявила мне, чтобы я готовился, то есть зубрил устав.

- Тебя будут принимать кандидатом в члены КППС на районном партактиве, - сказала она тоном, не терпящим возражений.

В райком я заявился с чадьяровской бородкой. Члены комиссии - все бывшие партработники. Один старик сразу кинул в мой адрес ехидную фразу: «О! Фидель Кастро к нам пожаловал». Партийная бабулька вступилась за меня: «Он же актер. Ему, наверное, положено по долгу службы». А старик не унимается: «Положено не положено, а в партию с бородой не вступают».

Я понял, что мне пора что-нибудь сказать. Желательно юморное.

- А я подражаю Владимиру Ильичу и Марксу с Энгельсом.

Шутка не всем понравилась, но подействовала. Посыпались вопросы по существу, то есть по уставу. Я отвечал по мере возможности. Когда дошли до партвзносов, сделал идиотское лицо и выпалил:

- Взносы обязуюсь платить вовремя!

Лед, чувствую, тронулся, многие из членов парткомиссии, настроенные завалить меня, вроде как передумали это делать. В общем, я выдержал этот суровый экзамен, стал депутатом горсовета.

Из кандидатов в коммунисты меня переводили в срочном порядке. Дело в том, что Динмухамед Кунаев, возглавляя советскую делегацию в Индии, увидел громадную афишу с моим портретом к фильму «Транссибирский экспресс». Димекен спросил у сопровождавших индийцев: а кто это?

- А это очень хороший артист из Средней Азии. Кажется, из Узбекистана, - ответили ему.

- Ошибаетесь, он наш, казахстанский,-сказал тогда первый секретарь ЦК Компартии Казахстана.

По приезде в Москву Кунаев стал хлопотать о присвоении мне звания народного артиста СССР. Ради этого, как он писал в своих воспоминаниях, зашел даже к Брежневу.

Для меня известие о том, что мне собираются присваивать это звание, было как гром среди ясного неба. А уж как удивились в театре! Получалось, что я обходил многих старших коллег, например Идриса Ногайбаева и Шолпан Жандарбекову. При подготовке моих документов Кунаеву подсказали, что звание народных обычно присваивают попарно, мужчине и женщине. Чтобы соблюсти это правило, в Москву специально делегировали секретаря по идеологии Саттара Имашева. Решено было выдвигать вместе со мной мою однокурсницу по консерватории Фариду Шарипову.

О присвоении нам званий было объявлено на первомайской демонстрации 1980 года. Я стоял на трибуне вместе с членами правительства, когда сообщили об этом. По площади прошел радостный гул, а потом был шквал аплодисментов! Я спустился с трибуны, мне пожимали руки, обнимали, журналисты брали интервью... Я был похож, наверное, в тот момент на юношу Асанали, который 20 с лишним лет назад бежал по улице с новорожденным первенцем в руках. Поднимая над головой красный сверток, я кричал: «У меня сын!». Как и тогда, все люди казались мне хорошими, каждого хотелось обнять!

Я уже два года ходил в народных артистах СССР, когда однажды встретил на одном из мероприятий Еркегали Рахмадиева. Он и Газиза Жубанова это звание получили вскоре после нас с Фаридой.

Композитор сообщил, что был у Кунаева на приеме, благодарил его за хлопоты по присвоению звания.

- А что, - говорю, - это обязательно нужно делать?

- А как же! — изумился Еркегали. - Зря ты думаешь, что звание - только твоя заслуга. Надо уметь быть благодарным.

Пристыженный, я тут же позвонил помощнику Кунаева. Встречу мне назначили на следующий день, в 11 часов утра. В половине одиннадцатого я уже заходил в приемную. Ради этого случая даже надел галстук, который вообще-то никогда не ношу.

Ровно в 11 открылась дверь в кабинет Кунаева. Дюсетай, его помощник, пригласил меня войти. Димекен, раскинув руки и радушно улыбаясь, ждал посреди кабинета.

- Заходите, Асеке! - приветствовал он меня.

Я провел в его кабинете ровно 55 минут. На дворе стояла весна. Димекен рассказывал, как идет посевная в целинных краях. Затем перешел к расспросам и рассказам о великих стариках - самородках казахского театра. Говорил, что они творили на сцене настоящее искусство. Я поддакивал, подавал какие-то реплики.

- Я видел ваш творческий телепортрет, - в какой-то момент сказал Кунаев. - Вы, оказывается, ученик Аскара Токпанова.

Токпанова он вспомнил не зря. Незадолго до нашей встречи Аскар-ага, будучи на гастролях в Джамбуле, совершил нечто такое, за что его чуть не исключили из партии. Дело дошло до Кунаева. Димекен, заметив, что талант - товар штучный, в буквальном смысле спас его. Ведь исключение из партии в те времена было равносильно исключению из жизни, означало конец всякой карьере. Токпанов отделался тогда лишь выговором.

- Ну, Асеке, чем вы заняты сейчас? - в какой-то момент спросил Димекен.

За этим вопросом читался подтекст: какова, уважаемый товарищ артист, цель вашего визита?

- Я, - говорю, - давно собирался зайти к вам. Знаю, что благодаря вам авансом удостоен звания народного артиста СССР, поэтому в дальнейшем буду трудиться не покладая рук.

Кунаев остался очень доволен. Обычно к нему заходили с какой-нибудь просьбой и редко - со словами благодарности.

- Для вас, Асеке, двери моего кабинета всегда открыты, - сказал он. - Встречаться с людьми искусства - для меня радость.

Его приглашением я воспользовался, когда киностудии присвоили имя Айманова. В 1970-м, сразу после смерти Шакена Кенжетаевича, творческая интеллигенция обращалась к главе республики с рядом вопросов касательно увековечивания имени Айманова. Большинство вопросов - издание книги воспоминаний, присвоение его имени школам и так далее - решилось положительно. И только десятый вопрос - дать киностудии имя Айманова - Кунаев отложил на потом. Он тогда пророчески предрек, что лет через десять имя Шакена, очистившись от налипших слухов, клеветы и грязи, станет легендой.

- И тогда, - сказал он, - никому уже не придется доказывать, что Шакен и киностудия - это единое целое.

Я все время помнил об этом разговоре. В 1983-м я пришел к председателю Совмина Байкену Ашимовичу Ашимову.

- Как же так? - помнится, говорил я. - В соседних республиках киностудиям давно уже присвоены имена первопроходцев национального кино. В Туркмении - киностудия имени Алты Карлиева, в Узбекистане - Камиля Ярматова. И только наша киностудия все еще безымянная.

Байкен Ашимович, выслушав мои доводы, сказал, что поговорит с Кунаевым. И сделал это, не откладывая в долгий ящик. Кажется, через месяц после моего визита киностудия стала называться именем Шакена Айманова. Друзья, соратники и ученики Айманова решили, что на прием к Кунаеву должен пойти я. Мне опять назначили встречу на 11 утра. На этот раз пришлось подождать. Минут через 15 из кабинета Кунаева вышел Байкен Ашимович.

- Извини, Асеке, я съел часть твоего времени, - улыбнулся он.

Теперь Димекен был сух и официален. Если при первой нашей встрече не было ни одного вопроса, который касался бы каких-то клановых отношений, то в этот раз он почему-то спросил, из какого я жуза, к какому роду принадлежу. Признаться, меня это неприятно задело. Я всегда считал и считаю, что деление по такому признаку -самое уязвимое место у нашего народа. А сейчас, когда этот «пункт» стал основным при приеме на работу, при карьерном росте, - это уже страшно. Что же получается, если человек талантлив, но при этом не вписывается в клановую сетку, то и дорога ему закрыта?