Страница - 13

Холодная Зима 1986-го

16 декабря 1986 года мы с режиссерами Кадыром Жетписбаевым и Сериком Жармухам-бетовым улетели в Москву. Я сдавал картину «Полынь», они - «Турксиб». О том, что в Алма-Ате что-то произойдет в этот и последующие дни, я не то что не знал - не придавал значения некоторым настораживающим моментам. Меня, конечно, возмущало то, что на состоявшемся накануне пленуме ЦК, который шел всего 18 минут, сняли Кунаева и поставили во главе республики никому неизвестного человека по фамилии Колбин. Но как человек глубоко аполитичный я не зацикливался на размышлениях на эту тему.

Возвращаясь 16-го в 11 утра из киностудии, на площади Брежнева я видел небольшую толпу людей. Но голова была занята другим - как побыстрее собраться в дорогу и успеть в аэропорт. Забежал домой, тут как раз Саги пришел с репетиции. Вместе с ним были его друзья. Сын сказал, что они собираются на площадь. Эта информация опять проскочила у меня мимо ушей. Я думал только о том, как не опоздать к самолету.

Прилетели в Москву, а вечером в гостинице нашего постпредства слышим по радио страшные новости в Алма-Ате бесчинствующие хулиганы, накачанные алкоголем и наркотиками, прикрываясь националистическими лозунгами, убивают мирных людей - беременных женщин, стариков и детей, поджигают машины. Первая мысль- Саги! Он же говорил, что пойдет на площадь. Кинулся звонить, а связи нет. Ее не было до 22 декабря. Улететь домой тоже было невозможно- все гражданские рейсы отменены, в Алма-Ату вылетали только самолеты с военными. Позже говорили, что в казахскую столицу были отправлены несколько спецдивизионов, где служили одни сироты Перед солдатами без роду и племени была поставлена задача - подавить бунт.

Было тревожно и страшно, но я все равно не верил, что власти пойдут против народа. В Москве отношение к нам, представителям Казахстана, в те дни резко изменилось. Даже старухи-вахтерши, которые работали в постпредстве, шипели нам вслед: «Бандиты!», в ресторанах нас не хотели обслуживать.

Когда наконец 23 декабря мы прилетели домой, то первое, что я услышал от людей на улицах: как же вы, Асанали-ага, могли пойти против своего народа?!

Оказывается, 17 декабря в газетах вышло обращение к народу, где известные в республике люди осуждали события, происходившие 16-17 декабря на площади Брежнева. Среди прочих подписей была и моя.

Я, естественно, кинулся писать протесты, но никто их не публиковал. Я требовал, чтобы мне организовали встречу с общественностью Но удалось выступить только перед коллективом АХБК. Эту встречу мне помогли организовать хорошо относившиеся ко мне люди из ЦК

Саги, к счастью, уцелел в тех событиях благодаря другу нашей семьи - офицеру КГБ, который стоял в оцеплении. Он по праву старшинства просто прогнал моего сына с площади.

О том, насколько же страшно в те дни было в столице, можно судить по Азербайжану Мамбетову. Когда я вернулся в город, он лежал в больнице с травмой головы Как только услышал об этом, я пошел его навестить. Поговорить нам толком не удалось, у палаты стояла вооруженная охрана Оказывается, Мамбетов вместе с Жаманкуловым на машине актера 16 декабря приехал на площадь. Будь я в те дни в городе, наверняка поехал бы с ними. Меня на это подвигло бы мое природное любопытство Так вот, Жаманкулов, едва они приехали, куда-то быстро исчез, Азербайжан остался на площади. Солдаты-манкурты, которые, как заведенные, крушили все налево и направо, ударили его саперной лопаткой. С проломленной головой народный артист СССР, лауреат Госпремии, член бюро ЦК Компартии Казахстана, депутат Верховного Совета упал в арык. Потом его, окровавленного, в полубессознательном состоянии, в одном ботинке (другой где-то затерялся) закинули в машину и вывезли за город...

С той поры в жизни Азербайжана началась черная полоса. Его после выздоровления то и дело вызывали на многочасовые допросы. Готовилось исключение из партии. В один из дней он, по натуре вспыльчивый и независимый, не выдержав морального и психологического давления, а главное, оскорблений, написал заявление об уходе из театра. Позже Мамбетов возвращался в театр, а там заклубились новые издевательства. Теперь уже травлю организовал человек, которого он некогда принимал на работу....

«Брось, не обращай внимания. Противник должен быть достойным тебя, иначе ты сам измельчаешь с ним вместе»,-пыталсяя отговорить режиссера от склоки с новым директором театра, в которую он ввязался. Однако Азербайжана уже трудно было остановить...

Единственным светлым пятном в эти годы была награда «Халык; Каhарманы», которую Мамбетов получил после того, как поехал поднимать театральное искусство в Астане. Но что это высокое звание, если творческий человек, так много сделавший для национального театра, был сломлен?

В те декабрьские дни я очень зауважал Жубана Молдагалиева. Поэт-фронтовик, выступая на собрании Союза писателей, где принимал участие новоиспеченный первый секретарь ЦК Компартии Казахстана, глядя в глаза Колбину, во всеуслышание заявил: «Я жалею, что не погиб на фронте. Уж лучше это, чем видеть, как в мирное время власти так жестоко расправляются с народом».

Мне кажется, что в те декабрьские дни как нельзя ярко проявился характер нашего народа: терпеть до последнего, а потом разом встать перед вопросом «быть или не быть?». Декабрь 86-го дал мощный толчок формированию национального самосознания и уважения к самим себе, обострил нашу историческую и человеческую память. Такие точки есть в истории каждого народа. Не случайно их называют маркерами, которыми обозначены самые важные направления его дальнейшего пути. Для нас это стало началом независимости.

Это не мое вино

(история моего назначения директором театра)

Предложение возглавить Театр имени Ауэзова свалилось как снег на голову. Однажды вечером мне позвонил домой заместитель министра культуры Аширбек Сыгай с уговорами стать директором и одновременно художественным руководителем театра. Я не дал согласия. Директорство меня не прельщало, я был доволен своей актерской работой, к руководящему креслу не рвался, да и не был к нему готов. Об административной и репертуарной политике, не говоря уже о финансовых вопросах, я имел весьма смутное представление. Перефразируя Сабиру Майканову, я бы сказал, что это было не мое винО. Да и перед Мамбетовым было неудобно.

Месяца через два или три Сыгай позвонил вновь. Теперь он стал бить по моему самолюбию. Вахтанговский театр возглавляет Михаил Ульянов, Большой драматический театр - Кирилл Лавров...

- Чем вы хуже их? - наседал на меня замминистра. - Что вам стоит попробовать, хотя бы временно возглавить театр?

В общем, он, надавив на нужные струны, дал мне уговорить себя. На доводы типа «Азербайжан мне этого не простит» показывал собственноручно написанное Мамбетовым заявление. Ануар Молдабеков, мой бескорыстный и честный друг, возможно, удержал бы меня от этого шага, дал бы какой-нибудь дельный совет, но его рядом уже не было. Годом раньше он ушел из жизни.

И с той поры моя жизнь в любимом мною театре превратилась в ад. Я был слишком мягок и демократичен, с моей стороны было много панибратства с актерами, разговоров по-свойски «за жисть». Отсутствие жесткости, дистанции сыграло со мной злую шутку. Я еще и сделать ничего не успел, как появилась театральная оппозиция. Возглавил ее молодой тогда еще актер, мой, как говорится, заклятый друг. Пошли письма-доносы в ЦК. Аргументы при этом были смешные. Дескать, Саги Ашимов получил Госпремию республики за роль Чокана Валиханова в одноименном фильме только потому, что за него ходатайствовал отец. И вообще, надо бы разобраться, как сам Ашимов умудрился получить звание народного артиста СССР. «Мне смешно от того, что он носит это звание», - сигнализировал «главный оппозиционер» в своих письмах наверх.

Люди, подписывавшиеся под этими доносами, общаясь со мной сегодня, чувствуют себя очень неуютно, в их глазах читается вина. Но я их простил и ни словом не упрекнул, потому что осознание вины - уже признак того, что имеешь дело с человеком пусть заблудившимся, но Достойным. Но если человек, становясь актером не на сцене, а в жизни, норовит бессовестно оболгать, перевирает факты, делает подлости, в спорах на профессиональные темы использует нечестные приемы, но при этом ведет себя так, будто все это в порядке вещей, то нет такому прощения. И таких людей при всей миролюбивости моего характера, нежелании идти с кем-то на конфликты я не прощаю и руки не подам до конца жизни.

Впрочем, письма-доносы в ЦК были еще цветочками. Главное испытание ждало меня впереди. В 1988 году Театр имени Ауэзова выехал на гастроли в Москву. Мне бы настоять на их отмене, но я не сделал этого - недальновидность тому виной или неумение слушать свой внутренний голос, не знаю. Возможно, не будь этих гастролей, все постепенно вошло бы в свою колею: приглашал бы в наш театр на договорной основе известных российских режиссеров, изменил бы репертуарную политику и наряду с кассовыми, на потребу дня легкими спектаклями делал хотя бы раз в год серьезные «фестивальные» постановки.

Мои смутные предчувствия оправдались. Столица нас приняла настороженно. Сказались декабрьские события 1986 года: на нас смотрели как на националистов, разрушающих братский Советский Союз. Не было поддержки Министерства культуры республики - обычно его представители загодя организовывали московскую прессу, презентовали театр, готовили зрителей. С театром я выезжал один.

В Москве нас ждали пустые залы и убийственные рецензии московских критиков, которых, полагаю, очень хорошо подогревали представители доморощенной театральной оппозиции из Алма-Аты. Московские режиссеры Олег Ефремов, Марк Захаров, Георгий Товстоногов были удивлены: «Как?! Азика сняли? Да ведь в Казахстане, кроме него, и режиссеров-то нет». Это и на самом деле было так. Азербайжан был блестящим режиссером-постановщиком, все, что появлялось после него, лишь бледное ему подражательство.

Европеец по менталитету, яркий и выразительный постановщик, Мамбетов сделал революцию в национальном театре, вдохнул в него новую жизнь. Застывшую каноническую трактовку классических образов он заставил сменить на более жизненную, осовременил ее, первым начал выводить актеров в зрительный зал, применять световые эффекты... Зритель

- и не только казахский - был покорен этими новшествами.

Что и говорить, при Мамбетове в середине 60-х и начале 70-х годов состоялся творческий взлет Ауэзовского театра, он вошел в четверку лучших театров Союза. На этой почве выросли и я, и Ануар Молдабеков, и Фарида Шарипова... Но чтобы достичь этого, Мамбетову пришлось ломать традиции актерского театра, политику которого определяли такие личности, как Калибек Куанышбаев, Елубай Умурзаков, Серке Кожамкулов, Шакен Айманов, Хадиша Букеева, Сабира Майканова.. Мамбетов, обновляя театр и придавая ему новое звучание, должен был идти на неминуемые жертвы. Он прекрасно понимал, что на одном-двух актерах постоянного репертуара не построишь, что театр

- искусство коллективное. Кроме того, он думал о перспективах подрастающего поколения, новых аймановых и жантуриных, которые могли бы подхватить эстафету старшего поколения и, не повторяя их, засверкать по-новому.

В силу этого Мамбетов, став главным режиссером Театра имени Ауэзова, вынужден был выбирать: либо работать во имя театра и поднимать его, либо пойти на поводу у актеров-личностей. В последнем случае ему пришлось бы шагать по проторенной дорожке и не думать о тех преобразованиях, которые уже шли в ведущих театрах Союза (в московских театрах, в частности, творческую политику определяли уже не большие актеры - их время постепенно уходило, а режиссеры) Мамбетов выбрал первое...

Те, кто его критикует как режиссера, почему-то забывают, что звания многим актерам Казахского театра драмы принесли именно постановки Азербайжана Мамбетова. Да, он бывал жестоким на репетициях, но это было продиктовано необходимостью. Совсем еще молодой режиссер говорил именитым актерам, что за пределами театра он готов отдать им душу, но сцена - это их рабочий станок, и здесь они должны пахать до седьмого пота.

Что касается конфликта с Нурмуханом Жантуриным, чей уход многие ставят ему в вину, то Азекену не вставать бы на дыбы, а Нуреке перетерпеть немного, и тогда из этого союза наверняка вышло бы великое сотворчество. Но, увы, две незаурядные личности не смогли найти общего языка. Они оба этот разрыв переживали очень остро. Вопреки обывательским разговорам Жантурин не держал зла на Азербайжана. Он говорил: «Я ушел из театра, но я сам выбрал этот путь».

Когда в середине 90-х часть коллектива Театра имени Ауэзова заявила, что Мамбетов устарел и театр должен пойти по новому пути, то он, ответив на это статьей «Я устал бороться с пигмеями», ушел из театра, хлопнув дверью. В этот раз уже навсегда.

.. Но тот первый уход, случившийся в 1988 году, Мамбетов переносил особо тяжело. Как?! Театр, где он царил 30 лет, театр, который он вывел на большую орбиту, выкинул его за борт? Этого он простить не мог. В общем, у поистине большого режиссера месть оказалась маленькой. Желая показать, что Ауэзовский театр без него ничто, он без сожаления подставил и меня, хотя лично на меня обижаться ему не за что.

Я ведь, как только сел в кресло директора, сразу дал понять ему, что не претендую на его место в театре и что его кабинет всегда ждет хозяина. При этом подчеркивал, что мне его не хватает (это и в самом деле было так) в театре. Когда он изъявлял желание ставить спектакль, никто ему в этом не только не препятствовал, наоборот, всячески приветствовал и поощрял.

.. Суть появившейся в «Правде» статьи (а эта газета в те времена, как говорится, расставляла все точки над «I») сводилась к короткому гастроли Казахского академического Театра драмы имени Ауэзова в Москве были провальными. Следовательно, руководство надо немедленно поменять.

Я сразу уехал на Сахалин сниматься в фильме «Маньчжурский вариант» Игоря Вовнянко. Чувствуя, что мне плохо, Майра тоже поехала со мной.

- Не переживай, я давно хотела, чтобы ты ушел с этого проклятого директорства, - успокаивала она меня.

А в Алма-Ате в это время все кипело! Камал Смайлов, заведующий отделом культуры ЦК, звонил мне каждый день, чтобы задать один-единственный вопрос: когда приедешь?

«Как только закончу сниматься», - отвечал я.

На следующий же день после приезда со съемок меня вызвали в ЦК. В зале, где проходило внеочередное бюро ЦК, собралось все руководство республики во главе с Колбиным и артисты Театра имени Ауэзова.

Все были настроены не только снять меня с руководства театром, но и объявить выговор по партийной линии. И тут за меня неожиданно вступился человек, от которого я меньше всего этого ждал.

- Зачем человека наказывать дважды? - сказал Колбин. - Давайте уж обойдемся без выговора, просто снимем его с должности.

Что удивительно, те, с кем я долгие годы проработал на одной сцене, не сказали ни слова защиты в мой адрес. Хотя чему удивляться, если и Мамбетов не дождался доброго слова от тех, кто получал высокие звания, играя именно в его спектаклях. Он, помнится, в те черные для него дни выступил в прессе со статьей, где с нотками сожаления и разочарования спрашивал: «Где вы, мои народные артисты?!».

А я тогда окончательно понял, что на людей моей профессии в трудную минуту рассчитывать нельзя. Нет, актеры - не предатели по натуре, мы просто слишком зависимые люди, нашими чувствами в силу нашей впечатлительности очень легко манипулировать.

Сабира Майканова, единственный человек, который, не страшась опалы, мог бы протянуть мне руку помощи или сказать слова поддержки, уже не имела былого влияния в театре Наш многолетний парторг тяжело переживала, видя, как труппа на глазах распадается на группировки. Я уверен, что последовавший через несколько лет инсульт был спровоцирован этим раздраем. А театральный фестиваль в Киргизии, где Мамбетов без объяснения причин заменил Сабиру-апай в спектакле «Материнское поле» на другую актрису, стал только его косвенной причиной.

...Словом, проработав чуть больше года театральным начальником, в конце 1988 года я без сожаления (и к большой радости семьи) вернулся на ту должность, с которой когда-то начинал, -рядового актера.

В верхах к этому времени, видимо, одумались. Пусть без фанфар и триумфа, но Азербайжану Мамбетову вернули его прежнюю должность - главного режиссера, а директором театра назначили Жаманкулова. Они не нашли общего языка. Выживая Мамбетова, директор исподволь выживал всех актеров нашего поколения. После очередного громкого скандала Мамбетов с присущей ему прямотой поставил вопрос Ребром: «Или я, или Жаманкулов». Наивный, он был уверен, что оставят его. Но, увы! Король казахской режиссуры после 30 лет успеха оказался не готов к испытаниям. Он вынужден был бороться не с другой творческой позицией, а с пигмеем. И пигмей оказался сильнее - только потому, что был гораздо менее профессионален, зато гораздо более неразборчив в средствах. А тут еще роковое совпадение. Министерством культуры пришел руководить человек, которому, я бы сказал, кресло оказалось великовато. Талгат Мамашев явился на собрание в театр с готовым сценарием снятия Мамбетова. Он спросил у Азербайжана: «Вы будете работать в театре?». Тот прилюдно заявил: «С торгашом и аферистом Жаманкуловым не буду». «Если так, то должность худрука мы сокращаем», -заключил министр. Так Мамбетов автоматически стал рядовым режиссером. Крайне амбициозный и самолюбивый, такого унижения он стерпеть не мог, а тут кстати подоспело предложение из Астаны - возглавить Театр имени Калибека Куанышбаева.

После ухода Мамбетова директор театра принялся за меня. Мой репертуар сократили, в театре больше делать было нечего. Я перестал ходить туда-и, как и следовало ожидать, оказался в числе сокращенных.

Райымбеку Сейтметову, который должен был прийти к нам по приглашению Мамбетова из Казахского ТЮЗа, директор тоже указал на дверь. Но не было бы счастья, да несчастье помогло - Сейтметов уехал в Туркестан, открыл на базе университета актерский факультет, а потом и театр.

Кто-то из обиженных Жаманкуловым затеял с ним судебную тяжбу и успешно выиграл ее, кто-то пытался выяснять отношения, взывая к совести, а я предпочел забыть на десять лет дорогу в театр. А потом в мою семью зачастила смерть, и мне стало не до театральных интриг.

... Что касается действующих актеров, то хочется заметить, что, например, из Тунгышбая мог бы получиться эстрадный артист. Он был на своем месте, начиная с Кудайбергеном Султанбаевым развлекательную передачу «Тамаша», которая, в общем-то, цепляла зрителя. Открой он в свое время театр сатиры, на мой взгляд, получилось бы что-то толковое и интересное, но этот человек, уповая на эффектную внешность, стал рядиться в ханские одежды. Однако образа того же Абылай-хана так и не смог создать, получился типаж, не больше (хотя, по большому счету, эффектно сыгранный типаж - тоже неплохо. Ведь именно этим когда-то прославились Савелий Крамаров и Сергей Филиппов).

Образ - это глубже, объемнее, чем типаж, он сродни выношенному полноценному ребенку. А у творческих людей бывают и «выкидыши». Я так называю роли, за которые бывает стыдно.