Страница - 5

Актер - это Звучит гордо

С ностальгией вспоминаю советские времена. Жил я тогда, конечно, беднее, чем сейчас, зато было много творчества, а театр воспринимался народом поистине как храм искусства. От нынешнего же фамильярного отношения к актерам меня порой просто выворачивает. Так не должно быть! Это кощунство, что известная певица (я сам тому свидетель) за вечер побывала на трех свадьбах, где продавала пару своих песен за полторы тысячи долларов. Пьяные гости тянулись к ней с бокалами....

А ведь раньше ставился вопрос об увольнении, если актер выходил в зрительный зал без грима. Как бы ни сводило желудок от голода, мы не имели права ходить в буфет во время антрактов. Зритель нас ловил у служебного входа, чтобы взять автограф.

Говорят, что жизнь - это борьба. Я бы уточнил: борьба с самим собой - со своей жадностью, любовью к праздности, неумением или страхом поставить людей, от которых ты зависим, на место, когда они пытаются сделать тебя марионеткой. Добьешься победы - будут уважать другие.

Я шагал к своим вершинам в разноцветных «колхозных» ботинках, в которых приехал в Алма-Ату. Я долго ходил кандидатом в студенты, меня исключали из института, в театр не принимали... Зато сейчас у меня нет «одышки». То, что я сейчас имею, - это результат, если хотите, компенсация за те трудные годы.

Вспоминаю Михаила Ульянова - он для меня идеал человека и актера. Поступать в Щукинское театральное училище Ульянов приехал из Омска в кирзовых сапогах. Своим трудом, своим отчаянием, своей жесткостью и неистовым темпераментом этот русский мужик «порвал» всех на своем пути и стал великим актером. А я - казах от земли. Я знаю, что такое сбор урожая, что такое овечий кизяк. Это знание помогало мне выстоять и не сдаваться.

Мой первый режиссер

После школы я мечтал выучиться на горного инженера. В Кентау, с его рудниками, это была самая модная профессия. Поэтому поначалу документы я подал в столичный горно-металлургический институт. Но там огромный конкурс, среди поступающих - почти сплошь отличники, а у меня с математикой нелады. И я, не начав еще сдавать экзамены, перекинул Документы на агрономический факультет Алматинского сельскохозяйственного института. Не поступил. Пришлось возвращаться в Кентау. Год зарабатывал младшим рабочим в геологоразведочной партии. Если бы мать, сама не знавшая ни слова грамоты, не уставала повторять: «Учись, балам», я бы, возможно, и не поехал никуда, остался бы в Кентау или вернулся в аул и пас бы там баранов. Но мать стала готовить меня в дорогу еще с осени. Зарплату в хлебопекарне, где она работала, большей частью выдавали продуктами, и она долгие месяцы по крупинке собирала белую муку. В 1955 году мы с Райымбеком Сейтметовым, который тоже «срезался» в зооветеринарном, снова засобирались в столицу. Мешок с мукой к тому времени был уже полным, и мы с Райымбеком, чтобы заработать мне на дорогу, пошли с ним на базар. Помню, страшно стеснялись торговать, тогда это осуждалось, но, к счастью, подул сильный ветер, все лицо у нас было засыпано мучной пылью, и знакомые, если даже и проходили близко, не узнавали нас.

Первый свой абитуриентский год мы болтались по разным общежитиям -то в КазПИ, то в зоовете, то в сельскохозяйственном, а в этот раз кто-то из аульных сунул нам записку с адресом своих дальних родственников.

Это оказалась семья покойного министра легкой промышленности. Его вдова с тремя детьми и каким-то родственником-студентом жила в самом центре - в одном из знаменитых «косых» домов, построенных в свое время для столичной элиты. Их соседями были Куляш Байсеитова, Ахмет Жубанов, Абдильда Тажибаев, министр здравоохранения Каримбаев... Но нам до хорошо одетых мужчин и женщин, которых мы видели каждое утро, и дела не было. Мы с книжками в руках бежали в парк готовиться к экзаменам...

Тургангуль - апай, хозяйки приютившей нас квартиры, давно уже нет в живых. Я очень жалею, что не успел, вернее, не догадался поблагодарить ее за то, что гостеприимный ее дом стал для нас стартовой площадкой в чужом городе. Понятия о гостеприимстве у нас с Райымбеком были чисто аульными, и мы, простецкие парни, два месяца не только жили в ее квартире, но и без всяких угрызений совести садились за стол.

Документы я снова отнес в сельскохозяйственный. Экзамены сдал не так уж и плохо - на четверки, но опять же надежд было мало. А я до дрожи в коленках боялся возвращения домой. Позор был подобен смерти, да и очень уж хотелось зацепиться в Алма-Ате. Она мне понравилась, все здесь было в диковинку - горы с растущими у подножия елями, множество людей на улицах...

Однажды, когда я, горестно размышляя, куда податься, если не поступлю - уж не утопиться ли сразу, шел по улице, на глаза попалось объявление: «Актерский факультет консерватории готовит актеров драмы и кино». «Разве кино тоже учатся?» - мелькнуло в голове.

Первым в консерваторию поступил Райымбек Сейтметов, провалив экзамены в зоовет. Молодой в ту пору режиссер Аскар Токпанов, по инициативе которого и открылось в консерватории актерское отделение, был от моего земляка в таком восторге, что называл Райымбека будущей надеждой казахского театра. А узнав однажды, у кого он живет, напросился в гости. И шустрый Сейтметов устроил «прием» для своего покровителя. Добрейшая Тургангуль-апай была столь тактична, что предоставила свою квартиру в наше распоряжение, а сама ушла к знакомым.

В перерывах между питием шампанского, которым мы угощали Токпанова, он вдруг заметил меня: «Это что за парень?». И без перехода: «А не хочешь пойти учиться на актера?».

- Не знаю... Я вообще-то приехал учиться на агронома.

- Ничего страшного не произойдет, если в Казахстане будет одним агрономом меньше.

И, не спрашивая моего согласия, велел Райымбеку готовить меня к вступительным экзаменам на актерский факультет. У меня выбора не было - в сельскохозяйственный я явно не проходил по конкурсу. А мать подвести не мог. «Какую угодно, пусть хоть собачью, но ты должен приобрести профессию», - твердила она. И как в воду глядела. Я и в самом деле нашел себе «собачью» профессию. Актеры ведь тоже всю жизнь сдают экзамен на верность театру, тоже ищут, вынюхивают, пробуют на зуб тот образ, с которым должны выйти к зрителю.

Райымбек, первый в моей жизни режиссер, готовил со мной клятву Олега Кошевого. Как же мы с ним жестикулировали и кричали! И вот он повел меня на экзамен. В маленькой комнатке за столом сидело несколько человек. Я, нещадно бия себя в грудь, стал выкрикивать: «Я! Олег! Кошевой!». В общем, плохо читал. Даже не знаю, почему меня сразу не выгнали. Одноглазый дядька, который, видимо, был там за главного, кривился так, словно хлебнул прокисшего кумыса.

Потом Токпанов велел мне сыграть этюд без слов. Якобы я готовлюсь к экзамену и вдруг слышу шуршание: это по комнате бегает мышь. Я беру октау - скалку - и тихо-тихо крадусь за ней. Бац - ударил! Мышь убежала, зато на полу валяются осколки хрустальной вазы. А тут мать с работы возвращается...

Этюд, видно, получился еще хуже, чем монолог, потому что один из сидевших за столом (как я потом узнал, заведующий вокальным отделением консерватории профессор Бекен Жлысбаев) сказал: «Парень, кажется, поступает в сельскохозяйственный? Ну и пусть идет туда. Зачем он здесь?!».

И тут дал знать о себе дух моего покойного деда Ыскака Прадара. Он, как всегда, кинул мне спасательный круг. Одноглазый человек (им оказался сам академик Ахмет Жубанов) вдруг проявил ко мне благосклонность:

- Пусть попробует силы во втором туре.

Слово академика было законом - остальные ему не перечили.

На втором туре я был чуть лучше, но опять же «не фонтан». В общем, оказался в итоге за бортом. И тут опять спасательный круг. По приказу Министерства культуры пятерых абитуриентов, и меня в том числе, взяли на актерский факультет в качестве кандидатов.

О стипендии и месте в общежитии не могло быть и речи, зато я остался в Алма-Ате! Жил на одной квартире с Макаем Нуркасовым - старостой курса. Он уже отслужил в армии, был лет на шесть-семь старше нас. Ко мне он относился как к младшему брату. И кормил за свой счет, и вещи свои давал носить. Первую зиму в Алма-Ате я, например, проходил в его плаще.

Считаю, что именно «кандидатское» звание помогло мне в дальнейшем завоевать все сегодняшние титулы. Чтобы стать студентом, я должен был учиться в два раза интенсивнее, чем остальные, знать и уметь больше, чем они. Первый семестр закончил круглым отличником, но все еще кандидатом, потому что никто из первокурсников не успел разочароваться в актерской профессии. Зато в конце года ушли сразу восемь человек. Так что на второй курс я пришел полноправным студентом.

Наш курс, как говорят, получился самым отборным за всю историю существования актерского факультета. Из 35 поступивших до дипломного спектакля дошли только девять человек, и все впоследствии стали народными артистами. Это Фарида Шарипова, Райымбек Сейтметов, Нукетай Мышбаева, Сабит Оразбаев, Бекен Имаханов... Еще один мой талантливый однокурсник артистом не стал, зато Оспанхан Аубакиров снискал славу первого сатирика Казахстана. Мы с ним, кстати, делали в консерватории стенную газету «Актер». Я рисовал шаржи на педагогов, а он писал к ним эпиграммы. Когда Оспанхан дарил мне свой первый сатирический сборник, он его так и подписал: «Ровно половина здесь - результат твоего остроумия».

У себя в ауле я скрывал, что учусь на артиста. Эту профессию у нас не жаловали. Я и сам, пока не поступил в консерваторию, презирал актеров. Считал, что у этих легкомысленных людей на уме одни той. Поэтому дома всем говорил, что поступил в сельскохозяйственный. Профессия агронома считалась у нас почетной. Люди, давая мне суюнши, хлопали по плечу и говорили: «Молодец!». Правду знала только мать - ее ведь не обманешь. Когда аулчане все же прознали, где я учусь, не могли скрыть разочарования. Так и говорили: бедолага, теперь твой удел - смешить людей. Уж лучше бы ты стал бригадиром в колхозе или, на худой конец, выучился на тракториста, и то был бы какой-то прок в хозяйстве.

Особенно огорчился дядя Касым, младший брат отца: «Эх ты! Не ожидал от тебя. Давай бросай это дело и поступай в какой-нибудь приличный институт».

Чтобы успокоить его, я после третьего курса поступил заочно в КазГУ на филологический. Там я, видимо, числюсь студентом по сей день, потому что с того раза больше никогда не переступал порог филфака. А вот актерский факультет все же не бросил Сделал я это наперекор всем. Натура такая - раз уж взялся за что-то, значит, пойду до конца.

Дядя Касым не то чтобы простил меня, скорее, смирился, когда я стал народным артистом республики. «Все, теперь уже поздно тебя отговаривать», - обреченно произнес он. А когда я получил звание народного артиста СССР, дядя устроил праздник. У меня камень с души упал - я ведь чувствовал себя очень виноватым перед человеком, который заменил мне отца.

То, что приобрел профессию на всю оставшуюся жизнь, я осознал лишь на третьем курсе, когда сыграл главную роль в преддипломном спектакле «Коварство и любовь» Шиллера. Роль Фердинанда была моей первой удачей. Я мнил себя звездой местного масштаба, стал обретать внутреннюю и внешнюю форму, сам себе казался высоким, стройным, симпатичным парнишкой. На меня стали обращать внимание девушки. Студентка вокальногофакультета Майра Айманова подарила сборник стихов Гете. И вдруг меня исключают из консерватории!

Я был в Усть-Каменогорске на съемках фильма «На диком бреге Иртыша», когда моя будущая жена - та самая Майра Айманова - написала мне об этом. Я не стал расстраиваться: в кармане лежала справка-освобождение от занятий на 20 дней, подписанная министром культуры.

Но ректору консерватории Куддусу Кожамь-ярову, как выяснилось, справка была не указ, потому что он водил дружбу с самим Юсуповым, тогдашним первым секретарем ЦК Компартии Казахстана. Ректор, оказывается, так и заявил министру: «Дисциплина - прежде всего. Или я, или студент Ашимов».

Как я ни пытался доказать, что за мной никаких грехов, кроме съемок в кино, нет, он выгонял меня из кабинета со словами: «Можешь и дальше сниматься!».

Два года я проболтался неприкаянным. Самолюбие и стыд не позволяли вернуться в аул, а потом я настырный. «Чем ты хуже других?!» - кричал мне внутренний голос. Но другие оставались студентами, а я ...

Картина «На диком бреге Иртыша» уже шла на экранах, я снялся в эпизодических ролях и в других фильмах. Появилось пусть маленькое, но все же признание. В те годы были в моде встречи актеров со зрителями. Помню, на одной из таких встреч в Караганде меня посадили в ЗИЛ с открытым верхом. Музыка, аплодисменты, машина делает полный круг по стадиону... Я чувствовал себя нужным, не случайно пребывающим в этом мире человеком.

При этом я был почти бичом и бомжем. Днем нахально, вроде как вольнослушатель, ходил на занятия в консерваторию, а в полночь залезал в окно общежития к однокурсникам. Когда ректор Кожамьяров каким-то образом узнал об этом, коменданту здорово попало, его чуть с работы не выгнали.

В один из таких дней, когда я не знал, где вечером приклоню голову, получил повестку из военкомата. Прошел комиссию, мне уже велели готовить ложку-кружку. Кто знает, как повернулась бы моя судьба за три года службы в армии? Доигрывая роль вольнослушателя, я снова пришел в консерваторию. Педагог, напуганная приказом ректора не пускать Ашимова за порог, выгнала меня. В расстройстве я слонялся по коридору. И тут меня увидела заведующая учебной частью Елена Ильинична Масалович.

- А что это ты с обритой головой ходишь? -удивилась она.

- Да вот, - говорю, - в армию забирают.

- Как?! А учеба? Ну-ка зайди!

Услышав мою горестную историю, она написала справку, что я студент третьего курса консерватории и начальную военную подготовку прохожу в вузе. Когда я показал ее военкому, тот разразился трехэтажным матом: «Мать-

перемать! - орал он. - Что ж ты людям голову морочил?! Пошел вон отсюда!». Я сыграл под дурачка. Дескать, плохо владею русским языком, не понимал, что от меня хотят, и опрометью кинулся из военкомата.

В вузе меня восстановили через год. Вот так мне в очередной раз помогли Всевышний и дух деда Ыскака Прадара.