Страница - 6

Предчувствие любви

В детстве я был влюбчивым, но при этом

настолько стеснительным, что ни одна из моих школьных избранниц так и не узнала о моих чувствах. Третьеклассником я влюбился в первоклашку - тоненькую изящную полутатарочку. Когда девочка, имя которой я сегодня уже позабыл, шла после уроков домой, я сопровождал ее, идя по другую сторону дороги, но ни разу к ней даже не приблизился.

В Кентау в нашем выпускном классе было 20 мальчиков и всего одна девочка - Макиш. Мы все были влюблены в нее, но признаться в этом открыто не решались даже самые бойкие, не говоря уже о таких, как я.

Нравы в те годы были очень строгие. На школьных вечерах мальчики танцевали фокстроты, вальсы и танго друг с другом - какая же девочка позволит обнять себя за талию? Это считалось чуть ли не признаком распущенности. Первый поцелуй у меня случился, когда, уже окончив первый курс консерватории, я приехал на каникулы в Кентау. Девушка-соседка на робкие попытки продолжить столь приятное занятие ответила мне тем, что, во-первых, решительно оттолкнула меня, а, во-вторых, столь же решительно предложила сделку. «Женись! Тебе это нужно - у тебя здесь мать, ей одной несладко, я буду присматривать за ней».

Ботиночки со скрипом

Мне в жизни везло на хороших людей, как мужчин, так и женщин, - щедрых, великодушных, благородных. Но Майра, моя первая супруга, и среди них стоит особняком. Не будь она такой, не было бы и нашей с ней семьи.

Однажды она пригласила меня к себе домой. Это был убийственный день! На мое несчастье, мать Майры приготовила дунганскую лапшу. Я, как многие аульные парни, и так стеснялся садиться за стол при посторонних. Пока, бывало, раздумывал - протянуть руку за хлебом или нет, все уже заканчивали трапезу, а тут передо мной полная тарелка неизвестной мне лапши. Как ее есть? Пытаюсь поддеть вилкой - ускользает обратно в тарелку, сорпа брызжет в лицо! Я то бледнел, то краснел, но и Майра, и ее родители «не замечали» этого. Правда, когда мы решили пожениться, именно мать Майры была против.

- И откуда этот колхозник свалился на нашу голову? - причитала она. - Ты посмотри, Майра, какие у него ботинки!

Ботинки у меня были комбинированные -чернобелые. Я думал, шикарные, а они. оказывается, с головой выдавали мое плебейство.

...Но я забежал немного вперед. Вам, наверное, будет интересно узнать историю моей женитьбы. У меня ведь до сих пор спрашивают, как это я умудрился отхватить в жены дочь самого Айманова.

Майра - студентка вокального факультета - шла курсом ниже меня. В консерватории в те годы училось не так уж много народу, так что все друг друга знали хотя бы в лицо. До сих пор не понимаю, чем мог ее привлечь такой неотесанный деревенский парень, как я, но она меня сразу выделила. Об этом я узнал от ее однокурсника, с которым недолго делил комнату в общежитии.

А мне она не очень нравилась. Я вообще ко всем городским девчонкам относился с предубеждением- фифочки, да что они умеют делать по дому? Поэтому взглядов ее влюбленных не замечал, на доброжелательные приветствия ответил тем, что принял Майру за своего в доску «парня». Через нее, например, я пытался передавать записки молоденькой выпускнице хореографического училища (оно располагалось на втором этаже консерватории). Очень красивая была девочка. Сам я подойти к ней не мог - смелости не хватало. Но роман с ней не завязался Майра то найти не могла балерину, то встречала, но «забывала» отдать записку. А потом девочка, похожая на тростиночку, уехала в Москву, и больше я ее не видел. Слышал только, что сильно болела и рано умерла.

Отношения с Майрой стали завязываться в конце 1956 года. На студенческом новогоднем балу я пригласил ее на танец. Она смотрела на меня такими преданными глазами, что я сам не заметил, как пригласил ее на свидание Майра оказалась простой, совсем неизбалованной девчонкой. До этого я думал: как же мы с ней будем общаться, если она казахским владеет, как я русским? Ведь кроме «здрасьте», «дай хлеб» и «куда пошел?» я ничего и сказать не мог Но для влюбленных, оказывается, язык - не преграда. Когда мы поженились, Майра благодаря моей матери заговорила на казахском не хуже меня самого.

На всю оставшуюся жизнь

Душа у нее была открытой и честной, а характер-железным. Она полюбила меня с первого взгляда и на всю жизнь Я же ее, признаюсь, больше уважал, чем любил, - за цельность натуры Такое качество редко встретишь даже у мужчин. В этом Майра схожа с моей матерью Тажихан. Оставшись в 23 года одна, мать так и не вышла замуж. На первый взгляд казалась очень кроткой и тихой, а на самом деле - властная и волевая натура, все свои чувства брала под контроль.

Чья Майра дочь, я вообще поначалу не знал, да и ее фамилия мне мало о чем говорила. В кино ее отец еще не успел прославиться, а в театре у него тогда начались проблемы. Мы сначала думали, что она дочь Каукена Кенжетаевича Кенжетаева, потом - сестры ее матери Шары Жиенкуловой. Оказалось, что Майра им обоим

- родная племянница. Когда Аймановы, Шакен и Хадиша, уезжали на гастроли, то Майра вместе с младшим братом Муратом оставалась у тетки

- танцовщицы Шары. Вот отсюда и пошли позже разговоры, что Аймановым она якобы неродная.

Новый 1957 год наша компания встречала у Аймановых. Родители Майры ушли к своим друзьям. Перед уходом Хадиша-апай, ее мать, увидела мои знаменитые черно-белые башмаки. Они ее шокировали. «Кого ты выбрала в женихи?» - упрекнула она дочь. Она мечтала видеть ее мужем подающего большие надежды молодого композитора. Майра на советы матери обратить внимание на перспективного жениха отшучивалась: «Но он же ниже меня ростом! Как я буду смотреться рядом с ним?».

Незадолго до этого новогоднего вечера, кстати, был такой случай. Мы, джамбулские, решили вместе отпраздновать 7 ноября. На встречу земляков я взял с собой Майру. Было очень весело, мы много танцевали, шутили, смеялись. В какой-то момент выпитое вино ударило мне в голову, и я уснул там, где свалился, никакими силами невозможно было меня разбудить Майра, зная, что дома ее ждет скандал, не оставила меня, всю ночь просидела рядом. Когда она под утро вернулась домой, мать влепила ей пощечину

А в мою комнату (я снимал угол в Тастаке) ворвался наутро молодой композитор. Бесцеремонно растолкав, стал допрашивать «Где Майра?!».

- Дома, наверное, - ответил я миролюбиво.

Мой тон, видимо, сбил всю его агрессию, он как-то растерянно присел у моего изголовья, сказал, что я увожу его мечту, но расстались мы друзьями.

Сейчас молодые легко говорят «люблю». Мы с Майрой ни разу не сказали друг другу этого слова, хотя после того новогоднего бала в консерватории все свое свободное время проводили вместе. Она мне нравилась все больше и больше. И моим друзьям Майра тоже пришлась по нраву. Они стали называть ее женге или курдас - ровесницей - задолго до нашей свадьбы Шамши Калдаяков, тогда еще никому не известный студент консерватории, посвятил нам «Кыз сагынышы» - одну из первых своих песен.

О том, что мы поженимся, у нас с Майрой был уговор задолго до свадьбы. Когда я объявил об этом родственникам, все, кроме матери, которая всегда и во всем поддерживала меня, стали отговаривать. «Рано, - говорил дядя Касым. - А потом, что такое артистка? Это вертихвостка. С нас хватит и одного артиста».

Осенью 1958 года ее родители уехали в Москву на декаду казахской культуры и искусства И мы с Майрой ... стали жить вместе. Она оказалась великолепной хозяйкой. А по-другому, оказывается, и быть не могло. Родители целыми днями пропадали в театре, на Майре были и магазины, и уборка, и готовка, и стирка, и воспитание младшего брата Мурата. С шести лет она стояла в хлебных очередях. Однажды потеряла карточки. Домой идти боялась: суровая мать могла и побить, ведь вся семья на целый месяц осталась без хлеба. Рыдающую Майру случайно увидела знакомая Аймановых - оперная певица Нина Константиновна Куклина-Врана. Она и привела ее домой.

Из-за того, что все хозяйство Майра с малолетства вела сама, она и в школу пошла поздно - в девять лет. В классе была выше всех и очень стеснялась этого. Отсюда и возникла потом ее легкая сутулость.

Позже и я благодаря Майре смог без оглядки отдаться работе. Как только мы поженились, она стала жить моей жизнью. Была заботливой женой, идеальной матерью, послушной невесткой, а еще критиком и суфлером своего мужа-актера. Спать мне не давала, покаяей наизусть не пересказывал роль, с которой мне предстояло выйти на сцену.

В начале 1959 года я попросил у родителей Майры ее руки. Шакен Кенжетаевич был не против. Он очень любил дочь, поэтому только и сказал: «Ты у меня умница. Что ж, выходи, раз решила». Мать, конечно, вовсе не хотела видеть меня своим зятем, но куда деваться, если сам Айманов уже благословил. 14 марта 1959 года состоялась наша свадьба.

Мой дядя Касым и отец Майры оплатили ресторан. На мне мой единственный костюм, только рубашка и галстук новые, на Майре - скромное белое платье и фата, сшитые ее матерью. Приехали человек двадцать моей родни. Моя мать среди ухоженных и холеных городских женщин казалась почти старухой. Ее все почтительно называли апа, а потом выяснилось, что она моложе многих. Надо отдать должное: Тажихан, неграмотная деревенская женщина, умела в любом обществе держаться с тихим достоинством. За сдержанность в словах и жестах, за мудрость, с какой она принимала жизнь, Шакен-ага очень уважал свою кудаги. Когда она бывала в его доме, он не знал, куда ее усадить.

Мне кажется, в Майре я интуитивно угадал тип своей матери. Такая же преданная мужу и семье. Поэтому они и стали близкими подругами. Мать всегда была на стороне Майры, когда у нас случались семейные ссоры. А Майра, бывая в заграничных командировках, в первую очередь искала наряды не для себя, а для свекрови. Мать, например, очень любила белые туфли без каблуков - типа нынешних балеток. И Майра, сбиваясь с ног, искала их по всем магазинам.

Было на нашей свадьбе еще с десяток друзей - моих и Майры, а все остальные гости - друзья Айманова: Мухтар Ауэзов, Сабит Муканов,

Габит Мусрепов, Евгений Брусиловский, братья Абдуллины, молодой Ермек Серкебаев, актеры казахского и русского театров драмы... Их усадили на почетные места, а мы, молодые, разместились где-то у порога. Короче, свадьба была наша, а веселье - их, алматинской элиты. Так тогда было принято- к почетному месту нужно было двигаться постепенно. Гости, не обращая на нас никакого внимания, веселились от всей души. Шара, тетя невесты, танцевала, а братья Абдуллины и Ермек пели, казалось, не для нас с Майрой, а для них. Потом гости, вдруг вспомнив, кто здесь гвоздь программы, поставили нас с Майрой в круг, чтобы мы с ней прошли тур вальса.

На следующий день после свадьбы я забрал свою молодую жену и ушел с ней жить в Тастак. Екатерина Сидоровна, квартирная хозяйка, у которой я с друзьями снимал времянку, выделила нам с Майрой отдельную комнатку в доме, где жила сама. Шакен Кенжетаевич не мог сдержать слез, увидев дочь с чемоданами у двери: «Майкоза (так он называл свою любимицу), как мы теперь без тебя?». А меня упрекнул: «Неужели тебе тесно в четырехкомнатной квартире?». Но я не мог оставаться у тестя - гордость не позволяла. К тому же не мог представить, как буду с Шакеном Кенжетаевичем топтаться у двери ванной или туалета. Стеснялся я его до жути.

17 марта мы пришли в гости к родителям Майры. Хадиша-апай с порога подозрительно уставилась на живот дочери. Пришлось признаваться, что согрешили мы до свадьбы. «Как ты могла?!»-гневно возвысила голос Хадиша-апай. И потом еще долго не разговаривала с дочерью.

В конце апреля я перевез мать из Кентау в Алма-Ату. В комнатке, которую мы снимали у Екатерины Сидоровны за пять рублей в месяц, стало тесно, и мы переехали на другую квартиру. В конце 61-го, как раз под Новый год, сдавали двухэтажный дом для работников «Казахфильма». Мне как штатному сотруднику (на киностудии я работал с 1959 по 1964 год) выделили жилье. Когда я впервые вошел в эту квартиру, мне казалось, что проживу здесь всю жизнь Это был, по моим представлениям, самый настоящий дворец. Полторы комнаты, а еще отдельные ванная, туалет, кухня!

Потом, в начале 70-х переехав в трехкомнатную квартиру на проспекте Ленина, подумал, что попал в рай. Увы! Эта квартира оказалась несчастливой для моей семьи. Здесь ушли из жизни моя жена и два моих старших сына. Оставаться там после всего этого было невыносимо тяжело. Тогдашний аким города, услышав о моих несчастьях, выделил четырехкомнатную квартиру в новом доме. Но я и ее потом оставил - с годами потянуло к земле, захотелось, просыпаясь по утрам, видеть деревья и цветы, посаженные моими руками. И я купил особнячок в предгорьях Алма-Аты. Вот так, соразмерно с профессиональным ростом, росли и мои потребности в комфорте.

...Но я отвлекся от нити моей жизни. Дети у нас с Майрой пошли сразу. В августе 1959-го у нас родился Мади, в июне 61-го - Саги. Тесть как-то даже пошутил над дочерью: «Наверное, хочешь стать матерью-героиней?». Эти слова нас будто отрезвили.

Рожать детей мы с тех пор перестали, о чем я сейчас очень жалею. Нам с Майрой нужно было не меньше пятерых ребятишек.

Эта женщина была создана для меня. Внешне крупная, чуть ниже меня ростом, сильная и стойкая, а в душе - сама мягкость и доброта. Ее любимый тост на всех застольях: «За здоровье наших мужей. Без них мы - никто».

Жили мы небогато, зато душа в душу. День за днем, год за годом я познавал свою жену. Такие мелочи, как бытовые неурядицы, Майру, казалось, мало удручали. Мне она создала все условия для профессионального роста. «Главное - ты и твоя работа,- говорила она. - На тебе все держится».

А ведь на самом деле было не так. Если бы она захотела, могла бы сделать карьеру и в оперном театре, и сниматься в кино, ведь и отец, и мать ее были актеры. А для Майры, хоть и пела она ведущие партии в оперном театре, на первом месте стояли семья и мое творчество. Не помню, чтобы она просила меня помочь ей по дому. И продукты сама носила с базара и из магазинов, и на собрания в школу тоже ходила сама, и деньги какие-то старалась заработать. Когда мы только-только зажили своим очагом, я снимался в кино, подрабатывал на дубляже, ночами разгружал вагоны с саксаулом, была еще и стипендия, но все равно концы с концами сводились туго. Если в доме не оставалось ни копейки, бегали в комиссионку сдавать свадебные подарки -хрустальные фужеры и вазы.

Одевалась Майра всю жизнь очень просто и непритязательно, но однажды собрала подаренные ей когда-то ювелирные украшения и заказала из всех этих колец и сережек ожерелье. Получилась удивительно красивая, изысканная вещь. Когда у Мади родилась дочка Нуриля, Майра сказала, что это колье будет фамильной реликвией, которую она передаст по наследству нашей старшей внучке, когда та выйдет замуж.

Гости в нашем с ней доме не переводились никогда. Причем это были не только наши друзья, но и ее отца. Шакен Кенжетаевич сразу после замужества дочери ушел из семьи и стал жить отдельно (Майра служила спасительным мостиком, соединяющим супружеские берега отца и матери). А поскольку Майра замечательно готовила, то всех своих гостей ее отец приводил к нам. И сам я мог ввалиться с друзьями в час ночи или в три - Майра вскакивала и начинала хлопотать у плиты.

Чаще всего на столе появлялся ее фирменный плов. Она его готовила за сорок минут - я специально засекал время. Вполне возможно, что именно благодаря этому плову она и завоевала мое сердце. Как-то, еще студенткой первого курса, Майра пришла без приглашения в Тастак, где я жил с друзьями, на мой день рождения. Принесла с собой бутылку вина, мы ее быстро распили, и наш аппетит, а есть нам в то время хотелось всегда, разыгрался с невиданной силой.

- Давайте-ка я приготовлю вам плов, -предложила Майра.

Мы быстро сбегали в ближайший магазин, купили все, что нужно, но у нас не было казана. Что делать? Майра, не долго думая, побежала к нашей хозяйке, выпросила у нее ведро и приготовила в нем отменный плов.

Она была для меня и умным другом, и любящей женой, а временами я чувствовал себя словно бы ее сыном, настолько терпеливо относилась она ко мне. Родись мы с ней пораньше, из Майры получилась бы хорошая байбише, с токал жила бы без скандалов. Я не отрицаю, ревность у Майры была, но слез и истерик, в общем грязных «бабских» скандалов,не устраивала никогда. Этим она напоминала мне мать Абая - благородную байбише Улжан.

Бывало, мы с Майрой ссорились, не разговаривали друг с другом несколько дней. Поводом служили мои увлечения на стороне. Что там говорить, соразмерно с популярностью рос и успех у женщин. Их не надо было завоевывать, сами висли на шее. Но Майра раз и навсегда поверила мне, когда я после очередного выяснения отношений сказал ей: «Запомни, другие входят в мою жизнь, не задевая душу, я их даже в лицо не запоминаю, а ты у меня одна-единственная на всю жизнь».

Она простила меня даже тогда, когда доброхоты сообщили ей о романе с женщиной, от которой у меня родился сын. Подружкам своим, которые жалели ее, сказала, как отрезала:

- Он мой на всю жизнь!