Страница - 11

НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ КАЗАХСКОГО ОБЩЕСТВА XIX—НАЧАЛА XX вв.

Первоначально английские и американские путешествен­ники. посещавшие Казахстан, редко затрагивали вопросы социальной структуры и общественных отношений у каза­хов. Как правило, они ограничивались делением казахского общества на два сословия: «ак-суйек» («белая кость») и «кара-суйек» («черная кость»).

Г. Гэуорд в своей книге «История монголов IX—XIX вв.» приводит сведения о «белой кости»— казахских ханах и султанах и их генеалогии. Работа Ч. Котреля и Т. Аткин­сона отразила отдельные факты концентрации в руках ха­нов и султанов огромного количества скота. Ссылаясь на султана Батыра, кочевавшего в степях между Семипалатин­ском и Аягузом. Т. Аткинсон сообщает, что тот выделил старшему сыну 1000 лошадей. 1000 верблюдов. 2000 голов крупного рогатого скота и 5000 овец. У султана Сабека (район озера Балхаш), по Аткинсону, имелось до 8 тысяч лошадей, 6 тыс. верблюдов и большое число овец и коз. Тот же Т. Аткинсон приводит сведения об имущественных, семенных и личных правах султанов. Он, например, пишет: «Подобно тому, как у нас бедный ремесленник не осмелит­ся предложить руку какой-нибудь княжне, точно так же и у киргизов, бедняк не дерзнет свататься за султанскую дочь; пишет о размере калыма, зависевшего от имущест­венного положения невесты. Отмечен им также факт суще­ствования куна, дифференцированного по отношению к сул­танской верхушке и простому пароду Однако ни в одной из работ английских и американских историков не просле­жена эволюция феодальных институтов, не объяснены при­чины, обусловившие экономические и политические позиции султанов, а затем процесс их ослабления, борьба трудящих­ся масс против феодального гнета.

Е. Скайлер видит причину ликвидации ханской власти царизмом в том, что ханы «не обладали ни тенью влияния или авторитета среди своего народа». Но тут же утверждал, что «киргизы питали уважение к своей аристократии» и народные массы, или «черная кость» видели своих вождей в «белой кости», в потомках ханов и правящих фамилий». Прямая идеализация института ханской власти характерна для взглядов О. Кэроу, утверждавшего, что казахи «испы­тывали к своим ханам подлинное благоговение». Он цели­ком замалчивает факты их выступлений против ханского гнета.

А. Гудсон к «белой кости» относит также мусульман­скую знать — ходжей и мулл, однако уходит от оценки общественного положения мусульманского духовенства. Е. Бэкон и Т. Виннер указывают, что влияние ислама в Казахстане не было таким сильным, как, например, в сред­неазиатских ханствах, в быту казахов сохранилось немало пережитков языческих верований. Они также уклоняются от оценки роли мусульманского духовенства в жизни казах­ского общества.

В работе Е. Бэкон отмечается факт существования фео­дально-родовой знати, выросшей из кочевой общины. По определению Дж. Фокс-Холмса, «бии и ак-сакалы являлись родовыми вождями, избранными самим народом и находив­шимися с ним в тесном контакте. Ввиду этого ханы и сул­таны старались умилостивлять их: дарили им титулы и награды, делились своими доходами и советовались по во­просам внешней и внутренней политики. Старшины, в свою очередь, были надежными сторонниками султанов».

Как видно, автор, во-первых, не разграничивает термины «бии», «аксакалы» и «старшины» и не указывает, к какому времени относится это положение. Между тем, согласно «Уставу о сибирских киргизах» J822 г., должности биев под­лежали утверждению царской администрации. Во-вторых, слово «старшина» применялось в источниках первоначально В смысле «аксакал» по отношению к старшему в составе пастбищно-кочевой общины, к человеку, пользовавшемуся известной властью в этом коллективе. Позднее же это по­нятие относилось к должностным лицам, назначенным ха­ном или царской администрацией. Как известно, многие старшины в XIX в. получали содержание от государства, назначались и смещались царскими властями.

Но главное нс в этом. Е. Бэкон и Д. Фокс-Холмс даже не попытались установить классовое положение этих соци­альных групп, отметить эксплуатацию ими рядовых общин­ников, источники их обогащения, «Ханлык», «зякет» и дру­гие налоговые тяготы только упоминаются. Более того, Фокс-Холмс толкует о том, что бии и старшины были «на­дежными сторонниками султанов» и в то же время «за­щитниками народных интересов»... В этом выводе явно не сходятся концы с концами. Сообщая о роли батыров в общественной жизни казахов, о двояком понимании терми­на «батыр», о присвоении ханами и султанами звания ба­тыров, что, по его утверждению, «усиливало их влияние и власть», он однако уходит от объяснения социальной при­надлежности батыров.

Р. Пирс, Дж. Уордел, Т. Виннер и другие зачастую го­ворят о баях как о «значительном сословии» казахского общества, а руках которого сосредоточивалось тысячи го­лов скота. Однако понятие «бай» они отождествляют с по­нятием «богач». При этом баи выступают как «родовые благодетели». Их эксплуататорская социальная природа за­малчивается.

При этом полностью игнорируются результаты исследо­вания социальной природы байства в динамике, широко представленные в советской исторической литературе.

Е. Бэкон, ссылаясь на Аткинсона, мимоходом замечает, что в середине XIX в. феодально-родовая знать занималась торговыми операциями, а «некоторые казахи превращались в кредиторов, получая стопроцентную надбавку за займы», что «богатые лица» (баи) иногда владели двумя-тремя юр­тами и нанимали пастухов. И снова фактор эксплуатации массы рядовых общинников исчезает.

Игнорируя роль народных масс в истории, английская и американская историческая литература, естественно, не вникла в положение массы трудящихся аула. Даже в кни­ге, специально посвященной социальной структуре казахов, А. Гудсон не выделяет такую значительную группу казах­ского крестьянства, как жай-шаруа, не видит различия между жай-шаруа иконсы.

Попытался выделить отдельные социальные категории уже упоминавшийся Дж. Фокс-Холмс. Он писал: «Основная масса казахского народа была известна как «караша» (подданные) и включала в себя тюленгутов н кулов (ра­бов). Большинство «караша» составляли свободные лица, которые экономически и политически зависели от богатых членов аула. Лица, потерявшие личную свободу и ставшие неоплачиваемыми работниками для зажиточных семейств.

известны как «консы». Это высказывание Дж. Фокс-Холмса верно, но требует существенных дополнений. Ведь автор не устанавливает, что же привело «свободных лиц» в за­висимость «от богатых членов аула», каковы характер и формы такой зависимости. Если же он понимает под «сво­бодными лицами» жай-шаруа, то нужно вести речь об их личной зависимости, связанной с тем, что основные сред­ства и условия производства находились в руках господ­ствующего класса. При всей специфике общественных отно­шений в казахском ауле они имели, несомненно, общие черты, характерные для феодальной общественно-экономи­ческой формации. Дж. Фокс-Холмс и другие также не учи­тывают, что в составе кочевников-скотоводов существовала категория кедеев-шаруа.

Группе консы А. Гудсон посвятил специальный раз­дел. («Должник п кредитор»). На основе свидетельств Уйфальви де Мезо-Ковезд и В. Дингельщцтедта, бесед с Н. Тленшиевым, он описал картину отработок, выполняв­шихся консы. Приведя разные мнения о том. что в основе отношений между консы и феодалом лежала «родовая соли­дарность». или что здесь проявлялась «настоящая феодаль­ная эксплуатация», автор вместе с тем старается не выска­зать свою точку зрения, неправильно объясняет причины дачи скота во временное пользование за определенные услу­ги и отработки (саун) всецело влиянием товарно-денежных отношений, хотя в действительности саунные отношения были типичны для патриархально-феодальных отношений. Чисто случайный характер носят упоминания оджатаках, байгуши, егинш  в трудах английских и аме­риканских авторов, поэтому нет возможности рассмотреть их по существу.

М. Раев, А. Гудсон, Дж. Фокс-Холмс затронули вопро­сы, связанные с общественным положением работ и тю­леигутов. Опираясь на труды С. С. Шашкова и Н. М. Ядринцева, М, Раев сообщает, что одним из источ­ников рабства «была торговля детьми калмыков и казахов на основе Указа от 16 ноября 1737 г.», сохранившаяся до первых десятилетий XIX в. «как прибыльное и важное за­нятие на юго-западной линии Сибири».

Более полную характеристику института рабства в Ка­захстане дали А. Гудсон и Дж. Фокс-Холмс, хотя последний неправильно определяет смысл термина кул, толкуя его как «рабы или зависимые». Между тем эти понятия не адекватны. Как Гудсон, так и Фокс-Холмс указывают на патриархальный характер рабства в Казахстане и назы­вают время его ликвидации. Но причину ликвидации раб­ства А. Гудсон видит только в «заботах» Оренбургкой по­граничной комиссии. Между тем запрет этого института был предопределен самим ходом развития казахского общест­ва.

А. Гудсон пытается также описать и тюленгутов, ссыла­ясь на труды А. Левшина, В. Радлова и других. Однако он пришел к ошибочному выводу, будто тюленгуты были «сво­бодными воинами, обычно из состоятельных семей, добро­вольно поступившими на службу к ханам... в качестве ком­паньонов, оруженосцев и телохранителей». Такое толко­вание не только не дает представления о происхождении института тюленгутов, но и вводит читателя в заблуждение относительно его социальной природы.

Дж. Фокс-Холмс отмечает, что «со временем основными обязанностями их (тюленгутов.— К. Е. ) стали защита хо­зяина, сбор налогов и охрана стад от набегов. Их положе­ние в многих случаях было подобно рабскому. Тюленгуту могла быть предоставлена определенная свобода, он, в ча­стности. мог кочевать со своей семьей и скотом... но все равно оставался в распоряжении своего хозяина... Власть султана определялась не только численностью его поддан­ных, но и числом тюленгутов».

Ссылаясь на М. П. Вяткина и Е. Бекмаханова, Фокс- Холмс склоняется к мнению, что вассальная зависимость тюленгутов, характерная для XVIII в., начала перерастать в XIX в. в зависимость крепостную. Но если советские исследователи связывали зарождение, развитие и отмира­ние института тюленгутов с развитием феодальных отноше­ний, то упомянутые буржуазные авторы ищут причины исторической эволюции тюленгутов в «милосердии» ханов и султанов. Конечно, такие поиски бесплодны.

Некоторое отражение в англо-американской казахстани- ке нагнел вопрос о начале появления казахских рабочих. Так, X. Сетон-Уотсон мимоходом сообщает, что в XIX в. в граничащих с казахской степью районах России до поло­вины рыбаков составляли сезонные рабочие из казахов и калмыков. Данные же об отходе бедняков из казахского аула на заработки отсутствуют.

Относительно больше сведений собрано английскими и американскими историками о рабочих-казахах в обрабаты­вающей и горнодобывающей промышленности. Книга Г, Лансделя содержит цифры, заимствованные из статисти­чески отчетов: в 1881 г. на 31 прииске Семипалатинской области работал 2091 человек, из них 1692 казаха. В целом же среди ремесленников в городах области из 3255 каза­хов 681 являлись кузнецами и слесарями, 243 — портными, 1319 — сапожниками, 605— специалистами по изготовлению седел, 298—серебряных и медных дел мастерами, 1009—сто­лярами-краснодеревщиками и токарями.

По сведениям Д. У. Уордела, на предприятиях англий­ских концессионеров в Центральном Казахстане в начале XX в. было занято 1800 рабочих, в том числе 1500 казахов. При этом, подчеркнем, он не мог умолчать о том, что наи­более низкооплачиваемой частью рабочих были казахи.

Только одну страницу посвящает этой проблеме книга Р. Пирса «Русская Средняя Азия». Автор отмечает, что в 1913 г. на промышленных предприятиях степных областей было занято 20 тыс. рабочих, в Туркестане в 1905—1908 гг, насчитывалось 32 тыс. рабочих, причем в большинстве своем это были выходцы из коренного населения.

Эти отрывочные и случайные сведения о казахских ра­бочих свидетельствуют о полном непонимании, а поэтому — и искажении исторической роли пролетариата, истоков его формирования, структуры и положения в канун социалисти­ческой революции.