Страница - 11

РОТНЫЙ

Темной сентябрьской ночью, после освобождения многих населенных пунктов, дивизия вышла к реке Молочной. Небо было густо усеяно звездами. При их тусклом свете я переходил от расчета к расчету, проверял готовность подчиненных к бою.

Накануне меня назначили командиром роты. Комбат, капитан Боровко, поздравляя, сказал:

- Я за тебя горой стоял.

— Спасибо, Алексей Тимофеевич, постараюсь не подвести, — заверил я.

Теперь забот прибавилось. Рота - не взвод, от расчета к расчету не набегаешься. Поэтому старался как можно плодотворнее использовать минуты затишья, время передвижения для того, чтобы проанализировать действия роты. С командирами взводов беседовал особенно много. Боевой опыт теперь у меня имелся, я старался передать его офицерам.

В период подготовки к прорыву оборонительного рубежа на реке Молочной очень много тренировались. Я внимательно прислушивался и к бойцам, и к командирам расчетов, и к взводным, когда они предлагали что-то свое при выполнении учебной задачи, проводя аналогию с эпизодами из прошедших боев. Все больше и больше убеждался в том, что наши бойцы - замечательные люди и живут единой думой - бить беспощадно врага.

Многое перенял у командира взвода лейтенанта Трофима Алексеевича Сычова. Молод он был, как и я, но рассудительности — будто век прожил. Трофим был красив, русоволос. Любили его не только бойцы взвода, но и вся рота. Родом лейтенант был из города Ливны Орловской области. Когда в августе наши войска освободили город Орел, Трофим сиял, пел задорные частушки, всех приглашал в гости на Орловщину. И непременно осенью, когда антоновка отлежится в амбаре, притрушенная сеном. Говорил: «От одного запаха яблок пьяными будете».

Мне посчастливилось дойти с Трофимом до Берлина. А после двадцатипятилетней разлуки военная судьба снова свела нас в одном гарнизоне. В звании подполковника Трофим Алексеевич уволился в запас, жил в г. Орел. Но, к сожалению, не так давно скончался.

Крепкая дружба завязалась у меня с комсоргом батальона лейтенантом Иваном Кумовым. Он часто бывал у пулеметчиков, информировал меня о настроении людей, об их просьбах. Иван был храбрым парнем. К его мнению прислушивались все офицеры.

Перед боем Кумов побывал в роте, побеседовал с комсомольцами, сообщил новости. Показав в сторону, где в лучах заходящего солнца виднелись вражеские проволочные заграждения в несколько рядов, комсорг сказал:

- Перед нами «линия Вотана». Вотан - бог войны. Гитлер приказал оборонять ее до последнего солдата.

Как всегда не преминул вставить слово Саша Зайцев:

- Так и будет. Мы их тут до последнего и прикончим. Сашу поддержали другие пулеметчики:

- Сам бог не поможет врагу.

- Гитлеру тяжело икнется в бункере.

Кумов выждал, пока прошло оживление, продолжил:

- Пленные рассказали, что сюда свежие силы подтянуты. Кормят солдат усиленным пайком, жалованье тройное выдают. Уже заготовили медаль «За оборону линии Вотана».

- Пущай Гитлер себе на ж... прицепит ту медаль, - серьезно сказал сержант Вакарев. Все рассмеялись. А Кумов продолжал:

- Фашисты надеются именно здесь остановить наше наступление. Бой будет упорным. Комсомольцы должны показать пример отваги.

Пулеметчики заверили комсорга, что выполнят приказ.

Когда предутренняя темнота начала таять, раздался артиллерийский гром. Затем появились наши штурмовики. Они пикировали на заранее указанные цели. Мощно взревели танки и приблизились к рубежу атаки, где залегли стрелковые цепи.

Взвились в небо красные ракеты.

Батальоны пошли вперед. Пехотинцы волной накатывались на проволочные заграждения, забрасывали их матами из соломы и камыша, шинелями и, перекатываясь через них, устремлялись к первой траншее. Фашисты били из орудий, пулеметов и автоматов. Налетели «юнкерсы». Постепенно наш наступательный порыв угас.

Бойцы и командиры проявили храбрость, отвагу, но вражеская оборона была укреплена настолько сильно, что прорвать ее дивизия не смогла. И только после перегруппировки, пополнения резервов в конце октября хваленая линия была взломана.

Нет возможности описать все бои, назвать всех, кто отличился, кого потеряли. Неимоверно трудно было фронтовикам. Постоянные броски и атаки под ураганным огнем врага были уделом стрелков и пулеметчиков. Осенью чернозем раскис, и мы вязли в грязи. Бывало, один сапог вытащишь, а другой уже засосало. Грязь на брюках, на шинели, на лице...

Главная же забота пулеметчиков — сохранить в чистом виде замки «Максимов». Наводчики бережно заворачивали их в чистую тряпку и прятали за пазуху. Там они всегда были ухоженные и согретые.

В октябре ударили морозы. Мокрые шинели на нас замерзали так, что и руку не согнешь. Но никто не хныкал. Все видели, сколько фашист горя принес, и знали: ради победы надо и лишения любые переносить, и даже жизни не жалеть. Так требовала Родина.

На марше нам сообщили, что за прорыв сильно укрепленной обороны противника на реке Молочной всему личному составу, участвовавшему в этих боях, Верховный Главнокомандующий объявил благодарность. Многие офицеры, сержанты и солдаты были награждены орденами и медалями. Мне тоже был вручен орден Красной Звезды. Первая боевая награда радовала, вдохновляла, обязывала еще лучше бить ненавистного врага.

ВЫСОТА 81,9

Много высот было на моем фронтовом пути. И больших, и малых. Но особенно запомнилась мне эта, на Никопольском плацдарме. Посудите сами: почти три месяца мы сидели в обороне, готовясь к штурму высоты. А она зловеще возвышалась над холмистой местностью, огороженная многоярусными заграждениями из новой колючей проволоки, обложенная минными полями.

Фашисты врылись глубоко в ее крутые склоны и чувствовали себя сверхспокойно. Видимо, рассчитывали всю зиму провести в теплых норах. Они непрерывно стреляли по нашим траншеям. Не давали покоя их снайперы. Налетали на наши боевые порядки «юнкерсы».

Нам изрядно надоело сидеть в промерзших блиндажах и траншеях под огнем противника. Обогреться было негде.

Командиры и бойцы все чаще спрашивали меня, когда я возвращался с очередного совещания от комбата или от командира полка:

- Скоро пойдем вперед?

Когда купать немца в Днепре будем? Обычно отшучивался понравившейся мне фразой:

- Вода в реке холодна, фашисты просят повременить. А потом добавлял серьезно:

- Скоро, товарищи, скоро. Недолго ждать осталось.

Сашу Зайцева это не удовлетворяло. Он, вызывая улыбки у бойцов, начинал мне декламировать:

Два дня мы были в перестрелке

Что толку в эдакой безделке...

Я уходил от бойцов всегда с добрым чувством на душе. Трогала их простота, открытость. Знал, что любой из них готов пойти на врага по первому зову. Это рождало в сердце и гордость, и ответственность за их судьбы.

С грустью расставался с командиром полка подполковником Епанешниковым. Александра Прокофьевича назначили заместителем командира дивизии. Он с особым уважением относился к ротным командирам, часто встречался с ними. Я передал привет подполковнику Сафонову — начальнику штаба дивизии, с которым виделся давно, но постоянно помнил его советы. Знал только, что командир дивизии полковник Антонов высоко ценил Михаила Сафонова, как начальника штаба.

Командиром нашего полка стал подполковник Николай Павлович Мурзин, возвратившийся в строй после ранения. До этого он возглавлял 1054-й полк нашей дивизии. Мы были наслышаны о беззаветной храбрости этого энергичного офицера. Знали даже, как ему достается от командира дивизии за то, что он часто во время боя появляется в цепи, и лично ведет стрелков в атаку.

С очередного совещания возвратился в приподнятом настроении. Бойцы сразу заметили это. Я собрал командиров взводов, пояснил стоявшие перед ними задачи на штурм высоты 81,9. В случае успеха мы должны были продвигаться на Большую Лепетиху. А там и Днепр!

В ту пору я, ротный, конечно, не знал, что Никопольский плацдарм имел важное стратегическое значение для гитлеровского командования. Подробностей не знал. А ведь фашистской Германии нужны были марганец и криворожская руда. Кроме того, Гитлер лелеял надежду ударом отсюда во фланг и тыл 4-го Украинского фронта восстановить сухопутную связь с отрезанной группировкой в Крыму.

Нашим войскам противостояла группировка гитлеровских войск,расположенная в районе: 120 километров по фронту и 30 километров в глубину, возглавляемая генералом Шернером. В нее входили 10 пехотных дивизий. Они были усилены тремя дивизионами штурмовых орудий. С воздуха группа прикрывалась крупными силами авиации. Неслучайно после войны немецкий военный историк Тинпельскирх писал: «Тяжелым поражением, немного уступавшим по своим масштабам катастрофе 8-й армии (имеется в виду корсунь-шевченковский «котел».— С.Н.) ознаменовалось начало февраля, когда удерживаемый немецкими войсками выступ в районе Никополя подвергся ударам русских войск с севера и юга. Марганцевые рудники в районе города Марганец... и сам Никополь, включая также атакованный с юга плацдарм на левом берегу Днепра, 8 февраля были потеряны».

На фронте каждый командир знал, что самое главное для него — быстро, с наименьшими потерями выполнить поставленную ему задачу. И каждый знал, что от того, как четко он справится с нею на своем участке, будет зависеть оперативный и даже стратегический успех. Иными словами, исход войны решался в каждом окопе, на каждой позиции отделения, расчета, взвода, роты, батальона... Поэтому не боялся, что мои слова будут выглядеть громкими, когда говорил каждому бойцу: «Помни, судьба боя в твоих руках».

Об этом напомнил своим пулеметчикам и в последний день января 1944 года перед штурмом высоты. Сообщил о снятии долгой блокады с города Ленинграда. Какой радостью светились их глаза! Город Ленина был для нас символом несгибаемой стойкости советских людей. Сказал по секрету и о том, что сам генерал Бирюзов, начальник штаба фронта, интересовался нашей высотой.

...Часы отстукивают последнюю минуту. Даже отдельные выстрелы орудий, звонкий на морозе бой пулеметов не замечаю. Шепчу про себя: «Раз и, два и ,три...». И опережая мой счет на несколько секунд, раздается такой силы залп, что от сотрясения воздуха взвихрился снег перед траншеями. С шелестом пронеслись к высоте 45-килограммовые снаряды 152-мм пушек-гаубиц. Открыли стрельбу орудия прямой наводки. Они - рядом с нами. Завели свою устрашающую песню «Ванюши»— так мы любовно прозвали минометы «М-31».

Высота - в пламени разрывов. Из траншеи вижу, как летят вверх бревна, доски, комья мерзлой земли. Ветер гонит на нас дым, пепел. Воздух пропитан гарью, порохом, взрывчаткой.

В мощную какофонию звуков врывается пульсирующая нота - это запела реактивная артиллерия. И вдруг — тишина. Вижу, как батальоны 1054-го полка стремительно врываются на высоту. Над цепью взметнулось Красное знамя. Казалось, все решено. Но тут же из глубины обороны противника ударила артиллерия. Высота 81,9, курганы вновь утонули в пламени и дыму. Фашисты густыми цепями двинулись на высоту.

Сильная группа прорвалась в наши боевые порядки. Основной удар пришелся по 2-му батальону. «Максимы» одновременно обрушили ливень пуль на врага. Гитлеровцы залегли, ведя интенсивный огонь из автоматов и пулеметов, бросая гранаты с длинными деревянными ручками. Они тоже пускали в ход приклады, ножи, лопаты, кулаки. Я увидел, как на рядового Дмитрия Пащенко кинулись два фашиста. Бросился на выручку солдату, но он сам уничтожил обоих.

Порадовался за своего друга комсорга батальона лейтенанта Кумова. С группой бойцов он пробивался к вершине высотки, с которой можно было ударить во фланг вклинившемуся противнику. Пулемет заставил залечь храбрецов. Тут же в ответ застрочил пулемет рядового Кичука. Кумов снова по-пластунски пополз вперед. В это время из-за гребня открыл стрельбу новый пулемет. Но Кумов не останавливается. С ним осталось два бойца.

Все ближе и ближе вражеский дот. Кумов бросает гранату. Вслед летят еще две. Пулемет умолкает. Наши стрелки с криком «ура» идут в атаку. Фашисты уже не смогли сопротивляться. Высота стала нашей.

Как же я ошибался, когда говорил бойцам, что гитлеровцы сидят в глубоких норах. На высоте были вырыты глубокие траншеи, обшитые досками, просторные блиндажи, выложенные бревнами, с оборудованными амбразурами для стрельбы. В глубине была сооружена целая казарма с нарами, электричеством. В общем, враг располагался тут как на благоустроенных зимних квартирах.

После боя за высоту 81,9 дивизия с боями продвигалась к Большой Лепетихе. Несмотря на то, что фашисты оказывали упорное сопротивление, цепляясь за каждый курган, взгорок, темп наступления был высоким. Даже орудия сопровождения отстали от боевых порядков. Артиллеристам приходилось самим тащить их. А грунт в те дни, несмотря на февраль, был вязким. Нелегко было и моим пулеметчикам. Нужно поспевать за стрелками. А «Максим» - не винтовка.

Беспокоил меня постоянно пункт боепитания. Подносчики боеприпасов валились с ног.

В схватках с отступающим врагом гибли люди. Я постоянно выискивал варианты замены вышедших из строя. Особенно сложно было заменить наводчиков. Часто за пулемет ложились командиры взводов. И сам по-прежнему вел огонь, когда кто-то из наводчиков получал ранение или погибал.

К Большой Лепетихе батальон вышел к вечеру. Она, охваченная пожарами, дымилась на холмах у самого Днепра. Враг сделал артналет, начал контратаку. Бойцы, распластавшись на сырой земле, открыли дружную стрельбу. «Максимы» уложили первую цепь гитлеровцев. Но трудно пришлось бы нам, если бы артиллеристы не открыли заградительный огонь.

Контратака захлебнулась, а нам поступил приказ готовиться к ночному бою.

В роте тщательно проверили оружие. А тут и горячую пищу подвезли. Настроение у всех поднялось. Поужинали, свернули самокрутки, и завязался солдатский разговор. Все вели речь о Днепре. До него - рукой подать. За Лепетихой даже видна была уцелевшая мостовая переправа.

Лейтенант Мендзелевский мечтательно сказал:

- Теперь - прямая дорожка до моей Горяевки.

Скоро обнимать родных будешь, Коля, - сказал лейтенант Сычев. - Ну, а я уж от души за тебя порадуюсь.

Я слушал боевых друзей, вспоминал далекий Казахстан. Когда вернусь туда? Да и вернусь ли? Ведь впереди - бои. И каждый из них может стать последним...

Недолгим был отдых. Я прервал мирные беседы. Надо было готовиться к ночному бою. Для станковых пулеметчиков он особенно труден. Стрелять приходится как бы на ощупь -можно в любой момент поразить свою пехоту. Очень важно все время не отставать от цепи, чтобы немедленно открыть прицельный огонь. Приходилось переносить огромные физические нагрузки.

В ночь на 8 февраля мы пошли в ночную атаку на северо-восточную окраину Большой Лепетихи, где догорали последние хаты.

Фашисты не ожидали, что наши части, измотанные в предыдущих боях, будут атаковать ночью и, видимо, не успехи перестроить свои порядки. Они оказывали упорное сопротивление, но отдельными очагами. Расчетам «Максимов» не было передышки, так как стрелки продвигались медленно. Зато потерь было мало. Надежно прикрывал пехоту взвод лейтенанта Сычева. Заняв выгодную позицию за оврагом, метко строчил по вспышкам лейтенант Мендзелевский. Вот прекратил огонь один вражеский пулемет, умолк другой. Вдруг захлебнулся и «Максим». Я почувствовал беду. Сердце на войне ошибалось редко. Коля Мендзелевский погиб. Солдаты, бывшие с ним, не могли прийти в себя. Не верили, что Мендзелевский, душа роты, больше не откроет глаза. Они ждали чуда. Я не стал упрекать их, лег за пулемет, открыл огонь мести по врагу за боевого друга.

Утром Большая Лепетиха была взята. С ее прибрежных высот просматривался Днепр. Сквозь дымку, курившуюся над водой, виднелась длинная песчаная коса. Оттуда доносились выстрелы. А над поселком стояла тишина. Такая непривычная и такая желанная. Мне на фронте больше всего хотелось тишины.

Взятием Большой Лепетихи завершилось наше участие в ликвидации Никопольского плацдарма противника. В тот же день, когда дивизия вышла к Днепру, войска 3-го Украинского фронта освободили город Никополь. Верховный Главнокомандующий в честь этого знаменательного события объявил благодарность войскам З-го и 4-го Украинских фронтов. Этот приказ был зачитан и в нашей роте. Я поздравил пулеметчиков и пожелал им новых успехов в предстоящих боях.