Страница - 9

ДОНБАСС

Нам объявили: едем в Донбасс. Что я знал о шахтерском крае? Прежде всего, что там добывают уголь. Что оттуда идет слава знаменитого на всю страну шахтера — Алексея Стаханова. Его фотография с отбойным молотком и шахтерской лампочкой на каске была знакома каждому. Вот, пожалуй, и все сведения.

Как-то подсел к нам в вагон пропагандист из политотдела дивизии - майор. Поинтересовался - как у нас идут дела, как настроение?

Мы в свою очередь спросили, что он может нам рассказать?

Майор вытащил из командирской сумки какие-то книги и географическую карту. По карте и начал показывать, что же это за край - Донбасс.

Это огромный регион, куда входят Сталинская (Донецкая) и Ворошиловградская (Луганская) области УССР и Ростовская область РСФСР. Назвал что-то около 15 крупных городов.

Рассказчик он был великолепный, мы все слушали, затаив дыхание. А он говорил о том, что Донбасс - важнейший угольный бассейн, один из крупнейших индустриальных центров Советского Союза с высокоразвитым машиностроением, химической и другими видами индустрии. Рассказал об истории края. Оказывается, к открытию богатств этого края причастен царь Петр Первый.

Затем пропагандист с грустью сказал, что этот богатейший край - сердце угля и индустрии - с осени сорок первого находится под игом фашистов.

Из числа солдат моего взвода никого не было из Донбасса. Все из восточных районов страны, в основном из сел, как и я. Что из себя представляют шахты, большие заводы, понятия не имели, но желание у всех было одно — поскорее принять участие в освобождении городов и сел Донецкого бассейна.

Нам рассказывали, что фашисты в своих документах именовали Советский Донбасс «Восточным Руром», что Гитлер приказал своим войскам не отступать из Донбасса, намереваясь любой ценой удержать эту территорию, которая имела важное стратегическое значение, большие людские ресурсы и природные богатства.

«Не бывать этому, всесоюзная кочегарка будет нашей!» -единодушно заявляли бойцы.

Фашистское командование, стремясь закрепиться в Донбассе, усиленно готовило прочный рубеж обороны по правому берегу реки Миус под названием «Миус-фронт». Там были подготовлены три оборонительные полосы: первая - главная - глубиной свыше 10 километров проходила по реке Миус; вторая — по реке Крынка, а третья - по реке Кальмиус и севернее. Между полосами противник оборудовал отсечные и промежуточные позиции. На всех оборонительных полосах были отрыты траншеи полного профиля, ходы сообщений, расставлены минные поля. Особую опасность представляли бетонированные колпаки, многочисленные доты и дзоты, вкопанные танки. На этот участок фронта и прибыла 301 -я стрелковая дивизия.

28 августа наш эшелон выгрузился на станции Должанс-кая. Отсюда предстоял марш к линии фронта, к высоте Саур-Могила.

Капитан Голосной, как всегда спокойный, собрал офицеров. Развернул карту, вооружился карандашом, и сказал:

— Марш будет нелегким. Привалы — самые короткие. Идут жаркие бои, немцы контратакуют. Нас с вами ждут на передовой. Очень ждут. Передайте это людям.

Комбат указал маршрут движения. Пролегал он по полевым дорогам и бездорожью. Я подумал о том, как тяжело будет моим подчиненным. «Максимы» придется катить самим. Лошадей у нас не было, а о машине и не мечтали.

Стоял нестерпимый летний зной, пылилась под ногами сухая земля, парили над выгоревшими курганами невесомые ястребы, выслеживая добычу. Глотая сухой воздух, мы думали только об одном: скорее бы ночь. Ночью какая-никакая прохлада.

Никто не ропщет. Я наблюдаю за бойцами, особенно за пожилыми. Как только кто-то начинает сдавать, помогаю. У одного возьму «тело» пулемета, у другого — станок. Так и даю возможность передохнуть хоть немного.

Позади более ста километров. Из последних сил миновали каменные перевалы и остановились неподалеку от реки Миус. Воздух пропитан гарью, порохом. Где-то рядом стреляют пушки. В небе ползут пузатые «юнкерсы». Спешно приводим в порядок пулеметы. В любой момент может прозвучать приказ: в бой!

Мое командирское чутье не подвело. В то время я, конечно, не вникал в масштабы задач дивизии, полка, порой даже батальона, но старался предвидеть их возможные варианты, по настроению и поведению старших командиров определял степень важности этих задач и наши возможности их выполнить. И всегда и везде помнил, что самый большой и самый малый успех зависит и от моего пулеметного взвода, и от меня лично, как командира.

Нам сообщили, что утром дивизии первого эшелона 9-го стрелкового корпуса перешли в атаку. А в полдень наша дивизия двинулась на врага.

По выгоревшим лощинам и серым балкам вел капитан Голосной свой батальон, в составе которого шагала наша пулеметная рота и мой взвод. Впереди был населенный пункт Благодатное.

Под прикрытием огня артиллеристов приблизились к траншеям противника. С криком «Ура!» пехотинцы рванулись вперед. Завязалась рукопашная. Пулеметчики стремились вырываться на линию первой траншеи, чтобы отсечь подкрепление и уничтожить отходящих фашистов. Саша Зайцев облюбовал выемку за невысоким каменистым бугорком и открыл прицельный огонь по группе автоматчиков, спешивших из-за чахлых кустов к первой траншее. Он бил короткими, точными очередями. Вдруг сбоку застрочил тяжелый пулемет противника. Я помог развернуть «Максим». Ствол накалился, и я плеснул на него водой.

Теперь мы оказались на виду у фашиста. Я метнул гранату. Саша, не ожидая, пока рассеется пыль, застрочил туда, где умолк пулемет. Он не отозвался. Но за это время автоматчики значительно приблизились к траншее, где шла рукопашная схватка. Зайцев точным огнем положил их на землю, не давал поднять головы. Уцелевшие фашисты поползли назад.

Левее нас строчил пулемет Романенко. Я направился было к нему, но тут немцы пустились в бегство. Только у населенного пункте Прохорово наши подразделения залегли под кинжальным огнем вражеских пулеметов. Вскоре в небе завыли немецкие самолеты. Рвались бомбы. Над землей стоял сплошной рев.

Самолеты исчезли так же неожиданно, как и появились. Сквозь разрыв в густой пыли и смраде я увидел, как фашисты пошли в контратаку.

Пехотинцы лихорадочно окапывались в окаменелой донецкой земле. Надо было прикрывать их, Я лег за пулемет, Зайцева послал за водой: ствол уже накалился до предела, вот-вот начнет «плевать». К счастью, услышал Сашу: "Лейтенант, вода!" Мне очень хотелось пить. Облизнул губы и начал поить «Максим».

Пехотинцы стреляли из автоматов, винтовок, карабинов. Подоспели минометчики. Перед цепью контратакующих гитлеровцев и позади нее поднялись серые земляные грибы.

Воду в кожухе сменили быстро. Зайцев начал стрелять, а я перебежками направился к расчету Романенко. А тут пехота поднялась и с криком «ура!» двинулась на сломавшихся фашистов. Сначала они замедлили шаг, а затем, отстреливаясь, беспорядочно повернули назад. Наш батальон вел преследование до поселка Катык.

Я думал, что немцы не опомнятся от нашего дружного удара, паника захватит и тех, что засели в Катыке. Но на подступах к станции зло ударили вражеские пушки, зататакали пулеметы. Огонь был неожиданным и таким сильным, что стрелковые роты залегли.

Здесь, вдоль насыпи до поселка Сердитое, проходила железная дорога. Насыпь и постройки заранее были подготовлены к обороне. Тут прорваться было не так-то просто.

Пехота начала быстро окапываться. Я углубил большую выемку неподалеку от места, где зарывался в каменно-твердую землю расчет Зайцева. Внимательно рассматривал местность. Над Катыком виднелась высокая труба. Дальше - небольшой террикон. Тогда я впервые увидел терриконы, и они удивили меня. Разбросанные по выжженной донецкой степи, эти темные курганы издали походили на шлемы былинных богатырей.

Только набросал схему ориентиров, засек предполагаемые места огневых точек, как по цепи передали: офицеры -к комбату.

Капитан Голосной окинул нас быстрым, теплым взглядом, сказал:

- Все живы. Ну, вот и добре. Затем, посуровев, объявил:

- Засиживаться долго тут не будем. Полк основной удар нанесет по Катыку. Наш батальон в центре пойдет. Стрелки майора Васи Тушева слева будут. Соседи они надежные.

- Танки поддержат? — спросил я.

- Не знаю пока. На пулеметы надеюсь. Как восстановим боевой порядок, ждите начала атаки.

К вечеру над степью нависла сплошная облачность, начал накрапывать дождь. Я побывал в своих расчетах. Солдаты жаловались, что долго нет писем.

Я подбодрил их: почта, мол, не рассчитывала, что немцы так прытко драпать будут, вот и опаздывают письма.

- А чому вам нихто нэ пише? — спросил меня по-отцовски участливо рядовой Романенко.

- Как так? Пишут! Вот, послушайте.

Я достал письмо от председателя колхоза Колебаева и прочитал: «Дорогой наш Сагадат! Всем колхозом кланяемся тебе в пояс. Как ты там воюешь, батыр наш? Мы и теперь собираемся в клубе, читаем сводки с фронта. Все гадаем, когда уже будет конец проклятой войне этой? В Трудовое пришло похоронок - улицу выстлать можно. Вы уж бейте поганых фашистов, чтоб ни одного не осталось. Так и передай товарищам твоим, друзьям. На вас надеемся. Верим в вас, сынки. Отпиши нам, дорогой Сагадат».

- А ридни то чого ж мовчать? - не унимался Романенко. Я помолчал. Потом тихо сказал:

 - Нет родных у меня.

Никто больше ни о чем не спрашивал. А Романенко положил руку на мое плечо, сказал тихо:

- Мы вам ридни, товарыщу лейтенант. Так-так, ридни. Слезы навернулись на глаза. Я прикрыл сильную руку Романенко ладонью, хотел поблагодарить, но тут раздался мощный залп, и под ногами качнулась земля. А вскоре мы пошли в атаку.

Дождь сделал свое дело: ноги вязли в грязи. Пулеметы потяжелели. Танкисты, и те вынуждены были сбавить скорость

Фашисты отбили нашу первую попытку перевалить через железнодорожную насыпь и ворваться в траншеи.

Пехота залегла в грязи.

Станковые пулеметы вели огонь по гребню насыпи, не давая возможности противнику стрелять прицельно.

В цепи появились офицеры из политотдела дивизии. В роту, где я находился со своими пулеметами, пришел заместитель командира нашего 1052-го полка майор Иван Яковлевич Гужов. Как всегда в самые трудные минуты, он был спокоен, жизнерадостен, находил ободряющие слова.

- Каты к должен быть наш, товарищи! Сегодня. В атаку идти дружно. Враг напуган, вот-вот дрогнет. Я буду с вами.

Замполит ушел в другую роту, но его уверенность в успехе, спокойствие передались нам.

Вскоре начался огневой налёт артиллерии. Там, где закрепились фашисты, земля взлетает к небу. Кажется, в Катыке все должно быть уничтожено Этим безжалостным шквалом. Но как только пехота и танки вновь двинулись в атаку, ожили огневые Точки врага. Дрогнула наша цепь.

«Неужели снова в грязь?!» - проносится в мозгу. Я хватаю пулемет, бегу к взгорку. Отсюда виден враг, перебегающий по ходам сообщения и траншеям. Строчу скупыми очередями. Они - точнее.

Вижу, как капитан Голосной рванулся в боевую цепь и повел батальон в атаку. Первые бойцы врываются в траншеи. Значит, и нам пора вперед, к пехоте поближе.

Не раз пришлось передвигаться расчетам туда, где создавалась задержка. Наши «Максимы» как раз вовремя поспевали на поддержку пехотинцам. На полную мощь работали все расчеты!

 Начало светать, когда на перекрестке двух улиц, неподалеку от каменной трубы, я выпустил последнюю очередь по убегавшему за высокий забор фашисту. В грязи валялись трупы гитлеровцев. Неподалёку ярким костром пылал небольшой деревянный дом, а рядом чернел остов сожженного танка, валялась перевернутая вверх Колесами телега. Я заспешил вдоль улицы, приказав расчету следовать за мной -впереди шел бой.

Неожиданно у самых ног откинулась крышка люка, оттуда вылез мужчина. Улыбнулся, бросился мне навстречу:

- Пришли! - крикнул он. - Наши, Галю!

Из подвала выкарабкалась молодая черноглазая женщина, Обняла меня, плачет. За ней - детишки. Молча уставились на меня.

Откуда-то появились новые люди. Крики, смех. Все стараются пожать нам руки, обнять. Многие вынесли хлеб, вареную картошку, воду. Солдаты благодарили, говорили на ходу:

- Потом, потом, сестрица!

- Оставьте детишкам... Я крикнул:

— Товарищи, бой близко, прячьтесь! А в ответ — смех. Мужчины, и молодые и старые, в один голос требовали:

— Дайте оружие! Мы с вами!

Ни одна женщина не задержала тех, кто побежал вместе с пулеметчиками туда, где усиливалась стрельба.

Давно это было, но я до сих пор помню изможденные, но одухотворенные лица шахтеров, их горящие гневом глаза. Те, кому удалось раздобыть автоматы или винтовки, преследовали отходящих с боем оккупантов. Многие помогали саперам растаскивать проволочные заграждения, подносили боеприпасы. Это были истинные рабочие, настоящие патриоты своего славного шахтерского края.

Когда стемнело, Катык был освобожден полностью. Не помогли фашистам ни напичканная орудиями и пулеметами железнодорожная насыпь, ни в полный профиль обшитые досками траншеи и блиндажи в пять-шесть накатов, ни минные поля. Наша пехота при поддержке отважных танкистов и артиллеристов сделала свое дело, приказ был выполнен.

После боя, как всегда, к солдатам приходили политработники, рассказывали о подвигах солдат и офицеров. К нам снова прибыл замполит полка майор Гужов. Он рассказал нам о боевых успехах третьей стрелковой роты из батальона майора Тушева, нашего соседа в бою за Катык. Ее звали ротой бесстрашных. Командовал ею коммунист старший лейтенант Андрей Васильевич Растопшин. Я знал этого офицера и всегда преклонялся перед его отвагой. Но когда замполит умолк, мне стало обидно, что он о нашем батальоне не сказал добрых слов. Ведь неподалеку дымились танки, подбитые пехотинцами, брошенные в панике машины: резво улепетывал враг, даже забывали, что на машинах быстрее двигаться, чем на своих двоих. Гужов, будто нарочно, заговорил о лейтенанте Харченко — командире огневого взвода полковой артиллерийской батареи. Его орлы подбили три танка. Услышали мы теплые слова и о коммунисте сержанте Дементьеве, который подпустил танк на близкое расстояние и уничтожил его из противотанкового ружья. Лишь в конце Иван Яковлевич, словно угадывая мои мысли, произнес, улыбаясь:

- Небось, думаете, чего о вас молчу? О вас другим расскажу, пулеметчики. А сами о себе прочтете в «Боевом листке».

Никогда я не был тщеславным, но, признаюсь, было очень приятно позже прочитать такие слова: «Десятки сраженных фашистов на счету комсомольца-пулеметчика Сагадата Нур-магамбетова».

Хотелось оставить «Боевой листок» на память. Но не успел наспех прочитать эти строки, как уже протянулись солдатские руки. Подумал, что сотни людей прочтут обо мне, и сама по себе родилась клятва: буду еще крепче бить проклятых фашистов.

Это был первый успех нашей дивизии на земле Донецкой.

* * *

Наш полк закрепился за Катыком. Погибших солдат и офицеров похоронили в братской могиле. На войне было очень много изматывающих душу, изнуряющих минут, часов. Но самым тяжким для меня испытанием были похороны боевых товарищей. Не мог я смириться с тем, что больше никогда не смогу увидеть их, что солнце теперь для них не светит, и не голубеет небо. Единственное, что давало силы: была возможность в бою отомстить за павших.

Мы укрепляли оборону. Нас предупредили, что немец пойдет в контратаку. Выход 301-й дивизии на рубеж Алексеево

- Орловка - «Сердитое создал участок внешнего фронта окружения саур-могильской группировки противника, которая оказывала упорное сопротивление нашему корпусу. Было ясно, что враг постарается сделать все, чтобы смять нашу дивизию. В случае успеха он вышел бы в тыл корпуса. А это создавало опасную ситуацию.

В батальоне побывал командир полка Александр Прокофьевич Епанешников. Лицо усталое, глаза покраснели от бессонницы. Он попросил собрать пулеметчиков. Говорил недолго. В заключение сказал:

- Не робеть, ребята, Умело выбирайте огневые позиции, стреляйте наверняка. И ни шагу назад. Я верю в вас. Но кто струсит - не обижайтесь...

Контратаки врага начались ночью. Наш полк отбросил врага и продвинулся вперед; заняв к утру Давыдовку и Перво-майку.

С рассветом фашисты словно озверели. Сначала налетели «юнкерсы», бомб не жалели. Сплошной, непрерывный вой сверлил уши, земля дрожала от взрывов. Все заволокло пылью и гарью. Казалось, опять вернулась ночь.

Я лежал, приникнув к дну окопа. Сейчас лежали так все: под бомбежкой бегать - смерти искать.

Каким-то неосознанным чутьем определил момент, когда «юнкерсы» сбросили последние бомбы. Отряхнулся от пыли и комьев сухой земли, пошел к расчетам. Все мои бойцы уцелели. Радость-то какая! И я необычно спокойно воспринял чей-то тревожный крик: «фашисты!»

Через оседающую тучами пыль и гарь мы увидели, как на нас прут покачивающиеся на ухабах танки. За ними бегут черные фигурки.

Глаз у меня острый. Вот уже различаю на коричневой броне кресты. И тут открывают огонь наши артиллеристы. Дымный шлейф потянулся от передней стальной громадины. Я про себя по достоинству оцениваю решение командира дивизии полковника Антонова выдвинуть орудия в боевые порядки стрелковых батальонов. Вчера еще враг убедился в том, что в наших боевых порядках пушек не было. Потому танки и не спешили со стрельбой. А теперь артиллеристы опередили их. А первый, внезапный удар в бою много значит! Как говорится: упредил—победил.

Заметались по ровному полю черные фигурки: туда-сюда, туда-сюда. Вперед не особенно сунешься - уцелевшие танки замедлили ход, стреляют теперь часто. Снаряды рвутся у наших траншей. Есть убитые, раненые. Трещат автоматы. «Максимы.» бьют по пехоте. Умело ведут огонь артиллеристы лейтенанта Афанасия Чечнева - подбили два танка. Для соседей отличная поддержка. А на позицию нашего 2-го стрелкового батальона все-таки прорвались и танки, и пехота. Мы отсекли пехоту от танков, но они приблизились так, что теперь огонь «Максимов» был небезопасен и для своих. В этот момент старший лейтенант Павел Быков поднял роту в атаку. Завязалась рукопашная. Фашисты побежали. Группу вражеской пехоты, спешившую на помощь, встретил метким огнем пулеметчик Иван Слепуха. Он уничтожил более двадцати фашистов. Я снова лег за пулемет и бил по медленно откатывавшейся назад серо-зеленой массе.

Ранее я писал, что командование взводом станковых пулеметов имело особенность: расчеты были рассредоточены по боевым порядкам роты. Как правило, в бою я находился с тем из расчетов, который был на самом важном направлении. Стрелял я хорошо и потому часто ложился за пулемет сам.

Четыре раза пришлось нам отбивать яростные атаки врага. Было у него много танков. Всякий раз перед атакой на нас налетали десятки «юнкерсов». Их воя и разрывов бомб, казалось, не выдержат барабанные перепонки. Немало наших погибло, но оставшиеся в живых встретили фашистов достойно. Никто не дрогнул, не отступил ни на шаг, как и приказывал командир полка. Мужество коммунистов: командира пулеметной роты Александра Ивановича Запорожца, командира пулеметного взвода лейтенанта Леонида Михайловича Малого, старшего сержанта Петра Петровича Костина, рядовых Михаила Макарова и Саши Зайцева, многих и многих других однополчан, не знало предела. Даже будучи ранеными, они не выходили из боя.

* * *

Много раз приходилось нам вступать в схватки с фашистами на Донецкой земле. Каждый бой, большой и малый -вечная зарубка в памяти.

Темной сентябрьской ночью мы внезапно обрушились на врага, закрепившегося в Осино-Ольховке. Я был с четвертой стрелковой ротой Павла Ивановича Быкова. Этого офицера любил за рассудительность, выдержку, уважительное отношение к людям.

Мы бесшумно пробрались к первой траншее и ошеломили дремавших там немцев. Позже пленные заявили, что русские свалились на них с неба. Стрелковое отделение Ивана Любивого ворвалось в поселок. Там поднялась паника. Рота атаковала штаб 306-й пехотной дивизии.

Восхитил меня своим бесстрашием парторг роты Петр Коваленко. Впервые увидел его в рукопашной. Он уложил несколько фашистов, воодушевляя своей отвагой бойцов. Рядовой Васильченко уничтожил в одном из домов несколько офицеров штаба.

Не забыть и боя за поселок Нижняя Крынка, Наш 2-й стрелковый батальон в решающий момент на танках из батальона майора Садыкова десантом вышел во фланг контратакующему противнику и дружно ринулся в атаку. Вел нас в бой комбат капитан Иван Голосной. Сотни гитлеровцев хваленой 3-й горно-стрелковой дивизии были уничтожены, захвачена вся техника. Было взято много пленных. Ни один фашист не ускользнул.

Радость победы была омрачена тяжелой утратой: в бою с врагом смертью героя пал наш любимый комбат. Он мечтал о том дне, когда его родной Донбасс станет свободным, оживут шахты, и над их копрами вновь зажгутся красные звезды.

На могиле героя батальон поклялся сражаться С врагом, не щадя крови и самой жизни, как сражался коммунист, донецкий шахтер Иван Голосной.

Над шахтерской степью стоит ночная тишина, такая редкая за последние недели. Я беседую с командирами расчетов.

- Чем сложнее обстановка, ребята, тем надо быть рассудительнее. Спешка не нужна. Выбирайте Наиболее опасные цели и бейте наверняка. Патроны зря жечь ни к чему.

- Правильно, Сагадат Кожахметович, - перебивает меня кто-то.

Оглядываюсь. Это новый командир батальона капитан Алексей Тимофеевич Боровко. О его храбрости и отваге я был наслышан еще будучи на Кубани, там он был начальником бригадной разведки. Однажды Боровко блестяще провел операцию по захвату пленного, раздобыть которого потребовал командующий 9-й армией. Тогда, еще старший лейтенант, Боровко был удостоен правительственной награды.

Теперь, временно приняв батальон, Алексей Тимофеевичу часто бывал с людьми, передавал нам свой опыт.

Саша Зайцев по-свойски спросил комбата:

- Как обстановочка на фронте? Долго еще сидеть тут придется?

Я думал, Боровко отшутится, но он не спеша рассказал:

- "Миус-фронт" трещит по всем швам. Как бывший разведчик, заверяю вас, братцы, что скоро он совсем лопнет

Саша подмигнул солдатам, сказал:

- Знаем разведчики трепаться не любят. Комбат кашлянул, улыбнулся:

- 3агибай, 3айцев, пальцы. Енакиево наше - раз. Ил вайск - два. Прибавь Горловку, Дебальцево, Никитовку...

Саша усердно загибал пальцы.

- Не старайся, парень, не хватит пальцев, - сказал Боровко. — Бежит, проклятый, аж пятки сверкают.

- Чего ж мы тогда сидим, жирок накапливаем? - не унимался Зайцев.

- Вот-вот двинемся, братцы, на столицу шахтерского края — город Сталино.

Комбат ушел, а мы продолжали разговор, строя различные предположения. В одном из них - что вначале надо взять Макеевку, мы не ошиблись, хотя и не знали, что вышестоящим командованием уже было приказано 301-й стрелковой дивизии двигаться именно на Макеевку, где фашисты сосредоточили крупные силы.

На подходах к этому городу, в шахтерских поселках, рассредоточенных по высоткам и пологим выгоревшим балкам, заняли оборону свежие резервные части.

Наша дивизия, стремясь с ходу прорваться в этот крупный промышленный и культурный центр Донбасса, выдвигалась по нескольким направлениям, а 1052-й стрелковый полк должен был выйти на его северные окраины.

Накануне в батальоне состоялся митинг, на котором воины дали клятву во что бы то ни стало освободить Макеевку. Истерзанной, опустошенной предстала она перед нашим взором. В центре города пылали пожары, и огромные столбы черного дыма тянулись в небо. Сколько хватало глаз - развалины, развалины, развалины...

Больно было смотреть на них. Гневом наполнялись наши сердца.

В ночь на 5 сентября завязались бои на подступах к Макеевке, а на рассвете неприятельский полк при поддержке танков внезапно пошел в контратаку. По боевой цепи передали призыв: «Вернем Родине Макеевку! Смерть оккупантам!»

Наш батальон залег, Впереди — ровная площадка. Тут расчеты с пулеметами видны, как на ладони. Слева - кукурузное поле. До него теперь не добраться - пули роем свистят.

Команда - броском вперед! Мы бежим, пригнувшись, и вскоре натыкаемся на глубокий противотанковый ров. Его не обойти. Прыгаем в ров, лопатками, ножами роем выемки-ступени в затвердевшей стенке. По одному выскакиваем на ровную площадку и мчимся к кукурузному полю. Стебли стоят плотной стеной, пробираться между ними трудно, но зато мы хорошо замаскированы. Не знал я, что кукурузные листья так остры - режут руки в кровь. Ломаем стебли ногами, локтями.

Наконец выбираемся на окраину поля и оказываемся на левом фланге контратакующих. Быстро окапываемся и открываем огонь. В густых цепях гитлеровцев сразу же замешательство. Не ждали удара сбоку. А танкистам не до пулеметов — наши артиллеристы бьют по ним без передышки. Да и заметить нас не так-то просто.

Вскоре и наши танки с места, от противотанкового рва, открыли стрельбу. Вижу — задымила одна стальная серая коробка, другая,.. На броню вылезают танкисты. Не всем удается уползти. А пехота все чаще залегает. Чувствую, вот-вот дрогнет, повернет назад. Наши стрелки поднимаются во весь рост, сближаются с противником. Я сменяю у пулемета Сашу Зайцева. Он шепчет: «Давай, командир, брей их, гадов, брей!»

Вдруг мои руки, помимо воли, ослабли. Зайцев тоже замер в оцепенении. Со стороны города беспорядочной толпой бежали женщины, дети, мужчины. Они устремились к балке, из-за которой выдвигалась наша пехота. Я понял — фашисты хотят прикрыться беззащитными людьми. Стрелять нельзя!

И вдруг, толпа бросилась врассыпную. Люди падали, вскакивали, снова падали.

Зайцев закричал:

- Стреляй, лейтенант! Спасаются наши! Стреляй!

Я нажал на гашетку, стараясь прикрыть огнем беззащитную толпу.

В это время батальон Василия Никифоровича Тушева вслед за гитлеровцами ворвался в северную часть города. Мы поднялись и мимо чадящих танков, трупов - в мышиного цвета мундирах - потащили свой «Максим» к крайним каменным домам, из которых яростно отстреливались фашисты.

Низко в небе появились самолеты. На крыльях - красные звезды. Наши! Они бомбили центр города. А здесь, на окраине, все смешалось, не поймешь, где неприятель, где свои. Бой шел за каждый дом, двор, за перекресток улицы. Теперь пулеметы вели огонь по выборочным целям.

Внезапно из-за каменного забора ударил тяжелый вражеский пулемет. Я сразу определил: в лоб его из «Максима» не возьмешь, обойти надо. А на пути широкая и глубокая траншея. Не успел решить, что предпринять, как Зайцев уже приволок две длинные жерди. Остальные номера расчета притащили доски, сорванные с палисадника. Пока товарищи cооружали мостик, я прикрывал их огнем.

Мы проскочили на противоположную улицу и уничтожили вражеский пулемет. Но тут же были вынуждены отойти назад: фашист подтянул орудия. На улице появились огромные танки. Кто-то из наших не то испуганно, не то удивлено крикнул: «Ползут, гады!» Я вспомнил, как еще на Кубани мы изучали способы борьбы с танками противника, их слабые места. Но тут некогда было о слабых местах думать. Надо перехитрить врага.

Батальон оставил окраину города, залег в траншее. Осмелевшие фашисты бежали, прикрываясь броней. Танки били из пушек и пулеметов — головы не поднять. Признаюсь, было жутко смотреть на эти изрыгающие огонь стальные коробки.

Приготовил гранату, пулеметом броню не взять.

Один танк прорвался правее нас, зашел в тыл батальона. Другой мчался, как мне показалось. на наш расчет. Не знаю почему, но я выхватил из кобуры пистолет и вжался грудью в землю. Вдруг танк клюнул орудием, дернулся, развернулся к нам бортом: Темный дымок, превращаясь в широкую ленту, потянулся от него. Потом вспыхнуло пламя.

— Горит!

— Тонка шкура-то у фашиста!

- Слава артиллерии!

Из машины начали вылезать танкисты, но тут же падали скошенные пулями...

К нам на подмогу подоспел дивизионный резерв. Артиллеристы лейтенанта Сергея Черниченко расстреляли еще один и от него гривой повалил черный дым. Стрелки пошли вперед.

К ночи Макеевка была освобождена. Радость победы перемешивалась с горечью от увиденного. Что же натворили в городе фашистские изверги! Они замучили тысячи безвинных советских людей. Все было в руинах: и металлургический завод имени С.М. Кирова, и Старомакеевский коксохимический завод. Особой болью обожгло сердце, когда увидел Огромное пепелище и узнал, что оно осталось от 35 тысяч книг, сожженных фашистскими варварами.

Когда утром 6 сентября на позиции нашего полка вновь двинулись около 40 Танков и пехота противника! бойцы и командиры, все как один, заявили: «Не отдадим Макеевку врагу! Будем стоять насмерть!»

Трудно пришлось нам. Атакующих поддерживали штурмовые орудия, укрывшиеся в лесопосадках вдоль дороги и в лощинах. Так уж случилось, что большие силы врага устремились к нашему 2-му батальону. Капитан Боровко не растерялся. В первую очередь организовал взаимодействие с артиллеристами капитана Серафима Федорова. Они метким огнем встретили танковую лавину. Взвод лейтенанта Андрея Чалого уничтожил танк. Тут же минометчики старшего лейтенанта Виктора Павленко обрушили удар по пехоте, густыми цепями бежавшей за танками.

Командир пулеметной роты старший лейтенант Федор Трунов пробрался ко мне, попросил:

- Перед буграми поставь заслон. Не подпускай к ним пехоту.

- Не пущу, - сказал я, будто предстояло самое простецкое дело.

Он пожал мне руку.

- Ну, комроты, даешь пулеметы! Не оплошай. Работы много будет.

То, что ротный вел себя уравновешенно, назвал предстоящую бойню работой придало спокойствия. Я терпеливо выжидал, пока вражеская пехота не приблизилась на досягаемость выстрела. Когда расхристанные фигуры рванулись к буграм, чтобы прикрыться ими, «Максимы» ударили во всю мощь.

Долго длился тот бой. Фашистам удалось прорваться в наши боевые порядки, но большего они добиться не смогли. В рукопашной, как всегда, наши бойцы одолели хваленых, откормленных гитлеровских вояк. Старший лейтенант Павел Быков поднял роту навстречу плотной стене фашистов. Младший лейтенант Владимир Агеев успел уничтожить из автомата более десятка врагов и геройски погиб. Я и другие пулеметчики, часто меняя огневые позиции, строчили в упор. Немало полегло противника от наших пуль.

Пять раз фашисты поднимались в атаку. Их пехоту и танки поддерживала авиация. Но в Макеевку им войти уже не удалось. На подступах к городу валялись сотни уничтоженных оккупантов, чадили подбитые танки.

Через много лет после войны мне пришлось прочитать такие слова в воспоминаниях командира 301-й дивизии В С.Антонова об этом бое: «Важную роль в отражении атаки гитлеровцев сыграла, как всегда, пулеметная рота старшего лейтенанта Федора Афанасьевича Трунова. При этом особенно смело и организованно действовал взвод, которым командовал лейтенант Сагадат Кожахметович Нурмагамбетов. Массированным огнем из своих пулеметов его бойцы уничтожали фашистские цепи».

* * *

Опыт боев за Макеевку пригодился мне в ходе схваток с врагом за Сталино (Донецк), в направлении которого успешно развивала наступление 5-я Ударная армия.

К бою за горняцкую столицу мы готовились на ходу. Видимо, командование приняло такое решение, чтобы не снизить темп продвижения.

Наше настроение поднялось, когда из политотдела дивизии сообщили, что войска Юго-Западного фронта освободили Славянск, Краматорск, Константиновку. Но нахмурились лица бойцов, когда перед глазами раскинулась освещенная зловещим заревом пожарищ шахтерская столица. Как и в Макеевке, фашисты стремились уничтожить здесь все, что возможно было взорвать, сжечь, покорежить. Возмущению наших бойцов не было предела. То и дело слышалось:

- Надо наступать!

- Ночью ворвемся в город!

- Быстрее бы в атаку!

Словно угадывая настроение солдат, комдив отдал приказ продвигаться вперед, на Сталино. Под покровом темноты стрелки внезапно атаковали врага вслед за разрывами снарядов и выбили гитлеровцев из траншей на подступах к городу.

С восходом солнца наш полк, ломая упорное сопротивление противника, пробился к северной части Сталино. Люди валились с ног от усталости. Я переживал за своих бойцов -хватит ли сил дальше тащить пулеметы? Подбадривал их как мог. Рассказал об отваге стрелков взвода старшего сержанта Лавричева, которые на рассвете в рукопашной схватке уничтожили до пятидесяти гитлеровцев,

- Не дали бедолагам фюрера солнышка дождаться, - прокомментировал мой рассказ Саша Зайцев.

А я в тон ему:

- Десяточек оставил. С поднятыми ручками те восход встретили.

Солдаты заулыбались. А Зайцев сказал решительно:

- Сегодня они, гады, многие руки поднимут. Снова заорут: «Гитлер капут!»

Романенко подметил:

- Саня, ты же виршами размовляешь.

Я прервал шутки:

- Нам важно не отставать от цепи, товарищи. Сами знаете, без нас стрелкам трудновато. Вижу, устали. Больше недели без отдыха ни днем, ни ночью: марши, атаки. Тяжело, понятное дело, но прошу не отставать.

Зайцев посмотрел на меня не то с упреком, не то снисходительно и сказал:

- Не уговаривайте, товарищ лейтенант. Хоть сию минуту готовы в атаку. Макеевку взяли и Сталино возьмем. Так, братва?

- Возьмем! - в один голос ответила «братва».

- У пулеметчиков слово твердое! - воскликнул Зайцев.

Уверен, подобные беседы проходили повсюду, где в оврагах и балках изготовились к броску батальоны.

И вот Сталино - сердце прославленного Донбасса. Когда дивизия вышла на подступы к городу, над ним полыхали зарева пожарищ.

Днём 7 сентября раздался мощный артиллерийский залп. За ним - другой. Почти над нашими головами пронеслись штурмовики. Бирюзовое небо и яркое солнце заволокло дымом и пылью. Земля утробно гудела, вздрагивала от мощных разрывов сотен снарядов и бомб.

Красные ракеты известили о начале атаки. В едином порыве роты поднялись на штурм города. Первым ворвался в студенческий городок наш неизменный сосед -1-й стрелковый батальон. Майор Тушев водрузил Красное знамя над своим командным пунктом. Оно было видно всем бойцам и воодушевляло их на смелые действия.

Фашисты оказывали упорное сопротивление. Каждый метр продвижения вперед достигался ценой огромных усилий. Наш батальон приотстал - враг пошел в контратаку. Умолк «Максим» Романенко. Я решаю бежать туда. Но тут же пулемет бьёт ровно, зло.

Завязался рукопашный бой. Повел в контратаку стрелков заместитель командира полка майор Николай Александрович Щербаков. Пехотинцы знают, что вместе с контратакующими находится командир полка подполковник Епанешни-ков и замполит майор Гужов. Их присутствие придает силы. Но фашисты превосходят нас числом, не отступают.

На помощь нашему полку приходит дивизионный резерв. Совместно с третьим стрелковым батальоном он скрытно, по балке, выдвинулся во фланг и тыл противника. Дружным ударом смял его, создав угрозу окружения. Гитлеровцы побежали. Сотни трупов, восемь подбитых танков остались на изрытой взрывами земле. Но и мы понесли потери. Погиб в единоборстве с танком капитан Николай Шабанов, пал смертью храбрых майор Николай Щербаков...

В городе завязались уличные бои. Пулеметчикам здесь было нелегко. То и дело меняли позиции под обстрелом, перебегая от дома к дому. А фашисты засели на верхних этажах и на чердаках домов, превратив их в опорные пункты. Но мы четко взаимодействовали со стрелками, поддерживали локтевую связь в любой обстановке.

Как и в бою за Катык, отличилась храбростью, военным своим мастерством стрелковая рота старшего лейтенанта Андрея Растопшина. Она действительно была «ротой бесстрашных» и вместе с воинами Павла Быкова находилась на острие удара нашего полка. Они расчищали себе путь огнем, отбивая контратаки, первыми ворвались в западную часть города, в район Смолянки. Стрелки пускали в ход штыки, приклады. И нам, пулеметчикам, приходилось в городе действовать и штыком, и гранатой. Ведь бой велся в ограниченном пространстве: за перекресток, за улицу, за дом и даже за этаж.

Ночью 7 сентября пылающий город был очищен от гитлеровских захватчиков. В ту далекую ночь я испытывал огромную радость, что сердце Донбасса снова стало нашим, советским. Тяжело было смотреть на разрушенные заводы, взорванные трамвайные линии, обгорелые здания с темными глазницами окон...

На митинге, который был организован начальником политотдела Александром Семеновичем Кошкиным, мы узнали подробности о зверствах оккупантов. Они замучили десятки тысяч безвинных советских людей и сбросили их трупы в шахты. Палачи не щадили ни детей, ни стариков, ни женщин.

Я рос не в тепличных условиях. На себе испытывал и холод, и голод. Но никогда я не был обделен человеческим участием и понимал поэтому: человек, как бы ему трудно не было, должен оставаться человеком, не отгораживаться от людей, помогать им по мере сил. Я никак не мог понять, вникнуть в психологию гитлеровцев. Ведь они же люди! Откуда же у них зверские, кровожадные начала? Неужели они даже рождаются садистами? Неужели лишены способности мыслить человеческими категориями?

Все, что нам пришлось увидеть до этого, казалось уже не таким страшным, как то, что предстало перед глазами, когда мы прорвались к концлагерю.

Фашисты устроили его неподалеку от центральной поликлиники. За колючей проволокой мы увидели тысячи живых трупов. Как тени, колыхались они плотной массой, не зная еще - верить или не верить в то, что перед ними свои, советские солдаты...

А эти солдаты, не плакавшие в боях, сдерживавшие себя над могилами погибших друзей, смотрели на изможденных узников сквозь застилавшие глаза слезы и отдавали несчастным все, что было при себе: куски хлеба, сухари, махорку, сахар, мыло, запасное белье. Особенно терзали душу дети - былиночки с огромными глазами.

На такое можно было смотреть только раз. Мы все думали только об одном: мстить врагу, мстить, мстить!

Но, несмотря на великое горе, мы верили, что этот рабочий город вновь восстанет из пепла, обретут силы его заводы, в зелени и цветах будут утопать его улицы. И когда 8 сентября 1943 года в 20 часов Москва салютовала доблестным войскам, освободившим Донбасс от немецко-фашистских захватчиков, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий, мы думали о счастливой судьбе шахтерского края. Каждый из нас испытывал законную гордость от того, что приказом Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия была объявлена благодарность и нашей, особо отличившейся дивизии, вместе с другими освобождавшей Донбасс.

Теперь она стала именоваться 301-й Сталинской стрелковой дивизией. На митингах воины давали клятву Родине беспощадно громить ненавистного врага, гнать его с советской земли до Берлина. Прямо с митинга мы шли в бой.