Страница - 1

Бахытжан Момыш-улы

ТРАССИРУЮЩЕЕ СЛОВО

Закончив работу и поставив последнюю точку, я вдруг понял, что этот знак не должен быть завершающим. Осталось много не до конца договоренного, не до предела обдуманного. Показалось, что книга начала вибрировать на столе, и ее частоты странным образом передались мне. Я упомянул о частотах, не лучше было бы сказать о волнах, многие из которых являются информативными, но большая часть из них все же относится, на мой взгляд, к энергетическим, духовным категориям. Догадавшись об этом, я понял, что пишу сейчас не рецензию, а отзыв, вернее, даже отклик, которым отозвалась на эту книгу душа. Поэтому я не стану приводить здесь цитаты из книги Бахытбека, с которой ознакомятся сами читатели, а скажу лишь о том, к каким мыслям подтолкнула меня эта работа, какие чувства она пробудила во мне. В плавном углублении ладони, лежащей на обложке, я ощутил дрожь, которая поднялась к сердцу и согрела его. Я вспомнил слова муршидов, духовных наставников людей, что на ладони человека написано слово «Аллах». К тому же, ямка на ладони по-казахски называется «ая», что означает «сострадание», или доносит мольбу – «пожалей». И я понял, что герои книги Бахытбека Смагула нуждаются не в жалости, а в сострадании. И еще я осознал, что отражение этой правды на бумаге стало для меня, давно отказавшегося от переводов, не переводом времени, а переводом мыслей и чувств на какой-то другой путь, на рельсы духовной сублимации.

Читая и перечитывая книгу Бахытбека «Война, которую видел я», я с изумлением ощущал на лице жар беспощадного солнца Афганистана, а в ушах слышались разрывы гранат и автоматные очереди. Ночами проносились перед глазами огни трассирующих пуль, и я вдруг подумал, что у Бахытбека Смагула трассирующий стиль, взрывный слог. Меня удивило, что я заметил это только сейчас, когда уже закончил работу над переводом книги. И я почувствовал, что в этом новом, измененном состоянии надо непременно попытаться разобраться. Но для того чтобы открыть дверь в этот мир, требуется ключ. Голос Вознесенного Учителя дал подсказку: «Ключ сделан из того же материала, из которого сделан замок». И тут я вспомнил, что Бахытбек пишет не только прозу, но и стихи. Невидимый мудрец одобрительно подтвердил: «Во рту поэта спрятан ключ от сокровищницы». И тут я испугался, что пороховой дым может заполнить душу, а пламя боев войны, которую я не видел, может обжечь сердце, и я не найду ключей, а пользоваться отмычками не умею.

В самом начале работы над переводом меня сильно смутило почти полное отсутствие стройной композиции, непрерывной сюжетной линии, привела в смятение смысловая дискретность повествования. Меня охватили сомнения, и я даже хотел отказаться от этого труда, взвалив всю вину на автора. Однако меня удержала мысль о том, что по закону всякое сомнение трактуется в пользу обвиняемого. И однажды пришло озарение, что я не прав. Я понял, что солдат Бахытбек пишет так, как воюет. У боя нет сюжета, хотя и существует первоначальный замысел, и в композиции его трудно разобраться. Один бой совсем не похож на другой. В бою ситуация меняется ежесекундно. Если сейчас надо своевременно укрыться от душманского огня за раскаленным камнем, то в следующее мгновение нужно открыть стрельбу по расщелине, где затаился враг. Если в какой-то миг необходимо бросить гранату в место скопления противника, то в следующую секунду требуется подняться с друзьями в атаку. А через минуту может потребоваться срочная помощь раненному товарищу. Одним словом, бой полон неожиданностей, которые не желают выстраиваться в строй, как на плацу, и ведут себя непредсказуемо. И композиция боя претерпевает чудовищные изменения в промежутках между чуть ли не каждым вздохом. Отсюда и трассирующий стиль Бахытбека. Отсюда же композиционные рывки и перебежки. Сюжетную линию проводит война. Композицию строит сражение…

Поняв это, я сообразил, что из обвинителя сам превратился в обвиняемого. И чтобы искупить свою вину, с волнением и радостью приступил к переводу обнаженной человеческой правды, к вычерчиванию амплитуды людских судеб, иногда смеясь, но чаще плача. Я посмеивался над словами солдата Нурадина и плакал над участью Нартбека, восхищался благородством, великодушием, умом и воинским талантом Бахытжана Ертаева и гордился командирским мастерством Байгали Кокымбаева. Я постепенно узнавал друзей Бахытбека, и по мере продвижения работы понял, что сроднился с ними. И это стало большой радостью для меня.

И вдруг я осознал еще одну приятную для меня вещь; Бахытбек своим пером касался очень сложных и глубоких вопросов философского характера, отмечая их скорее скольжением, чем ударом пера по абзацу, тем самым давая читателю возможность самому поразмышлять над этими духовными понятиями, додумать их и подняться на следующую ступень личной эволюции. При этом он не переходил на докторальный тон, избегал, по возможности, всякой менторской назидательности, и прятал свой Нафс-эго, оставляя его в тени, чтобы больше теплого света упало на его боевых товарищей, как на живых, так и на мертвых. И эта позиция автора мне очень импонирует.

Вообще, я верю воинам, пережившим войну, когда они говорят, что бой срывает все маски с человека, оставляя на свету его истинное лицо. Но я убежден и в том, что и творчество разоблачает автора, какими бы красивыми словами тот не прикрывался. В детстве и юности, а нередко и в зрелом возрасте люди носят маски, стараясь выглядеть не такими, какие они есть на самом деле, и, в конце концов, даже начинают верить, что это и есть их истинная сущность. Со временем, когда подражательство начинает утомлять, и человек захочет стать, наконец, самим собой, вдруг оказывается, что маски настолько приросли к ним, что когда человек обнаруживает их, то ему бывает трудно смыть с лица этот затвердевший макияж. Поэтому бывает не так-то легко в мирной жизни увидеть истинную суть души даже того создания, которое притворяется другом. В эту минуту я невольно вспомнил слова, в свое время сказанные отцом: «Смотреть в лицо легко, увидеть сердце трудно». И об этом тоже с горечью говорит в своей книге Бахытбек Смагул. Но если бой срывает маски, то и творчество с такой же беспощадностью обнажает истинное нутро человека.

Я уже говорил выше о частотах, волнах и амплитудах, но не сказал ни слова о тональности, ритме, гармонии. Читатель поймет, что в этом отклике необходимо сказать несколько слов так же и о музыке прозы. В книге Бахытбека я, не являясь музыковедом, ощутил присутствие болеро, кольцеобразного движения жизни, похожей на Аидо-Хведо, на Уроборос, на змея, заглатывающего свой хвост. Круг - это самая совершенная геометрическая фигура. Это символ вечности, бесконечного круговорота существования. Одной из сверкающих чешуек, или одним зеленым пером на теле великого, исполинского дракона-айдахара Кетцалькоатля является книга. И я хочу, чтобы тот, кто возьмет в руки книгу Бахытбека Смагула, проникся теми же догадками и чувствами, что и я, потому что человек постоянно ищет в своем повседневном окружении единомышленников и единочувствующих, то есть понимающих его людей. Не знаю, насколько правильно и глубоко я сам понял труд Бахытбека Смагула, но, кажется, успел немного узнать, каким человеком он является. Сейчас не стану давать ему оценку, которая может оказаться субъективной, оставив это право читателям. Только замечу, что энергия, исходящая от него, является чистой, а ритмы его жизни – гармоничными.

Светлому человеку легче гармонировать с тем, кто подобен ему по природе, и не очень трудно контрастировать с людьми, которые подобны теням. Мудрые Учители древнего Китая – Цзы говорили устами Лаоцзы, Чжуанцзы, Мэнцзы, что абсолютная тьма есть абсолютный свет. Я думаю, что когда Бахытбек и его боевые друзья вышли из кромешной тьмы войны навстречу ослепляющим солнечным лучам мирной жизни, то в первое время свет показался им мглой. Понадобилось время, чтобы их глаза привыкли к ритмам мирной жизни, а души, по возможности, адаптировались к ней. И их подсознание воскресило в памяти слова Великих Устазов о том, что человечество спит в кошмаре незавершенности. И это указание верховных устазов пробудило от сумрачной дремоты многих джигитов из числа уцелевших в боях «афганцев» и подтолкнуло их к труду по гуманизации своего окружения, к динамичной работе по активизации в сердцах молодежи чувства патриотизма и неприятия войны. Еще и по этой причине я считаю, что военная книга Бахытбека является антивоенной.

Почему Бахытбек Смагул и остальные ветераны афганской войны обратились в первую очередь к молодежи? Наверное, потому, что сами эти солдаты в ту пору, когда их вовлекли в кровопролитные битвы, были совсем юными. Однако не долго они оставались наивными мальчишками. Тяжелый опыт, лишения, потери, невзгоды, кровь, страдания, смерть закалили их и вынудили стать взрослыми раньше времени. Ритмы их сердец изменились, и им невыносимо стало смотреть на мерцательную аритмию в сердцах незрелых молодых людей, страдающих гражданской пассивностью. «Афганцы» видели, что современная молодежь не умеет ценить мир, не задумывается о возможном крушении привычной, вялой жизни, если, не приведи Аллах, начнется война, и особенно, не дай Бог, случиться войне гражданской, в которой придется стрелять не в агрессора, а в соотечественника. Пробудить сознание молодых сограждан и помочь им занять активную позицию – вот одна из основных целей ветеранов афганской войны. Разумеется, из тех воинов, кто сам сумел пробудиться к жизни, чьи ритмы совпали с гармонией мирного существования, которое спящему наяву человеку кажется беспорядочным хаосом. И мало кто знает, что в самом страшном хаосе существует свой порядок, и там действуют свои алгоритмы, заданные Творцом.

Имеется одно запомнившееся выражение, переведенное с санскрита и говорящее, что тон – это мать природы, но ритм – ее отец. Тональность книги Бахытбека оправдана болью и тревогами мира. Ритм повествования - это ритм боя. Ритм производит подъем чувств, которые неизвестны людям, не побывавшим в сражениях. Книга передает читателю ритмы, пробуждающие эти незнакомые чувства, которые ведут к пробуждению сознания и к сознательному отношению к земле и времени. Это последовательный процесс. А Время, как мы догадываемся, рождается там, где возникает эта самая последовательность. И для каждого человека после легкой подсказки эта последовательность становится очевидной. Сначала рождение, потом идет детство, за ним следует юность, затем наступает зрелость, приходит старость, и, наконец, появляется неизбежность конца земного существования. Все естественно и все предопределено. Но трудно смириться с неестественностью гибели совсем еще юных солдат, которые ничего не успели увидеть в жизни, не успели испытать чувство любви. И ритм их жизненной песни был нарушен, потому что война оборвала струны домбры существования рукой войны.

Ритмы человека порождают амплитуды, в которых вершины радости сменяются падением в печаль, когда высоты вдохновения вдруг резко падают на дно отчаяния. И это все есть в книге «Война, которую видел я», поэтому, может, она не оставила меня равнодушным. Когда я думал над переводом заглавия, то, уже немного зная Бахытбека, убрал местоимение «Я» с первого плана, переставив его на другое место, то есть в глубь имения. И этот порядок мне подсказало само слово «местоимение», в котором есть и место и имение. Однако волны вольного ветра ощущаются более чистыми в полях. И эти эмоциональные волны не являются стоячими, а видятся переменными валами, ведущими к изменению мыслей и взгляда на мир, выросшего из взгляда на войну, а вернее, из взгляда из войны. В данном случае мы говорим не о нарушении ритмов, а об изменениях их. Если ритм нарушается, то это уже обязательно приводит к телесной или душевной болезни. А изменение ритмов является показателем того, что человек развивается и растет, потому что перемены во времени и пространстве говорят о том, что душа встала на путь пробуждения и подъема. Об этом мне ясно сказали послевоенные деяния Бахытбека и его фронтовых друзей, обращенные к человечности и милосердию. И эта дорога, конечно же, направлена к гармонии.

А гармония, как говорят Вознесенные Учители, является источником проявления тонких связей между человеком и верховными силами. И они добавляют, что без гармонии напрасны все устремления и успехи. Успех, в котором присутствуют тщеславие, невежество, корысть, становится всего лишь разовой удачей. А победа всегда чиста, светла, высока и бескорыстна. И об этом тоже пишет Бахытбек в сцене с поднятием государственного флага на международных соревнованиях. Воины далеки от зависти. Ветераны как бы говорят: «Сочтемся славою». Они умеют радоваться чужим успехам. А те «Афганцы», которых я знаю, являются вершителями безукоризненных подвигов. Но есть люди, которые их упрекают в том, в чем нет их греха. Разве виноваты они в том, что сохранили верность присяге? Разве по своей воле оказались на чужбине, держа оружие в руках? Разве можно называть чужой ту войну, на которой умирали наши братья? Или можно назвать чужой те землю, которая впитала в себя горячую кровь наших соотечественников? Солдат – создание подневольное, но не раб. Он может согласиться с тем, что он раб Создателя, но никогда не станет больше ничьим рабом. Свою свободу мыслить так, как подсказывает сознание, поступать так, как велит совесть, он заслужил кровью. Нет, земля, на которой пролилась кровь братьев, не может оставаться чужой, как не в силах она надолго оставаться враждебной. Наверное, по этой причине, афганская земля снова позвала к себе Бахытбека, чтобы он без оружия прошел заново по тем тропам, где когда-то шагал с автоматом на груди. Он мечтает посетить места боев, в которых участвовал сам, желает увидеть мирный Афганистан. Он хочет счастья и процветания афганскому народу, наверное, потому, что после войны почувствовал, что и земля и народ Афганистана перестали быть для него чем-то посторонним и далеким. Бахытбек хочет припасть лицом к земле, где погибло немало его боевых братьев, и помолиться за их души, читая напевные суры священного Корана. И он, который каждую ночь видит себя на войне, надеется, что афганская земля, наконец, отпустит его, и сны солдата снова станут спокойными.

Но отпустит ли его память? Конечно, Бахытбек и сам знает, что из памяти никогда не сотрется эта война, потому что это его судьба, предопределенная самим Создателем, его испытания, предназначенные ему и записанные в Книге судеб, его опыт, который имеет свою горькую ценность. Понимая это, он заполняет свою жизнь добрыми делами, призывая на помощь друзей и героических Аруахов. Наверное, эти подвиги гражданской жизни принесут когда-нибудь успокоение его снам. Во всяком случае, я верю в это...

В деяниях своих, посвященных памяти отцов, прошедших по долгим дорогам Великой Отечественной войны, Бахытбек, понимая, что одному ему не поднять этот тяжелый и ответственный моральный груз, ищет бескорыстных единомышленников не только среди «афганцев», но и среди гражданских лиц, не нюхавших пороха. И однажды он с горечью и обидой проговорился о том, что даже в этой работе служения Памяти встречались ему корыстные люди. Они говорили красивые слова о героях, клялись в верности их памяти, а сами продавали их славу, предавали их имена, мародерствовали, срывая саваны с усопших, грабили их могилы, как ночные тати, и при этом хотели, чтобы их считали порядочными людьми. А потом он вздохнул и сказал: «Хорошо, что их мало». Затем он вполголоса, как бы для себя, рассказал о том, что видел в Афганистане, как на улице лежали в пыли кучи денег, а в стороне валялись в пыли и грязи, посверкивая золотыми часами и драгоценными украшениями, трупы мужчины и женщины, но никто из наших солдат не польстился на это богатство. «На тот свет никто ничего с собой не унесет. Но даже украденный саван может безмерно утяжелить грехи человека перед Небом и человечеством», - грустно закончил он. Я уже знал из его книги об этом случае, но тут же подумал о судьбе ветеранов в мирной жизни, которая оказалась не слишком милостивой к многим из них. Безразличие к воинам-ветеранам внесло смятение в их душу и дисгармонию в их существование. Каждый, в меру своих сил и способностей, старался привести к согласованности свой внутренний мир с окружающей действительностью, но не всем это удавалось. И ветеранов продолжают терзать и мучить ночами беспокойные сны, полные пороховой гари, грохота разрывов и свиста пуль. Война так просто никого не отпускает. Иначе пятеро «афганцев» в мирном городе не попадали бы на землю, услышав треск оборванного трамвайного провода. Внезапно боль сдавила сердце. А еще больше она стиснула душу. Меня охватила обида за этих ребят, жизнь которых оказалась пестрой, как камуфляж. Они забыли об одноцветном существовании, от которого не рябит в глазах, и не становятся прерывистыми удары сердца. И вдруг к самому горлу подступило удушье, а глаза наполнились слезами. И руки сами соскользнули с клавиатуры компьютера. И я понял, что дальше не смогу писать об этом.

Бахытбек Смагул