Страница - 5

Ведется сторонами ожесточенная перестрелка. И мысль «Кто будет убит первым?», исчезает бесследно…

«Жизнь сладка». Порой я думаю, что у этих слов есть душа. Недаром народ говорит: «Сөздің жаны бар», то есть у слова есть душа. А душа всегда говорит истинную правду. Но мы далеко не всегда умеем слышать ее. А тем более – понимать. Однако сейчас не до отвлеченных мыслей. Забыв о себе, мы карабкаемся по острым обломкам, поднимаясь к вершине. И это для воина не только боевая тропа, но и дорога нравственного восхождения, духовный путь. Кто скажет, что это легкий подъем? А тут еще на спине тяжелый рюкзак, весящий 40-50 килограммов, и груз этот многократно увеличивается, потому что вещмешку помогает крайняя измотанность походом и предельная усталость. Но, несмотря на это, как только начинается стрельба, ты начинаешь скакать по камням, прыгать не хуже горного архара или тау-теке. И движения твои становятся быстрыми, и тело наливается юношеской ловкостью…

Но испытание усталостью нельзя сравнить с пыткой бессонницей. В книге Баурджана ата Момыш-улы на меня произвели огромное впечатление два эпизода, связанные с темой сна. В одном говорится: «Люди до того замучились, что прямо с ног валились… Шли медленно. Как только сделаем привал и присядем, то уж смотри в оба – половина людей тут же засыпает… Представить себе не можешь, какая жуткая картина: люди спали, кто где сел, что-то вроде мертвого муравейника… Я раньше знал, что голод превращает человека в зверя, но никогда не думал, что сон «мертвит» человека. Ужасающее было зрелище – хоть весь полк руками бери. Люди ни на что не реагировали. Усталые, они засыпали мгновенно». А во втором случае Баурджан ата говорит о том, что солдат вытерпит все. Но только бессонницы не выдержит. Он может уснуть на ходу, и только когда подогнутся колени, падает на землю, продолжая спать. И он пишет, что сам не раз видел подобное. Читая эти строки, я невольно думал: «Апыр-ай, как может спать человек, шагая на своих ногах?» Но впоследствии мне и самому приходилось наблюдать «походные, маршевые сны» своими глазами.

Вершины гор бывают очень холодными. Особенно лютыми становятся морозы по ночам. Мне много раз приходилось бывать в разведке. Усталые, измученные разведчики, раздвигая грудью плотные снежные сугробы, вдруг всхрапывали, погружаясь в неодолимый сон. И это я тоже видел не раз. Конечно, в этих условиях войны сон - это враг. Особенно для дежурного. Для того чтобы не уснуть, мы вытаскивали крышку автомата и стояли, держа ее в руках. Если веки тяжелели от подкравшегося сна, то крышка вываливалась из ослабевших пальцев и с грохотом падала на камни, и от этого звука мы вздрагивали и просыпались. Глаза широко открывались, тело становилось собранным, прямым...

А теперь вернемся к событиям в Хара. Перед тем, как отправить в Хара, всем нам приказали на обложках солдатских книжек, с внешней стороны написать полностью фамилию, имя, отчество, год и место рождения. «Зачем это нужно?» - спрашивали некоторые бойцы. Им отвечали: «Это необходимо для того, чтобы вложить в цинковый гроб, прежде чем отправить ваше тело на родину, если вы погибнете». Из этих беспощадных слов нам стало ясно, что поход в Хара является не простым, а весьма опасным делом.

Таким образом, на следующий день первую роту под командованием Сергея Заколодяжного погрузили в вертолеты и высадили в местечке с названием Хара. Если не ошибаюсь, наш длинный список составлял около 115 человек. Неизвестно почему, но перед отправкой в Хара среди солдат был произведен тщательный отбор. Было видно, что старались выбрать выносливых, терпеливых, спортивных бойцов.

Хара - то название края, что-то вроде нашего Жетысу. Не успели мы высадиться в Хара, как сразу началась бешеная стрельба. Оказывается, нас здесь уже поджидали в засаде отборные и превосходящие нас в численности силы душманов. Среди них были и головорезы-наемники, прошедшие усиленную подготовку в специальных лагерях США. Только через десять лет мы узнали, что враг заранее знал о нашем прибытии именно в это место, место нашей высадки. Душманам стало об этом известно, вплоть до плана операции и маршрута передвижения и даже численности наших солдат, от одного штабного офицера-предателя, продавшегося врагу за крупную денежную мзду… Об этом в беседе рассказал людям недавно по телевизионному каналу «Рахат» и Байгали Кокымбаев.

Мне довелось видеть немало боев. Но такой кровопролитной и жестокой схватки мне до этого видеть еще не приходилось. В «Сказах Батыров» говорится: «Острые сабли помялись, крепкие копья сломались». И в Хара, казалось, стали плавиться прямо в руках стволы автоматов. Все было именно так, словно произошло извержение ада на поверхность земли. С самого утра и до самой ночи мы бились без передышки, без перерыва. После полудня на меня навалилась страшная усталость. К тому же, язык от жажды настолько распух, что уже не помещался во рту. Смертельно хотелось пить. Во время высадки из вертолетов были спущены фляги с водой, но душманы сразу расстреляли эти баки, не дав им даже упасть на землю, взорвали прямо в воздухе. Без живительной влаги сейчас, во время боя страдали все мои товарищи, не только я один. Я отрезал штык-кинжалом клочок собственных волос и положил их под язык. Это вызвало слюноотделение, которое смочило полость рта, и стало легче переносить жажду. Такому способу мы научились у афганцев.

Должен сказать, что в Хара были сброшены не мы одни, а высадились здесь из вертолетов еще две роты. Однако превосходящие силы противника, открыв плотный огонь на истребление, не позволили им прийти к нам на подмогу. Они не дали нашим соседям ни продвинуться хоть немного, ни даже поднять головы.

В этом сражении с нашей стороны погибло 68 человек, 27 было ранено. Оставшиеся 16 бойцов начали вынужденно предпринимать попытки оставить это гиблое местечко, пытаться прорваться к своим и воссоединиться с силами бригады. Артиллерия не смогла нас защитить. Причиной была большая удаленность. Правда, то и дело прилетали вертолеты, но душманы не давали им приземлиться. Им даже посчастливилось сбить одну из машин…

Душманам удалось приблизиться к нам почти вплотную, подойти настолько близко, что в некоторых местах завязались рукопашные бои. У Николая Шорникова кончились патроны. Поняв, что может попасть в руки душманов, воин взорвал себя гранатой, чтобы избежать позорного плена.

Кое-кто из циничных скептиков может, криво усмехнувшись, подумать: «Николай Шорников сделал это необдуманно, в состоянии крайнего смятения, поддавшись панике. Он не хотел себя взрывать, просто рука непроизвольно выдернула чеку. Он не желал умирать». Да, Николай не хотел умирать, но предпочел смерть унизительному плену. Он сделал это сознательно, потому что был истинным воином и настоящим человеком. Он хотел жить, как и все люди, но не существовать в душманском плену. Николай не мог сдаться врагу живым. С одной стороны это было послушанием приказу командования. Но мне думается, что в последнюю минуту жизни он выполнял веление свой чести и совести. Как тут не вспомнить слова Баурджана ата: «Честь сильнее смерти».

С другой стороны, всем военнослужащим было хорошо известно, что душманы не щадили пленных солдат и, прежде чем убить, подвергали самым бесчеловечным пыткам и издевательствам, оскорбительным для человеческого достоинства. Они мучили свои жертвы, вспарывая им животы и наполняя их либо апельсиновыми корками, либо всяким мусором, в том числе и золой от костра. Душманы изобретательно использовали многочисленные и разнообразные изощренные пытки, и хотели, чтобы наши бойцы знали об этом и устрашились. От правды никуда не деться, мы были свидетелями даже того, как душманы, отрезав у пленных мужчин половые органы, затем запихивали их в рот умершему солдату. Вы, конечно, понимаете, что под высоким словом «солдат» имеются в виду и сержанты, и офицеры, и генералы… Об этом, как и всем нам, было хорошо известно и Шорникову. И это знание тоже в какой-то мере подвигло его на самопожертвование, которое он совершил сознательно, но не из страха. Он понимал, что «мертвые сраму не имут». К тому же, в той обстановке не было ни места, ни времени для выбора. Единственным выходом была солдатская смерть. А второй выход, заключающийся в сдаче в полон, был для него неприемлем. И он выбрал смерть…

Если бы я угодил в такое же безвыходное положение, в которое попал Николай Шорников, уверен, что и я поступил бы точно так, как и он. И высшее руководство страны правильно поняло подвиг Николая Шорникова, потому что впоследствии ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

А сейчас, немного прервав рассказ о событиях в Хара, прошу позволения поведать о другом случае, несколько отступив от основной линии повествования. Совсем недавно я получил письмо от одного из героев афганской войны, генерал-майора Алимжана Ерниязова. Мне хочется это послание привести здесь полностью:

«Брат мой Бахытбек! Я слышал о том, что ты работаешь над книгой об афганской войне. Если тебя не затруднит, включи в свой труд имя человека по фамилии Жумагалиев. Возможно, кто-нибудь из его родственников, членов семьи, друзей откликнется, даст о себе знать, узнав из твоей документальной повести об этом достойном воине. Мужество не должно оставаться в забвении, имена героев не должны умирать. Вот эта надежда и заставила меня обратиться к тебе с такой просьбой.

К сожалению, я забыл его имя, но фамилия осталась в памяти. Был он младшим сержантом. Воевал он под моим началом. В провинции Асадабад в кишлаке Нангалам он получил тяжелое ранение. Ты спросишь, почему именно Жумагалиев, один из многих солдат, остался в моей памяти. Во-первых, он отличался в боях своей отвагой и беспримерной храбростью. Во-вторых, он в разговоре со мной упомянул о том, что у него на родине остались жена и дочь. У меня ведь тоже есть жена и дочь, еще поэтому, может, Жумагалиев как-то по-особому врезался в мою память. А сам он, помнится, уроженец одной из северных областей Казахстана.

Сразу после ранения Жумагалиева я вызвал по рации вертолет, который вывез с поля боя в Кабул убитых и раненых. Спустя несколько дней и мне выпал путь в Кабул. Я заехал в госпиталь, чтобы справиться о здоровье Жумагалиева. Увидев меня, младший сержант обрадовался. При прощании легкая грусть затуманила его лицо. Он печально посмотрел на меня и сказал: «Рана у меня слишком тяжелая. Наверное, я не выживу… Мне, видно, уже не удастся в этом мире увидеть ни жену, ни дочурку… Я написал им письмо. Домашний адрес на конверте. У меня к вам просьба… отошлите, пожалуйста, это послание моим родным». «Не смей говорить такие нехорошие слова! Тебя вылечат, поставят на ноги, и ты вернешься на родину, сам обнимешь и дочь и супругу, а может, еще встанешь в строй», - постарался я приободрить и утешить боевого товарища, поцеловал его, попрощался и ушел. Письмо его я не взял с собой, сказав, что завтра, когда поправится, то сам отправит весточку через полевую почту.

Прошли напряженные дни, заполненные военными буднями. И однажды в штаб пришло черное известие о кончине Жумагалиева. Если я не ошибаюсь, то тело Жумагалиева сопровождал на родину старший сержант Сарсен Буланбаев, который родом был из Талдыкоргана…

Что я хочу этим сказать, Бахытбек? Мне бы очень хотелось, чтобы в твою книгу вошли имена таких вот отважных, мужественных людей. Мы не должны забывать их ни при каких обстоятельствах, ни при каких сложностях, независимо от времени и расстояния.

Вот прошло уже с тех пор 26 лет, а я все еще не могу отыскать родных и близких этого джигита, чтобы рассказать его жене и дочери о том, каким он был человеком на войне и при каких обстоятельствах погиб. Я до сих пор горько сожалею о том, что в день прощания с Жумагалиевым я не взял из его рук письмо, которое он просил отправить семье. И чувство неисполненного долга перед памятью солдата мучает меня до сих пор. А вырваться и начать целеустремленные поиски его родных мешают повседневные, неотложные дела…

Алимжан Ерниязов».

Это письмо Алимжана Ерниязова заставило меня крепко задуматься. Действительно, почему имена достойных и храбрых воинов должны оставаться в сумерках небытия?..

И я тоже посчитал своим долгом особо отметить смелость воинского труда тех двух джигитов, которые проявили отвагу и мужество в бою с душманами во время событий в Хара.

Превосходящие силы противника после полудня стали особенно упорно теснить нас. Один наш край раскинулся у подножия горы, а второй упирался в небольшой кишлак. Враг поливает нас непрерывным ураганным огнем и с горной вершины, и с крутого склона, и из маленького селения. В этой очень сложной обстановке необходимо было поменять позиции, расположиться в более выгодной местности. И в этом нам оказал огромную помощь пулеметчик, воин-казах. Если бы не подвиг этого джигита, нет никакого сомнения в том, что все мы остались бы лежать бездыханными на чужом, каменистом клочке афганской земли. Он повел из своего пулемета шквальный, почти метельный огонь, поставив непроходимый свинцовый заслон на пути врага. Длительное время его пулемет не смолкал ни на минуту, и его смертоносный стрекот вселял надежду в наши сердца. Странным образом, это пулеметное «та-та-та» до сих пор продолжает неугасимо звучать в моих ушах.

Этого джигита, скосившего своим огнем немало врагов, и душманы не пожалели. Когда бой закончился и мы начали собирать трупы товарищей, то увидели, что на нем живого места не было. «Вплотную прижав к его телу дула винтовок, душманы несколько раз выстрелили в пулеметчика, разворотив ему всю грудь», - сказал Байгали Кокымбаев. Оказывается, когда стреляют в упор, то сгорающий порох черным пятном навсегда въедается в кожу человека. По этому признаку Байгали Кокымбаев и определил случившееся с солдатом, восстановил картину кощунственного злодеяния.

Вторым воином, совершившим подвиг в том бою, оказался Болыс Шынарбеков. Он тоже был пулеметчиком. Огнем своего пулемета он не дал противнику продвинуться вперед ни на шаг. Три пули попали ему в колено. Несмотря на собственную мучительную боль, он пристегнул к себе ремнем раненного бойца- узбека, и вынес боевого товарища на своих плечах из кольца вражеского огня… Болыс Шынарбеков проживает сейчас в ауле Абай Шуского района Жамбылской области…

Я и сам в том бою стрелял до изнеможения. Закон войны гласит: «Если ты его не убьешь, то он убьет тебя». Для того чтобы не погибнуть самому, приходилось отчаянно драться, стараясь уничтожить того, кто угрожал жизни твоей и твоих товарищей…

Один рослый и плечистый душман, хоронившийся за большим камнем, спрыгнул на нижележащий уступ. Снять его выстрелом я не успел. А второго достал пулей. Он тоже намеревался последовать примеру своего соплеменника и попытался спрыгнуть ниже, чтобы укрыться за серым обломком скалы, но, как оказалось, безуспешно. Стоило его черной голове показаться из-за края скалы, как я нажал не спусковой крючок. Край его чалмы взметнулся к небу. Что это могло значить? Конечно, это говорило о том, что свинцовая пчела ужалила его прямо в лоб…

Перед тем, как на жаркую землю легли вечерние сумерки, наш командир Сергей Заколодяжный сказал мне:

• Сейчас прилетит вертолет. Возьми вот этого раненого и доставь прямо к «птичке».

У командира взвода Серика Баймаханова был заместитель. Раненым оказался именно он. Пуля попала ему, видимо, прямо в живот, потому что и грудь и область пуповины были залиты кровью.

Через какое-то время прибыла «стрекоза». Оставшиеся в строю шестнадцать человек, прикрывая нас густым огнем, бросились в низину. Мы с джигитом-напарником подхватили носилки, на которых лежал Серик, и бегом кинулись к вертолету. Я держал носилки сзади. А в того парня, что мчался впереди, угодила душманская пуля, и он с разбегу грохнулся навзничь. Не ожидавший этого, упал и я. Носилки перевернулись. Я увидел, как вылезли наружу внутренности несчастного Серика. Заметив наше падение и, видимо, решив, что и мы убиты, вертолет, которому уже нельзя было задерживаться здесь, качнулся из стороны в сторону и начал набирать высоту. Перед тем, как подняться в воздух, он успел сбросить нам 8 ящиков с боеприпасами…

Это было время, когда землю окутали густые сумерки, а солнце уже успело скатиться за горизонт. В 30-40 метрах от нас, в потемках проявились силуэты людей, одетых в черные балахоны. Я сразу сообразил, что это были наемники США. Именно они одевались подобным образом. Выглядели они бодро, и движения их были энергичными. В руках у них были специальные крючья, которыми они цепляли трупы и подтаскивали к себе. Конечно, они забирали только тела своих боевиков. Поступали они так для того, чтобы не оставлять никаких свидетельств и доказательств. Явные улики им были не нужны.

Волоча за собой Серика, я торопливо втянул его внутрь руин каменной хижины, крыша которой была разворочена снарядом и сгорела. В сарае валялись в беспорядке вещмешки погибших солдат. Пока я пытался поудобней уложить раненого, на окрестности упала черная ночь. «Бахыт, уходи… Оставь меня здесь. Вертолет уже не вернется», - тихо простонал Серик. Я близко склонился к его уху и прошептал, ободряя и утешая его: «Нет-нет, надо ждать. Вертолет обязательно прилетит, дождемся его». Наступило молчание. И вдруг в тишине отчетливо и громко прозвучал голос Серика, который позвал свою маму: «Апа!» Я всмотрелся в его лицо. Он вздрогнул, вытянулся, из груди его вырвался последний вздох, и душа покинула его тело.

«Апа»… Это было прощальное слово, сорвавшееся с его уст. Бесспорно то, что в конце своего короткого земного странствия, он позвал свою маму. Перед этим, в синих сумерках, когда я втаскивал Серика Баймаханова в каменную лачугу, один мой товарищ, узбек, имени которого я, к сожалению, не запомнил, остался снаружи. Он изредка выпускал короткие очереди из своего автомата, как бы давая знать, что он жив и находится рядом. Но теперь и он умолк. «Неужели и в него попала пуля?» - невольно подумал я. Как бы там ни было, дольше мне оставаться в каменном сарае было нельзя. Взяв автомат наизготовку, я приготовился покинуть скорбное и ненадежное убежище. И в это время раздался резкий крик: «Эй, рус, сдавайся!» Голос этот звучал с расстояния не более 50-60 шагов. Я рывком вырвался наружу, краем глаза увидел по неестественно вывернутому положению головы, что пуля попала в шею моего узбекского товарища, который умер, сжимая в руках свое оружие. Одним прыжком я укрылся за большим камнем и собрался поменять магазин автомата, в котором кончились патроны, как шальная пуля угодила прямо в приклад моего оружия. Я до сих пор удивляюсь, как она не попала в меня… Оставив прежнее убежище, я прыгнул за соседний камень. Сразу вслед за этим душманы принялись бить по этому валуну из гранатометов. Поняв, что здесь мне не спрятаться, я, повинуясь инстинкту, скатился по склону вниз и огромными прыжками, делая зигзаги, бросился в сторону ущелья. Днем, во время боя я, оказывается, даже не заметил, что по дну ущелья протекает река. Со всего разбега я кинулся в ее воды. Течение было сильным. Оно рвануло меня, подхватило и понесло вниз. Я сильно ударился правым виском о какой-то подводный камень. Содранный вместе с волосами клок кожи навис над глазом, и из раны потекла густая черная кровь. А река затягивала меня в свою глубину. Тяжесть десяти 45 патронных магазинов, как грузило, тащила меня на дно. Отстегнув патронташ, я выбросил в воду девять рожков, оставив себе один магазин. Плыть стало легче. Но все же волны швыряли меня о великое множество встречных камней. Изредка в темное небо взлетали ракеты, и тогда все вокруг становилось светлым, как днем. При вспышке каждой ракеты я погружался в воду с головой, чтобы враг не обнаружил меня. Оказалось, что эта река странным образом огибает ущелье, делая почти полный круг, так что вскоре я очутился на том же месте, откуда начал свое водное путешествие. Поняв, что вернулся к истоку своего бегства, я с трудом выполз на берег и затаился между камнями. Удар, полученный по голове от водяного валуна, оказался настолько болезненным и чувствительным, что об остальных ранах и ссадинах я и думать забыл. Помнить об ушибах не было никакой возможности. Видимо, я потерял много крови, потому что в какой-то момент лишился сознания. Не знаю, когда я пришел в себя, но, открыв глаза, увидел, что душманы группа за группой вскарабкиваются на гору. Некоторые задерживались, чтобы стащить сапоги с ног погибших наших солдат… Я еще больше вжался в расщелину камней, прижав к себе автомат. Тут же пришло решение, что если враг обнаружит меня, то я непременно сам себя застрелю. В моем положении другого выхода не остается.

Но душманы меня не заметили. Вытянувшись в цепочку, они поднялись к вершине хребта. Внизу, где прятался я, было еще темно, а горные высоты уже начали светлеть. Вот почему враги меня не заметили, а я их видел.