Страница - 4

Но такой оказалась судьба. Он прибыл на фронт боевых действий, отважно сражался, а четвертого апреля пал смертью храбрых…

Всего за день до его гибели я встречался с Асылом. В то время я лежал в военном госпитале из-за ранения в ногу. Оказывается, Асыл, узнав об этом, специально пришел в госпиталь, чтобы проведать меня и справиться о здоровье. Едва войдя в палату, он обхватил меня за плечи и оторвал от кровати. Я далеко не щуплый джигит, но он сделал это. Силы Асылу было не занимать. После этого он на руках вынес меня из госпиталя и, подстелив охапку зеленого тростника, усадил меня на это ложе, прямо напротив окон моей палаты. А сам сел рядом со мной. Был он очень чутким и воспитанным джигитом, человеком кристально чистой души…

После того, как мы немного побеседовали с ним, он достал из кармана пачку фотографий и принялся показывать их мне.

- Вот здесь изображена моя мама, - протянул он мне один портретный снимок. – А это фотокарточка отца.

Даже с отливающей холодом глянцевой бумаги на меня заструилось доброе тепло.

После этого я посмотрел фотографии его сестер, от которых повеяло почти осязаемой человеческой притягательностью. А последним он с какой-то целомудренной бережностью подал мне небольшой снимок, сказав слегка дрогнувшим голосом:

- А это моя девушка.

На меня с фотокарточки глянуло очаровательное создание с тонкими и правильными чертами нежного лица, с затаенной улыбкой слегка припухлых, красиво очерченных губ. У девочки были удивительные, почти детские глаза, широко распахнутые в огромные ворота земного мира. И еще, в них как бы замерло какое- то тревожное недоумение…

Он невольно вздохнул, стараясь сделать это незаметно, помолчал какое-то время, а потом пристально и прямо посмотрел на меня:

- Бахыт, вчера мне приснился сон. В этом видении мы как будто находимся в Термезе. Бойцы взвода, тесно окружив афганскую женщину, одетую во все белое, нещадно ее избивали. Сначала я оцепенел от изумления, а потом, охваченный гневом, бросился к ним, возмущенно крича: «Да что это с вами?! Как у вас рука поднялась на женщину?! Опомнитесь! Прекратите!». С этими словами я отшвырнул одного в сторону, оттолкнул другого, и вырвал женщину из их рук. В это время женщина впилась в меня обжигающим, ненавидящим взглядом и вдруг плюнула мне в лицо. И плевок ее был настолько обильным, что глаза мои и щеки, шея и плечо, воротник и рукав оказались мокрыми от ее слюны. И тут форма на мне начала дымиться. В это время я в испуге проснулся. Что это было, Бахыт? Ты умеешь разгадывать сны?

• Плевок – это вражья злоба… Все же, советую тебе быть осторожным. Постарайся поберечь себя хотя бы некоторое время…

А что еще я мог ему сказать? Какие слова мог найти для него?..

Лицо его было грустным и утомленным. Видно, он очень устал. Асыл прилег на камышовую лежанку, потянулся всем телом, вздохнул и тут же погрузился с сон. Мне не хотелось тревожить его покой, и я, тихо поднявшись, заковылял к госпиталю, опираясь на свои костыли. Когда я, тяжело переводя дыхание, рухнул на койку, за открытым окном раздалась четкая и отрывистая команда:

• Рота! Становись! – и я узнал голос Асыла.

Было ясно, что Асыл со своими солдатами выступает на выполнение срочного боевого задания. О том, какая им предстояла операция, в ту минуту мне не дано было знать…

Через несколько месяцев мы оказались в местечке Пули- хумри, и здесь киргизский джигит Алик Мамыркулов, в то время старший лейтенант, впоследствии ставший генерал-майором, срывающимся голосом проговорил, «Вот в этом проклятом месте погиб наш Асыл! Вот эти камни поглотили Асыла!» С этими горестными словами он поднял свой автомат и, выпустив все до одной пули из рожка по высокому желтому утесу, зарыдал. Он долго плакал, а мы молчали, боясь застонать от боли, разрывающей сердце.

А дело, оказывается, было так…

Когда наши солдаты преодолели один перевал, душманы с противоположного хребта узкого ущелья открыли пулеметный огонь, заставив залечь батальон, и не давали ему возможности ни на шаг продвинуться дальше. Асыл Калкабаев взял с собой четырех бойцов из своего взвода и, укрываясь за валунами, начал ползком продвигаться к огневой точке противника. Но все же враг обнаружил наших солдат, одолевших уже половину пути, и начал с островерхой вершины поливать их густым и непрерывным огнем из крупнокалиберного пулемета. Не выдержав смертоносного обстрела, четверо бойцов бросились бежать вниз, спасаясь от пуль. Однако свинцовые пчелы настигли каждого из них и, впившись между лопатками, выпили нектар их жизни. Нельзя с уверенностью сказать, что они бежали, бросив Асыла. Скорей всего было так, что в безвыходном положении они получили приказ об отступлении в низину. Возможно, командир не хотел понапрасну терять своих людей…

Но сам Асыл продолжал взбираться к вершине скалы, прячась за валунами, вжимаясь в углубления каменистой земли. Мне думается, он хотел приблизиться на такое расстояние до огневой точки душманов, чтобы можно было броском гранаты заставить навсегда умолкнуть этот пулемет. Однако огонь, не дававший солдатам поднять голову от земли, подбирался к нему все ближе. И вот, одна пуля ударила Асыла в губу. Мне иногда кажется, что пуля врага поцеловала его за храбрость смертным поцелуем. Передний зуб отлетел в сторону. Но, наверное, Асыл умер не сразу. Новый свинцовый рой в нескольких местах ужалил его в спину…

Буквально перед этим, второго апреля погиб Баратов Самат. Они с Асылом были друзьями. Всегда, словно близнецы-ягнята, были неразлучны. Самат был родом из бывшего Ленгерского, а ныне Толе Бийского района Чимкентской, а сейчас Южно­Казахстанской области. Он тоже был смелым, отважным, гордым джигитом и прекрасным товарищем. Пуля, попавшая под лопатку, пробила ему грудь и своей мощной инерционной силой вырвала сердце, словно хотела, чтобы его горячее сердце напоследок смогло увидеть белый свет. Из рассказанного мной, может создаться впечатление, что пули врага разили наших бойцов только в спину, как малодушных, убегающих с поля брани воинов, однако это далеко не так: душманы часто предательски, исподтишка стреляли сзади в наших солдат. Однако этим я вовсе не желаю отказать врагу в храбрости, афганцы – отважные воины. Но вернемся к часу гибели Самата. Наверное, сердце его, брызнувшее на землю светлой кровью, вскрикнуло, потому что товарищи Баратова тут же бросились к нему и подняли с земли его разорванное пулей сердце, упругий панцирь которого был пробит. Они вложили истерзанное сердце друга в зияющее отверстие груди и плотно перевязали бинтами…

Гибель Асыла и Самата потрясла меня, оставив неизгладимое и глубокое, как рана, впечатление. Даже при мимолетном воспоминании о них душа начинает стенать, и на глаза наворачиваются слезы, а к горлу подступают рыдания… Годы спустя, когда я уже вернулся на родину, то ноющее сердце подтолкнуло меня к каламу-перу. И я написал стихи, посвященные памяти Асыла и Самата, назвав их «Кос боздак», что условно можно перевести как «Двое юных Шахидов». Нельзя, наверное, сказать, что я обладаю поэтическим даром, переливающимся через край. Просто, думаю, что заждавшееся выражения рыдание нашло вдруг свое тайное русло в душе и вырвалось, наконец, наружу:

Пусть проносятся годы стаями диких гусей, Память ярко хранит имена незабвенных друзей. Для меня, словно сердца горячего воинский пыл, Обжигающим заревом светит гордое имя Асыл.

А в душей моей гулко и грозно, как мощный набат, Неумолчно звучит твое храброе сердце, Самат. Мои братья по крови, и даже по фронту друзья. Вы - отважные соколы неба, моя боевая семья. Окровавлены крылья, и сердце мое все в крови, Изнывает от боли и от воинской плачет любви. Были гордыми вы, и достойную приняли смерть. Не могли вы в презренных мольбах умереть. Ваше место почетно, и никто на него не взойдет. Под свинцовыми ливнями стойко сражается взвод. Дорогие сородичи, не страшитесь вы правды лихой. Она лучше смиренной и лживой неправды плохой. Был при жизни Асыл самым чутким из наших солдат. Храбрецом беззаветным был в памяти нашей Самат. Словно звезды текучие по небу вы пронеслись. Но кометы все падают, а вы поднимаетесь в высь. А мы часто глядим в небеса, поднимая глаза, И невольно наш взор застилает скупая слеза.

Взгляды ищут тебя, мой Асыл, и тебя, мой Самат, И тогда мое сердце стучит, как в горах автомат…

Оба они носили в себе драгоценные сердца и бесценные души. Оба были знающими и умными, думающими людьми. Оба были храбрыми воинами, ведущими родословную от великих батыров казахской земли. Пусть же души их найдут успокоение в раю и будут озарены негасимым и безбрежным светом-нуром Аллаха!

В попытках отыскать родных и близких Самата Баратова, я посылал неоднократные запросы в Ленгерский район Чимкентской области. Побывал я и в районном военном комиссариате. Но, странным образом оказалось, что никто о нем никакими сведениями не располагает. Как же получилось, что ни одна живая душа в целом районе даже не слышала о Самате Баратове, и ни один человек даже не был с ним знаком? До сих пор я не могу ни понять этого, ни смириться с этим…

А в 1982 году с адресом, который когда-то дал мне Асыл, я поехал в Мерке, чтобы повидаться с родными и близкими Асыла Калкабаева. Отыскав улицу Трубицына, в глубоком волнении остановился перед домом номер 20. Вглядевшись в глубину двора, я увидел пожилого человека, который неспешно шел к дому тяжелой поступью, неся в одной руке косу-литовку, а в другой охапку клевера. Я сразу понял, что это отец моего фронтового друга. Асыл во многом унаследовал черты своего родителя. Я почтительно приветствовал аксакала. Он принял мой салем, а потом спросил:

• Чей ты сын, юноша? Я тебя как будто раньше не видел, джигит.
• Я воевал рядом с Асылом, отец. Он был моим боевым товарищем, - почему-то эти слова дались мне с трудом.

Услышав мое признание, аксакал выронил из рук косу и травяную вязанку. Словно сломавшись, он опустился ослабевшими коленями прямо на землю и тихо заплакал, горестно мотая головой. Слезы из его глаз текли неудержимым потоком. И только потом сдавленные слова вырвались из его горла:

• О единственный свет моей жизни! О, жеребенок мой ласковый! О-о-о, драгоценный свет моей души! Единственный сын мой из восьми дочерей…

И мое сердце, слыша горький плач отца, тоже обливалось кровавыми слезами. Стиснув зубы, преодолев желание разрыдаться в голос, я взял себя в руки и, обняв аксакала, стал выражать ему свое глубокое и искреннее соболезнование…

На следующее утро, провожая меня до ворот, он показал рукой на новенькие «Жигули», стоявшие в гараже:

• Я купил эту машину для сына. Хотел порадовать его, когда Асыл приедет из Алматы на каникулы. Хотел, чтобы сын поездил на ней. Но оказалось, что он уехал далеко и безвозвратно. И теперь его конь остался без всадника… Я мечтал женить его и целовать его детишек, своих внучат. Зная уже о том, что он на войне, молил Создателя сохранить ему жизнь, но не за счет жизней других джигитов. Я даже заранее купил все, необходимое для свадьбы… вплоть до арак-шарапа, то есть водки, вина, коньяка… Я даже приобрел целую коробку хрустальных рюмок и бокалов, чтобы из них на свадьбе сына пили за здоровье и счастье молодых дорогие гости. Так и стоит эта коробка не распечатанной. Все осталось, а сына нет…, - и отец Асыла снова заплакал.

Вытерев глаза платком, он надтреснутым голосом сказал:

• Женщина в белом плюнула в моего мальчика. Но он ушел от нас не оплеванным, а чистым.

И я понял, что Асыл о своем сне, рассказанном мне в госпитале, подробно написал в письме с войны и своему отцу.

Кровавый Хара. Печальный Хара. Известный Хара.

Скорбный Хара… Памятный Хара…

О событиях в Хара написано немало. На страницах российских газет и журналов неоднократно публиковались материалы о случившемся в Харе, и в этих очерках и репортажах про эти бои не раз упоминался и я, как единственный боец, оставшийся в живых из целой роты наших солдат…

В Афганистане и климат чуждый, и погода там особая, отличающаяся от нашей. В стороне Таулкана, Кундуза, Мазари- Шарифа зимой лежит снег, а в краю, который граничит с Пакистаном, жара достигает 60- 62 градусов по Цельсию. Я помню, как на Новый Год мы купались там в реке.

В феврале месяце мы находились в Таулкане, Мазари- Шарифе, Кишиме, Суруби, Фаизабаде, а после этого, в апреле 1980 года двинулись в сторону Джалалабада. Когда проходили через туннель перевала Саланг, 27 наших товарищей погибли, отравившись газом. Длина туннеля составляла 3-4 километра…

В Пули-хумри, Тора-буру, Сурхрут и Нангалам мы вошли одними из первых…

На самых подступах к Кабулу 27 апреля я получил ранение. Осколки разорвавшейся гранаты вонзились мне в голову и в ногу. Из-под обстрела меня вынес Евгений Кузьмин, чуваш по национальности, наш земляк, казахстанец, до войны проживавший близ Алматы в поселке Ужет. Какое-то время я находился на излечении в госпитале. После выписки из лазарета я как раз и угодил в гущу событий в Хара…

Наш народ говорит, что человек через три дня и к могиле привыкает. К тому времени и для нас не в новинку были пули и снаряды, огонь и дым. И все же, к некоторым явлениям войны я так и не смог привыкнуть. Об этом я и хочу теперь рассказать. Горы Афганистана – голые, безлесные, на наши хребты и вершины не похожи. Угрюмые черные скалы и острые серые камни навевают тоску. Лишь изредка можно увидеть чахлые кусты с кривыми стволами и ветками, которые чудом пробились на свет из гранитных и известковых россыпей. Но даже ветви этого жилистого кустарника были обнаженными, без листвы. Создавалось впечатление, что эти растения побывали в жестоком огне буйного пожарища, и только волшебным образом им с трудом удалось обрести спасение. Но, казалось, что память их, обожженная пламенем, превратилась в уголь, который не пропускает скудную воду к их корням… И вот, когда шагаешь по этим горам, все чувства бывают обострены до предела, и кожей чувствуешь на себе пронизывающие, ненавидящие взгляды затаившихся душманов. Однако они не станут сразу стрелять. Выждав, когда противник приблизится, они разом откроют по нему прицельный огонь. Об этом знает не только моя внутренняя сущность, но и сердца товарищей, идущих рядом. Все наши солдаты ощущают дуновение опасности, которой насыщен воздух этой суровой земли. И мы понимаем, что первая же пуля врага обязательно оборвет жизнь одного из нас. Это непреложный закон войны. Однако воин не напрасно сложит голову на этих раскаленных камнях; своей смертью он даст возможность боевым друзьям укрыться в расщелинах, изготовиться и принять бой. А пока мы противника не видим, зато он не спускает с нас глаз. И терпеливо ждет, чтобы ударить наверняка. Враги тоже знают, что первая пуля непременно найдет свою цель, потому и называется этот выстрел прицельным. В большинстве случаев душманы стреляют в голову. Делают это они, чтобы не оставить солдата в живых. И пока мы идем среди этих зловещих, чужих черных камней, в голове непрерывно бьется тревожная мысль: «В кого же он выстрелит? Кого из нас взял душман на мушку? В кого из наших воинов он целится? Чей черед упасть грудью на камни чужих гор?» И эту мысль невозможно изгнать из сознания… до тех пор, пока не начнется бой. Кажется, что мысль эта пульсирует в каждой жилке, в каждой капле крови, охватывает и заполняет все твое существо, завоевывает, словно командную высоту, и от этого невольно начинает дергаться голова на вытянутой до предела и вертящейся в разные стороны шее. Это очень похоже на то, как вертят головами домашние куры. И, несмотря на тягостное ожидание, выстрел раздается неожиданно. Но сначала падает друг, который шел впереди тебя. Или товарищ, который отстал всего на один шаг. И лишь после этого слышен хлопок выстрела. Но между падением солдата и звуком выстрела проходит, может, тысячная доля секунды. Однако опытные воины умеют улавливать ее… А после этого начинается густая стрельба.