Страница - 22

БЫТЬ ПЕРВОЙ

Распустилась обаятельно нежная петербургская весна; апрельский воздух томил; камни мостовой сияли, чистые, обновленные дождями. И весна уносила печаль о прежде­временно ушедшем от нас Гаршине.

От весны пьянела и все больше и больше нервничала Казаринова. Ее настроение передавалось всей нашей ком­пании.

Казаринова спрашивала меня:

— Вы, Рокотова, довольны своей судьбой? Так и бу­дете здесь тащиться черепашьим шагом? Уж лучше бы пошли к Штиглицу.

Школа Штиглица была конкурентом нашей школы, но отличалась прикладным характером. У нас к ней от­носились с некоторым пренебрежением.

— От Штиглица отлично можно устроиться на фаб­рике, например: расписывать фарфоровую посуду.

В тоне голоса Казариновой я улавливала презри­тельные нотки. Я вспыхивала.

— Что же, честный ремесленник достоин всякого ува­жения,— заступалась Ариадна.

Я молчала. Я была моложе всех, застенчива, говорила плохо и стыдилась говорить. И мне было часто до слез обидно, что я не могу высказать своих мыслей.

Когда я была девочкой, отец водил меня по музеям, и я знакомилась с русским искусством по картинам ста­рого академического направления, с его «классическими» темами: «Христос, воскрешающий дочь Иаира», «Чудо в Кане Галилейской», «Парис, вручающий яблоко одной из трех богинь» и т. д.

Одно время мне лезли в голову дурацкие мечты, что я непременно напишу замечательную картину: «1 ектор, привязанный к колеснице Ахилла».

И тут же пробуждалась мысль: добьюсь ли я вообще чего-нибудь? Не окажусь ли балластом? Имею ли право на жизнь?

Прозябать не хочу, а быть художницей... Смешно! Ка­кой тут «Ахилл», когда сидишь на геометрических фигурах... Как жить, если тебя толкнула на дорогу, где ты чувствуешь свою полную беспомощность?

И сравнивала запросы окружающих девушек. Воз Ариадна — она ясна, понятна — хочет идти в народ, слиться с крестьянством, учить деревенских детей гpaмоте... Лида Зандрок молчит и обдумывает, где у нее больше дарования.— в рисовании, лепке или музыке. Ка­заринова мечется и громко, ио-бунтарски кричит:

— Если нет крупного таланта, иди на служение чело­вечеству как врач, как учительница. как. наконец, аку­шерка, массажистка или простая сиделка! Еще вопрос, останусь ли я здесь, чтобы быть рядовой копинсткой или учительницей рисования. Если не увижу в себе исключи­тельной силы. Ее буду паразитом, не буду пополнять ряды дам, занимающихся прикладным искусством,— буду изу­чать под руководством Петра Францевича врачебную гимнастику, буду выправлять всяких горбатых, кри­вых...

Лиза Мартынова слушала с насмешливой улыбкой.

— А вы небось, эстетка, критикуете? Красоты захо­телось, а тут вдруг — горбатые и кривые,— окрысилась Казаринова.

Лиза высоко вскидывала голову и пожимала плечами.

— Нет, почему же... Всякий человек вправе выбирать себе дорогу и иметь свой вкус. Но, при всем желании, я не могу видеть удовольствия после торса Антикоя в горбе кобольда...

Голос звучал небрежно, с растяжечкой.

— А вы, Мартынова, вы нашли дорогу и верите, что будете крупным работником искусства?

Лиза рассмеялась.

— Работником? Покорно благодарю! Да я вовсе не хочу быть каким бы то ни было работником! Я ненавижу самое слово «работа», «работник». Я хочу царить, а не рабствовать.

— Царить? — засмеялась Казаринова.— Это вы серьезно?

— Совершенно серьезно. Где бы и в чем бы ни ца­рить. но царить. Даже жить дома без всякого дела и быть первой, любимой. Жить в маленьком домике, где-нибудь вдали от столицы, и чтобы тебя окружали люди, которыми ты... как это выразиться... которыми ты управля­ешь, которые смотрят на тебя с... обожанием... И когда ты, например, задремлешь или... сделаешь только вид что устала и заснула, а сама тихонечко, сквозь ресницы, сле­дишь, что делается вокруг, как в доме все ходят та цы­почкам и шепчутся, и тот. кто тебя больше всех любит, говорит: "Опа — все для меня".

Раздался взрыв хохота. Верховская вскочила и бро­силась к лестнице; за нею фыркнула и понеслась Ари­адна. Зандрок смотрела на Лизу исподдобья, внима­тельно и удивленно, обдумывая ее слова. Казаринова от­резала:

— Психология царицы безделья!

— Нет, поясе нет! — живо отзывалась Лиза.— Я люблю труд, но свободный труд, без принуждения, люблю побеждать псе, что не дается. И чем труднее, тем интереснее,— упрямо тряхнула она головой, щуря свои прекрасные глаза.

Лида Зандрок вставила тихим, глуховатым голосом, застенчиво глядя в сторону:

— Но всегда ли стоит преодолевать трудности?

— Всегда, если... если хочется,— уверенно отозвалась Лиза.

— Вон Рокотова не хочет преодолевать трудности ту­шевки, считая это скучным,— кивнула на меня Казари­нова.

Я вспыхнула и промолчала.

— Мы ей советовали идти по прикладному, к Штиг­лицу,— сказала Зандрок.

Лиза засмеялась.

— Мило вы ей советовали! Вы мне приписываете пси­хологию царицы безделья, а я хочу защищать прикладное искусство: тиснение по коже, выжигание по дереву, живопись на фарфоре, разные аппликации, художественные игрушки, вышивки, всякую этакую всячинку— и Штиглица, Штиглица! И не постыдилась бы идти первой в этой школе.

— Ну. честь вам и хвала,— насмешливо подхватила Казаринова. — Сделайте ширмочки для выставки дамских рукоделии, и пусть их нарасхват покупают титулованные барыни.

— Что ж, была бы рада сделать такие ширмочки, если под ними ждет кого-нибудь уют и... счастье и если... получу порядочные деньги...

— За работу? — насмешливо спросила Казаринова.

— За вдохновенный труд.

— Ого! Какие пышные слова: «вдохновенный труд»! — смеялась Казаринова.

— Ведь я сказала: «и порядочные деньги». Кончим на этом...

— Все сводится: везде быть первой,— не унималась Казаринова.

— Совершенно верно, везде быть первой...