Страница - 31

МУЧЕНИК СВОЕГО ТАЛАНТА

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Мать — высокая, крупная женщина со следами былой красоты, в духе русских девушек Венецианова, но боль­шие, несколько выпуклые глаза смотрят робко и в голосе какие-то нотки извинения, виноватости и чопорности. Ка­жется, что человек обиделся на жизнь, и от этой обиды ему никогда не избавиться, и стыдится он своей обидчивости.

У Ариадны — смазливенькая сестра Лида с личиком хорошенькой булочницы и ямочками на розовых щеках,— полная ей противоположность. У нее — кокетливо зави­тая челка. Есть еще два брата: один — лет шестнадцати, несколько угрюмый, похожий на отца,— Вячеслав, дру­гой — лет одиннадцати, беленький мальчик, похожий на мать,— Ювеналий.

У молодежи устраиваются немудреные танцы. Сту­дент-медик Вукотич, серб, большой друг Василия Мак­симовича, затевает хоровое пение — сербские националь­ные песни. У Василия Максимовича — прекрасный слух; слухом и недурными голосами обладают и все в его семье. Сербские песни красивы и легко воспринимаются.

Меня знакомят с «самым ученым студентом» А. П. Нечаевым, с которого художник Михаил Петро­вич Клодт писал Пушкина. Я нахожу, что он действи­тельно может служить для Пушкина моделью.

Вот он, Михаил Петрович, слева от отца,— сын зна­менитого скульптора. Он сейчас, вероятно, будет плясать.

Я вижу невысокую фигуру с серебряной головой и красивым лицом, напоминающим лицо гугенота из оперы Мейербера. Редкая наружность.

«Лицо гугенота» мгновенно преображается. Сняв пид­жак, засунув руки за жилетку, он выделывает мелкими шажками какие-то уморительные па и что-то бормочет, становясь удивительно похожим на финна. Это набор бессмысленных слов, которые подхватывает Василий Мак­симович, и получается своеобразный дуэт; мелькают зна­комые названия финляндских дачных местечек:

— Перкярви... Териоки... Мустамяки... Куоккала...

— Куоккала... Перкярви...— подхватывает забавно Максимов.

— Пожалуйте ужинать,— приглашает хозяйка с тем же обиженно-виноватым видом и с мелодраматичной дрожью в голосе: — Простите... разносолов у нас нет...

А их и не надо! — весело перебивает жену Мак­симов.— Дети, собирайте молодежь. И то: ужин состря­пать — не мутовку облизать. А у нас мамица-лапица ма­стерица стряпать — из ничего сделает такое, что язык проглотишь.

Усаживаются за столы разных размеров, составлен­ные вместе и накрытые старинной домотканной ска­тертью. Сервировка сборная, посуда часто с отбитыми краями, с облезлой глазурью. Вилок и ножей хватает да­леко не для всех. Угощение простое: самое дешевое под­слащенное вино, пиво и водка, дешевые колбасы, голланд­ский сыр, студень из телячьей головы и компот из сухих фруктов да еще пироги.

Нельзя сказать, что Лидия Александровна масте­рица стряпать, как уверял неприхотливый художник; впоследствии я в этом окончательно убедилась. Она была уверена, что обладает талантом выбирать особенно де­шевые продукты высокого качества, даже деликатесы, и покупала тощих синих кур, сомнительную рыбу с блед­ными жабрами и впалыми глазами, апельсины и лимоны «с пятнышками». Конечно, к этому обязывал ее скудный бюджет.

Молодежь уплетает угощение с большим аппетитом, под взрывы дружного смеха. Снисходительно относится к неприхотливым блюдам и Клодт, любящий француз­скую легкую кухню. Он связан и дружбой и профессией со старым товарищем, ему есть о чем с ним потолко­вать.

У них образовалась за столом особая группа пожилых людей: несколько педагогов, несколько молчаливых се­реньких людей, достоинства которых были известны од­ному только Василию Максимовичу, Клодт и серб Ву- котич — этому студенту-медику перевалило уже за три­дцать. Из компании «стариков» выделялись в разговоре два голоса: спокойный голос самого хозяина, так и сы­павшего образными сравнениями, пословицами, поговор­ками, словечками, которыми так богата наша родная речь, и низкий голос Вукотича, медленно, с акцентом переже­вывавшего русские фразы. Он рассказывал о народных обычаях Сербии, и все удивлялись патриархальности сербских и черногорских нравов.

— А давайте споем сейчас. Радаван Вукославлевич,— предлагает Максимов, который слегка навеселе.— Ну, как это?

Милкина майка ор ди та, Милкина брача лютита, Та не каих не ксу любиты, Они мою милку любили...

Вечеринка окончена. Гости расходятся шумно; хозяева радушно провожают их в тесную переднюю.

Я в восторге. В обстановке этой жизни для меня столько нового, привлекательного, отличного от моей од­нообразной жизни в семье, где обиход диктуется вечно больной, раздражительной сестрой...