Страница - 39

МЕЧТЫ

Это была тяжелая полоса моей жизни. Разойдясь с мужем и оставшись с маленькой, грудной дочкой на руках, я осталась в то же время без средств и без документов,— главное, без документов. У меня не было бумаг не только об образовательном цензе, но даже паспорта. Мало этого: муж требовал меня по этапу... Я подавала всюду проше­ния о паспорте; дело мое тянулось около шести лет; я жила по полицейским трехмесячным отсрочкам и должна была являться на допрос в участок, «почему и отчего», прежде чем получить новую отсрочку, сопро­вождаемую всегда угрозами отправить насильно к мужу. Приходилось биться с жестокой нуждой; я не могла по­ ступить без документов на службу и жила ручной пере­пиской у частных лиц (пишущих машинок тогда еще не было), а в промежутках между работой писала свое и не успела еще завоевать положения в литературе. Сбор­ник биографий, который в это время был взят для изда­ния О. Н. Поповой, являлся первой большой книгой и од­ним из значительных этапов в моей жизни.

Параллельно я переживала тяжелую драму с отцом, умиравшим от злейшей чахотки на руках у грубой и не­культурной женщины, с которой он связал судьбу.

Раз я зашла к Николаю Петровичу тотчас же после посещения участка в совершенно растерянном состоянии. На его расспросы, что со мною, не могла молчать и пове­дала ему все свое горе. Он в волнении заходил по комнате.

— Это все уладится, уверяю вас. Паспорт получите. Я же могу предложить вам выход, простой и отличный выход. Вы отдохнете от всех перипетий вашей жизни. Вы никогда не были за границей?

— Нет.      ~

— Знаете, подождите. Я устрою вам поездку. Это со­всем нетрудно...

— За границу! Какие для этого нужны деньги!

— Пустяки. Вы вот писали биографию Микель- анжело, вы интересовались Италией. Можно вас устроить в Италии, и совсем недорого. С дочкой, конечно. Для этого мне надо будет поработать только две недели... взять заказ портрета... и поездка ваша обеспечена.

— Николай Петрович, с какой стати я поеду на ваш счет?

— Не на мой счет, а за счет моего труда, способно­стей, которые я не сам создал, а создала природа. Голуб­чик, надо смотреть на жизнь проще... Ну, а если бы я был ваш брат, что бы вы тогда сказали? Ведь по суще­ству я вроде как ваш брат. Мы так сдружились за это время. И не смейте раздумывать! — И неожиданно сразу: А знаете... Сергеи Александрович очень любит поэта Хомякова.

— Славянофила?

Да. Он меня, научил одному романсу. Я вам спою. Это кстати. Слушайте.

И своим мягким баритоном он запел:

Подвиг есть в сраженье, Подвиг есть в борьбе; Но самый высший подвиг В терпенье, в любви, в мольбе...

— В терпенье, слышите! И не смейте унывать!

Я не решилась просить его похлопотать у власть иму­щих в «высших кругах» о выдаче мне постоянного пас­порта.

Он точно угадал мои мысли, но повернул вопрос в другую сторону.

— А если долго будут тянуть с паспортом, я вас укрою у себя в Татеве, в моем имении. Кто вас там най­дет? В самом деле, у меня давно родилась мысль устроить в Татеве культурный уголок, поставив ряд домиков для друзей. Вы и начнете поселок. Я вам выстрою славную избушку-пятистенку. Довольно будет места для вас с дочкой? Можно будет поселить с вами мою старушку бабушку. Какая она занятная! Какая сказочница! Будет чему поучиться насчет смоленского фольклора. Она вас станет развлекать, и вы полюбите друг друга. В моем доме будем сходиться за беседой, за чтением, будут музи­цировать, кто во что горазд. В часы досуга я спою хоро­шие вещи. У меня довольно большая библиотека. Наку­пим еще книг... Славная будет жизнь, а, сестренка?

Мне казалось, что все это сон, прекрасный, но несбы­точный. Разве просто выполнить такой план? Я помнила, как в первый год после разрыва скрывалась от мужа возле Луги в деревушке и как меня тогда извел урядник, требуя «документа на право жительства». Как жить без паспорта?..

ПАНИХИДА

Отец умер. Умер в ужасных условиях, замученный и одинокий. А полиция грозила, что я в последний раз по­лучаю отсрочку...

В самом мрачном настроении пришла я к Богданову- Бельскому. Он ахнул, увидев на мне глубокий траур.

Я была, как в бреду, говорила бессвязно, в чем-то, кажется, извинялась и, не в силах удержать слез, убе­жала.

Что я говорила? Что жить невозможно, что жизнь жестокая, бессмысленная каторга...

От Богданова-Бельского я поехала на вечернюю па­нихиду по отцу. Там было много народу; съехались все родственники, которые при жизни избегали отца и те­перь говорили со вздохом, как всегда, о «чудаке», ушед­шем из аристократического круга в театральную богему. Родственники снисходительно косились на простой гроб и вертевшихся возле двух маленьких детей; брезгливо ко­сились на их мать, которая нарочно громко выкрикивала, не стесняясь посторонних, упреки покойнику, а он лежал такой неподвижный, и ему незачем было уже защищаться от ее нападок. Тут же стояла моя мать, смотря кротким взглядом на человека в гробу, бурная натура которого сломала его и ее жизнь.

Возгласы священника и дьячка, «вечная память», клубы кадильного дыма... В синей мгле движется мона­шенка со свечами, приглашенная читать псалтырь... При­несли венок от товарищей по сцене, актеров Александрин­ского театра. Все говорят здесь шепотом...

Панихида кончена; священник с дьячком ушли; мона­шенка занимает свое место у изголовья и листает псал­тырь. Начинают прощаться и знакомые. Завтра похо­роны...

Вдруг сильный звонок у двери. Я слышу знакомый голос, произносящий мое имя. Сожительница отца с под­жатыми выразительно губами появляется на пороге и объявляет:

— Какой-то господин вас спрашивает... и очень рас­строенный...

Это заявление производит сенсацию. Такую бы сен­сацию произвел, наверное, полицейский, если бы он объ­явил, что пришел меня арестовать. Я слышу кругом пере­шептывание, из которого мне ясно, что присутствующие шокированы.

Но еще больше все возмущаются, когда слышат голос явившегося «господина», в самом деле очень взволно­ванный:

— Я вас очень прошу сейчас же ехать со мной...

— Куда?

— Ко мне, конечно, ко мне. Я вас очень прошу.

И, к ужасу окружающих, я не протестую против этого «сумасбродного» приглашения, я послушно одеваюсь и, ни с кем не простившись, ухожу.

Николай Петрович не сумасброден. Он только не счи­тается с условностями, когда дело идет о чем-нибудь серьезном в жизни. В такие минуты все наносное слетает с него, как ненужная шелуха: он забывает о светских го­стиных и о «хорошем тоне»...

— Извозчик ждет. Я нанял его по часам.

— Боже мой, как вы узнали, где я? Как узнали ад­рес отца?

— Когда вы ушли, я смотрел в окно, и мне показа­лось, что вы пошли к Казанскому собору. Я подумал, что это, может быть, связано с похоронами, а потом, потом думал другое... У вас был такой вид! Голубчик, такой вид, как у человека, который решил покончить счеты с жизнью. И я подумал: а что, если, доведенная до отчая­ния, она наложит на себя руки?! Как могу я до этого допустить? Тогда я и бросился за вами... Я знал ваш адрес и полетел к вам, а у вас уже мне сообщили, что вы на панихиде, и указали где. Вот и все. Голубчик, вам нельзя в такое время оставаться одной. Я должен вам до­казать, что жизнь еще имеет цену... Едемте. Извозчик, поторопись, пожалуйста, скорее! Все минует, все минует, право, и жизнь вам еще улыбнется...

Наконец знакомый дом, знакомый подъезд. Какой уютной, родной показалась мне эта шаблонная меблиро­ванная комната... Как чудесно шипел самовар... И сколько сердечных слов утешения я слышала в этот апрельский вечер!..

Николай Петрович утешал меня, как взрослый уте­шает обиженного ребенка. Он старался даже смешить, надевая на голову какие-то шарфы, вроде чалмы, и говоря о путешествиях в далекие жаркие страны. Он пел, опять рассказывал о своем Татеве, о своем детстве...

— Пора домой,— сказала я, наконец, и поднялась, вздыхая.— Завтра похороны.

— Смотрите, будьте бодры...