Страница - 10

- Не я один... Бывший ага-султан Кусбек и бывший ага-султан Жамантай такого же мнения. И Баймурын - вот, Алшинбай знает его, - тоже так считает.

- Кто они такие? Да одиночки это! Их меньшинство! Их зависть гложет! А большинство аткаминеров и народ многих аулов за меня, ты разве не знаешь этого?

- Меньшинство? Ну и что? Пусть будет меньшинство! Но закон царя существует и для них. Перед законом все равны. Они свидетели - надо всех выслушать и донести их показания до высоких инстанций.

-Ты будешь доносить? И как тут преступникам не обнаглеть, если ты стоишь за них!

- Кунанбай-мырза, твой упрек-обоюдоострый меч. Поостерегись!

- Знаю! Догадываюсь! Хорошо представляю себе закрома твоих тайных козней против меня.

- Ага-султан! Не забывайтесь! Мы с вами оба назначены корпусом! - сказав это, майор закурил трубку. Встал и начал ходить туда и сюда по комнате, весь красный и встрепанный.

Алшинбаю не хотелось, чтобы Кунанбай продолжал спор с майором. Дальше начальники могут всерьез поссориться. Это ни к чему. В присутствии Алшинбая такого не должно произойти. Ссора может нанести вред Кунанбаю, да и самому Алшинбаю, что вовсе ни к чему. До сих пор он сидел молча, облокотившись на стол, наконец, быстро вскинул голову.

- Э, мырза! Э, Майыр! Опомнитесь! - произнес он внушительно.

Алшынбая уважал не только Кунанбай, но и майор, которому частенько приходилось советоваться с бием по самым разным делам. До сих пор между ними не было никаких размолвок. Кроме того, Алшинбай всегда был решающей фигурой на выборах волостных старшин или даже самого ага-султана, хотя бий не принадежал к числу лиц официальной власти. Майору все это было хорошо известно, с Алшинбаем приходилось считаться. При его словах майор перестал расхаживать по комнате, остановился и с высоты своего роста уставился холодными синими глазами на Кунанбая. Было видно, что призыв Алшинбая дошел до майора.

Он взял себя в руки, снова опустился на стул Но дышал еще тяжело, неровно. Волнение продолжало душить его

- Не препирайтесь, властители Это не достойно вас обоих, - продолжал Алшинбай, и толмач, подбежав и наклонившись к майору, быстро стал ему переводить.

- Вы опора друг для друга. Только в добром согласии между собою сможете править народом. Разброд, споры и разногласия приведут к краху, вы не сможете долго усидеть во власти. Ищите согласия, а если что не получается меж вами, то советуйтесь с такими, как мы. В этом вся суть - Сказав это, Алшинбай смолк и поочередно оглядел каждого сановника. Увидев, что они немного остыли, он продолжал вкрадчивым, умиротворяющим голосом - А по делу Божея я имею что-то сказать, ради этого и приехал к вам, - наклонился он в сторону Кунанбая. - Вас я прошу, дуанбасы, - повернулся он к майору, - повременить с вашим решением до сегодняшнего вечера. Теперь идите домой, вечером я сам заявлюсь к вам с готовым решением, которое устроит всех.

При последних словах Алшинбая из передней комнаты появился Карабас с большой чашей кумыса в руках Майбасар, Абай и другие домашние бесшумно и споро стали приготавливать место для дастархана, разостлали скатерть, расставили крашеные блестящей желтой краской чашки, - прежде всего перед старшими. Майбасар начал взбалтывать кумыс в деревянной миске, постукивая изогнутым черпаком из рога дикого барана. Густой кумыс, чуть пожелтевший в кожаной сабе, куда был налит для брожения, отменно настоялся и не поднимался пеной, но мелко пузырился, издавая тихое шипение.

На дастархан выставили свежие баурсаки из кислого теста, подали на трех блюдах. Потом Карабас принес глубокий поднос дымящегося паром жаркого - это был не обычный куырдак из мелко нарезанного мяса, а любимое кушанье Кунанбая, приготовленное из свежих бараньих почек, печени и кусочков сала, называемое «жаубуйрек». Он это кушанье обычно запивал кислым кумысом.

Когда Алшинбай окончательно смолк, хозяин обратился к нему и майору, указывая на дастархан:

- Благословясь, ешьте и пейте!

И он совершил короткую молитву, провел ладонями по лицу. С тех пор, как Кунанбай начал строить мечеть, ему постоянно приходилось встречаться с имамами и хазретами, и оттого ли, но он, не знавший арабской грамоты, теперь часто присоединялся к молитвенным собраниям правоверных и вместе с ними молился, неустанно повторяя «бисмилля» и проводя ладонями по лицу.

Трапеза прервала ход напряженного разговора по поводу дела Божея, но говорить дальше, собственно, не было уже никакого смысла. Майор не стал упорствовать в том, чтобы все было решено сию минуту, его вполне устраивало, что казахи как-то сами между собой договорятся и решат это дело. Если возникнут непредвиденные затруднения, то станет ясно, как поступить дальше. А если Апшинбай споспешествует тому, что дело уладится благополучно, пусть постарается, решил майор.

- Я согласен, - сказал он Алшинбаю. - Подожду еще немного.

И сразу же разговоры пошли в другом направлении. Майор охотно приобщился к кумысу, выпил пять больших чашек. Затем, с аппетитом поев жаубуйрек, попрощался и уехал. Вскоре и переводчик Каска последовал за ним.

Как только он вышел, Кунанбай высказал вслух мысль, которая беспокоила его уже давно:

- Видать, у этой Вареной Головы зоб уже туго набит взятками. Слышали, что он говорит? Похоже, Байсал и Божей немало насовали ему в карманы, действуя через Баймурына, - завершил он свою мысль.

Алшинбай тоже думал о том же. Однако он видел дальше, чувством проникал глубже, поэтому и сидел с невеселым, озабоченным лицом. Всякие подозрения и тревожные мысли одолевали его. Не сразу ответил он на слова Кунанбая. Повременив немного, молвил:

- Взятка - ладно, это дело известное. Разве есть такой начальник, который не берет взяток? Все берут и по-всякому берут: кто справа, кто слева, а кто-то глотает сразу в две глотки. Дело тут не только во взятках...

И только теперь Алшинбай приступил к тому, ради чего он приехал в этот день к Кунанбаю. У этого бая была привычка говорить, не глядя в лицо собеседнику, глубокомысленно наморщив лоб и опустив глаза. Так говорил он и теперь.

- Я стою в стороне и внимательно слежу за каждым шагом, прислушиваюсь к каждому шороху. . «Зевака со стороны видит лучше тогыз-кумалаки, чем тот, который играет в них» - говорил мой отец Тленши-бий. Если он прав, то я вижу, что настало время тобыктинцам завершать эту игру. Не закончите, все может обернуться очень скверно, - завершил он свою мысль.

Такое заключение свата стало для Кунанбая полной неожиданностью.

- Алшеке! - воскликнул он. - В степи Божей и Байсал кусали меня за ноги, а здесь, в дуане, они норовят вцепиться в горло! Как после этого мне не идти напролом?

Алшинбай, чуть приподняв со стола левую руку, вкрадчиво опустив глаза, вежливо урезонивал:

-Да, если ты намерен бороться и дальше, тебе и надо идти напролом. Но ведь они тоже пойдут на все и не остановятся на полпути! И не забывай при этом про рыжего майыра. Учти также, что найдется немало всяких баймурынов, которые воспользуются каждой клеветой и всякими сплетнями. Все они вовсе не считают, что место ага-султана утеряно для них навсегда, нет! Они надеются занять его снова. И не перестанут подстерегать тебя на каждом перевале, а теперь постараются, конечно, стащить тебя с коня. Так что хорошенько подумай. Судебная тяжба, в которую будет впутано твое имя, ник чему хорошему не приведет. .. А они, пользуясь любым случаем, станут натравливать на тебя всякого, используют любую клевету.

Кунанбай понял намек. Только теперь понял. А Майыру, и Алшинбаю давно понятно, что военные стычки между двумя родами вызваны только личной враждой их акимов. И может так получиться, что на дознании поинтересуются, как мог ага-султан Кунанбай устроить набег на аул Божея и хватать, связывать людей, и наказывать их плетьми? Никто не может быть уверен, что дело не примет самый нежелательный оборот. Эти слова, звучащие в разных углах степи, - «жалоба Божея»... «надо провести дознание»... «есть свидетели» - говорят о том, что пламя вражды все больше разгорается и судебные весы пока колеблются..

Кунанбай в раздумье посмотрел на свата, но пока что не вымолвил ни словечка. Он хотел, чтобы сват откровенно высказался до конца Алшинбай ответил таким же пристальным взглядом и заговорил внушительно, серьезно: - Сегодня завершена постройка мечети. Дело доброе, и голова твоя высоко вознеслась. Имя твое гремит повсюду Многие позавидуют тебе, сват, и в первую очередь такие завистники в корпусе, как рыжий майыр. И если при всем этом ты сам, первым. прервешь свою вражду, то для тебя это не будет унижением. Все поймут, что в честь священного открытия мечети ты прощаешь врага и желаешь «очиститься от скверны мирской при совершении святого дела», как говорится в Коране Да не будет сородич твой Божей врагом тебе! Не толкай его сам в объятия твоих врагов, помирись с ним и стань ему близким человеком, как раньше Так заключил Алшинбай.

Кунанбай по-прежнему молчал. Когда о примирении советует сам Алшинбай, нужно хорошенько подумать, прежде чем отказаться. Алшинбай - самый влиятельный бий во всем Каркаралинском округе. К нему за судом и советом приходят от разных родов и племен. В сущности, он тайный управитель всего края. И надо помнить, что из-за Алшинбая, которого когда-то обидел тюре Кусбек, тот лишился ага-султанства. И благодаря именно дружбе с Алшинбаем был избран на эту должность сам Кунанбай, хотя он из рода Тобыкты, не самого большого и сильного в краю...

И если продолжать враждовать с Божеем, то ведь, и поверженный на землю, он будет кусать за ноги Это видно по всему. А потом, если говорить об обидах, то насолил-то Божею он. А чем обидел его Божей? Да ничем . Так что, если просит о примирении сам Алшинбай, надо будет соглашаться. Конечно, это не значит, что принять такое решение будет легко, но приходится считаться с новыми обстоятельствами...

Кунанбай быстро принял решение. Будь на месте Алшинбая другой человек, ага-султан не стал бы, хотя бы из самолюбия, торопить события.

- Аптеке, - начал он, - ты всегда говоришь, хорошенько подумав, все взвесив. Коли посоветуешь чего-нибудь - всегда как истинный друг. И если я не пойму этого и не послушаюсь тебя, то буду, наверное, сам виноват во всем. Видит Аллах, я не хотел отступать. Но разве я могу упорствовать и не принимать твоих советов? Все вверяю теперь Аллаху и тебе, сват, - доведи дело до конца сам.

Разговор завершился на этом, и Алшинбай, побыв еще немного, уехал домой в самой глубине души, невольно просквозила какая-то сокрытая печаль.

3

Вечером того же дня Абай один пошел прогуляться по улицам города. Когда ему бывало грустно или, наоборот, радость переполняла его, он искал одиночества... Ясный зимний день догорал в морозной тишине, но солнце еще не ушло за горы. Над лесистым гребнем высокого хребта закатные лучи солнца зажгли огненную дорожку. Там, на высоте, поднялся ветер, на голых скалах зарождалась поземка, -и в горах поднялась, дымясь и развеиваясь в воздухе, чудесная розовая вьюга.

В городе стоял неподвижный, сухой, крепкий мороз. Он был приятно колюч, бодрил и веселил тело и дух. Слоистые синеватые скалы ближних гор уже сливались с голубой мглой наступивших сумерек-и словно погрузились в глубину подходившей ночи.

Абай пересек уже несколько улиц, когда на перекрестке, свернув в переулок, увидел идущую навстречу многолюдную, шумную, веселую толпу людей. Их было немало, но среди них, когда они приблизились, Абай не увидел ни одного знакомого лица. В большинстве эти люди оказались жатаками, городскими простолюдинами, на них была обыденная небогатая одежда, и по тому признаку, что все они передвигались пешими, не на лошадях, Абай определил, что это не степняки, а городские обыватели-ремесленники, мастеровые, рабочий народ.

В этот вечер у Абая на душе было хорошо и спокойно, он радовался миру и согласию в окружающем мире. И люди, идущие развеселой толпой, среди которой были и молодые, и постарше, показались ему близкими, дружелюбными, как сверстники его детства.

Улыбаясь беспричинно, Абай остановился на середине улицы и, как завороженный, стал смотреть на подходившую толпу, словно ожидая чего-то чудесного. Однако никто из толпы, когда она приблизилась, скрипя по сухому снегу множеством быстро идущих ног, не обратил на него внимания. Абай заметил, что все смотрели на одного человека, который шел в самой середине толпы Это был почтенного вида стройный старик с узкой седой бородкой. Старик чему-то громко смеялся, смеялись и другие рядом с ним.

Абай, вместе с другими безмолвно присутствоваший при разговоре, был обрадован за Божея. С новой для себя теплотой и расположением отнесся он теперь кАпшинбаю. Мрачный дух вражды в воздухе начал рассеиваться. Повеяло надеждой на мир и согласие. Абай воспринял все это с глубоким вздохом облегчения, но в этом вздохе, 

Абая поразило то, что старика вели под руки. Он шел, высоко вскинув голову, словно глядя вдаль, и ни на кого не оглядывался, хотя и разговаривал на ходу с людьми. Приглядевшись внимательней, Абай понял, что старик этот слеп.

Когда толпа поравнялась с Абаем, он присоединился к ней. Но не только он - и другие, стоявшие у ворот или шедшие навстречу, также были подхвачены и увлечены веселым людским потоком.

Один из прохожих, пожилой горожанин, приотстал от толпы, и Абай спросил у него: «Ага, кто этот аксакал?» Тот весьма удивился:

-Оу! Неужели не знаешь Шожекена? Как же так, сынок... Это же сам Шоже-акын!

Имя акына Шоже Абаю было известно, но воочию он увидел его впервые. Узнав, что перед ним знаменитый на всю степь певец, Абай тут же стал пробираться сквозь толпу и вскоре оказался вблизи акына. Он с большим любопытством вглядывался в него и старался уловить все слова слепого старца.

Некто с подстриженной круглой бородой, человек лет сорока, самым убедительным образом упрашивал знаменитого слепца:

- Шожеке! Зайдите к нам! Мы уже подошли к моему дому! Это говорит Бекберген! Бекберген я! Не узнаете?

- Ну, нет! Он пойдет к нам'

-Так не выйдет' Ведь это я привел его издалека! Ко мне и зайдет!

-Уа! Какие разговоры! Его конь стоит на привязи в моем дворе! У нас, значит, и заночует Шожекен.

Услышав шумную перепалку гостеприимства, старый акын остановился и, все так же высоко держа голову, словно глядя в небо, раскатисто засмеялся и звонким молодым голосом произнес:

-Уа! Друзья мои! Хотите узнать мое желание?

- Говорите! Слушаем, Шожекен! Скажите сами, где будете ночевать!

- Значит так. родные-милые! Вы хотите угостить меня как следует и приготовить мягкую постель. Так? Вы порадовали мое сердце, род-ные-милые! В знак того, что слова мои искренни и правдивы, я зайду ко всем, кто приглашал меня: «Ко мне! Ко мне!» Я буду гостить у всех. У кого-то пообедаю, у другого поужинаю. Не думаю, что за пять-десять дней в глотке у Шоже застрянет камень. И с луженым моим желудком, надеюсь, все будет в порядке. Наведаюсь ко всем, с каждого носа возьму дань гостеприимства. А сейчас - что-то стало холодно, не пора ли ужинать? Деточки мои, может быть, не будете больше тянуть меня за мои старые причиндалы в разные стороны? Давайте-ка завернем попросту в первые же попавшиеся ворота! -закончил акын-балагур.

Люди, с улыбками, со смехом слушавшие его, приостановились у ближайшего дома Его хозяин, оказавшийся тут же в толпе, обрадованно вскрикнул и побежал к себе, - упредить, подготовиться... Но толпа не хотела сразу отпускать старого акына, всем было жаль, что сегодня он не попадет в их дом, люди хотели песен своего любимого поэта.

Человек со стриженой бородкой, стоявший рядом с Шоже, вновь захотел поговорить с умолкшим акыном, и спросил

- Шожеке, вы ведь недавно приехали в город, в наш дуан, может, не слышали еще о здешних делах?

- О каких? Ну-ка, расскажи мне, что происходит в вашем дуане..

Новостей оказалось много.

Этот карасакал с подстриженной бородкой оказался хорошо осведомлен в городских делах Коротко перечислил: завершено строительство мечети, за деньги Кунанбая; ага-султан и Алшинбай-бий готовят великий той по этому поводу; Кунанбай и враждующие с ним родственники будут мириться. Мирить их будет бий Алшинбай.

Абай был поражен: как быстро дела его отца начинают обсуждать люди с улицы. Имя отца уже несколько раз звучало здесь. «Мечеть -понятное дело. Но на слуху у народа - каждый его шаг, каждая склока, любая свара'» Народ все знает, все обсуждает

- Е-е, чего там. Видно, не желают из-за ссоры потерять свою власть.

- Говорят, Алшинбай взялся мирить их.

- Еще бы! Ведь Алшинбай и привел Тобыкты к власти

- А тобыктинцы пожирают все, что пожирнее в наших табунах, загребают все самое лучшее, что в наших лавках. И не уйдут отсюда, пока не слопают самых жирных лошадей, всех яловых жеребят и нагульных кобылиц вокруг Каркаралы.

Акын Шоже все это выслушал, с блуждающей улыбкой на запрокинутом лице, и вдруг встрепенулся и запел высоким, чистым голосом

Жили-были ворон кривой и лысый кот,

К ним присоседился набожный пес-хромец.

Кот украдет и отдаст кривому все, чем живет народ,

А хромой благословит их дела, будто родной отец.

Все вокруг Шоже так и покатились со смеху. Защелкали языком, одобрительно покачивая головой. Протяжно постанывали от удовольствия, восхищенные меткостью поэтического слова старого акына...

- Уа! Я буду не я, если лысый кот - не Алшинбай!

- А ворон кривой - это же Кунанбай!

- К ним присоседился - хромой имам!

- Ойбай, ну и могуч старик! Одним стихом всех троих сразил!

Абай сильно смутился и, понурившись, отошел в сторону. В эту

минуту выбежал со двора хозяин дома и стал уводить Шоже-акына к себе. Часть людей пошла следом. Абай отстал от них и быстро направился к своему дому.

Песенка Шоже все еще звучала в ушах Абая. Она пронзила его в самое сердце. Абай запомнил каждое слово и невольно повторял стихи про себя.

Эти строки в одно мгновение сравняли с землей все величие двух родов. Казавшиеся высокими куполами, горделивая хвала и слава этих родов рухнули наземь от одного только удара поэтического слова.

Да, повсюду с уважением повторяют «Алшеке, Алшеке» - но ведь он-то и есть «плешивый кот». А его собственный отец, всесильный и грозный ага-султан Кунанбай - всего лишь «кривой ворон». Даже хазрет - «пес-хромец»... Ворон, владетель несметного богатства, властитель сильного рода Тобыкты, - хищный ворон, клюющий все самое лучшее и ценное у народа.

Что в мире сильнее слова? Абай вспомнил слова многомудрого Каратая: «Слово насквозь пронзает человека».

Весь во власти этих дум, Абай шел по улицам зимнего города, ничего не замечая вокруг. И вдруг ощутил в себе пробуждение каких-то великих сил, которым, казалось, подвластно все в мире! Внезапное неизведанное волнение охватило его.

Он оказался на пересечении улиц. Из переулка навстречу выехала тройка верховых. Подняв глаза, он сразу же узнал всадников и остановился в замешательстве. Медленным шагом ехали Божей, Байсал и Байдалы. Тот, кто ехал на гнедом с белой звездочкой во лбу, в середине, чуть впереди остальных, был Божей. Бледное лицо его, под пушистым лисьим тымаком, выглядело пасмурным. Борода и усы были прихвачены надышанным морозным инеем.

Абай в первый миг растерялся, ему еще не приходилось здесь в городе встречаться с Божеем. Но он быстро пришел в себя, настроился на доброе, и, одиноко стоя на самой середине улицы, стал поджидать всадников, словно желая что-то им сказать. А те, то ли его вид показался им странным, то ли узнали его, стали придерживать лошадей и, наконец, остановились в трех шагах перед ним.

И тут Абай с особенной почтительностью, приложив руку к груди и склонив голову, учтиво отдал салем:

-Ассалаумагалейкум!

Еще во время учебы в медресе наставник учил: таким приветствием и поклоном надо почтить хазрета при встрече с ним на улице. Но, может быть, в памяти ожили слова матери при прощании, когда она наставляла его отдать самый почтительный салем Божею, когда встретится с ним в Каркаралинске? Было и то, и другое, но главное-Абай от всей души, искренне и непринужденно приветствовал Божея.

Необычное для степных детей изысканное приветствие встречного мальчика озадачило почтенного Божея. Натянув поводья туже, он вежливо ответил:

- Уагалейкумассалам, сынок.

Байсал, внимательно вглядевшись, узнал Абая. Лицо аткаминера исказилось неприязненной кривой улыбкой.

- Е-е, вот это кто, оказывается! Ну и ладно, поехали! - воскликнул он и хотел уже стронуть коня.

Божей остановил его:

-Придержи.

- Еще чего? Ты думаешь, мне приятно принимать салем от сына этого проклятущего? - проворчал Байсал, посмотрев хмурыми глазами на Абая и тут же отводя их в сторону.

Щеки у Абая вспыхнули. Пламя стыда и гнева опалило его лицо и перекинулось в самое сердце. Ни в чем не повинный, оскорбленный, униженный юноша уставился сверкающими глазами на Байсала.

Божей сразу понял, что происходит в его душе. Внимательно посмотрев на него, заговорил:

- Скажи откровенно, сынок: это отец тебе велел отдать салем при встрече?

- Отец тут ни при чем, Божеке. Я сам хотел приветствовать вас.

То состояние мира, согласия и доброго умысла к миру, что родилось в его душе сегодня, все еще жило в нем. Поэтому Абай сразу и настроился на доброе при встрече с Божеем. Но Божей и Байсал и все их окружение еще не знали, наверное, о решении Кунанбая примириться, хотя многие казахи Каркаралинска уже слышали об этом.

Только недавно, под вечер, Алшинбай послал к ним человека с просьбой прибыть к нему домой на переговоры, и все трое сейчас направлялись туда. Они ехали к Алшинбаю, не ведая о том, что это будут за переговоры.

Услышав ответ Абая, почтенный Божей посмотрел на мальчика теплее и молвил приветливо:

- Если сам решил и поступаешь не по наущению отца, то и я, по велению сердца, хочу дать тебе свое благословение. Ибо вижу в твоих глазах, мальчик, все хорошее, доброе и благородное.

Байсал, услышав эти слова, опять поморщился, хмыкнул и хотел отвернуться в сторону. Но Божей, опередив, повернулся к нему и, заметив движение Байсапа, с самым серьезным видом сказал ему:

- Ты против того, чтобы дать ему благословение. Но знай: этот мальчик принесет в мир очень много доброго для людей.

Повернувшись к Абаю, старый Божей продолжил:

- Груз великого будущего лежит на твоих плечах, сын мой. Удачи тебе на твоем пути. От одного я хочу предостеречь тебя: да пусть убережет создатель твое сердце от жестокости и злобы твоего отца!

Торжественно произнеся слова благословения, Божей провел ладонями по лицу.

Абай, стоявший перед ним на снегу, тоже провел по своему лицу руками.

Всадники отъехали, продолжая свой путь. Байдалы все это время хранил молчание. И только теперь, обратившись к Божею, промолвил:

- А ведь глаза у парня так и светятся, как угольки саксаула!

Абай долго стоял на том же самом месте, задумавшись.

Что это? Искренне ли говорил Божей? Может быть, он просто пожалел оскорбленного и униженного Байсалом мальчика и захотел его утешить? Может ли быть случайным столь великий дар... такая щедрость души? А может быть, он узрел истинную душу Абая, хотя никогда раньше не обращал особенного внимания на него? Неужели и вправду увидел он во мне нечто такое, что я и сам чувствую, думал Абай. Но если это так, то я буду не последний на свете человек, самолюбиво ликовал он, направляясь к дому.

Чем больше думал он об этом благословении, тем больше тешилось его юное честолюбие. В груди Абая что-то ширилось и теплело, ему казалось, что еще немного чего-то - и он взлетит над землей, унесется в иные просторы...

Абай непроизвольно ускорил шаги. Только сейчас он заметил, что стало совсем темно. И увидел, что нечаянно проскочил два лишних перекрестка. Проплутав немного, вскоре нашел дом с квартирой отца.

Вечера в ауле, проведенные на холмах, в одиночестве, и зимой, и летом, и такая, как сегодня, вечерняя прогулка открывали Абаю очень многое. Он чувствовал, как в нем просыпаются какие-то неведомые силы, поднимающие его душу, словно крылья сокола, устремленного в небо.

Хотя Абай сам еще не занимался соколиной охотой, однако прошлым летом он вместе со взрослыми несколько раз выезжал на поле с ловчими ястребами. Когда наступали сумерки, и над землею сгущалась тьма, ястреб, взлетевший в небо, вспыхивал под лучами закатного солнца и, словно комочек огня, устремлялся ввысь, с каждой секундой разгораясь все ярче. Машущие крылья его казались язычками трепещущего пламени. Тогда и представилось Абаю, что его сердце уподобилось этой огненной птице. Необычайное, восторженное вдохновение охватывало его...

Сегодняшний день был особенно богатым и насыщенным, в сравнении с другими. Пополудни Абай оказался свидетелем важной встречи Алшинбая и отца, вечером-акын Шоже и толпа горожан, его почитателей, а сейчас, несколько минут назад - неожиданная встреча с Божеем на пустынной ночной улице, его благословение... Совсем недавно трое всадников скрылись в ночной темноте.

Какие немыслимо разные человеческие миры столкнулись на тесном пятачке Каркаралинска! И какие огромные расстояния разделяли их, словно четыре стороны света. На одной стороне - власть предержащие, на другой - поэты, власть искусства. На третьей - власть страстей человеческих. Почему эти власти и силы. - суть человеческая - не сольются в едином порыве общей жизни?

Этой мыслью юный ум Абая озарился внезапно. Ему представилось, что так еще никто не думал до него «Разум, воля», «счастье, слава, богатство» - об этих понятиях и о роковом противоречии между ними он вычитал из книг на фарси и на тюрки 

Теперь он увидел столкновение этих начал в той жизни, которая его окружала, и юный ум его узнал радость самостоятельного постижения мудрости. Но ему хотелось, чтобы все эти основополагающие начала составили бы, не противореча друг другу, стройное единство в душе любого человека.

Помимо радостного ощущения силы пробуждающегося ума, впервые испытанного им, для Абая, в этот приезд в Каркаралинск, стали поучительными многие встречи и события. Взять хотя бы и то, что он увидел и услышал самого акына Шоже... Многое узнал о племенах своего народа, услышал о разных дальних пределах родного края.

Переполненный добрыми, значительными, радостными впечатлениями дня, Абай в бодром настроении вошел во двор дома, где квартировал Майбасар. Энергично топая ногами, сбив снег с сапог и вы-терев подошвы о половики в прихожей, Абай прошел в гостевую комнату Щеки его разрумянились от мороза. Черные глаза сверкали быстрым живым огоньком, чистые белки глаз светились ярче, чем обычно Комната была полна людей, родственников За весь день не справившись с мясом жирной кобылицы, гости решили, видимо, к вечеру приналечь как следует. Они сидели вокруг большого медного самовара, жарко блестевшего начищенными боками, и с самым серьезным видом истово, шумно прихлебывали чай. Майбасар, любуясь румяным, оживленным Абаем, добродушно упрекнул его'

- Где ты гуляешь, Абайжан? Скорее раздевайся выпей чаю. Быстро согреешься! - Подвинувшись, он освободил место рядом с собой.

Абай неспешно разделся и присоединился к чайному кругу. Рядом Жакип торопливо и шумно прихлебывал из пиалы

- Пейте быстрее! - подгонял он. - Пора идти к дому мырзы.

- И то правда, - подтвердил Майбасар. - Должно быть, угощение готово, и в доме все готово для гостей. Слышал, что люди придут сразу после вечернего намаза

- Я буду не я, коли намаз в честь новой мечети не затянется надо-о-олго! - сказал молодой джигит Бурахан, утирая рукой пот со лба.

- Особенно теперь, когда новым имамом назначен мулла Хасен. Этот не закончит намаз быстро! Будет стараться показать себя!

- Ну да! А как же? Разве успокоится он, пока не прочтет «Ясин>' или же «Табарик», а может, и сразу обе суры? Пока не прочитает нараспев, с подобающим выражением всё по уставу, по доследнего слова, - нет, не успокоится мулла Хасен, - переглядываясь и посмеиваясь в усы, пошучивали молодые джигиты, которые были назначены разносить мясо на предстоящем пиру у мырзы. Среди них Толеп-берды, Бурахан, Жумагул. Сейчас парням не хотелось оставлять добрый чайный круг, спешить куда-то

- Не болтайте вы! - сварливо накинулся на нихЖакип - Вам бы тоже сперва не мешало пойти на намаз в честь новой мечети! Майбасар, разве ты не пойдешь?

Но Майбасара не очень трогала забота о вечернем намазе, даже не ответил на вопрос старшего брата, он с улыбкой обернулся почему-то к Абаю:

- Ну, конечно! Нас так и ждут в мечети В этой толчее для нас уже не будет места. А если пройдем вперед, то после намаза сразу не выберемся, застрянем в мечети. Не забывайте, что нам надо вперед гостей быть в доме мырзы. Иначе наш мясодар Изгутты покончит с собой, перережет себе горло!

-Но совсем не идти-неудобно! Мырза узнает-будет браниться, - неуверенно соображал вслух Жакип. - Пойдем и сядем у дверей, поближе к выходу. Зато уйдем первыми.

- Сзади садиться не хочу Мырзе что-нибудь наврем, но в мечеть нам лучше не ходить Караулить чужие сапоги у выхода -рахмет, не хочется Да еще, глядя на пятки всех этих бошанов и карашоров, бить лбом в то самое место, которое они только что топтали своими широкими, как верблюжьи копыта, ступнями! Нет уж! Спасибо!

Высказав такое, Майбасар окончательно настроил молодежь на игривый лад, и никто из них уж не подумал идти в новую мечеть на торжественный намаз.

Абаю было смешно слушать забавные шутки дяди. Майбасар обычно был угрюм и суров, но теперешними детскими выходками он сильно расположил к себе Абая Он от души расхохотался.

Но Жакипу вовсе не понравились шуточки брата, брошенные не ко времени, - в час. когда вся богатая знать Каркаралинска, собравшись на самый первый намаз в новой мечети, славословила Кунанбая и выражала ему благодарность. «Как всегда, брат болтает что попало'» - говорил его косой, недовольный взгляд в сторону Майбасара,

- Если вы что-нибудь соображаете, то поймете - эта мечеть для нашего мырзы принесет много благ. А вместе с ним и мы будем на коне. - Так говорил брат Жакип, не самый умный и значительный из всех братьев Кунанбая.

Майбасар, кинув быстрый взгляд на него, сразу стал серьезен и, стараясь быть на одну ногу сЖакипом, заговорил совсем по-другому:

- Е-е! Истина в твоих словах, мудрый брат! Эта мечеть заткнет врагам пасть, засыплет их глотки сухим песком! Чтоб мне пусто было, если Божей уже не почувствовал это! Поэтому он и добивается примирения.