Страница - 11

Окружению Кунанбая еще было неведомо, кто на самом деле ищет примирения, но иргизбаи с самого начала стали распространять слухи: мол, Божей испугался, Божей просит мира, потому что тягаться с Кунанбаем у Божея силенок не хватит. Тот же Майбасар был первым, кто повел такие разговоры.

- Достославный Алшеке - истинный друг нам, вы же видели -он всей душой за нашего мырзу, - молвил Жакип. - Что он сказал нынче, слышали? Мол, слава мырзы растет, ей завидуют все - и простолюдины, и властители. Сам майыр в первую очередь завидует. Как же не завидовать нашему мырзе, если он построил мечеть, заслужил уважение народа, а всех правителей превзошел своей славой? Майыру надо призадуматься, как бы мырза совсем не затмил его.

- Вареная Голова вовсе не из-за славы злится, нет! - поправил старшего брата Майбасар. - Должно быть, он хапанул немалые взятки у Байсала и Божея. А кому неизвестно, какая у майыра широкая глотка и ненасытное брюхо? Поэтому он и стоит горой за Божея.-Тут Майбасар самодовольно хохотнул. - Он бы еще больше с них слупил, да теперь уже не получится у него. Перемирие с Божеем состоится сегодня вечером после намаза. Ты слышал, что Божей будет в мечети на первом намазе, а потом приедет к мырзе?

Но об этом не знали ни Жакип, ни другие из присутствующих джигитов. Абай тоже услышал весть впервые. Все приумолкли, удивленные новостью. Каждому хотелось посмотреть на Божея, когда он прибудет для примирения к Кунанбаю.

Майбасар был доволен тем, что новость его поразила всех. Усмехнувшись, он добавил, повернувшись к Абаю, сидевшему рядом:

- Что ни говори, Алшекен всегда рядом, когда заваривается доброе дело для нас. Не зря мы перегнали столько скота в его аул, - ты это теперь понимаешь? - обратился он к племяннику, горой нависая над ним. - Вот только попробуй еще раз отказаться поехать к тестю, знакомиться с невестой. Смотри у меня!

Сидящие в комнате сдержанно рассмеялись, глядя на Абая. Но его сегодня не просто оказалось смутить. Раньше при подобных игривых намеках Майбасара он только краснел, потел, прятал глаза и отмалчивался, но сегодня Абай лишь улыбнулся и ответил безо всякой робости:

- Майеке, вы опять за свое. А вот возьму да и вовсе никуда не поеду!

- Ойбай! Несчастье какое! Мальчишка-то наш совсем струсил! Что-то я начинаю в нем сомневаться: соображает л и он хоть чего-нибудь?! Говорят ведь: «Жениху не спится спокойно, если уже начали отдавать калым за невесту» - а ты что? Пойми, там ждет твоя невеста, покрытая мягким пушком, с белой шейкой, словно сокол-балобан, сидит и дуется, грозится: «Попробуй только и на этот раз не приехать». Сколько еще можно испытывать ее терпение? Да ты, парнишка, совсем не думаешь о чести нашего рода!

Абай и на этот раз не смутился. Не отвечая, он с улыбкой посмотрел на дядю, затем взял из-за своей спины домбру и стал громко бренчать по струнам.

Майбасар, молча просидев в ожидании ответа, так и не дождавшись его, вновь начал приставать:

-Ты вот что... Ты только намекни... И тогда всех этих молодцов-джигитов, сидящих здесь, я прямо отсюда немедленно посылаю вместе с тобой в аул Алшекена.

- Майеке, перестаньте, прошу вас!

-Уа! Не перестану, пока не ответишь. Ты меня хорошо понял?

-Апырай! Апырай! Что за наказание! Вам-то, Майеке, какая польза от этого? Ну, если бы вы еще были женге, тетушка моя, тогда понятно ..

- Пусть я и не женге, но я твой дядя - и мне тоже будет в большое удовольствие - женить тебя, айналайын...

Абай, не сдержавшись, прыснул в сторонку. Затем, с необычной для него шаловливой дерзостью, произнес:

- Вы уже не раз и не два долбите одно и то же... Вы что, ага, так и не прекратите никогда?

Он перестал бренчать по струнам, положил домбру поперек коленей и с веселым гневом уставился на дядьку. В его больших, круглых улыбчивых глазах прыгали бесенята.

- Сказано - не перестану! - решительно ответил Майбасар и насмешливо уставился на Абая. - Ну, поедешь к невесте?

Мальчик прищурил глаза, откинул голову, как слепец-акын Шоже, которого он видел недавно. И вдруг запел:

У а, просил я вас, ага, перестать,

Вы ж всё шутите - опять и опять!

Жал-жая, куардык, чужук, бесбармак-

Сколько ж вы съели задаром, за так?

Жадно умяли вы все, что могли,

Пообчистили Каркаралы.

Вам же все мало -ив дальнем краю

Ищете, чем бы ублажить утробу свою.

Что вам дочь Алшинбая? Она

Не для вашего брюха ведь рождена!

Или вы, ага, дали людям зарок

Слопать все, что посылает им бог?

О невесте моей перестаньте мычать,

А иначе заставлю я вас замолчать.

Вы же не бык из отгульного стада,

Кому вечно чего-то от телочек надо!

Вот вам, ага, мой хороший совет:

Не суетитесь, коль проку в том нет.

И, звонко рассмеявшись,

Абай привалился к плечу Майбасара.

Пораженные и восхищенные неожиданной песенной шуткой юного Абая, все находившиеся в комнате джигиты громогласно расхохотались. Сам же Майбасар, весь красный от смущения, тоже трясся в беззвучном смехе. Не найдя сразу, что ответить, он лишь покрутил головою и крепко матюгнулся. Отсмеявшись, дядька с нарочитым гневом уставился на Абая и пригрозил:

- Вот я тебе! Смотри у меня!.. Что надумал, паршивец! И чего мне теперь делать, а?

Абай насмешливо поддел дядьку:

- Отвечать, Майеке! Но надо отвечать стихами, а иначе и слушать не буду! - и он шаловливо, быстро замотал головой.

-Да куда ему! Напросился - так и получай! Шок-шок, бедняга! - говорил Жакип, утирая рукавом слезы смеха. - Получил по заслугам!

- Кап! Что позволяет себе этот потомок злоязыких Шаншар! Ты не в нашу породу пошел - ты чудишь, как все родичи твоей матери Улжан! Вот, вернемся в аул, так я нажалуюсь ей, все расскажу, -шутливо-серьезно пригрозил Майбасар. - Получишь от нее сполна, что дядю высмеял.

Все поняли смысл его слов, и Толепберды, Бурахан и другие начали обсуждать.

- Должно быть, сидит в нем дух Тонтая-шутника...

- Не диво! Он же его племянник!

- Уа! Он накалывает на вилы, как-будто сам балагур Шаншар!

- Бросьте вы1 Этот шалопай принес стихи за пазухой, откуда-то списал, наверное, - возразил Майбасар, все еще не придя в себя от удивления. - Разве может этот никудышный сочинять стихи?

Неожиданно все смолкли. Только сейчас взрослые поняли, - увидели и услышали - что Абай на их глазах сочинил песенку и спел ее. Лица у всех стали серьезны. Юный Абай никак не ожидал, что его невинная шутка возымеет такое действие. И в глубине души он испытал невольное смущение.

-Нуда! Конечно, это не я сам сочинил, - молвил он, лукаво усмехаясь, словно желая подразнить взрослых. - Совсем недавно я видел акына Шоже, это его стихи.

Когда взрослые, и веря ему и не веря, стали подробно его расспрашивать, Абай уже с новым воодушевлением продолжал шутливо врать:

- Я обратился к нему: «Шожекен, у меня есть такой приставучий ага, по имени Майбасар, который каждый день надоедает своими шуточками. Научите меня, как дать ему достойный отпор». Вот он и научил.

И вдруг высокий, звонкий веселый голос Шоже и его заразительный смех вновь прозвучали в ушах Абая. Он понял, что и в самом деле слепой акын, словно незримо присутствуя рядом, помог ему сразить Майбасара метким словом. «А ведь у меня получилось почти как у Шоже! Неужели ... неужели хоть когда-нибудь я смогу стать таким же, как он?..» - с какой-то тихой детской завистью подумал Абай.

Сидящие в доме продолжали обсуждать «байку о Шоже», не совсем веря в нее, но вместе с тем дивясь и восхищаясь поэтической выходкой Абая. В это время неожиданно для всех быстро раскрылась дверь и своей бысгрой, бодрой поступью в дом вошел Карабас. Все голоса тотчас умолкли. Еще в дверях, только успев просунуть голову в комнату, Карабас зачастил:

- Быстрей! Быстрей! Намаз закончился! Гости идут кдому мырзы! Каратай и Изгутты зовут вас, и чтобы побыстрее! Давай, поторапливайся!

Услышав это, все вскочили и скоропалительно бросились одеваться.

Абай не знал, как быть ему. Дядька Жакип подсказал:

- Тебе не под силу ухаживать за гостями, бегать с блюдами. Но и возле отца, вместе со знатными людьми, сидеть тебе не положено. Да и толкотня там будет, теснота, многолюдие. Так что лучше тебе остаться здесь.

И Абай то же самое подумал: «Добро. И заночую тут». Но Майбасар сразу же возразил, и Карабас также:

- Вы чего? Пойдем с нами, Абай! На людей посмотришь, себя покажешь. Отдашь салем - и можешь отправляться восвояси.

- Посмотреть надо, как в этом самом городе гостей обихаживают. Может, пригодится тебе на будущее, поучишься! - сказал Майбасар.

Приотстав от всех, поспешно убежавших, Абай последние слова дядьки Майбасара взял в соображение, посчитал его доводы вескими и неспешно стал собираться. Он в одиночку отправился к квартире отца.

Когда Абай вошел в дверь, дом уже был полон гостей, которые, сильно оголодавшие за долгое время намаза, во всех комнатах тесно обсели дастарханы.

На дворе Абай никого, кроме обслуги и снующих туда и сюда запаренных джигитов-поваров, не видел; но перед воротами, подлинному ряду вдоль заборов, было привязано множество лошадей под седлами. Покрывшись на ночном морозе инеем, они казались припорошенными снежком. Стояло и несколько изящных саней, в парной упряжи, лошади переминались, побрякивая удилами, поскрипывая и постукивая оглоблями. Должно быть, это были сани городских баев. На передках саней одиноко маячили укутанные в тулупы возницы.

Прямо напротив крыльца большого деревянного дома был расположен небольшой отдельный домик кухни, его дверь беспрерывно хлопала, раскрываясь и закрываясь. Чашу за чашей, поднос за подносом бегом разносили джигиты, недавно сидевшие вместе с Абаем в доме у Майбасара. Сам Майбасар и названый брат Кунанбая Изгутты ходили, озабоченные, между кухней и квартирой. Жакип тоже суетился тут. Оказалось, им не досталось места среди гостей, и оставалось братьям хозяина лишь только распоряжаться по ходу пиршества.

Главным распорядителем кухни был Изгутты.

-Сюда давай! Поживее! Туда неси! Быстро, быстро! Поторапливайся! - беспрерывно покрикивал он, подгоняя разносчиков еды.

В легком бешмете, подбитом мехом, с засученными рукавами, Изгутты был сосредоточен, быстр и проворен, словно охотник на ловле. Казалось, он готов был душу отдать на сегодняшнем пиру Кунанбая.

Когда Абай входил в дверь большого дома, навстречу ему вылетел Карабас и бегом устремился к кухне. Пропустив его, мальчик вновь попытался войти, но за его спиной раздался командный голос Изгутты:

-Ану, посторонись! Посторонись!

Из кухни выскакивали и мчались друг за другом четыре джигита с большими глубокими блюдами, с наваленным на них горой мясом. Пришлось Абаю вновь отступить, джигиты гуськом пронеслись мимо. Толстые колбасы казы, вздрагивающие жиром курдюки, желтое сало зашеины и вареное вымя, растекающееся, словно жидкое золото, проплывали мимо, дымясь на морозном воздухе. Через одно блюдо на второе гору мяса увенчивала серая вареная баранья голова. Пропустив носильщиков, Абай снова сделал попытку войти, но навстречу выскочил встрепанный Каратай, чуть не сбил его с ног.

- Эй! Где туздык? - завопил он, потеряв, видимо, свойственное ему спокойствие. - Сказано было, что подливку подадут отдельно! Давай скорее туздык!

- Есть туздык! Уже несу его! - криком отвечал ему Изгутты,

Раздосадованный тем, что пришлось так долго толкаться в дверях, Абай наконец-то протиснулся в прихожую. Входя, он нечаянно толкнул под локоть Изгутты, который, стоя к нему спиной, разливал туздык по блюдам. Струйка мясного навара плеснула на пол.

- Ну, покарай тебя бог! Кто это? - сердито крикнул Изгутты и обернулся.

Увидев Абая, сбавил тон, лишь проворчал недовольно:

- Оу, Абай, сидел бы где-нибудь в уголке! Чего толчешься здесь под ногами?

Кажется, никто тут не рад приходу Абая - не только Изгутты. Никому нет дела до него. Одно то хорошо, что в прихожей нет никого из гостей, здесь на узком проходе стоят молчком, сдвинувшись попарно, разного вида калоши, кожаные кебисы, сапоги-саптама с войлочными чулками внутри.

Из прихожей по разные стороны расходились три комнаты, сейчас каждая была тесно набита гостями. Направо располагалась комната Кунанбая, из нее доносились голоса Алшинбая, Майыра... Говорили громко, веселыми праздными голосами, порой раздавался всплеск непринужденного смеха. Из этой комнаты слышнее всего Алшинбая, он был в ударе, оживленно рассказывал какие-то забавные вещи, и все смеялись. В комнате для гостей, посередине, куда дверь была широко раскрыта, расположилась за дастарханом по кругу вся городская знать, богатые татарские купцы, казахские баи, и на самом почетном месте восседал, скрестив ноги, имам новой мечети мулла Хасен. В этой комнате говорили тише, и смех звучал сдержаннее, благопристойней. Там находятся люди, чувствующие себя в некотором напряжении, стараясь держать себя прилично. В крайней левой комнате собрались богатые степные владетели, также аткаминеры родов Бошан, Карашор и другие племенные старшины. Здесь вели себя наиболее вольготно, шутки так и сыпались, смех гремел, шум стоял изрядный.

Абай ни в одну из этих комнат не стал заходить, только заглянул в каждую, стоя у дверей. Ему было интереснее послушать всех, и городских, и тех, кто из аула, он хотел наблюдать за ними из этой прихожей, так было удобнее - лишь бы Изгутты не прогнал.

В углу одиноко стоял всеми забытый стул, как будто специально оставленный для него, Абай уселся в сторонке от снующих взад и вперед с блюдами разносчиков еды.

Человек семь-восемь крепких джигитов, распаренных, возбужденных, таскали нескончаемые блюда с мясом.

Прожорливость едоков мяса в городе не уступала тому великому мясоедству, которое бытовало в степи, где-нибудь на зеленом джай-лау, при каком-нибудь многолюдном празднике с конными состязаниями или во время больших поминок знатного покойника. Только к разгару кунанбаевского тоя уже можно было полагать, что съедены не одна отгульная кобылица, и стригунки-жеребята, и жирные валухи, и немало яловых овечек.

Поутихшая было беготня разносчиков, после небольшого времени, которое понадобилось на то, чтобы гостям проглотить первую гору мяса - началась в обратном порядке. Поплыли назад в кухню опорожненные подносы - и спустя минуту оттуда вылетела вереница огромных чаш, наполненных румяным дымящимся пловом. Плов соблазнял: «Попробуй-ка отказаться, не отведать меня!» Джигиты несли его в торжественном молчании, подгоняемые лишь выразительными взглядами и жестами Изгутты, Майбасара и Жакипа, которые указывали, кому в каком направлении нести драгоценные яства.

Плов! Плов... После плова - виноградный сок. Затем чай. Время уже за полночь - пора спать глубоким сном, а во всем доме Кунанбая пир идет горой, продолжается поедание мяса, плова, питье кумыса, чая - по прежнему неустанно жуют, алчно глотают, вволю пьют

Абаю наскучило смотреть на все это, захотелось спать, он зевнул разок, другой и уже хотел возвращаться в дом Майбасара. До сих пор никто не обратил на него внимание, ни из гостей, ни свои. Обслуга же носилась, как угорелая, ей только не попадайся под ноги.

Застегнув пуговицы на своей беличьей шубе, Абай направился к выходу - и тут услышал гремучий звон струн и красивый мужской голос, сразу высоко поднявший песню. Джигиты-разносчики перестали бегать и, сгрудившись в дверях, начали слушать. Абай подошел сзади и заглянул в комнату.

Пел незнакомый человек, с лицом смуглым, бледным, как необожженная глина, с выступающим подбородком, с которого свисала узкая изогнутая борода Он сначала озвучивал наигрыш на домбре, потом клал ее на колени и принимался петь.

- Кто это?

- Откуда он?

-Что это за акын?

Вопросы раздавались со всех сторон, и обслуга спрашивала, и из комнат долетали удивленные возгласы.

Из спальни Кунанбая высунулась голова Каратая:

- Балта! Балта акын это! - сообщил он и исчез назад.

Балта-акын неизменно сопровождал Алшинбая. Он спел только

что сочиненную им песню.

Скажешь в сердцах: плохая жена! -

Вряд ли лучше найдешь, чем она.

Белая шуба не очень бела -

Атласом белым покрой - все дела!

Надменно голову задерешь -

Сразу же рядом друзей не найдешь.

Если на родича скажешь: чужой! -

Кто же на помощь придет в час лихой?

Если с народом своим не в ладах -

Ты при шайтане, с народом - Аллах.

Если сородичи в мире живут -

Ангелы детям дары принесут.

С последними песенными словами акына хор восторженных голосов раздался из всех комнат:

- Надо же, какие слова нашел!

- Мудрые слова! Святые! - восхищенно, наперебой расхваливали акына Алшинбай, Каратай, узкобородый толмач...

-Уа! Это и есть подлинное величие слова!

На такой многолюдной, деловитой вечеринке, приуроченной примирению двух родов, среди такого тяжелого обжорства - вдруг рождается такая песня! Абаю это показалось чудом. Загоревшись желанием послушать еще, юноша втиснулся со своим стулом в комнату, кое-как притерся в уголке. Но песен акына более не прозвучало.

Сидевшие в кунанбаевской комнате гости приступили к прежним вялотекущим разговорам, Абаю опять стало скучно. Но он мог теперь вблизи рассмотреть большое, бледное лицо Божея, который нынче благословил его. На его лице не было видно следов гнева, это было спокойное, усталое, далекое от веселья лицо пожилого человека.

Взгляд Абая перешел на отца, Кунанбай сидел весь подобранный, с прямой спиной, уверенно поглядывая на всех своим прищуренным кривым глазом. Он тоже не был расположен к веселью.

Два человека, сумевшие превратить обычное чревоугодие в очень важное миротворческое действие, Алшинбай и Баймурын говорили за обоих - и за Божея, и за Кунанбая. С громадным телом, мясистый, рыжеватый бай Баймурын был именно тем человеком, который сумел уговорить Божея и привести его на это перемирие.

Когда Абай убедился, что песен акына Балты больше не предвидится, и снова пошли какие-то деловые разговоры, он поднялся и направился к выходу. В прихожей, протиснувшись мимо него, Каратай подошел к Майбасару и Изгутты, сообщил им:

- Перемирие состоялось. Помирили их. Договаривались Алшеке и Баймурын. И обсуждали они двое, и решение принимали вдвоем. Так поручили им и мырза, и Божей.

- Ну и к чему они пришли? Каково решили?

- Решение необыкновенное: мол, если бы вы не были родственники, можно было бы вам стать сватами Но вы близкие родственники, детей своих поженить не можете, поэтому вам надлежит передать один другому детей на усыновление. Пусть Божей возьмет у Кунанбая ребенка в свою семью и воспитает его как своего собственного Таким образом, стало быть, запахи двух семей смешаются и прежняя близость родов возобновится.

- Что?! На том и порешили?

- Какого еще ребенка? Родное дитя, что ли, отдавать? На усыновление?

-Нуда, говорю же я вам! Своего ребенка. Чтобы его усыновили. - Сказав это, Каратай поспешно удалился назад в кунанбаевс-кую комнату.

Такого решения Абай не ожидал. Душа его содрогнулась от ужаса. Кого отдать, вырвать из семьи? Оспана или Смагула? Должны будут отдавать кого-нибудь из сыновей... Которого из мальчишек выхватят из объятий родной матери и передадут в чужие руки?.. Абаю показалось, что он уже потерял, лишился навсегда кого-то из своих младших братьев-сорванцов...Смагул, Оспан... Да, выхватят, вырвут баловника из объятий матери и отдадут в чужие руки.

4

Спустя дней двадцать после того вечера Кунанбай собрался возвращаться в аул.

-Аллах благословит, так отправимся в путь завтра. Чтобы снаряжение у всех было готово. Задержки ни у кого не должно быть. Пораньше сядем на коней. Так и передайте всем, - наказывал Кунанбай атшабарам Карабасу и Жумабаю.

Получив строгий наказ Кунанбая, все тобыктинцы, прибывшие вместе с ним, и те, что разместились сЖакипом и Каратаем, последний день провели в великой суматохе сборов. Весть о возвращении обрадовала и приободрила всех без исключения: и молодых, и тех, что постарше.

Но больше других радовался Абай, сильно соскучившийся по дому и по родным местам. В последнее время он даже во сне видел свое возвращение, видел матерей, родственников, свой аул и любимые окрестности Жидебая Во всех домах, где стояли тобыктинцы, среди шума и гама сборов то и дело звучали веселые шутки, раздавался смех. Людей радовало возвращение к родным очагам.

«Скоро в путь! Возвращаемся!»-слова эти уже дней пять были у людей на слуху, и они заранее начали подготавливаться в дорогу, выправили конное снаряжение. Стоявшие на сытном корме, лошади разжирели, и люди в последнюю неделю старались как можно чаще подолгу гонять их, чтобы жир вышел через пот, - и чтобы кони оказались готовы к долгому зимнему переходу. В обратный путь Абай должен был отправиться на красивом саврасом коньке с черными, как смоль, гривой и хвостом по кличке Айман-дай - Лунолобая. Конь оказался иноходцем с плавным быстрым ходом - настоящая мечта всех молодых джигитов. Содержался он в отдельном стойле. Абай решил наведать его. И на самом деле, звездочка во лбу коня белела, как яркая луна; стоя на привязи, он приветливо кивал головой юному хозяину. Абай давно не садился на лошадь, не видел ее - и только теперь почувствовал, что соскучился по ней. Набрав в руку пучок сена, он вытер иней утреннего морозца с ее гривы и боков. Затем, по примеру взрослых джигитов, взялся за холку, проверяя, насколько лошадь упитанна. Всей длины ладони не хватило на то, чтобы охватить холку Аймандая. Конь разжирел не в меру. Абай отошел в сторону, посмотрел на него сбоку: спина и круп его заметно округлели. Даже видны стали бугорки и валики подкожного жира.

Вновь подойдя к коню, Абай обнял его за шею и подумал: «Почему только завтра? Можно бы поехать хоть сейчас...»

Аймандая оседлали, поверх седла набросили толстую попону, Абай подвязал наушники тымака, вскочил на лошадь и выехал со двора.

Обычно Аймандай просил свободных поводьев, на ходу помахивал головой, шел бодрой поступью. Сегодня же он сразу пошел ровной, легкой иноходью, словно гонимый ветром парусный челн.

До самого вечера Абай почти не слезал с седла, разминая лошадь перед дальней дорогой.

Хотя и не было никакого дела, выезжал за край города, побывал на базаре, прошелся по рядам, вернулся в город и наведывался в дома, где стояли тобыктинцы. В поддень пообедал с отцом, попил чаю и вновь поехал на базар. На этот раз с ним вместе был Изгутты. Обычно деньги Кунанбая хранились при нем. Когда Абай за дастар-ханом попросил у отца денег, тот обернулся к Изгутты и сказал:

- Поезжай вместе с ним на базар, мальчик хочет купить подарки матерям и младшим братьям. Выбери непременно все сам и купи ему.

До поздних часов пополудни Абай вместе с Изгутты успел обойти множество лавочек и магазинов, покупал подарки и гостинцы. Первое, - зная о том, что бабушка Зере большая любительница чая в бумажной упаковке, Абай набрал в лавке много пачек чая; потом накупил сахару, конфет, бархату, шелковой ткани - материала для нарядных женских камзолов.

Только к вечеру, набив доверху дорожную переметную суму, а то, что не вошло туда, рассовав за пазуху, за голенища сапог, за пояса -Абай с Изгутты вернулись домой.

Ввиду скорого отъезда и другие тобыктинцы, видимо, бросились за покупками.

А Кунанбая, собиравшегося назавтра в путь, вечером осаждали Майыр с толмачом, аткаминеры разных родов, городские баи и бии. Абай не стал сидеть в отцовской комнате, он перешел в другую, где Изгутты с Карабасом зашивали наполненные дорожные мешки, готовясь в дальнюю дорогу.

Уже поздно ночью Изгутты проводил до ворот Майыра, потом вернулся назад. Покрутив головой, он сказал:

- Кто только не зарится на богатства нашего мырзы! Даже эта Вареная Голова нынче унес немалый куш, облизываясь от удовольствия.

- Чего ухватила Вареная Голова? Скота или денег? - поинтересовался Карабас.

- Сказав ему: «Ты сановник, тебе не пристало ездить на чем попало», - мырза подарил ему черных, как смоль, упряжных лошадей, которых прислал Бериккара. А в виде «асату», вместо того чтобы положить ему в рот лакомый кусочек, мырза собственноручно сунул ему пятьсот рублей.

В последние дни получил дары не только Майыр, но и посредник Алшинбай. Это в его аул погнали гурт в полсотни голов крупного скота, -лошадей, коров, верблюдов. Перегонять скот поручили Майба-сару и Каратаю. Ждали их возвращения, они-то и могли задержать отъезд, но накануне к вечеру отгонщики вернулись.

Перед тем, как с гуртом отправиться кАлшинбаю, Майбасар снова подступался к Абаю насчет поездки к невесте. Но после того, как его высмеяли столь неожиданным образом, Майбасар опасался действовать напрямик и попробовал уговорить Абая по-другому. Дядька стал при нем разговаривать со старшими, такими, как Изгутты, Жакип: «Нам же будет стыдно перед невестой... Как ей смотреть в глаза...» На что Абай ответил коротко и решительно: «Нет!» После чего избавился от всяких дальнейших вопросов насчет поездки в аул тестя.

К тому же решение Кунанбая о срочном возвращении в аул означало, что он не собирается сейчас ехать к свату. И вот, уже завтра отправятся в путь, в сторону родного края. Но именно теперь, когда все стало ясно, Абай, лежа в постели перед сном, задумался о каком-то далеком ауле, куда звал Майбасар и где жила его невеста Дильда. И он ощущал некое тайное волнение, думая о ней, пытаясь представить ее.

Он не поехал... Но увидеть ее, все же, Абаю хотелось. Говорят, она красива. «Ее подбородок - как молодая луна, ее шея - как у сокола-балобана». Так ее описывал дядька Майбасар. И Абай пытался представить себе, какие бывают шеи у соколов-балобанов, у яст-ребов-тетеревятников... Ну, конечно, красивые у них шеи, нежные, белоснежные... И вдруг Абай поймал себя на том, что он не первый раз с волнением задумывается о Дильде...

«А может быть, все-таки надо было поехать?» - пришла мысль вместе с волной горячего туманного сожаления. Но тут же он вспомнил, какими грубыми намеками, при которых он весь вспыхивал от стыда, Майбасар и другие затаптывали его сокровенные чувства. Да, его душа ищет Дильды, стремится к ней. Но душа должна найти ее, не проходя через все эти тягостные, навязчивые, постыдные для него рутинные обычаи сватовства, вручения калыма, поездок к родне невесты...

С подобными мыслями Абай долго ворочался в постели. Сон пришел не сразу.

Наутро, как и наметил Кунанбай, он и его люди отправились в обратный путь. Каждая группа, покидая квартиры, двигалась по улицам отдельной ватагой, и только за городом они соединились в единый караван.

Пришли проводить Кунанбая многие баи и старшины города со свитой, на дороге их собралось около сотни всадников. Когда караван тронулся, провожающие остались стоять на дороге, а человек тридцать отъезжающих медленно двинулись в путь. Им вдогонку летели возгласы: «Кош!.. Кош, мырза! Счастливого пути! Благополучной дороги!» Караван взял направление в сторону родных краев То-быкты.

Путь от Каркаралы до Чингиза предстоял весьма долгий и тяжелый. В эту зиму обильный снег покрыл степь, выровняв ложбины и накрыв пригорки толстым белым одеянием Постоянные сильные ветры с севера пригладили снежный покров и уплотнили его, как твердый панцирь. Бураны со снегопадом обрушивались чаще, чем обычно, иногда пурга продолжалась неделю и больше.

Январь, февраль - месяцы зимние. Они превращают в царство белой стужи беспредельный степной край с его отлогими холмами, потаенными оврагами, заповедными безлюдными урочищами. На всем пути причудливые снежные заструги, словно застывшие на бегу волны, свидетельствуют о пролетевших свирепых метелях. Накатанной верстовой дороги нет, порой приходится двигаться по снежной целине. А местами, выбирая более удобный путь, отряд мог двигаться только по три всадника в ряд, не более, поэтому караван растянулся длинной цепочкой, словно весенняя журавлиная стая

Впереди отряда конных ехал сам Кунанбай на своем знаменитом длинном рыжем иноходце У него высокий, крутой зад, словно опрокинутый таз, грива светлая, корпус массивный, не сухощавый, как у многих иноходцев. Из всех своих дорогих скакунов владетель несметных табунов выбирал в поездки именно этого коня, особенно для длинных переходов по зимнему пути. Массивный, величавый ага-султан одет в шубу-жаргак из шкурок черных жеребят, перехвачен кожаным поясом с серебряной отделкой; на голове его пушистый тымак из огненной лисицы, накрытый черным бархатом. Его лисья шапка под цвет рыжему коню. Приученный к мерному резвому шагу, передовой иноходец принуждает и остальных скакунов, следовавших за ним, двигаться размеренно и ходко.

Аймандай, молодой конек Абая, при небыстрой иноходи передового идет обычным дорожным бегом, но когда тот набирает ход, вынужден пускаться в галоп. Поскок его при этом очень жесткий, неудобный, изматывающий всадника.

- Апырай! До чего тупой ход' Как будто на бревно посадили и встряхивают! - жаловался Абай атшабару своего отца, Карабасу.

На деле же виною был не только жесткий ход Аймандая. В первый день пути Абай, давно не ездивший верхом, сам не мог приноровиться к бегу лошади. И у него словно все внутри отрывалось, он едва мог усидеть в седле, затруднялся даже нагнуться и подобрать разъехавшиеся полы шубы.

-Терпи, ничего с тобой не случится, - утешал его Карабас. -Скоро приноровишься, жилы подтянутся. Ты только прикрывай ноги полами чапана! - советовал он.

Будь его воля, Абай ехал бы себе неторопливым дорожным ходом. Но рассчитавший весь путь по дням и часам, точно предписавший, когда, в каких аулах предстоят ночевки, Кунанбай никому не мог позволить нарушить срок каждого перехода. Поэтому он и ломил сам путь впереди отряда, подставляя себя встречному морозному ветру, не посылая вперед своих шабарманов и атшабаров, которых он в других случаях никогда не щадил.