Страница - 12

Такого неукоснительно строгого порядка в дневных пробегах придерживались во все дни долгого перехода. Но, несмотря на беспощадную гонку в пути, Кунанбай постоянно был вынужден задерживаться с выездами из аулов, где бывала ночевка. Все аулы на пути: Шубартау, Абыралы, Дегелен и другие, особенно окраинные аулы Тобыкты, располагавшиеся по западную сторону от Чингиза, устраивали Кунанбаю такие пышные и торжественные встречи, словно он возвращался с хаджа из Мекки, а потом, в великом рвении гостеприимства, старались еще и задержать у себя подольше...

На устах у ревнителей веры - у аксакалов, у мулл и суфиев -было одно и то же слово: «Мечеть! Мечеть!». Аксакалы угодливо твердили: «Ты хоть из простого рода, но вознесся ханом!» «Из кровопролитной схватки вышел целым и невредимым!» «Стал, словно нар могучий, в награду увешанный бубенцами!» И все сопутствующие аулы безумствовали в желании угодить ему.

Старшины многих аулов, расположенных на пути кунанбаевского каравана, побывали этой зимой в Каркаралинске, там имели памятные встречи с Кунанбаем, после чего были решены в их пользу многие тяжебные вопросы, споры-раздоры. На возмещении убытков с виновных, на штрафах по суду биев, некоторые из этих старшин крепко нажились - или вконец разорили своих противников

Вот и старались теперь в четырех-пяти попутных аулах, акимы которых имели в городе встречи с Кунанбаем, достойно отблагодарить его. При проводах гостей в дальнейший путь, старшины отводили Кунанбая в сторонку и беседовали с ним наедине, задерживая нетерпеливый караван. В результате этих бесед к каравану присоединялись ведомые на поводу отборные кони и отгульные кобылы.

Неожиданно выпавшие дары - два вороных иноходца, один черно-белый пегий конь, еще три гнедые лошади - погнали молодые конники, Карабас также вел на длинном поводке вороного красавца. Абай поначалу не придал особого значения такому прибавлению лошадей в караване. Но по мере продвижения ктобыктинским землям число подаренных коней заметно росло. И под конец пути в караване почти не оставалось джигита, за которым не следовала бы в поводу дарованная лошадь. Когда пришли на окраинные земли тобыкгинцев, этих лошадей оказалось числом пятнадцать, и дальше их погнали отдельным небольшим табуном.

Все это говорило о том, что мирный поход Кунанбая удался, и поездка ага-султана была «щедрой на дары и добычу». И если кто-нибудь в ауле Кунанбая раскинул бы сейчас гадальные кости, то могло выпасть такое гадание: «Путники наши возвращаются очень довольные. Даров много, добыча большая. У каждого - добра прибыло вдвое». Обычно такой расклад костей выпадал удачливым ворам-барымтачам.

Двигаясь в дневное время безостановочно, без обеденных трапез, кочевой отряд на седьмой день пути вышел к Чингизу и зацепился за горную гряду на западной стороне хребта.

Именно на этот седьмой день караван Кунанбая догнал Камыс-бая, Толепберды и Бурахана, - троих погонщиков, направленных домой ага-султаном раньше отряда. Абай об этом ничего не знал.

Первым увидел трех верховых, гнавших из лощины по направлению к дороге большой косяк лошадей, Майбасар, и воскликнул:

- Вижу их! Это наши джигиты!

Три джигита были, как оказалось, перегонщиками табуна Кунанбая, которым он поручил доставить в свой аул лошадей, подаренных ага-султану за то время, которое он пребывал нынешней зимой в Каркаралинске. Все это были крепкие добрые кони, - скакуны с крутыми загривками и упитанные яловые кобылицы. Их было около ста голов.

Табун из пятнадцати лошадей, которых гнал Карабас, присоединили к большому косяку.

Кунанбай заехал в середину косяка, к нему поспешили трое перегонщиков, владетель небрежно поздоровался с ними. Чуть задержавшись возле них, что-то им коротко сказав, вернулся назад к отря-ДУ-

У Абая закрались кое-какие сомнения, и он осторожно спросил у Карабаса, когда тот оказался в сторонке.

- Ага, что это за лошади?

- Е! Разве ты не знаешь? Это же добыча твоего отца

- Какая добыча? Откуда?

- Ойбай, да ты же еще совсем ребенок! Ничего не смыслишь... Разве мало людей ходит под его властью? А сколько их приезжало в город, чтобы мырза порешил их дела? Не счесть - днем и ночью валили к нему. И что ты хочешь? Чтобы он не брал за свои услуги мзду? А они что - не должны подносить?

Так объяснил деловитый Карабас. И Абай ничего больше не стал у него спрашивать. Жгучий стыд, сильнейшее смущение охватили его. Он почувствовал, что лицо вдруг вспыхнуло. Никогда он не предполагал, живя с отцом бок о бок, что у того могут быть подобные дела... Эти взрослые... Разве их можно понять... На что только они не способны пойти в своих корыстных целях...

И ему вспомнилась песенка слепого акына Шоже: «лысый вор передаст кривому все, чем народ живет». Какой позор! Стыдно перед Шоже... Слепец все видит, оказывается.

Караван вновь споро двинулся вперед. Абай ехал ровной иноходью Сегодня должны прибыть в аул старшей жены Кунанбая Кунке, в Карашокы. Сегодня же он увидит всех своих дорогих, милых, -сегодня вечером. Но даже эта радостное ожидание не могло убрать той тяжести, что легла на душу Абаю. Чем больше раздумывал он о делах человеческих, тем больше пустоты, нелепостей находил в них. Те пятьдесят голов крупного скота, гуртом отогнанного в аул Алшын-бая, - тоже были, оказывается, частью добычи черного ворона. Калым... Значит, и калым за невесту отдан из этой добычи.

Невеста, к которой его чуть ли не насильно подталкивали... Завлекали: «Шея как у белого сокола-балобана...» Дильда... Егобудущая жена. Что же происходит на этом свете? Все самое чистое, непорочное, светлое в душе непременно должно быть испачкано. Душа должна стать серой, тусклой, угрюмой... Жена, супруга - как хорошо, красиво, свято звучит это слово, - и как хочется им опошлить, принизить само это понятие... супружество. И юного Абая охватила великая обида за себя, за Дильду - нет, не только обида, но и жгучий стыд, и гнев .

Лихоимство - большой грех, судя по Священной книге. Стяжательство несмываемым позором легло на имя знаменитого бия прежних времен, Кенгирбая, лихоимство его осталось в памяти потомков как тяжкий, непростительный грех. Взятки и мзда для сильных мира сего - это ведь кровь безвинных и угнетенных, грех, взятый на душу. Об этом и говорят открыто такие чистые люди, как акыны Барлас и Шоже. Оказывается, и Дом Божий-святую мечеть, можно построить на деньги, добытые взяточничеством. Мол, храм не рухнет оттого, что возведен на грешные деньги. Лишь бы звучали внутри храма молитвы во славу Аллаха да раздавались священные песнопения имама в навернутой чалме, отправляющего пятничную «хутбу». Что с того, если свадебное платье невесты, сосватанной для любимого сына, куплено на средства, добытые взятками? Что за беда, если и очаг молодоженов возведен на эти же средства, и благоденствие очага будет возрастать на том же самом?

Когда вечером караван добрался до Карашокы, Абай не остался в ауле Кунке. В сопровождении одного лишь Жумагула спешно, на ночь глядя, отправился в сторону Жидебая, весь путь проскакал ровной иноходью, ни разу не переходя на шаг.

Когда мимо окон зимника протопали копыта, собаки грохнули бешеным лаем, и в темноте на улице раздались голоса, обе матери в доме были на ногах, еще не ложились спать. Они провели весь день в смутном ожидании какого-то важного известия или дорогого гостя -поэтому и за ужин еще не садились.

В дом шагнул и, стоя у порога, незнакомым голосом произнес салем юноша-подросток с опаленным на морозе темным лицом. В толстом дорожном одеянии, заметно подросший, суверенной поступью, вначале Абай был воспринят как важный гость-гонец, но вскоре был узнан домочадцами - и раздались радостные крики:

-Абай!

-Абайжан!

-Родной мой!

-Ягненочекмой! Абайжан, миленький!

Радостным возгласам не было конца. Ликование было всеобщее.

Все домашние оказались живы-здоровы! Бабушка и мать в полном здравии! Обе они, по очереди, от души расцеловывали Абая. И братишка Оспан подскочил. От радости он кричал что-то невнятное и припрыгивал на месте. Хлопая себя по худым мальчишеским ляжкам, стал носиться по комнате вокруг взрослых, резвясь и играя.

- Выкладывай гостинцы свои! А ну, скорее гостинцы показывай! -завопил он и повис на Абае, мешая ему приветствовать Габитхана с Такежаном. Балованный мальчишка не отставал, лез к брату рукой за пазуху, обшаривал карманы, непрерывно вереща:

- Ну, где? Ну, скорее давай!

По приезде Абай три-четыре дня не покидал дома, никуда не выезжал, не ходил гулять. Он избегал встреч с отцом. «В Карашокы намечается большой сход. Аул Кунке заполнили гости. Едут со всех сторон, поприветствовать мирзу. Людей там не счесть» -такие слухи ежедневно доходили из Карашокы до Жидебая. Отсюда в аул Кунке поехал только один человек - старший брат Абая, Такежан.

- Говорят, кони пригнаны отборные! Опять Кудайберды захватит самых лучших! - говорил он, не по-братски ревнуя и завидуя Кудайберды, сыну старшей матери, Кунке. - Не-ет, я не дам этому Кудайберды отобрать всех лучших! Я их сам отберу! И пригоню сюда. Уж я постараюсь, не просмотрю! - и с этими словами Такежан спешно ускакал в сторону Карашокы. С тех пор еще и не возвращался.

Абай же все эти дни рассказывал матерям и Габитхану обо всем, что увидел, услышал и пережил в Каркаралы. Иногда приходила послушать красавица Айгыз, токал отца.

Рассказал Абай и о состоявшемся примирении Кунанбая с Боже-ем, но о решении биев, по которому должен будет передан ребенок, он умолчал. Это было свыше его сил, Абай и сам не мог справиться со своей душевной болью. И ему не хотелось враз омрачать великую радость матерей, двух его самых любимых женщин на этом свете. Пусть отец, принимавший жестокие решения, сам предстанет перед ними и объявит свою злую волю. Как он это сделает, Абай не знал, но пусть вся сила гнева и возмущения падет на голову Кунанбая сразу на месте, в ту же минуту, а не будет ослаблена - горем и слезами заранее оповещенных матерей.

В день прибытия в Жидебай он предупредил Жумагула, чтобы тот не сообщал никому о передаче ребенка: «Пусть в этом ауле пока ничего не знают».

Через неделю пришла весть: «И Божей возвратился».

Накануне этого дня Кунанбай присылал в Жидебай расторопного Карабаса с наказами для хозяек Большого дома. Тот прямо с порога без промедления их и изложил:

- Мырза отдает салем, на днях он здесь будет, с ним приедет много народу. Он решил, что замирение с Божеем надо проводить тут, под шанраком Большого дома. Приедут и Божей, и Байсал, и другие. Еще передал, чтобы встретили, как подобает.

Эта весть не встревожила Улжан, Вместе с Айгыз они за два дня все подготовили. Развязав большие тюки, достали из хранения, разостлали и развесили по домам множество одеял, ковров и гобепенов. Тут были и дорогие узорчатые «тускииз» - настенные кошмы с праздничным орнаментом, и «алаша», яркие шерстяные ковры без ворса, и многочисленные, разнообразные по шитью и стежке «корпе-лер» - атласные и шелковые одеяла. Разукрасили дом Зере, гостиный двор, зимник Айгыз - ковры и одеяла сделали их неузнаваемыми. Для грядущего угощения гостей были нажарены горы баурсаков, размещенных в огромных глиняных чашах «астау», опалены и подкопчены бараньи тушки, размочен сушеный овечий сыр «курт» - и чего только еще, каких яств степных ни приготовили жены ага-султана к приему гостей. Вскрыли несколько курдюков, в которые было зашито отборное сливочное масло, чуть подсоленное, чудесное на вкус, золотисто-янтарного цвета.

И, по полной готовности, на следующий день гости нагрянули Вместе с Кунанбаем одновременно прибыли Божей и его люди.

Когда Божей вошел в Большой дом, старая Зере встала с места, пошла ему навстречу. Подняла сухонькие руки, обняла его за голову, притянула и поцеловала в лицо. Заплакала и запричитала:

- Ой, карагым, солнышко мое ясное! Не остыл, не охладел к нам, не ожесточился ли, отдалившись от нас? Ты же всегда был мне за сына родного, а я разве не матерью была для тебя, Божей, айналайын?

-О, святая наша матерь!

- Матерь, старенькая наша! Живи долго! - растроганно восклицали Байдалы, Суюндик и другие, подходя и приветствуя ее.

Божей был искренне тронут. Обняв хрупкую Зере за плечи, осторожно прижимая ее к себе, подвел к тору и усадил, придерживая за руку. Потом присел рядом.

Установилось непродолжительное молчание, после чего Божей поднял глаза и увидел сыновей Кунанбая. Абай сидел рядом с Зере, чуть пониже. Божей первым подозвал Абая, понюхал лоб, родительски обоняя запах его лица. Затем подозвал Оспана и Смагула, расцеловал мальчишек в щеки. Так Божей выражал перед старой Зере свои возвращенные родственные чувства.

Божей всегда с большим почтением относился к этому очагу, хозяйками которого были старая Зере и Улжан. Большой дом он считал не только домом Кунанбая, но и видел в нем общий родовой очаг, приветливый ко всем одинаково, безупречно добропорядочный, щедрый в отношении своих родичей.

После того как Божей и его люди расселись в комнате, в дом вошел Кунанбай со своими людьми. При нем были Каратай, Майбасар, Кулыншак и другие.

Абаю было неловко, тяжело смотреть на отца, сидевшего лицом к лицу с Божеем. Боясь выдать свои чувства, юноша опустил глаза, потупился. Воспользовавшись тем, что надо уступить место старшим, он отошел в сторону и незаметно для всех совсем вышел из дома.

И ни на этот вечер, ни на следующее утро он не заходил в комнату, где его отец разговаривал с людьми. Он посылал кого-нибудь к матери, чтобы она через него передала, как идут дела. И Улжан отвечала: Божей и Кунанбай неразговорчивы, в общении между собой сдержанны. Взаимно вежливы.

В день отъезда Божея было объявлено решение, к которому они пришли. И Абай услышал о том немыслимом, ужасном, о чем он узнал еще в Каркаралинске. Был назван ребенок Кунанбая, который отправится в дом Божея.

У себя, ничком на полу, лежала и в рыданиях билась Айгыз. Деловитый Карабас, забрав из материнских рук нарядно разодетую девочку, принес ее в Большой дом. Сверкая черными, яркими глазками, с беленьким чистым личиком, малышка Камшат, ничего не понимая, радостно лепетала, глядя на взрослых

- Ата.. ата! Ага... ага! - и тянулась ко всем маленькими пухлыми ручонками.

Не в силах видеть все это, Улжан вышла из дома. На своей постели лежала, скорчившись, и чуть слышно постанывала, всхлипывала старая Зере. Словно лютым мертвящим холодом повеяло на Абая от взрослых людей, и он, не желая быть вместе с ними, выбежал вон из

дома.

Кунанбай, словно прицеливаясь, чтобы выстрелить, щурил свой глаз и направлял его на тех, что стояли с расстроенными, опечаленными лицами. Согласно решению третейского суда, его ребенок должен быть отдан в возмещение нанесенных убытков - и он забирал у Айгыз маленькую дочь и передавал ее в чужие руки. Весь вид его говорил, что он считает такую цену справедливой - и с угрозой смотрел на тех, кто мог быть с ним не согласен.

По-прежнему не понимавшая, что вокруг происходит что-то страшное, крошка Камшат все также лепетала «Ата... Ага...», все также тянулась ручонками к взрослым. Но когда один из них с решительным видом взял ее на руки и понес из дома, она что-то такое почувствовала, испугалась и залилась слезами, тоненьким голосом закричала:

-Апа! . Апа-а-а!.. Аже!.. Аже! - призывая на помощь мать и свою любимую бабушку.

Охваченный безмерно нарастающим в сердце темным страхом, маленький ребенок вдруг пронзительно вскрикнул, словно наступил босой ножкой на горячий уголек.

И эти крики, и жалобные призывы малышки были долго слышны в тишине зимнего дня, пока Божей и его люди выезжали за пределы аула. Постепенно плач и крики ребенка затихли, - словно безнадежные призывы гибнущего в огне пожара или тонущего в воде быстротекущей широкой реки.

В ДЕБРЯХ

1

Вернувшись из Каркаралинска, Абай долгое время не садился в седло, никуда из аула не выезжал. Почти всегда находился дома, предпочитая быть рядом с обеими своими матерями. До самой весны не покидал Жидебай, с головою погрузившись в чтение привезенных книг. Оказалось, что он кое-что растерял из того, что приобрел в медресе, забыл немало слов из арабского и фарси. В первую неделю по возвращении домой он, попросив у Габитхана комментарии к Корану, освежил в памяти ранее усвоенное. Потом, как-то незаметно для себя, Абай втянулся в умственную работу, обложился книгами, и у него началось истинно запойное чтение. Читал днем и ночью, не выходя из дома. Каждая толстенная книга, попадавшая ему в руки, на долгое время становилась для него добрым товарищем и задушевным другом.

Молодой мулла Габитхан тоже был изрядный книгочей. Среди его личных книг Абай нашел много для себя интересного и полезного. Прежде всего это были образцы высокой поэзии - Низами, Фирдоуси, Навои, Физули, Бабура, затем книги занимательных рассказов, сказок, повестей - хикая. И «Тысяча и одна ночь», и «Джамшид», «История Табари», «Юсуп и Зулейка», «Лейла и Меджнун», «Кер-Оглы», «Сейтбатал Гази». Абай читал все это с упоением, не отрывая глаз от страницы. У него вскоре завелось обыкновение - пересказывать вслух содержание некоторых прочитанных вещей домочадцам, вечером после чаепития, когда все сидели в ожидании ужина. Делать это надоумила Абая его бабушка Зере.

Глядя на то, как внук не расстается с книгой, старушка сказала в один из вечеров:

- Светик мой ясный, какой ты у меня умненький! Другие байские сынки бегают, мотают пустыми головами на плечах, сыты, одеты-обу-ты, ну и ладно, и довольны - ничего им больше не надо На что им умная книга? Зачем им грамота, умение сводить на бумагу песни и сказки? Ты, сынок, не похож на этих байских отпрысков, ну и оставайся всегда таким Дружи лучше с говорящей книгой, а с этих пустобрехов пример не бери.

Гордясь, радуясь тому, что его старенькая неграмотная бабушка столь высоко ценит книги, он вечерами начал пересказывать ей из прочитанного. И сразу же вокруг них стало собираться много слушателей Рассказы и сказки слушали обе матери, чабаны и овечьи доярки, скотники, их дети - внимали с необычайным интересом, самозабвенно. Иногда приходила посидеть с ними вечерок Айгыз, несчастная мать. После того как у нее забрали Камшат, она неузнаваемо изменилась, похудела, сникла, стала молчаливой. Большие карие глаза потускнели, в них угас обычный веселый огонек; красивое лицо ее осунулось и поблекло, на висках выступили голубые прожилки. Вид у нее был, как у матери в трауре, которая тоскует по умершему ребенку. Абай всей душою сочувствовал ей, братски жалел ее, и когда она приходила вечерами послушать сказки, он старался выбрать что-нибудь особенно интересное и рассказывал с большим воодушевлением.

Так Абай, незаметно втягиваясь, исподволь обретал мастерство рассказчика и совершенствовал его изо дня в день Богатству и красноречивости его сказового языка дивился сам Габитхан-мулла, прекрасно знавший содержание книг, пересказываемых Абаем. И образованный молодой татарин сидел где-нибудь в сторонке и, удивленно потупившись, с видимым удовольствием слушал пересказы своего юного друга и ученика.

Но вскоре, к всеобщему огорчению, все книги Абаем были прочтены и пересказаны. И как раз подошло время весны, настали дни окота овец. Теперь домашняя прислуга, чабаны и скотницы, их дети уже не могли собираться по вечерам, ожидая от Абая новых устных рассказов, и поэтому они принялись сами пересказывать друг другу, как могли, услышанные от него сказки и волшебные истории. Однако скотницы и малые дети, как ни старались, не могли сравниться с Абаем-рассказчиком, - половину упускали, другую половину привирали. И как-то раз Улжан, с улыбкой послушав увлеченных последователей и подражателей своего сына, шутливо заметила:

- Однако зима уже прошла. И окот скоро заканчивается. Недалеко лето, а вы все рассказываете сказки. Смотрите! Как бы из-за вас зима не затянулась, - и весна забудет прийти!.. Пожалуй, хватит сказок! - Так Улжан пыталась приостановить рвение домашних мастеров слова, топорно переиначивающих рассказы ее сына.

Но, оставаясь дома в узком кругу, матери просили Абая, чтобы он пересказал отдельные сказки, хикая из наиболее понравившихся им.

Габитхан-мулла и Абай подсобрали кое-какие книги у местных доморощенных мулл и потомственных суфиев, у аульных старцев-книж-ников К тому же усердный татарин не поленился съездить в дальний аул Кунке, старшей жены ага-султана, и привез оттуда две туго набитых книгами переметных сумы.

С этими книгами была история такова. Через муллу Хасена и некоторых других образованных людей Каркаралинска Кунанбай собрал для себя немало интересных, ценных книг, полагая читать их на досуге. Книги были доставлены в дом его старшей жены Кунке. Зная об этом, Абай попросил у отца разрешения взять книги на прочтение. Но неожиданно получил отказ.

- Нет, ты лучше садись рядом и почитай вслух, а я послушаю По-другому ты не получишь их в руки. Тебе хотелось бы унести книги и одному, без меня, получить от них все интересное и полезное. Так, сынок? Но этому не бывать. Будешь читать мне, когда я скажу...

Абай смолчал. Не желавший лишний раз общаться с отцом, сын предпочел без слов отказаться от его предложения. Но мулла Габитхан нашел способ, как подобраться к этим книгам. Он два дня кряду уговаривал Кунанбая дать ему на просмотр эти книги - и вскоре они были у него, к вящей радости Абая и домочадцев Большого дома.

Но сразу приступить к чтению этих книг ему не удалось. На другой же день, как они были доставлены, отец вызвал его, и Абаю пришлось срочно поехать в Карашокы

Прямо из аула Кунке он был отправлен с поручением в аул Кулын-шака. Выйдя из дома, у входа Абай встретился с расторопным атша-баром отца, Карабасом. Тот был назначен сопровождать Абая в поездке.

Аул Кулыншака находился не очень далеко от зимнего стана Карашокы - всего лишь по другую, западную, сторону горы Карашокы. Зимовье Кулыншака, принадлежавшее роду Торгай, примыкало к зимнику покойного Кодара Хозяин очага, Кулыншак, был одним из самых крепких, весомых людей в роду Торгай

Дорога бежала вокруг подножия Карашокы, иногда невысоко взбираясь по склону. Саврасый конек Аймандай шел своей обычной ровной иноходью, на свободных поводьях, как он любил, сам уверенно выбирал путь, и Абай мог ехать спокойно, порой глубоко уходя в свои думы.

Это были не думы, - скорее, грезы, незаметно сливавшиеся в едином потоке с теплым воздухом и настроем весны.

«О, склоны Чингиза уже успели покрыться новой травою!»

Еще невысокий приземленный молодой ковыль был светло-серого цвета, ковыль сплошь покрывал все видимое пространство степи, и подножие горы, и его склоны-серебристый, чуть в прозелень, свежий ковровый покров. Вид земли был радостен, чист, хотя небо затянуто серой пасмурной пеленой

«И почему здесь никогда не затихает холодный ветер? Может, поэтому и тучи серые всегда стоят над горой?» - мысленно строил он догадки.

Последние два-три дня пасмурная погода не сменяется в округе Карашокы. К тому же, словно ледяное дыхание уходящей зимы, порою налетал пронизывающий холодный ветер.

Словно угадав, о чем думает Абай, деловитый и бодрый Карабас, - на этот раз неузнаваемо задумчивый, спокойный, ясноглазый -произнес негромко:

- Месяц апрель только начинается. Поэтому и облака, и ветер, и холода.

Высказав это, Карабас стал предсказывать погоду на ближайшее время. Пообещал, что холод продлится. И Абай вспомнил, как этот ясноглазый атшабар отца зимою удивлял всех точным предсказанием того, когда выпадет снег, когда ждать бурана.

- Почему? Апрель ведь не зимний месяц. Считается весна. Неужели каждый год в эту пору бывает так холодно?

- Каждый год, точно! Как называется месяц Сауыр в новом календаре?

-Апрель.

- Ну, апрель, так апрель. Предки же наши всегда говорили, пока не наступит месяц сауыр, тепла не жди. Это означало: пока не пройдут холода, присущие началу апреля, доброй погоды не жди.

И дальше Карабас начал перечислять месяцы по-арабски и по-казахски, давать им толкования. Здесь атшабар отца проявил немалую осведомленность, удивив Абая. . Апрель - по-казахски кокек, далее, май - мамыр, июнь маусым Переспрашивая, повторяя про себя названия месяцев по-казахски, Абай хотел запомнить их 

Сказанное Карабасом, - про постоянные холода апреля, явилось для Абая неожиданностью. От бабушки Зере он слышал другое. Она самую студеную и неуютную пору весны называла «ота-малы» и определяла ее календарным мартом. В этот месяц сбрасывается на степь вся нерастраченная злоба зимы. То оттепель наступит, то мороз ее сменит. Холодный дождь - и тут же, вдруг, настоящая зимняя пурга...

- Все-таки, что означает «отамалы»? И откуда такое слово?

- Ты и об этом, жаным, слышал? «Отамалы» считается от 11 марта по 17 апреля. Почти всегда в эти дни налетает сильный ветер, поднимается буран. Неделя эта самая скверная во всю весну. А названа эта неделя по имени одного человека. Это был байский чабан Отамалы. Бедняк, безлошадник, он имел дар по всяким природным приметам, по виду звезд в небе предугадывать погоду. Однажды чабан предугадал наступление сильных холодов, и решил предупредить хозяина: « Не надо выгонять овец на выпасы, как бы не попасть в буран. Скотина еле выкарабкалась после тяжелой зимы, сильно ослабла, - можно потерять все нажитое». Но бай оказался дурным человеком, был богопротивным, злым - он избил Отамалы и заставил его гнать отару в степь. «Ты обленился, собака, потому и брешешь зря»-кричал хозяин на чабана. И в тот день - не дай Аллах еще раз пережить такое! - внезапно начался невиданной силы буран, который бушевал три дня и три ночи. Скотина, гонимая ураганным ветром, беспорядочно бежала по снежной степи, словно старалась бегством спастись от своей гибели. Овцы ушли по ветру и погибли все, вместе с овцами, стараясь не отстать от них, ушел в снежную смерть и чабан Отамалы. С тех пор апрельские холода и называют его именем - «отамалы». Твоя бабушка, мудрая женщина, все знает, и она, наверное, слышала эту историю про несчастного чабана, но месяц, когда это произошло, ей сообщили неверно.

Далее Абай спрашивал, проезжая бок о бок с Карабасом по ровной, спокойной дороге, что такое «айдын тогамы» (трехдневное затмение Плеяд луною), какое значение в природе имеет «Оли-ара», период полного безлунья между месяцами, и что по смыслу означает название сентября - кыркуйек»? И на свои вопросы юноша получил от деловитого и расторопного Карабаса весьма интересные ответы. Пораженный такой глубокой осведомленностью в небесных знаниях простого атшабара, Абай стал спрашивать у джигита об ученых звездочетах, о тех, кто может гадать по звездам.

-А вы сами, ага, можете предсказывать по звездам?

Абай заранее, с душевным восторгом, предположил, что сейчас услышит удивительные признания Карабаса в том, что он сведущ в ремесле звездочета. Но услышал вовсе другое. Коротко рассмеявшись, Карабас ответил:

- Святые ходжи и муллы говорят: «Если душа чиста, можешь считать звезды». Быть звездочетом неплохо, конечно, но для этого, как видишь, нужно иметь мало грехов на душе и обладать кое-какими талантами. Куда мне, карагым, до этого - уж останусь таким, какой есть. А что до настоящих звездочетов - бывают годы, когда их предсказания сбываются точка в точку. Так поговаривают, мой дорогой.

Вскоре они, оставив позади себя немалое расстояние, подъехали к заброшенному, разоренному зимнику Кодара. При виде его темная, жгучая печаль охватила Абая. Оба спутника свернули к мазару несчастных мучеников и, стоя над могилами Кодара и Камки, тихо помолились. Затем, с поникшими головами, продолжили путь.

Страшные картины прошлого неотвратимо всплывали перед глазами Абая. Как будто все это произошло сегодня утром. Вспомнил он и про свои мучительные, страшные слезы скорби того дня...

Аул Кулыншака все еще оставался на зимовье. Обычно с наступлением первых теплых дней кочевники ставили рядом с душными зимниками легкие войлочные юрты и переходили туда, на свежий воздух. Аул Кунанбая в Карашокы давно перебрался в юрты, но у Кулыншака бытование все еще оставалось по-зимнему.

Старый Кулыншак не мог не видеть в нем еще зеленого юнца, но поскольку его послал сам Кунанбай, встретил Абая с подобающим уважением, как должно встречать взрослого гостя-посланца. После того как прибывшие поздоровались и сели, хозяин кликнул жену:

- Эй! Поживее, баба! Ставь на огонь казан нашему гостю!

У старика было пятеро сыновей, которых в народе называли «пять удальцов». Дома сейчас находился один из них, Мавас, огромный, широкоплечий - истинно батыр. С мощным бычьим лбом, но с глазами живыми, быстрыми, с лицом приветливым и открытым - Манас на самом-то деле не был сыном Кулыншака. Джигит был его внук, которого дед усыновил и стал называть пятым сыном. Он сидел молча в сторонке, тихонько потренькивая на домбре, и время от времени окидывал гостей испытующим взглядом.

В доме был наготове чай, и пока байбише заботилась с мясом, сноха ее, жена Манаса, расстелив дастархан, принялась разливать гостям чай. Это была молодка с худощавым, стройным телом, сдвижениями сильными и ловкими, с виду очень опрятная, подтянутая. Волосы на висках ее были плотно приглажены, уходили под платок гладкой прической, заметно было, что они чисто вымыты. Не произносившая ни слова, эта молодая женщина, однако, лишь одним своим присутствием наполняла дом чувством бодрой свежести и духом теплого домашнего уюта.

Невольно заглядевшись на нее, следя за нею, когда она входила и выходила из дома, Абай начал свой представительский разговор.

-Уважаемый аксакал ! - начал он.

Кулыншак, посмотрев на Абая, постукивая ногтем по желтой роговой табакерке, стал ждать; взял двумя пальцами кудрявую зеленоватую щепотку насыбая и отправил в нос.

- Отец просил отдать вам почтительный салем.

- Спасибо, дай Бог и ему здоровья.

- Аксакал! Забота моего отца - это урочище Беткудык. Раньше оно вместе с зимником принадлежало роду Борсак, но недавно перешло во владение нового хозяина, Акберды. И теперь он считает себя не только владельцем зимовья, но и прилегающих к ней пастбищ. В прошлом году вы пользовались ими, а теперь уже скоро наступит лето, и Акберды обратился к отцу с просьбой. Мол, стоянка удобная, близко от аула Кулыншака, мы понимаем, но неужели Кулыншак собирается пользоваться пастбищами и дальше? Мы сами хотели бы осенью накосить там сена. Может быть, он не будет больше занимать Беткудык, оставит его за мной?

- Е-е, допустим, так говорит Акберды. А что говорит по этому поводу твой отец?

- Отец считает, что слова Акберды вполне уместны. Передавая приветствие вам, отец просил сказать, что было бы хорошо вам больше не занимать Беткудык.

Абай все это высказал вполне уверенно, спокойно, без всякой робости, с достоинством, присущим взрослому посланцу. Кулыншак пока молчал, слегка кивая головой. Затем усмехнулся и молвил вежливо, по-прежнему обращаясь к Абаю как к взрослому:

- Пейте чай! Поближе садитесь! - И он сам придвинулся кдастар-хану.

Абай стал пить чай и спокойно ждал ответа.

Хозяин молчал; не спеша выпил пару чашек. Но в молчании своем он заметно, на глазах, становился все мрачнее и мрачнее. И, наконец, резко обернувшись к Абаю, сказал:

- Уай, сынок, твой отец, наверное, глубоко проник в дело по Бет-кудыку. Но коснулся ли он первопричины? Когда-то в урочище располагался Борсак, а потом мы начали их сменять, и по очереди, через раз, косили сено и делили его пополам. Знает ли твой отец об этом?

- Знает, видимо. Но сейчас, аксакал, разговор идет о праве собственности. Вы сами сказали - раньше Борсак являлся владельцем урочища. Несомненно, это была собственность Борсак. И вы договаривались с борсаками и пользовались их землей. А теперь владение на Беткудук перешло к Акберды, и вы точно также можете договариваться с Акберды. Только при этом должны учитывать, что земля принадлежит ему.

- Е-е! Выходит, что хозяин коня теперь Акберды. Захочет - посадит позади себя, а не захочет - по шапке даст. И хотя ты живешь совсем рядом, считай, на расстоянии вытянутого аркана, но уже подступиться к Беткудыку не смей. Стало быть, выгоняют нас с Беткуды-ка! - в сердцах высказался Кулыншак и мрачно насупился.

Абай вполне понимал его обиду, и ему не хотелось дальше растравливать Кулыншака. Поначалу, приехав к нему и старательно излагая послание отца, Абай еще не особенно проник в суть дела. Но, увидев, как возмутился и расстроился этот всеми уважаемый в округе человек, Абай осознал, наконец, всю тяжесть и сложность порученного ему дела.

- Аксакал, я только передаю послание отца. Решение за вами.

- И какое решение я могу принять? Если только одно и слышу: Акберды да Акберды! Выходит, Аллах милостив к одному только Акберды! - с едкой усмешкой высказался Кулыншак.

Абай невольно рассмеялся, довольный шуточкой Кулыншака. Он ведь приехал сюда не с тем, чтобы спорить, настаивать на чем-то. Долговой посланнический выполнил-тем самым и освободился от него. И почувствовав себя непринужденно, Абай подхватил шутку хозяина и тут же сочинил на ходу:

Я Акберды! Я богом дан.

Беткудык я не отдам!

Он в награду мне вручен -

И Борсак тут не при чем!

Этой ответной шуткой, да еще и в стихах, да столь быстрой - все сидящие за дастарханом были покорены, раздался дружный хохот.

Абай заметил, что особенно была довольна и громче всех смеялась молодая келин, жена Манаса, которая разливала чай. Раскрасневшись, бросая быстрые веселые взгляды на Абая, она выражала свое нескрываемое восхищение. Ему это было приятно, необычно -внимание красивой взрослой женщины...