Страница - 13

И Кулыншак, с довольным видом откинувшись назад, произнес уже совсем другим, добродушным и веселым тоном:

- Е-е, сынок! Ну, до чего же ядрено ты завернул! Приятно послушать такое про жадного Акберды! Хорошо бы, если он сам послушал.

После этого, больше уже не возвращаясь к разговору про Бетку-дык, хозяин вдруг заговорил о маленькой Камшат:

-Скажи, свет мой ясный, как поживает у чужих людей тот маленький ребенок, которого отдали Божею? Слышал я, что бедная Айгыз не просыхает от слез, как она там? - Кулыншак далее расспрашивал и про Зере, и об Улжан, и об остальных домочадцах Большой юрты Кунанбая.

По поводу маленькой Камшат Абай ничего не стал говорить. И тогда Кулыншак, вернувшись к началу разговора, добавил:

- Сторона Божея, надо думать, недовольна тем, что за все свои потери и обиды не получила настоящего выкупа. Поэтому в доме Божея, слышал я, не простили Кунанбаю, и уход за твоей маленькой сестричкой не очень хорош. Бедная Айгыз знает об этом, оттого и убивается так сильно.

Абаю не очень приятно было, что Кулыншак в разговоре затрагивает обстоятельства, далекие от него, но очень больные для самого Абая. Он решил никак не поддерживать аксакала в таком разговоре и откровенно отмалчивался, потупившись. Но через некоторое время он сумел найти выход из неловкого положения, вдруг спросив у него:

- Аксакал, скажите мне, почему ваших сыновей называют «бес-каска» - «пять богатырей»? За какие подвиги?

Умный старик, понимая, что юноша не хочет говорить про неприятные семейные дела, мысленно похвалил его: «Смотри-ка, до чего умен и сдержан. Серьезный малый. V рассудительный такой. Видно, отец достаточно учит его уму-разуму».

- Они сами-то уверены, наверное, что не зря их называют удальцами, батырами. Но какие подвиги за ними - того я не знаю. Думаю, все это пустое - одна болтовня и похвальба. Хочешь - спроси у него самого, - говорил старик, указывая на Манаса. - Спроси, где они сумели показать свою силу, кого победили, кого обидели... А ведь когда Бокенши - Борсак взбунтовались, мол, умрем, а не отдадим Карашокы, достаточно было одного слова твоего отца, чтобы я поднял этих своих удальцов и бросился к нему на помощь, - вдруг снова резко повернул старик разговор к его началу. - Тогда я думал, что и мне достанется какой-нибудь клочок земли с захваченных урочищ. А что же я получил? Мордой об камень получил, вот как это называется.

-Аксакал, но как же быть с тем, что говорят: «Не бери порченное у испорченных, толку будет мало»? Вы забрали у своих - у вас забирают свои же. Разве Бокенши - Борсаки не свои? Разве могло пойти вам на пользу то, что было отнято у своих родичей? Так что не стоит, наверное, вам излишне переживать о потерях.

Кулыншак молча смотрел на него - Абай все больше нравился старику, парень высказывался вполне внятно и рассудительно. Но ему не нравилось то, что говорил Абай. Хотя Манасу и его жене, судя по их глазам, его доводы пришлись по душе. Аксакал не стал отвечать, но по виду его было понятно, что послание Кунанбая ему сильно не по душе.

Абаю теперь было ясно, что Кулыншак поддерживал его отца только корысти ради, чтобы урвать «клочок какой-нибудь земли» у Бокенши или у Борсак. И глубоко разочарованный, огорченный и за отца, и за уважаемого аксакала, у которых на уме была одна только нажива, Абай покинул аул Кулыншака.

Вернувшись к отцу, Абай доложил ему, что возражений со стороны Кулыншака не было. Но не сказал о том, что аксакал сильно обиделся. Докладывал сын Кунанбаю коротко и сухо.

О поездке Кунанбай спрашивал отдельно и у Карабаса, вызвав его одного. Тот подтвердил все то, что рассказал сын отцу. От себя Карабас дал очень высокую оценку и посольским речам Абая, и его поступкам.

- Сын ваш, мырза, может разговаривать как взрослый человек. Несмотря на то, что перед ним был сам Кулыншак, парень не оробел и разговаривал с ним как равный с равным, - расхваливал Абая Карабас.

Кунанбай поднял руку, ладонью на шабармана, мол, достаточно, замолчи

Но на следующий день снова послал сына с поручением, и опять придал ему в спутники Карабаса. На этот раз они были отправлены к баю Суюндику.

В неблизкий аул Суюндика посланцы прибыли уже в поздние сумерки. Лишившись своего зимовья, Суюндик зазимовал в стойбище Туйеоркеш - Верблюжьи Горбы, что в дальнем углу округи Караул. Аул Суюндика, большей частью своих очагов, сейчас бытовал в юртах. Зажиточный аул, имевший довольно большое количество скота, насчитывавший и достаточное число людей, еле уместился в старых зимниках, не успев построить новых И когда пришло первое тепло, пригрело весеннее солнышко, аул сразу же перешел жить в войлочные юрты

В большой белой юрте Суюндика было тепло, весь дом заставлен домашним скарбом, перевязанными вьюками, сундуками, горой чем-то набитых мешков. Стены сплошь завешены коврами и узорчатыми войлочными кошмами.

Все еще ходившему в саптама, в сапогах с длинными войлочными голенищами, и в теплом бешмете с беличьим подбоем, Абаю не должно было замерзнуть в добротном войлочном доме Суюндика. Правда, этой весной ему впервые приходилось ночевать в юрте. Здесь был прохладный, свежий воздух, дышалось полной грудью. Весной, после духоты зимников, первые юрты, поставленные на открывшейся от снега земле, всегда были людям в радость...

Посреди просторного войлочного шатра на низком круглом столике стояла каменная лампа, дававшая тусклый желтый свет В полумраке сидели сам бай Суюндик, его байбише, сыновья Адильбек и Асылбек, а также прибывшие гости. Но находилась здесь еще одна душа, чье присутствие озаряло словно весенним светом сумрачное кочевническое жилье. Это была дочь хозяина, Тогжач.

Она уже несколько раз заходила и выходила из юрты отца, то и дело поглядывая на Абая. Жила она где-то в соседней юрте. Нежные серебряные звоны шолпы* оповещали о приходе Тогжан, словно чудесные голоса невидимых существ, летящих впереди нее с радостной вестью. Все, что было связано с нею, касалось ее, украшало ее, представлялось Абаю неземным - не таким, как все остальное вокруг. Филигранные серьги в ушах, шапочка из куньего меха на головке, многочисленные браслеты, позванивающие на ее тонких запястьях - словно перекликаясь с невидимками, прячущимися в шолпах ее длинных гибких кос, - все это казалось Абаю сказочными сокровищами, доставленными из чужедальних стран. Изогнутые тонкие брови на ясноглазом белом лице будто срисованы с серповидной луны, но внешние кончики их, изгибаясь к вискам, напоминали трепетные остроконечные крылья ласточки. Изящный прямой нос, открытый смелый взгляд длинных, чуть раскосых глаз - облик ее показался Абаю необыкновенным, прекрасным.

Когда она, вмешиваясь в домашние разговоры, смеялась или в легком смущении отвечала на чью-либо шутку, высокие брови ее начинали сходиться и расходиться на сияющем лбу, словно стремительные удары трепетных крыльев птицы, возносящейся в небесную высь. И Абай не мог оторваться от ее, то и дело уносящихся к небесам, чарующих глаз, и сам тоже устремлялся вслед за ними в полет - Абай не мог отвести свои глаза от Тогжан.

Девушка радостно и усердно хлопотала по дому, устраивая гостей, отдавала служанкам распоряжения, чтобы те немедля поставили чай и накрывали дастархан. Когда чай, за совсем короткое время, был готов и подан, она села рядом с отцом, чтобы разливать, вместе с молоком, ароматный чай по чашкам и передавать в руки сидящих за низким крутым столом гостей и хозяев.

Абай, посланник отца, не растерялся и перед баем Суюндиком. И снова юноша разговаривал с ним не как зеленый юнец, но как вполне разумный, зрелый муж.

За чаем, то и дело поглядывая на Тогжан, он стал спрашивать у Суюндика:

-Аксакал, если знаете, то скажите мне: почему называют Караулом гору, возле которой находится ваш стан?

Суюндик отвечал:

- Бог знает, почему, свет мой ясный Всегда так называли. Видимо, с тех незапамятных времен, когда Тобыкты и Мамай стали устраивать набеги друг на друга. Гора стоит на равнине, в сторонке, с нее далеко видно - и оттуда тобыктинцам можно было вовремя заметить врага . Да, мне думается, название идет с тех самых времен, когда начались междоусобные войны. 

-Значит, название горы придумали тобыктинцы? До них, до войн с Мамаем, гора Караул разве так не называлась?

-Думаю, что да. Ведь тобыктинцы дали название всему, что есть в наших краях.

- Этого не может быть! Если Тобыкты давал всему название, то откуда название Чингиз? Разве в родах тобыктинцев был когда-нибудь человек по имени Чингиз?

- А ведь, свет мой ясный, ты прав - и на самом деле! Ни про какого Чингиза среди тобыктинцев слыхано не было. И тогда, спрашивается, откуда это имя? Ведь самую высокую гору назвали именем Чингиз!

Молвив это, бай Суюндик задумался, потупив глаза.

То, что отец не нашелся, как отвечать, задело самолюбие его младшего сына, Адильбека. И он решил вступить в спор:

- Я слышал, что слово «Чингиз» объясняется понятием «шын кыс» - настоящая, матёрая зима, то есть.

На что Абай лишь вежливо улыбнулся.

- Это могло бы сойти, если не было бы великого хана по имени Чингиз

- Твоя правда! Слышал я когда-то, что был такой хан, только забыл об этом. Ну-ка, свет мой ясный, расскажи нам, что знаешь о нем! - С неподдельным интересом попросил Суюндик.

Юный гость, по-прежнему то и дело поглядывая на дочь хозяина, пространно рассказал все, что узнал про Чингиз-хана из книг и что услышал из чужих уст В конце рассказа привел некоторые свои соображения.

- Вся горная гряда недаром называется «Чингиз», а высокий пик на ее вершине - «Хан». И отдельно видимая вершина называется «Орда», то есть ставка хана. Это говорит о том, что здесь, в этих краях, было место ставки Чингиз-хана. И название Караул, наверное, возникло в те времена

Суюндик слушал Абая с великим вниманием. Даже чай перед ним остался нетронутым, остыл в пиале. Тогжан заметила это и сменила остывший чай горячим. Увидев, какой глубокий интерес вызвал у отца разговор с Абаем, она с уважением и нескрываемым восхищением смотрела на него.

Все остальные, находившиеся в тускло освещенной ночной юрте, также были захвачены интересным для них сообщением Абая, лица их оживились. Второй сын бая, рассудительный Асылбек, и шабарман Карабас были в полном восторге.

-Так! Несомненно, так и было! Вполне допустимо Очень уместно! - перебивая друг друга, выражали они свое согласие

Не считая названия главной горы, по которому был назван и весь хребет, толкование Абая давало объяснение и названиям вершины «Хан» и широкой горы «Орда», где зимует племя Мамай. Слушатели юного Абая шумно обсуждали меж собой, словно его и не было рядом, почему люди, живущие в этих краях, не додумались до таких простых истин? Досадное упущение! Лучше надо знать свое прошлое!

Бай Суюндик из своих рук подал чашку чая юному гостю, со словами:

- Откушай чаю, угощайся, Абайжан! - И он придвинул ближе к нему чашки со сладким жентом, чаши с баурсаками.

Глаза Тогжан сияли, глядя на то, как старается отец выразить свое благорасположение к Абаю. Эти черные, длинные, чуть с раскосым поставом глаза смотрели на него ласково, внимательно, испытующе. Это были глаза родные, не безразличные.

Да и сам юный Абай впервые в своей жизни смотрел столь взволнованно, так открыто и восхищенно на девушку. Тогжан долгую минуту, не отрываясь, тоже смотрела ему в глаза Потом смутилась и отвела взгляд в сторону, щеки ее нежно порозовели.

- Не тот мудр, кто много прожил, а тот, кто много познал, - заключил Суюндик. - Как хорошо, сынок, что ты сумел где-то так много услышать и запомнить.

- Да ведь я все это услышал и узнал от таких же мудрых людей, как вы, Суюндик-ага, - смиренно отвечал Абай. - Мне и от вас нужно узнать кое о чем...

- Ну что ж, спрашивай, сынок. Чего тебе хотелось бы услышать от меня?

- Ходит молва, аксакал, что вы как-то решали земельный спор между Кожекбаем и Кулжабаем в Малой Орде, и вроде бы сказали: «Я не буду судить по баранам, а буду судить по божьей правде». Как понимать эти слова, ага? Вот что я хотел спросить, - сказал Абай.

Услышав его, Карабас и сыновья Суюндик-бая, Адильбек и Асылбек, так и покатились со смеху. Было похоже, что все, кроме Абая, знают по этому случаю что-то особенное. Суюндик же несколько смешался, крякнул и стал шарить по карманам, ища табакерку.

-Шырагым, свет мой ясный! Ты расспроси об этом лучше у своего отца, - изрядно задержав с ответом, молвил наконец Суюндик.

- Наш отец не очень-то разговорится с детьми, вы же знаете, Су-юндик-ага, - отвечал Абай.

- Но твой отец имеет отношение к этому делу, об этом-то ты знаешь?

Карабас, Асылбек, Адильбек смеются, - им, молодым, забавно, что почтенный бай старается сохранить приличие гостеприимного хозяина и в то же время делает неловкие попытки увильнуть от ответа на вопросы юного гостя. Абай же донимает его как назойливая муха.

- Конечно, знаю, ага.

-Ту-у! Тогда и спрашивал бы у него, мой дорогой! В делах, которые касаются твоего отца, лучше него никто не сможет разобраться. Так что полезнее будет услышать тебе ответ из первых уст, сынок.

-Дельный совет, мудрый совет! Всегда буду следовать ему, аксакал... Но я не об отце - о вас хочу спросить, ага. Правда ли, что при разбирательстве у вас с ним возникли разногласия и даже были споры? После этого ваши отношения охладели?

- Ну, добро. Сразу отвечу тебе: да!

- В таком случае, как вы думаете, аксакал: если о ваших спорах я действительно расспрошу у своего отца, а ваши сыновья, которых я считаю своими старшими братьями, всё узнают от вас-как мы, ваши дети, сможем узнать, где истина? Ведь каждый будет настаивать на своей правоте. Не лучше ли будет, если обо всем вы расскажете мне, а ваши сыновья услышат от моего отца? Тогда чаши весов уравновесятся. Как вы считаете, ага?

Сам бай Суюндик и другие сочли доводы Абая весьма убедительными. Карабас, довольный и веселый, повернулся к хозяину, ткнул пальцем в его колено и сказал:

- Оу! Аксакал! А мальчик-то прав? -тем самым подвигая Суюнди-ка на откровенность.

-Жа! Обложил ты меня со всех сторон, парень, деваться некуда. - И, улыбаясь, поглядывая на своего старшего сына Асылбека, все еще окончательно не решаясь пускаться на откровенность, бай продолжал: - Е, ребятки мои, не знаю, как вам, но мне молодой гость нравится. - Суюндик, видимо, и на самом деле склонялся к тому, чтобы рассказывать.

Чаепитие закончилось, однако Тогжан еще не распорядилась убирать чашки, она с неясной улыбкой на лице слушала разговор мужчин. Улыбка эта предназначалась, видимо, Абаю, на которого она смотрела уже как на близкого, родного человека.

Абай подвел разговор к тому, к чему и хотелось ему подвести:

- Суюндик-ага, вы сами расскажите, почему отношения между вами и моим отцом испортились. Ваше объяснение для меня важнее...

- Ну что ж, расскажу, если ты просишь. Это и правильно, отныне сам будешь знать... Так слушай же. Твой отец близко сошелся с Жа-мантаем из рода Мамай. Настолько близко, что стал его названым зятем. За это, как и положено, названый зять получил от названых сватов подарок в двести голов овец.

- Названый зять? Как это?

-А очень просто. Это не настоящий зять, а что-то вроде побратима - тамыра.

-Тогда почему тамыром его и не называть?

-Тамырами могут стать сверстники, но если человек, годами моложе, захочет стать побратимом старшего по возрасту, то, по обычаям нашим, он может быть только «окил куйеу» - названым зятем.

- Понятно. Ну и что было дальше?

-Однажды, не так уж и давно, возникла земельная распря между Кожекбаем, сыном Жамантая, названого свата твоего отца, и неким его бедным родственником Кулжабаем. Тяжбу их мырза Кунанбай поручил разрешить мне. «Назначаю тебя судьей», сказал он и поехал на суд вместе со мною. Я выслушал обе стороны, разобрался во всем и прямо на меже совершил справедливый раздел земли, указал каждому его долю. Все было закончено, поехали домой, я был доволен, что удалось найти самое правильное решение. Но вдруг замечаю, что Кожекбай, сын Жамантая, как раз-то и не очень доволен. Поехали назад - так замечаю по его лицу, что не по душе ему мое решение. Весь так и надулся, того и гляди - лопнет! Приотстал вместе с мырзой - и давай ему что-то бормотать в ухо, наклонившись с коня. Видимо, достаточно набормотал, убедил мырзу-твой отец сзади вдруг как рявкнет на меня: «Эй ты, прокаженный! Почему так несправедливо судил?» Как можно было так говорить мне? Я разве не бий, призванный судить справедливо? Тогда и ответил я ему: «Мырза, я судил не по баранам, которых ты заполучил, а я судил по божьей правде».

Рассказав это, бай Суюндик умолк и надолго задумался.

- Ну, и что было дальше? - спросил Абай, ожидавший продолжения рассказа.

- Дальше? А зачем тебе это знать? Ничего хорошего дальше не было. Была грызня, был шум большой, было что-то нехорошее. Тебе не надо этого знать, голубчик. - Досадливо махнув рукой, Суюндик прекратил свой рассказ.

Абай, покраснев от какого-то горячего внезапного стыда, молча остался сидеть, чуть потупившись. Взор его был обращен на свет масляной лампы, в черных зрачках его пламенели красноватые огоньки, казавшиеся не маленькими, но отдаленными огнями ночных костров. Тогжан теперь могла смотреть на ушедшего в себя Абая, без опасения выглядеть чрезмерно любопытной и назойливой.

В доме Суюндика нашелся один человек, который остался доволен, что бойкого Абая срезали и ввели в смущение - этим человеком был младший сын бая, джигит Адильбек. Он совсем не походил на своего рассудительного, спокойного брата Асылбека. Дерзкий, резкий, грубоватый и своевольный, Адильбек невзлюбил слишком умничавшего, по его мнению, Абая. Теперь, видя его подавленным и растерянным, злорадно ликовал про себя: «Ты этого хотел? Так будь доволен, получи!»

Но смущение Абая вскоре прошло. Через минуту живость и доброжелательность вновь вернулись к нему, и он стал расспрашивать хозяина о другом событии. Оно касалось еще одного - стихотворного-высказывания Суюндика, которое стало широко известным в степи. Стихи эти были произнесены в то время, когда справлялся ас -годовая тризна по Оскенбаю, отцу Кунанбая. Бай Суюндик согласился рассказать и об этом случае.

- Мырза, твой отец, дал оповещение на весь Кокшетауский край, пригласил на годовой ас несметное число гостей. Подобной тризны никогда до этого не было в Тобыкты - и не будет больше. Тебе приходилось, наверное, слышать об этом?

-Да, я слышал. И вы тоже ездили туда?

- Нет, как раз в то время я и был в разладе с твоим отцом. Не поехал я. Хотя ездили все: и весь род Айдос, и Жигитек. Никого не оставалось дома в родах Мамай и Жуантаяк. Поднялись и двинули коней на Кокшетау все наши роды и племена, устроили там небывалый поминальный той, конные состязания. И вот там, на поминках, поссорились Божей с Майбасаром. Майбасар - старшина всего Тобыкты. Попросили обратиться к нему Божея, от имени рода Найман, где были его нагаши. Найманы жаловались, что скотокрады-барымта-чи из рода Жуантаяк угнали у них большое поголовье лошадей и забили на мясо. Гонец из края Найман прибыл прямо на тот ас и просил у родственника Божея защиты и помощи. Божей тут же обратился к Майбасару: «Образумь жуантаяков. Верни найманам скот». На что Майбасар лишь пренебрежительно фыркнул. «Что ты там бормочешь?» Этим он смертельно задел Божея. «Если ты настолько пренебрегаешь мною, так почему я - в угоду тебе - должен находиться здесь?» - возмутился он. Кош! Кош! Божей тут же уехал с поминок. За ним покинули ас люди из родов Жигитек, Байшора, Жуантаяк. И вот по этому случаю я, находясь у себя дома, отозвался стишком.

- И что вы сочинили тогда? Хотелось бы послушать.

- Если есть желание, слушай.

Каждой твари по паре, един только Бог.

Мать и отец - святыни для нас, словно Мекка.

Но если вас- сразу сорок злодейств перешли твой порог,

Оскенбай, - нет несчастней тебя человека.

-Так высказался я. И люди, слышавшие меня, запомнили эти стихи.

Абай внимательно выслушал все и рассказ, и стихи Суюндика; и ему стало ясно, что должен воспоследовать еще один вопрос. И он задал его:

- Вы сказали, что «сорок злодейств перешли твой порог, Оскенбай»... Это что - дела, совершенные моим дедом Оскенбаем или кем-то другим?

- Абайжан, голубчик, ты вынуждаешь меня говорить то, чего не должно мне говорить... В стихах речь идет не о злодействах Оскен-бая, конечно. Подразумевается, опять-таки, твой отец. Ойбай, зачем я все это говорю! Ведь назавтра ты, принудивший Суекена все рассказать, можешь опять поссорить меня со своим отцом. - Сказав это, Суюндик устало улыбнулся.

- Что вы, Суюндик-ага! Я спрашиваю не для того, чтобы потом ходить и наушничать. Я хочу узнать правду, какая бы она ни была.

- Верю тебе, сынок. Ну, так слушай. «Сорок злодейств» это о расправе над сорока очагами рода Уак у подножия горы Кокен. В том году произошли внутренние распри в роду, как это обычно бывает у нас, и некто Конай-батыр взыгрался, разинул пасть на бедных уаков аула Кокен, а мырза Кунанбай принял сторону сильного Коная. Но уаки стойко противились, приговору мирзы не подчинились, и тогда он натравил батыра Коная совершить набег на аул Кокен. Нападение было внезапным, и жители аула сорока очагов, не успевшие подготовиться к защите, спаслись бегством и попрятались в густые заросли камыша, стеной стоявшего вокруг озера..,

Тут бай Суюндик умолк, сидел, опустив глаза, потом закончил рассказ:

- Кунекен советует Конаю поджечь камыш. Когда люди, в страхе перед огненной гибелью, выбегают из камыша, их преследуют и безжалостно избивают. Так мырза Кунанбай помог Конай-батыру победить сорок очагов аула Кокен. Я имел в виду это событие, когда сочинял стихи.

Абай больше ни о чем не расспрашивал хозяина. Вскоре сварилось мясо, и люди приступили к еде. В этом доме Абая не воспринимали как чужого, которого надо с почетом угощать отдельно - его и Карабаса усадили в дружный семейный круг, вместе с детьми Суюндика и его байбише. Тогжан, сидевшая между матерью и отцом, оказалась теперь еще ближе к Абаю, который был по правую руку от хозяина Теперь Абай мог видеть ее чуть сбоку

Ровная линия прямого тонкого носа обвораживала его, не замечал он ни у кого из девушек такой чистоты и прелести лица. Округлый розовый светящийся подбородок выглядел как бочок яблока, освещенного луной. Оттененная черной косою, белела стройная, нежная шея.

До этого оживленная, веселая, порхающая, теперь Тогжан вдруг вся переменилась и, поникнув в изящном полуобороте к Абаю, предстала перед ним взволнованной и робкой, застенчивой и скромной. Что это с ней? Все в девушке преобразилось, задышало по-другому, стало таинственным и необъяснимым. Почему она, такая красивая, любимая всеми, всеми ласкаемая - вдруг поникла и побледнела, а то и вскинула голову, сильно покраснела?

Дом Суюндика славился своим гостеприимством и обильным, богатым столом. Здесь всегда угощали самым вкусным и изысканным И сегодня мясо было приготовлено отменное. Острый ножичек расторопного Карабаса так и летал над большим блюдом, легко, словно в мягкое масло, входя в казы и распластывая на кусочки колбаску жирного жая. Деловитый ножичек мясодара Каратая крушил, кромсал, нарезая на тонкие лепестки глыбы вареного свежего мяса, вяленого мяса, кольцо толстой конской колбасы из чистейшего брюшного сала, называемой уилдирикти. Уничтожению подлежал сочный кус-субе жирного барана, на убой откормленного зимою в хлеву, зарезанного совсем недавно. Для особенного, обогащенного мясного вкуса тушу баранью опалили на огне и основательно прокоптили

Еда была приготовлена на славу, гости и хозяева с усердием приступили к великолепной трапезе И только двое, Абай и Топжан, отчего-то не усердствовали, юный гость посматривал на богатый дастархан довольно равнодушно, а беленькая, унизанная браслетами нежная ручка байской дочери протягивалась к блюду с мясом весьма редко

Суюндик и Асылбек с двух сторон усердно потчевали Абая - Кушай, голубчик мой!

-Абай, что-то ты мало берешь! Ешь больше!

Но им так и не удалось растормошить на еду юного гостя. После обильных мясных блюд подали прохладный золотистый кумыс, который пили долго, не спеша, с огромным удовольствием, за приятной беседой

Абай вскоре перестал участвовать в общем разговоре и сидел вялый, с отрешенным видом Хозяева решили, что молодой гость утомился, и его потянуло ко сну. Было отдано распоряжение устраивать постели, и мужчины покинули юрту

Этот вечер был для Абая необыкновенным, таких радостных чувств, такого сердечного волнения он еще никогда не испытывал

Теперь он знал, что слово «возлюбленная», которое часто повторялось в сказках и рассказах-хикая, и которое, как он думал, является всего лишь красивым словом, вдруг, сегодня обрело живую, нежную телесность, предстало стройной фигуркой в белом платье, зазвучало серебристым звоном шолпы, заливистым девичьим смехом. Возлюбленная, представ перед ним в живом обличье, заявила в полный голос, на весь мир: «Вот, я! И та, в сказках, была я* И теперь перед тобой-тоже я! Я вся перед тобой!»

Он вышел под огромное ночное небо, покинув душную полутемную юрту, запрокинул голову, лицом к звездам, и вместе с ними задышал чудесным, прохладным легким воздухом.

Месяц, достигший половинной своей зрелости, медленно плыл с востока на запад Месяц поднимался ввысь-и уплывал вдаль Словно звал плыть вместе с собою - обещая избавить сердце человеческое от всех обид и тревог, утешить его, очистить от всякой земной грязи и в безоблачных просторах открыть ему небесное блаженство.

От становища Туйеоркеш зубчатые вершины Чингиза видны лишь наполовину. Погрузившись в густую синюю мглу наступившей ночи, ближние холмы предгорья высятся черными громадами. Со стороны уснувших гор веет таинственный ночной ветерок.

Недалеко от юрты в просторном загоне лежала и беззвучно отдыхала овечья отара, казавшаяся неживой массой в своей неестественной, мертвенной неподвижности. Адильбек, Асылбек и другие разошлись по своим юртам спать. Тундуки на овершиях юрт были задернуты у всех пяти-шести юрт маленького аула. Под яркой половинной луною белая юрта казалась намного белее, чем при дневном свете.

Суюндик и Карабас ходили возле привязанных коней. В этой свежей весенней ночи Абаю представляется совсем близким наступление утра. Словно не достало времени для глухой долгой ночи. И эта ночь, проникнутая дыханьем и свежестью утра, казалась Абаю предназначенною только для него одного, для его радости...

«Неужели это любовь?» Она ли это? Если и на самом деле любовь, то эта ночь, сразу переходящая в утро - чудесная лунная ночь и есть колыбель любви. «Я слышу песнь этой любви».

О, удивительная ночь, лунно-молочная, волшебная - утренняя ночь, хотя до зари еще далеко! Заря возгорелась в сердце, где было много ранней горечи, и надежды, и боли, и радости. Вспыхнувшая заря осветила в этом сердце много таившихся там, неведомых доселе, горячих, загадочных, необыкновенных чувств. Они воздушны, полётны, устремлены куда-то вдаль. Они неуловимы, словно взмахи стремительных крыльев, они меняются на лету, и душа томится, не находя покоя.

Что это за чувства? О, что происходит со мной? Я потерял покой, спокойствие мое мне изменило!

По телу прошла какая-то дрожь, словно от озноба. Но ведь ему не зябко - сердце буйно колотится, жар сердца греет его. Там, в сердце, и рождается эта утренняя заря в ночи.

«Заря... Заря на сердце. Это ты, мое чудесное озарение? Ты ли это, свет души моей? Ты пришла? О, кто ты?»

Белая, тонкая рука Тогжан. Ее светлая, стройная, шелковисто-нежная шея... И эта утренняя заря в ночи... Это она, Тогжан!

...Ты светла, как сама утренняя заря!

Это была начальная строка стихотворения, рожденная душой в этот миг. Песнь, посвященная Тогжан, девушке, которую он - впервые в жизни! - радостно назвал любимой.

Желая запомнить, Абай повторил про себя несколько строк своего первого любовного послания. Они пришли легко, сами собою, излившись из вдохновенного чувства. Он хотел продолжить, но тут его окликнул Карабас. Оказалось, что вокруг на подворье никого, кроме них, уже не осталось. Направляясь вместе с атшабаром к юрте, Абай хотел еще раз прочитать про себя стихотворение, но ничего, кроме первой строки, не осталось в памяти. Так и шел он, повторяя: «Ты светла, как сама утренняя заря...»

Когда Абай и Карабас вошли в юрту, Суюндик и его байбише уже возлегли на свое высокое супружеское ложе. Место, где спали хозяева, было отделено желтоватой занавесью, выделанной под шагреневую кожу. А на торе просторного жилья служанка устраивала две постели. По всей видимости, кроме хозяев и гостей в юрте никто больше не будет ночевать.

Тогжан приходила из другой юрты, она была дочерью от младшей жены Суюндика, по имени Кантжан. Об этом сказал Абаю Карабас, когда они подходили к юрте. Абай подумал, что Тогжан уже ушла, и он, хотя и предполагал это, почувствовал некое разочарование. Постели стелила белолицая молодая женщина, разливавшая за ужином чай.

Абай уже направился к тору, к постелям, как вдруг заколыхалась шагреневая занавеска, вместе с этим мелодично зазвенели шолпы -и с того края, что был ближе к выходу, показалась стройная фигура Тогжан в белом платье. Она выходила из родительской половины, неся в руках сложенное шелковое одеяло. Движения ее были легкими, плавными, она осторожно прошла мимо Абая, потупившись, не глядя на него. Казалось, она смущена своим внезапным появлением среди тишины, смущена даже слишком громким звоном шолпы в своих косах.

Тогжан, прижимая к груди свернутое одеяло, прошла к служанке, уже заканчивавшей стлать постель, и стала тихим голосом указывать ей:

- Под ноги, подложи что-нибудь под ноги, чтобы повыше было...

Абай понял, что ее заботы касаются его, только его одного - и весь вспыхнул от радостного волнения. Он хотел что-то сказать ей, признательное и благодарное, но перехватило дыхание, сердце застучало со страшной силой, и не нашелся, что сказать. Совершенно растерявшись, принялся молча, поспешно снимать с себя верхнюю одежду.

Тогжан, деликатно приблизившись, расстелила на постели шелковое одеяло и потом быстро, бесшумно направилась к двери. Вслед за нею прошла молодая женщина, прислужница Обе они не оглядывались

Но перед самым порогом, уже пропустив вперед прислужницу, Тогжан неожиданно, мягким движением стана, гибко обернулась и бросила в его сторону последний взгляд. Так и вышла за дверь, отступая в темноту спиною, лицом к нему.

Абай в это время стягивал с плеч свой бешмет с беличьим подбоем В тот миг, когда Тогжан обернулась у двери и стала уходить в ночь, отступая, лицом к нему, Абай замер, сердце его метнулось к ней, словно желая удержать Тогжан на пороге ночи. Но она ушла, бросив на него загадочный прощальный взгляд. А он остался стоять на месте, неподвижный, будто окаменев, в свисавшем с плеча, наполовину снятом бешмете, из-под которого ослепительно белела исподняя рубаха. Руки его, простертые вослед ушедшей девушки, неловко и как бы недоуменно застыли на весу В ее последнем взгляде, направленном на него, почудилась ему некая усмешка - или это просто показалось? Но он успел заметить, как раздвинулись ее губы, и сверкнули жемчужные зубы. «Неужели я представился ей смешным? Что я сделал такого смешного”?» с тревогой промелькнуло в его голове. И невольно почувствовав какое-то смущение, Абай быстро разделся, бросился в постель и свернулся калачиком под шелковым одеялом, которое принесла Тогжан.

А она все еще была недалече - в тишине ночи ее уносили перезвоны серебряных шолпы. Эти чудесные звуки, то заливаясь громче, то стихая, все дальше удалялись в ночь. И тогда Абай услышал гулкие удары своего сердца, словно в груди у него скакал неистовый конь - и грохот сердца заглушил последние нежные звоны шолпы. Как они были ему теперь дороги! Как он их любил!

Абай не заметил, когда Карабас потушил свет.

Яркий свет вспыхнул в его душе, ярче всех человеческих светочей - и никогда этот свет не угаснет в нем. Он даже не заметил, как погасили лампу, глаза Абая закрыты - душа его унесена ураганным вихрем нового, небывалого чувства.

В эту ночь до самого утра Абаю не было сна, лишь на восходе солнца он вздремнул слегка Однако проснулся и встал вместе со всеми остальными. С лица он был бледен, выглядел несколько утомленным. Но, выйдя на воздух и прогуливаясь перед чаем, Абай уже вполне взбодрился и оживленным взглядом окидывал юрты маленького аула, пытался угадать, в которой из них могла быть Тогжан. Вблизи Большого дома Суюндика находилась еще и другая белая юрта, поменьше размером - наверное, очаг старшего сына, Асылбека. За нею - новая серая юрта о шести перекинутых через крышу канатах, скорее всего, там и был очаг младшей жены бая Кантжан. Абай внимательно приглядывался к этой юрте.. Тундук на овершие юрты еще закрыт, значит, Тогжан и ее мать еще не встали