Страница - 14

Из Большого дома вышел Суюндик. Подойдя к нему, Абай тут же передал ему салем своего отца и коротко изложил суть дела, по которому был послан

Во время утреннего чаепития Тогжан не появилась. Не пришли на деловую беседу и Асылбек с Адильбеком. По скорому завершению дела, Карабас предложил выехать обратно пораньше, воспользоваться утренней прохладой Кактолько убрали дастархан, расторопный Карабас быстренько направился седлать лошадей

Абаю так не хотелось уезжать из этого гостеприимного, мирного аула! Таких спокойных, добропорядочных, гостеприимных родовых гнезд приходилось ему встречать совсем мало Мелькнула в голове мимолетная мысль, породниться бы с этим аулом, чтобы чаще и запросто бывать здесь, Спокойно, по домашнему, по-свойски приезжать сюда на обед - и безо всяких предуведомлений..

Перед самым отъездом, когда в юрте остались только Суюндик со своей байбише и Абай. супруги стали расспрашивать его о старой Зере, о здоровье Улжан Старик сказал.

- Сын мой, передай большой привет своим матерям!

И байбише стала слать приветы Улжан, Айгыз, вспомнила о малютке Камшат и по этому поводу принялась охать, ахать и расспрашивать:

- Шырагым-ау, свет мой ясный, скажи, как себя чувствует малышка, которую отдали в дом Божея9 Ох, нелегко было решиться на такое бедняжке Айгыз! Как же она мучается, наверное' И как только люди могли пойти на такое злое дело, посмели вырвать из рук матери родное дитя! Ах, как плакала, говорят, малютка при этом, криком кричала! О, Алла .

Возмущаясь, от всей души сочувствуя матери и осуждая ее мучителей, байбише не могла однако скрыть в голосе ноток бабьего любопытства Абаю это было в тягость, и он старался как можно короче отвечать на ее вопросы. Но байбише, все больше расходясь, продолжала свое.

-Жена у Божея - ох, недобрая, все это знают. Да и девочек нарожала она достаточно - зачем ей еще и чужая девочка? Разве будет заботиться о ней?

- Перестань, баба! Если жена не будет заботиться, то Божей на что? Он и позаботится! Отчего ему не позаботиться о ребенке? - попытался Суюндик замять слова своей байбише.

- Апырай! Не знаю я, кого слушать! Кругом только и говорят, в аулах злые языки только и болтают: «Дитя было отдано как плата за обиду! Скот пожалели отдать - ребенком расплатились!» И обращаются с нею плохо. А долго ли обидеть дитя малое? Что оно понимает? Кому пожалуется'? Ах, как переживает, наверное, бедняжка Айгыз! Свет белый не мил ей, наверное! - и расстроенная своими же словами, байбише в голос зарыдала. Потом вытерла покрасневшие глаза, полные слез, и смолкла, пригорюнившись. Почмокала губами, подумав о чем-то еще, и снова заплакала...

Абая тронула сердечность этой женщины - тоже матери. Но слухи о плохом обращении с Камшат встревожили его. Дома по поводу отнятой у матери девочки испытывали большие страдания и тревогу, это были страдания родных, у которых с кровью вырвали из рук их любимого ребенка. Но дома ничего еще не знали о жестоком обращении с девочкой. Никто еще не донес им зловещих слухов по этому поводу.

Однако, видимо, разговоры эти были неспроста. По возвращении в Жидебай надо будет рассказать бабушке Зере и матери Улжан. О том, как воспримет отец эти слухи, если сын расскажет ему, Абаю и думать не хотелось. Он решил действовать, не считаясь с отцом.

Перед отъездом попили на дорожку кумысу, и вскоре гости покинули юрту, уселись на своих коней. Отъезжая от дома Суюндика с прощальными словами «Кош! - Кош!», которые звучат всегда немного печально, Абай оглянулся на малую юрту. Тундук на ней по-прежнему был закрыт, видимо, хозяйки еще отдыхали. Подумалось с легкой обидой: «Неужели Тогжан не захотела увидеться еще раз? Не соизволила даже пораньше встать и попрощаться...»

Сдерживая боль тайной досады, юноша тихо тронул поводья, и чуткий конь неторопливо зашагал по дороге. Немного отдалившись, Абай оглянулся, чтобы бросить с седла прощальный взгляд на аул, на белую малую юрту. И вдруг увидел, как появилась возле нее женская фигурка, накрытая с головою темным чапаном. Платье на ней было белое, длинное; широкая, вольно развевающаяся на ходу юбка касалась земли. Это могла быть Тогжан. Видимо, только что встала. Может быть, захотела попрощаться. Но, выйдя из юрты, женщина даже не стала оглядываться вокруг, не посмотрела в его сторону, а сразу направилась, шагая по-молодому упруго и грациозно, в противоположную от него сторону за аул, к зеленому холмику.

И, словно на прощанье, ласкает слух Абая улетающий звон серебряных шолпы. И сотрясают его грудь гулкие удары собственного сердца.

Уже все больше отдалялся он от ставшего родным для него стана с названием Туйеоркеш, Отныне оно звучит для него завораживающе - Туйеоркеш! Верблюжьи горбы. В это погожее апрельское утро кажется невозможным сказать: прощай, Туйеоркеш! Заповедным, зачарованным местом на земле стал для него этот удаленный от всех горный кочевничий стан.

Там, позади, в этом зачарованном углу осталось дивное, дивное создание. Спустившись по горному склону на равнину, следуя вдоль берегов реки Караул, два всадника рядом, бок о бок, стали приближаться к длинному косогору, покрытому свеже-зеленой, радостной весенней травой.

Перевалив косогор, они ехали по ровной местности, на которой только вдали виднелись одинокие небольшие холмы. Абай, словно нехотя тянувшийся за своим спутником, вдруг услышал за спиной топот приближавшейся на скором галопе лошади. Сердце Абая буйно всполошилось, он живо обернулся - и тут же разочарованно сник. Тайная надежда оказалась несбыточной. Это была не Тогжан - и даже не гонец от нее, из аула Суюндика. Догоняющий оказался незнакомым молоденьким джигитом с круглыми щеками, смуглый, чуть полноватый, с пробивающимися черными ниточками усов, еще почти подросток. Одет он был просто - и даже бедновато, под ним была неказистая темно-гнедая кобылка с жестко торчавшей на холке подстриженной гривой. И конек выглядел жеребенком - и всадник казался мальчиком. Но лицо его было приветливым, глаза сияли детской радостью, он улыбался, оттопырив свои смугло-румяные щеки, сверкая белоснежными зубами. Подъехав, первым отдал учтивый салем Абаю и его спутнику.

Ехал он один-одинешенек по степи, скучал - и тут увидел впереди двух всадников. Решил догнать и скоротать за разговорами путь-дорогу. Пришлось его кобылке поработать ногами - когда она догнала верховых, грудь ее была вся потная, на храпах висели клочья пены

Абай и Карабас непрочь были разделить скуку путевую с новым спутником. По расспросам выяснилось, что он из аула Суюндика, сын Комекбая, имя юноши - Ербол.

Карабас легко и быстро нашел общий язык с Ерболом. Абай прислушивался к их разговору, и по ходу его проникался все большим уважением и симпатией к юному попутчику. Потому как оказалось, что Ербол стоит очень близко к семье бая Суюндика: мать парня и мать Тогжан приходятся внучатыми сестрами. Ербол свой человек в доме Суюндика и часто бывает в нем. Разговорчивый, открытый, с доброй улыбкой во все лицо, Ербол все больше нравился Абаю.

Вскоре разговор пошел только между ними, Карабас молча ехал в сторонке. Сверстники оживленно болтали о всяком-разном. Абай заговорил об охоте: вдоль реки Караул водилось много дичи, хотелось бы поохотиться на них с ястребами.

- О, у тебя есть охотничий ястреб? - оживился Ербол. - Тогда приезжай к нам, в Верблюжьи Горбы. Я сам поведу тебя, покажу, где гуси и утки водятся!

Дома, в Карашокы, у старшего брата Такежана имелся ястреб, серебристо-голубоватого оперенья. Приглашение Ербола совершенно осчастливило Абая: с самого отъезда из Туйеоркеша он только и ломал себе голову, под каким предлогом приехать бы снова туда. О, Ербол со своим предложением оказался бесценной находкой! Теперь все могло получиться. Переведя разговор на охоту, на дичь, на ученых ястребов, юноши никакие могли остановиться. Карабас с улыбкой смотрел на них: они выглядели как давнишние, самые близкие друзья. Их разговорам не было конца.

Но вот взобрались еще на один косогор - и оказалось, что дальше их дороги расходятся. Ербол должен был повернуть направо, ехать в направлении Колькайнара. Там у него были свои дела. А Карабас и Абай, следуя дальше вдоль склонов Чингиза, должны были держать путь в аул Кунке.

Абаю очень не хотелось расставаться с Ерболом, и он предложил своему новому другу:

-А можешь отложить свои дела в Колькайнаре?

- Зачем"?

- Поедем с нами

- О, с какой стати? Еще спросят: а чего ты тут потерял? Что я отвечу?

- Кому какое дело! Ты будешь моим гостем. Погуляешь у нас. Вместе поохотимся с ловчими птицами...

Ербол, поддавшись уговорам Абая, на миг заколебался. Стал рассуждать вслух:

- Конечно, поехать было бы хорошо. - Но, немного подумав, продолжал дальше: - А дело-то останется не сделанным! Нет, так я не могу!

Вскоре Ербол, распрощавшись с Абаем и его спутником, отделился от них и затрюхал на своей кобыленке в сторону Колькайнара. При прощанье он так же широко и белозубо улыбнулся, как и при встрече. Абай, покоренный добродушием и сердечностью молодого джигита, с сожалением расстался с ним и долго смотрел ему вслед. Ах, какой счастливчик этот Ербол' Ведь если захочет, он может хоть каждый день видеть Тогжан! Ничто не помешает ему, ведь он близкий родственник ее. Но ему, кажется, вовсе не нужно такого счастья Вон, скачет себе, удаляясь все дальше, с неизменным весельем и- с бодрым настроением в душе-даже издали это заметно по его спине, по растопыренным в стороны, подпрыгивающим локтям. И с ним вместе удаляется вновь появившаяся было надежда оказаться рядом с Тогжан.

2

В Карашокы Абай и Карабас прибыли после полудня. Возле просторной белой юрты Кунке стояло на привязи много лошадей в богатой наборной узде, под отделанными серебром седлами. В Большом доме шла какая-то сходка.

Карабас сказал Абаю, посмотрев на тавра у лошадей, что собрались люди не из дальних мест, стало быть, сбор местного значения.

-Это люди из родовЖуантаяк, Топай, Иргизбай. Обычная сходка. Но кони уже оседланы, значит, сходка закончилась, и все собрались уезжать. А это значит, Абайжан. что мы с тобой прозевали обед!

Абай вошел в дом, юрта была полна народу. Он с порога произнес общий салем. На высоко подложенных, в несколько слоев, стеганых одеялах сидел отец, глыбой возвышаясь над всеми сидя щими возле него; он сидел в распахнутой белой рубахе, волосатая грудь наружу.

Уже одетые к отъезду люди попивали кумыс на дорожку и слушали последние наставления Кунанбая. Были и поднявшиеся уже на одно колено, накинувшие на голову шапки, готовые тут же подняться и выходить из дома.

Присутствующий народ хотя и ответил на приветствие сына мырзы, но никто не стал любезно расспрашивать его о здоровье, о делах. На краю стеганого одеяла, подстеленного для гостей, сидела байбише Кунке, которая должна была разливать кумыс. Но она усадила рядом и поручила это дело Жорге-Жумабаю, что и проворил он умело и расторопно: взбалтывал кумыс длинным черпаком, наливал в чаши. Подсев к старшей матери, Абай прослушал последние слова отца.

- Меня хотят уверить, что все тихо-мирно, никто ничего не затевает. Допустим, я поверю, во вред себе, но поверю, ну и что с этого? -вопрос его прозвучал почти как угроза. - Кому от этого будет польза? Нет уж - не буду никому верить, а постараюсь поверить тому, что увижу собственными тазами. А пока потерплю. И кто мой истинный друг, - и тут Кунанбай повел своим единственным глазом от тора до порога, цепким взглядом окидывая каждого, задерживаясь на лицах старшин из родов Жуантаяк, Топай, сидящих рядом с ним. - Кто истинный дос, тот будет терпеть вместе со мной. Терпите, ничего пока не предпринимайте, но будьте готовы ко всему! А когда я сяду на коня, тогда и будьте рядом со мной! Если так поступите, будет доволен Бог, буду доволен и я. Вот, пока все, что я хотел сказать. Ни просьб других, ни пожеланий особых у меня нет, - так завершил мырза.

И эти последние слова прозвучали как начальственное разрешение: «Все, можете идти ».

Сидевшие в юрте дружно, одобрительно загудели. Раздались отдельные возгласы:

-Да будет по-твоему!

- Да будет так, как ты сказал.

- Считай, что мы поклялись'

- Будем стоять за тебя!

Абай слушал, смотрел и думал: похоже, клятву ему дают. Наверное, собрал всех, чтобы увериться в их преданности. Вспомнил слово «дос», друг.

Но эти люди, которых отец назвал словом дос, которые клялись ему в верности, все до одного были новыми, незнакомыми Абаю. Раньше на их месте, на таких же сходках, были привычные, близкие люди, такие, как Байсал, Каратай, Божей, Суюндик, Тусип.

...Сегодня не было ни одного из них. Не было даже Кулыншака, к которому Абай ездил недавно. Тут что-то затевается другое. И кто эти новые «дос»? Куда делись старые друзья? Наверное, зреет очередной сомнительный замысел.

По возвращении из Каркаралинска Абай полагал, что вражда прекращена, примирение враждующих сторон состоялось принесением в жертву маленькой Камшат. После этого больше никаких слухов, ни больших, ни маленьких, в народе не ходило. Не было, кажется, и событий, вызывающих всякие кривотолки и тревоги.

Почти все участники схода уехали, остались несколько аксакалов, с которыми Кунанбай хотел о чем-то посоветоваться. Среди оставшихся, почувствовал Абай, все еще не спало некое внутреннее напряжение.

Абай еще долго не мог подступиться к отцу с отчетом о совершенной поездке к Суюндику. Но, наконец, улучив минуту, сын смог сбросить со своих плеч бремя ответственности. Абай после этого намеревался сразу отправиться в Жидебай и ночевать уже там. Когда он испросил об этом разрешения у отца, тот резким тоном ответил

- Ты что, девочка, которая привыкла играть в куклы возле матери'? Тебе больше по душе быть среди баб, чем рядом со мной? Здесь ты видишь людей, вникаешь в умные разговоры, получаешь хорошие уроки жизни. Атам чему ты можешь научиться?

Слова отца звучали убедительно, но они не показались Абаю бесспорными. Он подумал: «Да, вы мне отец, но там-моя мать! Ребенок растет, внимая словам отца и матери.»

Однако не стал высказываться вслух.

Ответа отцу он не дал, лишь сдержанно высказал свое желание:

- Там, дома, есть ястреб, а в этом году много дичи. Хотелось бы поехать в Жидебай и немного поохотиться с ловчей птицей.

Эти доводы Кунанбай сразу понял и принял без особых возражений. Лишь предложил:

-Задержись еще на пару дней. Хочу завтра-послезавтра послать тебя с поручением к Байдалы. После этого, пожалуй, ты и можешь отправиться в Жидебай.

Молчаливо принимая это предложение, Абай настроился еще пожить немного у неродной матери.

Байдалы не был тем человеком, с которым Абаю приходилось близко сталкиваться. Тем не менее посылают к нему.

Вначале послали к Кулыншаку. Тот остался в обиде на Кунанбая. А Суюндик-тот уже давно в обиде на него. Вчера в ночном разговоре Абай услышал от взрослых людей разные обвинения отцу. Это были суровые, серьезные обвинения, осуждающие Кунанбая. Он обижал людей, был несправедлив к ним. Обидел Суюндика, обидел и Кулыншака, но отправлял сына именно к ним! Атеперь собирается отправить к Байдалы - для чего? Ведь Байдалы тесно связан с Бо-жеем и открыто враждует с Кунанбаем. Его же собственная вражда и противостояние с Байдалы казались несокрушимыми, как вечные ледники. Однако что случилось? Неужели растаял лед вражды в его душе? Или появились какие-то новые намерения? Этого Абай пока не знает. И вот вскоре должен ехать к Байдалы. Хорошенько подумав, Абай, наконец, как будто стал постигать тайные помыслы отца. Он преднамеренно посылает сына к людям, враждебно настроенным к себе. Хочет, чтобы сын поближе узнал их - «увидел врага в лицо». Познал его сущность. И со временем, став умнее, поймет отца, и уважение, благосклонность, преданность сына к нему только возрастут и укрепятся.

Это понимание не принесло Абаю покоя и удовлетворения, наоборот - он весь внутренне напрягся и насторожился Перед ним запутанные, как развалившийся клубок ниток, темные дебри вражды и ненависти. Непроходимые дебри. Абай на мгновение увидел себя со стороны: втянутого в этот клубок, себя, блуждающего в этих дебрях, беспомощного и беззащитного, совсем безоружного в лютой войне коварства и ненависти.

Очень рано проявилось у Абая это свойство: как бы раздваиваться и рассматривать себя со стороны глазами постороннего человека

Через два дня, как и было намечено, Абай с Карабасом были направлены к Байдалы.

Здесь было совсем по-другому, чем у Кулыншака и у Суюндика, ни приветливой встречи, ни угощений. Едва переступив порог большой юрты, гости были оглушены свирепым криком Байдалы, который не на шутку рассердился на кого-то.

В доме Байдалы все было перевернуто вверх ногами, казалось, люди бегают, кричат, делают что-то без всякого смысла. У порога здоровенная скотница взбалтывала мутовкой в деревянной бадье перекисшую простоквашу, из которой готовят курт, сушеный сыр. Прямо посреди юрты в большом казане варился тот же курт, в юрте от кислых паров, жара очага - не продохнуть. Хозяин дома, Байдалы, поймал какую-то маленькую смуглую девчонку и, зажав ее в коленях, азартно шлепал по задику, приговаривая:

- Покарай тебя бог, вот тебе, получай! Чтоб тебя ... вот я тебе! Получай! Никакого покоя от тебя! Вон отсюда, чтобятебя не видел! -И он отшвырнул прочь орущее дитя.

Если до этого девчонка пронзительно визжала, получая шлепки, то теперь, свалившись на проходе посреди юрты, закатилась в оглушающем, совершенно невероятном для ребенка, жутком реве. По лицу ее текли, смешиваясь, слезы, сопли

-Убери! Прочь с глаз моих! - страшным голосом закричал Байдалы, обращаясь к какой-то бабе. Та подскочила с оробелым видом и, подхватив на руки ребенка, побежала из юрты, на ходу испуганно оглядываясь на него.

Как раз в минуту скандала и входили в дом Абай с Карабасом. Поздоровались, подождали, пока хозяин придет в себя, потом прошли на тор.

Байдалы на салем ответил небрежно, сам приветствовал гостей холодно.

Если в доме варят сыр, то котел, стало быть, занят - и это очень удобная причина для тех, кто не желает готовить для гостей мясо. Абаю не хотелось долго задерживаться в доме, где было так беспокойно и неуютно. К тому же быть в гостях у такого неприветливого, раздражительного человека, как Байдалы, было для Абая большим испытанием. Он не хотел задерживаться здесь и лишней минуты, и даже угроза остаться без обеда его не огорчала. Другое дело - Карабас, и Абай насмешливо покосился на него.

И в самом деле, остаться без сытного мясного обеда или ужина, будучи в гостях, для расторопного Карабаса было дело немыслимое. Покушать он любил и еде придавал большое, особенное значение. Вкусная еда для него была больше чем еда. Бывало, при нежелании Абая ночевать в каком-нибудь ауле, Карабас почти с ужасом говорил ему: «Что ты! Разве можно! Да в этом доме подают такую шикарную копченую конину!» А в другой раз, когда после всех дел можно было засветло уехать домой, Карабас умолял Абая оставаться на ночлег: «Жаным, дорогой мой, ты не знаешь, как в этом доме умеют принимать гостей! Нельзя уезжать!» И ради него Абаю часто приходилось ночевать у людей, с которыми было ему совсем неинтересно.

Но на этот раз настроению Абая соответствовали и обстоятельства в доме, и неприветливость хозяина Абай решил скорее покончить с делом и уехать. Смотревший хмуро, исподлобья, с широкой черной бородой, спадавшей на грудь, Байдалы сразу уставился на дверь, и даже не взглянул на гостей. Вскоре обратился к женщине, пахтавшей мутовкой сырный творог, и повелел:

-Эй, женщина! Принеси им кумысу! Пусть отведают...

Когда появилась небольшая деревянная чаша, Байдалы сам взболтал его черпаком, разлил по чашкам и подал гостям. Себе тоже налил.

- Куда едете? По каким делам? - спросил он, наконец.

Абай начал излагать ему поручение отца.

Разговор опять шел о земле. Перед откочевкой на джайлау Кунанбай передал роду Бокенши, изгнанному в прошлом году из Карашокы, отхожие земли рядом с пастбищами Байдалы. Теперь Кунанбай возвещал его, что этими землями будут пользоваться аулы Суги-ра и Суюндика. Абай передал слова отца, еще не притронувшись к кумысу.

Выслушав Абая, Байдалы нахмурился. Темное бородатое лицо его стало еще угрюмее. Затем он поднял глаза и тяжелым, неподвижным взглядом уставился на Абая Но юношу, кажется, это ничуть не смутило, и он не отвел в сторону своих глаз. Во всем облике Абая, еще почти детском, не было и следов страха, беспокойства, враждебности. Весь вид его говорил: что это так странно смотрят на меня? И, кроме легкого удивления, глаза его ничего другого не выражали.

Байдалы сам отвел глаза; после продолжительного молчания резко поднял голову и сказал:

-Добро. Пусть будет по-вашему. Аулы Суюндика и Сугира могут занять пастбища. Я не пойду против.

Ответ прозвучал решительный, твердый, исходивший от истинно мужественного человека. Он не стал раскрывать своих чувств. Все свое возмущение, всю ярость накрепко закрыл в сердце.

Только тут Абай притронулся к кумысу. Выпив кумыс, хотел уже вставать и уходить, как Байдалы удержал его движением руки.

- Я согласился на его слова. Но я сам тоже хочу кое-что ему сказать, пусть и меня послушает. Только ты должен передать все с начала и до конца, слово в слово, ничего не вставляя от себя. Сможешь?

-Аксакал, говорите все, что хотите. Я в точности передам, ничего не утаю. Как для отца, так и для вас я всего лишь посыльный, не могу что-то добавлять или утаивать.

Байдалы был очень доволен ответом Абая. Парень, который показался ему совсем еще зеленым, отвечал как взрослый муж.

- Пойми меня: если я передам свои слова через кого-нибудь другого, то выйдет так, что я вложу их в уста постороннего человека. А мне хотелось высказаться самому прямо в лицо твоему отцу, без всяких посредников. Ты же его сын - и я могу через тебя, напрямую, выСказать ему все, что хочу. - Он выдержал небольшую паузу, потом продолжил. -Так слушай. «Помирились, пришли к согласию» -не вчера ли еще прозвучали эти слова на сходке, перед всем родом Аргын? А на что похоже сегодня это примирение? Когда после примирения к хвосту моего коня привязали дохлую собаку - зачем мне нужно это примирение? И род Жигитек тут ни в чем не виноват. А если посмотреть, чем обязан род Иргизбай роду Жигитек-то и всякая вина снимается, если бы она и была. В свое время мой дед Кен-гирбай дал свое благословение твоему деду Иргизбаю на избрание его верховным бием. Хотя и были у моего дедушки свои сыновья и достойные родственники... И что же? На приговор Кенгирбая: «передать власть Иргизбаю» чем сегодня он ответил Жигитеку? Пользуясь властью, он топчет род Жигитек. Если от скуки захочет враждовать с ближними -сразу начинает бить, душить Жигитек. Е! Неужели никогда не смягчится, не отступится от нас? Не перестанет врезать по яйцам, приговариая: «Скорее кидайся в костер! Не остановлюсь, пока ты сам не кинешься в огонь!» Твой отец ждет моего ответа? Так вот, передай ему мои слова.. Нет, не мои - слова от всего Жигитек. «Ты не остановишься, пока не добьешься своего. Ты хочешь доконать Жигитек. Мы знаем. Но этого ты не сможешь сделать. Берегись!» Так и передай ему. Такой салем посылает ему Жигитек. А землю - пусть забирает. Да не одни эти пастбища - пусть все забирает, что только еще сможет забрать!

И Байдалы махнул рукой.

В юрте постепенно умолкли все другие людские голоса. Лишь трещал огонь в очаге, пламя лизало черное дно большого казана, в котором варился кислый сыр. Налитое доверху творожное сусло ир-кит уже давно вскипело и, бурля крупными пузырями, шевелилось, булькало, шипело Взгляд Абая был невольно притянут к этому шевелению пузырей, бульканью на поверхности котла. И кипящий казан представился Абаю картиной гнева и возмущения людей, которых обидел Кунанбай. Вон, с краю, бьют пузыри, пуская пар и вспенивая иркит - это место кипения напоминают ему гнев Байдалы. Рядышком точки кипения, с выделением пара и пузырей, напомнили Абаю гнев Божея, обиду Суюндика, возмущение Кулыншака.

Слова Байдалы помогли вскрыть Абаю самые глубинные закоулки распрей отца и этих людей. Эти слова коснулись множества тайных узелков, которые связаны с давно минувшими годами, тяжбами, сварами, тяжелыми проступками.

Абай не хотел высказываться по поводу речи Байдалы, не хотел подавать виду, с душою ли он воспринял его слова или плохо Он запомнил суть послания Байдалы, для передачи отцу, и собрался распрощаться с хозяином. Взял в руку камчу, надел тымак, приподнялся на одно колено. Но тут Байдалы подал ему знак рукой: подожди еще немного! И уже совершенно другим, изменившимся голосом, мягко, по-домашнему, повел совсем другой разговор. Смотрел он на Абая при этом ласково, с добродушной улыбкой Нет, не похож он был на недавнего взбешенного и злого, непреклонного Байдалы!

Абай знал, что взрослым присущи смены разных настроений, что вдруг прорываются у некоторых странности сложного характера. Однако такого человека, как Байдалы, который столь легко и непринужденно может переходить от неистовства, страшного гнева к спокойному, мирному общению, Абай еще не встречал.

Недавно, весь бурливший от гнева, Байдалы теперь был сама мягкость и степенность. Мирно журчащим голосом повел разговор:

- Все знают Каратая. Это хороший человек, но многие еще не знают, какая кладезь мудрости в нем зарыта. Если он происходил бы не из слабого рода Кошке, а из Иргизбая, скажем, то далеко бы пошел!

Сказав это, Байдалы помолчал, подумал о чем-то - и продолжал далее:

- Как-то на днях мы вчетвером, Каратай, Божей, Байсал и я, собрались за обедом в доме Каумена. Говорили о том о сем, потом стали обсуждать, кого можно было бы назвать самым лучшим мырзой? Ну да - самым справедливым, мудрым мырзой. Все призадумались, Байсал лежал, как сытый зверь, отвернувшись к стене. Хлопал глазами, зевал, словно и впрямь зверь, который греется на солнышке. Он один не участвовал в разговоре На вопрос, кто самый лучший мырза, ответил Каратай. «Самый лучший мырза - Кунанбай » Затем последовал другой вопрос: кто самый сладкоречивый? И опять ответил Каратай: «Конечно же, Кунанбай!» Значит, уже дважды выпрыгнул первым Каратай. Сидим дальше, и снова задают вопрос. «А кто самый родовитый?» И опять Каратай опередил всех других: «А вы не знаете? Конечно же, самый знатный - Кунанбай!» Тогда Байсал не выдержал, поднял голову с подушки и прямо-таки отрезал- «Аста-пыралла, по-твоему, лучший мырза - Кунанбай, лучший оратор - Кунанбай, самый знатный человек-Кунанбай! В таком случае, какого дьявола мы с ним воюем? И все наши обиды на него, выходит, это дурь наша сплошная?» На что Каратай быстренько дал ответ: «Уай! Видит Аллах, и вы все видите, что я не искал в Кунанбае пороков. И противостою ему я не за то, что у него есть какие-то пороки, а только за то, что у него нет только одного - доброты. Все у него есть - нет доброты к людям».

Рассказав это, Байдалы помолчал, давая Абаю возможность чуть подумать, затем продолжил:

- Вижу, ты парень сообразительный, многое понимаешь. Твой отец, наверное, не слышал о нашем разговоре у Каумена. Вот и расскажи ему. Сколько раз и где приходилось роду Кокше испытывать на себе жестокость Кунанбая, того я не знаю. Но я знаю, что моему роду Жигитек приходится испытывать это на себе каждый божий день. И ни разу мы не слышали от него слов: «Я прощаю вам...»

Так говорил Байдалы.

На обратном пути Абаю нигде не хотелось задерживаться, ни с кем разговаривать. Услышанное об отце тяжело легло ему на сердце. Отъехав от аула Байдалы на некоторое расстояние, Абай вдруг предложил Карабасу:

-Давай, поскачем на перегонки! - и, не дожидаясь ответа, пришпорил коня.

Уравновешенному Карабасу подобные внезапные вспышки Абая были не по душе. Но для того, чтобы успеть засветло добраться до Карашокы, подобная скачка была бы кстати. К тому же лошадь под ним была добрая, вороная нежерёбая кобыла в белых чулках, скаковая лошадь для охоты, нагонявшая волков. Карабасу тоже хотелось испытать ее, он считал, что она ни в чем не уступит любимому саврасому коньку Абая, Аймандаю. И ко всему этому - Карабас был истинный казах, кровный конник.

- Тогда вперед! - воскликнул он - Скачи шибче! Обгоню!

Два спутника на безлюдных просторах степи, они скакали долго и упорно То один обгонял другого, то отставший вновь вырывался вперед. Иногда Карабас, догнав Абая, начинал жалеть коней и предлагал:

- Прекратим это! Хватит!

Абай тут же уходил вперед и, проскакивая дальше, кричал:

- Нет, не хватит! Догоняй!

И Карабас понял, что мальчик очень расстроился в поездке, не в себе, пожалуй, а теперь вошел в азарт, и его ничем не остановить.

Перед самым закатом солнца они на взмыленных конях влетели в аульный стан Карашокы.

За околицей аула возвышалась небольшая каменистая горка. Кунанбай с Майбасаром ушли туда и уединились на ее вершине. Спешившись, Абай бросил повод в руки Карабаса, а сам поспешно направился к отцу. Кунанбай, хотя и находился не так уж близко, но сумел разглядеть издали, что гонцы прибыли на запаленных лошадях. Вороная кобылка ходила на привязи, мотая головой, словно бодаясь - все никак не могла успокоиться. Зоркому глазу Кунанабая, безошибочно разбиравшему всякое поведение лошадей, достаточно было заметить это, чтобы сразу понять, в какой бешеной скачке проходило возвращение гонцов. Значит, что-то произошло особенное, важное? Или это просто молодая дурь, неразумная скачка...

Итак, Кунанбай этому не придал особого значения. У него не было привычки шпынять своих детей по мелочам: «коня загонишь... дому убытки причинишь...» Он никогда не ругался, даже если случалось, что кто-нибудь из его сыновей по опрометчивости ломал ногу лошади или, увлекшись скачкой, загонял насмерть коня. Кунанбай в этом отношении никогда не проявлял скупости, не придирался по мелочам. Особенно к Абаю. И сейчас он понимал так, что их быстрая езда, запалившая лошадей, явилась следствием обычной неразумной скачки.

Но его несколько удивило, даже насторожило, что Абай, по возвращении, даже не зашел домой, а направился сразу к нему. Видимо, это неспроста. Когда сын подходил к нему, Кунанбай внимательно всмотрелся в его лицо. Глаза сына сверкали, казалось, в них искрится недобрый огонь; мальчишеские щеки разрумянились; дышал запаленно, раздувая ноздри. В знакомом юном облике сына читалось не свойственное ему, едва сдерживаемое внутреннее напряжение. Не узнать было обычно спокойного и рассудительного Абая. И когда сын, взбежав на горку, подошел к нему, Кунанбай спросил с необычным для него озабоченным видом:

- Что случилось, сынок? Отчего такой взбудораженный? Сядь, рассказывай.

Абай, усаживаясь на землю - ниже отца, удивился тому, что тот сразу и точно угадал его душевное состояние. Усевшись, сын не заставил себя долго ждать. Полно, стараясь не пропустить самые важные слова, повел он рассказ о сегодняшней встрече с Байдалы.

Говорил прямо, то, что слышал, глядя в лицо своему отцу. Вначале Кунанбай слушал его походя, с прохладцей. И лишь тогда впервые нахмурил брови, когда дошло до слов Байдалы: «Ты хочешь доконать Жигитек». И тут он настороженно посмотрел на сына. Он как бы мысленно прощупывал его: «Аты сам на чьей стороне?»

Абай не испугался взгляда отца. Не отвел своих глаз. Говоря об обиде Байдалы предельно точно, в выигрышном свете для него юноша явно закладывал в этот рассказ свои вопросы, а в них уже содержались ответы. И дело неотвратимо подходило к тому, что отец и сын, наконец, впервые честно, откровенно должны были высказаться друг перед другом.

Но Кунанбай тотчас же отогнал подобные мысли и заострил внимание на тяжести обвиняющих слов Байдалы. Разумеется, Кунанбай услышал все, что надо было услышать, и понял все, что необходимо было понять. Но он в ответ на все эти обвинения и бровью не повел. Только одышливо запыхтел, выпятив нижнюю губу. Мысли свои - все! — удержал при себе. Ничего не сказал в ответ. Идя к отцу с посланием Байдалы, юный Абай надеялся, что отец будет откровенен, раскроется, наконец, и объяснит многое, что мучительно гнетет сердце сына. Этого до сих пор не произошло.

Кунанбай глубоко проник в мысли сына, хорошо понимал его состояние. Понимал, что необходимо что-то сказать ему. Дать ответ. И не для Каратая и Байдалы. Ответить надо засомневавшемуся в нем сыну, и своим ближним, и всем родичам. Это необходимо и для того, чтобы подготовить ответный удар и достойное наказание противнику.

-Каратай человек ушлый, тертый. Знает, где надо пуститься вскачь, а где ехать шагом. Боге ним, пусть он во всем будет прав. Но я знаю одно: если в человеке есть какая-то благородная черта, ее же могут выставить и как слабость. В жизни своей я придерживаюсь своих взглядов, сынок, и стараюсь не отходить от них И я понимаю жизнь так, что истинная добродетель в человеке — это его упорство и воля в делах. Но в любом деле, мой сын. не бывает без изъянов. - Сказал это, Кунанбай умолк с сумрачным видом. И это уже был не тот человек, который всего минуту назад весь кипел обидой и гневом.

Что же, Абай хотел услышать ответ отца, и Абай его услышал. И это был ответ очень непростой. Он заставил сына глубоко задуматься

Через некоторое время Кунанбай, необычно для него печальный и как будто присмиревший, негромко продолжил:

- Человек - создание слабое и грешное. Разве может грешный человек удовлетвориться тем, что имеет? Сколько бы он ни имел, ему все мало.

Абай не только ответ получил - он услышал косвенное признание вины. Кунанбай брал вину на себя!

И Абаю в эту минуту открылось, что отец у него - большой, незаурядный человек. Он не похож на Байдалы, который может весьма красноречиво обвинять, искусно спорить, убедительно жаловаться. Нет, отец не искусный оратор, не краснобай - он глубокий, сильный, мыслящий человек. Он как те слоистые горные вершины, которые состоят из многих каменных напластований.