Страница - 15

Кунанбай ушел один, погруженный в свои мысли. Майбасар ушел еще в самом начале разговора отца с сыном. Абай остался сидеть на вершине холма, снова не находя ясного ответа на свои, уже новые, вопросы и тревожные размышления.

3

Перед возвращением в Жидебай из отцовского аула Абай спрашивал у него, как в этом году будет обстоять дело с весенней кочевкой. Кунанбай велел Большому аулу начинать раньше других, но двигаться не по прежнему кочевому пути и не в том порядке, что раньше. До этого аулы Кунанбая сначала собирались всей кочевой ордой в Карашокы, и оттуда друг за другом караванами уходили за Чингиз по перевалу Бокенши. Нынче Кунанбай решил кочевать по новому пути, через перевал Акбайтал, ибо летние джайлау этого года были выбраны им по берегам реки Баканас, протекающей за этим перевалом.

Баканас и Байкошкар - самые большие реки на летних пастбищах Тобыкты. Раньше, если аулы Кунанбая занимали летом берега Байкошкара, на Баканасе располагались ауль, рода Кокше, земли эти вдоль реки принадлежали им

Но поскольку теперь Кунанбай был во вражде с Каратаем, то появилось у мырзы намерение отнять у Кокше право на его единоличное владение пастбищами и запустить свой скот на эти земли.

Были и другие расчеты. Этим летом три рода-Жигитек, Бокенши, Кокше собирались кочевать вместе. Явно готовили что-то, недаром было предупреждение от Байдалы. Их аулы совместно копят силы для каких-то враждебных действий, и надо было постоянно следить за ними. С этой целью Кунанбай и решил внедрить аулы иргизбаев среди их летних станов.

Если джайлау расположатся чересполосицей, вперемежку, то аулы поневоле станут тесно общаться, начнется круговое хождение в гости, будут совместные праздники, торжества и сходки. При такой жизни, добрососедских отношениях и смежном ведении хозяйства будет проще расположить людей к себе. И Кунанбай решил отправить на джайлау в Баканас свой Большой дом во главе с матерью Зере. Это самый уважаемый дом во всем Тобыкты, главный очаг рода. К тому же Улжан славилась как щедрая и гостеприимная хозяйка дома, не то, что скуповатая байбише Кунке. Улжан могла без особых стараний расположить к себе людей, помирить их при разногласиях, взаимных обидах, доброжелательно встретить и проводить гостей и все это способствовало возвеличению дома Кунанбая.

«Кочуйте через перевал Акбайтал, проследуйте в сторону Бакана-са, располагайтесь по соседству с бокенши, Кокше» отдавая такое распоряжение, Кунанбай знал, для чего это делается.

Абай не постигал всей глубины замыслов отца. И хотя он подумал, что новая кочевка принесет немало неудобств аулу, душа его тихо ликовала. Кочевой путь вверх к Караулу, затем жизнь в продолжение всего лета поблизости от дома Суюндика означали то, что пути-дорожки его и Тогжан опять могут сойтись! А он-то предавался печали и унынию, не видя никаких возможностей для этого. И вдруг -такое везение!

Во все последние дни юноша пережил множество всяких встреч, испытал немало сильных впечатлений - но ни на мгновение не оставляло его глубинное чувство счастья, и это счастье носило имя Тогжан. Она всегда была перед его глазами. Он не смог бы, если и захотел, скрыть своих чувств. Однажды, задумавшись о ней, Абай не сразу заметил на себе пристальный взгляд отца, и он тут же покраснел перед ним. Кунанбай, хотя и видел какие-то перемены в сыне, никакого значения этому не придавал. Абай же, всей душой радуясь новому кочевью на Баканас, через перевал Акбайтал, выразил вслух только одно сомнение: хорошо ли, что их аул отправится отдельно, в отрыве от всех остальных? Но и об этом Кунанбай уже подумал заранее.

- Зачем же? Не только наш аул будет там. Разумеется, ему не стоит оказываться в одиночестве среди чужих. Хочешь знать - туда еще отправятся более десятка аулов, мало не покажется, - усмехнувшись, сообщил он. - Всех я уже оповестил. Кроме наших, там будут аулы Жуантаяк и Карабатыр.

Это были аулы из небольших мирных родов, всегда подчиненных порядкам и указаниям Кунанбая, так что их соседство не вызывало у Абая сомнений. С легкой душой Абай отправился в аул своих матерей.

Надежда вновь увидеть Тогжан окрылила Абая, он летел из Карашокы домой, вдохновленный чудесной новостью. Всю дорогу он проскакал, ничего не замечая вокруг. Нетерпение будущей встречи с Тогжан вырвалось из его сердца и неудержимо влекло его вперед скорее, скорее!

Он шлет ей нежные послания, в душе рождаются ласковые слова: «Ты моя первая и единственная! Ты моя самая желанная в жизни! Ты мое бесценное сокровище!» Юное сердце его колотится так сильно, что заглушает топот резвого иноходца Аймандая. Молодой порыв к жизни, к счастью пылает в нем, словно бушующее пламя степного пожара.

Никогда еще он не преодолевал путь от Карашокы до Жидебая так быстро. Верный скакун перенес его от аула до аула единым махом. Абай не заметил, сколько времени ушло на дорогу - ему показалось, что всего одно мгновение.

Аул в Жидебае, оказалось, тоже перебрался из зимников в юрты. В эту весну половодье на реке Караул широко разлилось по всей округе, паводком пространно затопило поемные луга Жидебая, на них выросла обильная трава. И по яркой, зеленой равнине раскинулись белоснежные войлочные шатры большого аула. В вечернюю пору, при ясной погоде, мирный аул выглядел уютным, приветливым, и словно приглашал на отдых всякого путника, проезжавшего мимо. Вокруг аула теснились в загонах пригнанные на ночь большие отары овец. Блеяли ягнята, лаяли собаки, перекликались людские голоса-звучал жизнерадостный шум вечернего аула.

В этом году горные джайлау рано покрылись зеленью. Кочевники Причингизья, оставляя первую траву на равнинном подножье, спешили перегнать скот на летние пастбища. Большей аул также был охвачен нетерпением скорее выйти на кочевой путь

Улжан все хорошо поняла, что передал ей сын от имени мужа. Но она представила себе, сколько времени понадобится на сборы, .и ответила сыну, что меньше чем за неделю им не управиться. Предстояло тщательно отобрать хотя бы самое малое число вещей из обиходного скарба, увязать их во вьючные торока, продумать до мелочей о том, чтобы летняя жизнь на джайлау не стала для людей в тягость.

«Если аул Суюндика тронется раньше, трудно будет его догнать» -беспокоился Абай и не находил себе места. Ведь ничего нет лучше на свете, чем весенняя многодневная кочевка рядом с дружественным аулом! И если там есть любезные твоей душе люди, друзья и сверстники, родные и близкие, то какое удовольствие ехать с ними по кочевой дороге вместе, бок о бок, всласть разговаривать о том о сем. А то и спешиться вовсе и шагать рядом с караваном в веселой толпе, на ходу придумывая разные забавы и шутки. Есть еще и чудный обычай - аулам, сговорившимся кочевать вместе, сходиться на сборы перед началом пути где-нибудь на просторном становье. И тогда предстоит испытать райские дни и ночи на этой земле-дозволяется тем, кто этого хочет, ночью встречаться под сенью походного шатра, а то и под сводами дырявого временного шалаша, чтобы наедине с любимой полюбоваться на звездное небо сквозь прорехи райской кровли. И хоть сам Абай еще не испытывал таких блаженств, но был наслышан о них от многих молодых джигитов, чуть постарше него ..

Однако объявленный матерью Улжан срок исхода кочевья никоим образом изменить было нельзя, потому что Улжан никому не позволяла вмешиваться в свои распоряжения по домашнему кочевому быту, даже суровому супругу, Кунанбаю.

И как бы ни томился, ни метался Абай в душевном беспокойстве, мечтая о желанной встрече на дорогах к джайлау, ничего ему не оставалось делать, кактолько подчиниться и терпеливо ждать.

За вечерним чаем Абай рассказал матерям, Зере и Улжан, то, что слышал о маленькой Камшат. Рассказал, не утаивая ничего, все до мельчайших подробностей, не смягчая, с жестокой откровенностью, не считаясь даже с тем, что это может вызвать страдания и слезы матерей. Пусть матери знают всю неизмеримую во зле страшную беду, в которую попала бедная малышка.

Старая бабушка Зере тяжко вздыхала, низко клоня голову и горестно покачивая ею. Вдруг принялась громко укорять Кунанбая. Улжан, сидевшая молча, неподвижно, словно окаменев, нескоро пришла в себя и сказала Абаю:

- Пока обо всем этом ничего не говори Айгыз. И без того у бедняжки сердце разрывается на части. Сегодня утром она рассказала: «Ночью мне приснился сон, как будто Камшат упала головою в очаг, и ее всю охватил огонь». Байбише у Суюндика женщина добрая, с материнским сердцем. Что бы там она ни говорила, но ее слова верные. Нужно поторопиться скорее перекочевать на Чингиз. Там возьмешь с собой кого-нибудь из взрослых, отправишься в аул к Божею, где бы он ни остановился. Своими глазами увидишь Камшат, на месте разберешься во всем... Лишь после этого, когда вернешься, поставим в известность Айгыз и обратимся к отцу.

На том и порешили. Дней десять спустя Большой аул Кунанбая перевалил через Чингиз по перевалу Акбайтал и осел на отдых в урочище Копа, по соседству с аулами родов Жигитек и Бокенши. До этого дня остальные аулы, поднятые Кунанбаем, не смогли догнать жигите-ков, которые смогли прикочевать сюда раньше через другие перевалы. Жигитек и Бокенши, к тому же, тронулись в путь намного раньше остальных

На ерулик-угощение, устраиваемое теми, кто раньше прибыл на джайлау, в Большой дом из соседних аулов принесли чаши с вареным мясом, полные саба-саба - двойные бурдюки с кумысом. Все свободные отдел байбише, в сопровождении молодых келин, явились на поклон к старой матери, Зере У людей отношение к Кунан-баю могло быть самым разным, но для всей родни во всех аулах дом Зере считался главным домом рода, и по старинному обычаю сюда приносили подношения - часть из какого-нибудь семейного прибытка - сыбага - или освященное веками приношение-ерулик. Но среди тех, кто принес гостинцы, не было ни одного человека из аулов Божея, Байдалы, или же из аулов Сугира, Суюндика. Все пришедшие с еруликом были людьми из небогатых мирных аулов, которые не вмешивались ни в какие распри, жили тихо, скромно, изо дня в день трудясь в степи пропитания ради.

В Большом доме были от души рады тем, кто пришел навестить их и поздравить с благополучным прибытием, и ни словом не помянули тех родственников, которые не пришли.

На другой день по приезде на джайлау Абай поехал, как и обещал матерям, в аул Божея. Он отправился вместе с муллой Га-битханоч.

Божей разбил свой стан не так далеко от урочища Копа. У красивого пресного озера Сарколь, широко раскинувшего свою зеркальную гладь под зеленой грядой длинного предгорного увала. Около полудня два молодых джигита прибыли туда. Вокруг озера Сарколь расположилось еще немало аулов, и путники спросили у встречного мальчишки на бойком пегом стригунке, гнавшего косячок кобыл на дойку, где находится дом Божея. Мальчишка показал на ближайший аул, состоявший из десятка юрт и кибиток. Аул выглядел не особенно богатым, всего лишь пара белых юрт имелась в нем, остальные юрты и кибитки были из серого, потемневшего от времени старого войлока Было известно, что бай Божей не столь уж и богат, он человек среднего достатка.

Абай и Габитхан подъехали к дому Божея с тыльной стороны. У коновязи возле юрт не было привязано ни одной оседланной лошади. Видимо, в этот час в ауле не имелось посторонних людей. А свои джигиты могли уехать на какой-нибудь сбор Но если и проходила где-нибудь сходка родов, то не в этом ауле - скорее всего, в одном из больших аулов на противоположном берегу озера, где виднелось много белых юрт. И в соображение этого - путники увидели в одном ауле, возле высокой белой юрты, большое скопление мельтешивших людей. Молодые джигиты предположили, что Божея, скорее всего, нет дома, он должен быть там, на сходке Предположения их подтвердились

Когда, привязав коней, они подошли к юрте, Абай услышал слабенький, жалобный плач маленького ребенка. Это был плач больного ребенка, безнадежный и тоскливый.

У Абая екнуло сердце, больно обожгло предчувствием недоброго. Он узнал голос плачущего ребенка. Плакала Камшат. Абай и его спутник обошли юрту по кругу и приблизились к входу. В этот миг визгливым криком разразился сварливый женский голос, заглушивший плач девочки. Кричала старая байбише Божея, раздраженная неутихающим жалобным плачем ребенка'

- Эй, угомоните ее! Чего она воет? Заткните глотку подкидышу! Чтоб глаза у нее вытекли!

Выкрикнув это, рассвирепевшая байбише скосила глаза на дверь, когда вошли, подняв войлочный полог над входом, два джигита. Довольно вместительная юрта изнутри выглядела богаче, чем снаружи. По стенам развешены ковры, войлочные кошмы-алаша. Но повсюду был такой беспорядок, что у гостей голова пошла кругом. Пол не подметен, кругом навален мусор, висят какие-то тряпки, на торе громоздится груда разваленных одеял вперемешку с подушками.

Возле высокой кровати сидела перед прялкой здоровенная байбише, с сумрачным видом крутила веретено. Темное, словно чугунное, жирное лицо с вывернутыми раздувающимися ноздрями выставляло натуру необузданную, грубую, раздражительную. С другой стороны кровати на толстых корпе, стеганых одеялах, сидели две дочери Божея, девицы на выданье, но уже довольно перезрелые. Они со старательным видом занимались вышиваньем. Обе были крупные, похожие на мать, некрасивые и грубоватые на вид. Они выглядели такими же злобными и раздражительными, как мамаша, к тому же -непонятно отчего, девицы хмурились и с насупленным видом диковато косились на молодых гостей.

Не дождавшись обычных приглашений, джигиты сами прошли на тор и сели повыше женщин. Негромко, вежливо произнесли салем. Женщины неохотно ответили. И тут снова заплакала Камшат.

Только теперь Абай заметил ее - на полу среди мусора, справа от тора. Она лежала на боку, свернувшись в комочек, поджав коленки к груди. Ничем не укрытая, на грязной подстилке из выцветшей дырявой пеленки. Под голову вместо подушки бросили оторванный рукав старого чапана.

Девочка не узнала прибывших людей. Но, как будто жалуясь им на свое отчаянное положение, она смотрела на них недетскими сумеречными глазами и, вся в слезах, с дрожащими губами, судорожно всхлипывая - словно умоляла спасти от этих страшных, чужих людей, которые мучили ее..

Прежде это была пухленькая, розовощекая, чудесная девочка с черными глазами-смородинками. Теперь ее не узнать - ужасная перемена произошла в ней. Исхудавшая до костей, с руками и ногами, висевшими как плети - это было дитя смерти. Маленькое старческое лицо с впалыми щеками, иссеченное страшными, стянутыми ко рту морщинами - лицо умирающего от голодного истощения взрослого человека.

И только пушистые ресницы на широко распахнутых глазах, казалось, стали намного длиннее, чем раньше. Из этих черных безнадежных глаз прозрачными бусинами катились слезы. Выброшенная взрослыми людьми на погибель, девочка находилась уже в мире неживых.

Увидев девочку, Абай и Габитхан мгновенно, не сговариваясь, вскочили с места и бросились к ней.

Но несчастный ребенок не узнал их, испуганно отвернулся и стал уползать в сторону.

Мулла Габитхан, потрясенный увиденным, срывающимся голосом вскричал:

- О, мазлума! Какие же мучения пришлось тебе вынести, мазлу-ма! Невинное божье создание! - И, не сдерживая себя, громко заплакал.

Абай от гнева и жалости, возмущения и сострадания - этих неистовых чувств, испытываемых им одновременно, весь задрожал, едва владея собой.

Вся зловещая бабья семейка, во главе с женой Божея, принялась вигливо завирать, чтобы только отвлечь гостей от всего, что они увидели воочию. Бабье пыталось оправдать себя и представить дело таким образом, что ими содеяно нечто самое обыденное и заурядное.

- Ойбай, вон, все остальные дети у нас как дети - бегают, носятся, кушают все, что им дают. И только на эту девочку напасть какая-то обрушилась, все животом мается, бедняга! - говорила байбише.

- Болит живот - не разевай на еду рот! А она так набьет себе живот, что он у нее сразу и заболит! Но разве тупому ребенку объяснишь все? - затараторила одна из перезрелых дочерей. - Вот и болеет она. А чуть полегчает -то сразу, что ни попадя, запихивает себе в рот...

- Ведь она так никогда не выздоровеет! Не слушается она, девчонка сама во всем виновата...

Таким образом, неуклюже встревая в разговор, две Божеевские дурнушки пытались вести беседу с молодыми гостями.

Абай даже отвечать им не стал. Он не мог разговаривать с ними. Он считал, что видит перед собой людей, лишенных всякой совести, всякого чувства милосердия, сострадания. Они сами и страдать-то не умеют. И эти люди ужаснули его.

Когда байбише Божея, взяв себя в руки, вспомнила, что она хозяйка очага, и стала предлагать им чаю, Абай резко отказался:

- Нет! Не будем пить чай!

И он не тучной хозяйке отвечал - он обращался к самому себе. Абаю по-прежнему не хотелось даже разговаривать с нею.

При виде несчастной Камшат, маленькой беспомощной пленницы этих зверовидных баб, у Абая пропала всякая мысль о еде. Какой там чай' Люди при кончине близкого человека оплакивают его с громкими возгласами «Бауырым! Бауырым». Но что толку кричать, плакать, если человека уже нет? А что толку, если он, Абай, вконец обезумев от боли и горя, обхватит жалкое тельце Камшат, прижмет к себе с криком: «Бауырым, моя несчастная!» и заплачет перед этими озверевшими людьми? Нет, так нельзя. С другой стороны, если он, разозлившись на этих чудовищ тупости и лицемерия, на несчастных дур, разнесет их очаг в пух и прах - как ему и захотелось вначале - то какая в этом будет польза для маленькой Камшат? Скорее наоборот, ей станет еще хуже Мучения малышки увеличатся . Что делать? Выхода нет никакого! В сильном замешательстве, он даже не заметил того, что байбише налила и подала ему в руку чашу с кумысом -он принял эту чашу, с недоумением посмотрел на нее, затем молча отставил в сторону. Но кому он может отомстить, кого наказать? Виноваты ли только одни эти толстые бабы? Нет, не только они. Поразмыслив об этом, Абай сухо попрощался, встал и быстро покинул дом Божея. Его всего переполняли гнев и жажда мести - но кому? Бессильная злоба кромсала его сердце С этими чувствами он ехал всю дорогу от озера Сарколь до своего нового стана Копа. И уже в сумерках, въезжая в аул, он еще был в том же состоянии духа.

Подъехав, он увидел, что к толстому аркану коновязи, протянутому от Большого дома до гостевой юрты, привязан длинный гнедой иноходец отца. Рядом стояла чья-то незнакомая лошадь. Конь Кунанбая еще под седлом, значит, отец прибыл недавно. И с ним сопровождающих нет, он приехал без свиты. Окончательно убедившись в этом, Абай принял решение: он сегодня же обо всем расскажет отцу, о страшном положении Камшат. И с этой решимостью Абай вошел в дом.

Как он и предполагал, Кунанбай приехал один, лишь в сопровождении Жорга-Жумабая. Только молодые джигиты вошли в дом, вслед за ними, словно подсказало ее материнское сердце, чуявшее беду, вошла Айгыз. Она знала, что Абай с утра отправился в аул Божея Опережая всех, она подошла и уставилась в Абая огромными тревожными глазами и спросила падающим, срывающимся голосом:

-Абайжан, родненький . Что увидел, что услышал? Повстречал ли бедную свою сестричку, рожденную для несчастья? Жива ли она?

И Зере, и Улжан, встретившие Абая, смотрели на него с таким же вопросом в глазах. Абай перевел взгляд на отца, тот сидел молча, неподвижно уставив свой пронзительный взгляд на Айгыз. Вид у него был мрачный, неприступный

Не желая больше сдерживать себя, Абай отбросил свою обычную робость перед отцом

-Да, мы съездили, все увидели своими глазами Камшат больна, еле жива Она не узнала нас. Одичала вся, боится людей, они ей кажутся чужими, страшными. Что еще тут можно сказать! - вдруг выкрикнул он и умолк.

Никогда еще Абаю не приходилось говорить перед отцом о человеческом страдании. Кунанбай, резко обернувшись, холодно посмотрел на сына. Но не сказал ни единого слова.

Все женщины сидели, тихо всхлипывая, горестно покачивая головами, тяжко вздыхая и охая. И тогда Айгыз, с отчаянным лицом, подняла глаза, полные слез и стала причитать.

- Карашыгым, свет очей моих, цыпленочек мой, бедная сиротка моя! Кто проклял тебя, когда ты родилась на свет? Будь он сам проклят!

Тут Кунанбай резко поднял левую руку, словно желая подать знак-«Прекратить сейчас же!». Но получилось у него так, словно он отгораживался рукой от обжигающего пламени проклятья.

Айгыз, привычная держаться в страхе и покорности перед мужем-повелителем, сразу же смолкла, голова ее поникла. Однако, продолжая что-то шептать про себя, вдруг заплакала навзрыд.

- А ну, прекрати! Чтоб все беды на твою голову! Чего ты воешь, что случилось? Да пропади все твое зло вместе с тобою! Будь ты трижды проклята! - крикнул Кунанбай.

Айгыз не осмелилась хоть слово сказать в ответ. Но Улжан, сидевшая рядом с Абаем, утирая кончиком головного платка свои глаза, подняла голову и молвила, с отчаянием в голосе:

- Что это такое? Гори в огне - и все равно молчи? Да мы все предаемся горю по Камшат, все! И не только сегодня! А кому пожалуешься? Кто выслушает нас?

Кунанбай и старшей жене Улжан не дал говорить, одернул ее:

- Прекратите, вы все! Одна начинает, другая поддакивает! Что ты позволяешь себе? Вместо того чтобы успокаивать, распаляешь еще больше!

На Улжан обычно муж не повышал голоса, как это делал на Айгыз, но сейчас выговаривал ей с упреком, строго, с недовольным видом.

Именно в таком строгом тоне он и хотел подавить бунт своих домашних. Но он забыл про свою матушку Зере.

- Ну-ка, не запугивай моих невесток! Что же это такое! - властным голосом крикнула она.

Придвинувшись на ковре, упираясь руками в пол, она пронзительными глазами уставилась в лицо сыну. Абай никогда еще не видел свою бабушку во гневе. Кунанбай перед нею сразу будто съежился, мгновенно присмирел. Отвел свой взгляд в сторону.

- В месяц, в неделю раз приходится им видеть тебя. Кому же они могут принести свое горе и надежды, как не своему мужу? А ты что с ними делаешь? Если хочешь быть жестоким - будь таким со своими врагами. А чего ты добиваешься, проявляя жестокость к своим близким, к родне, к своим женам и детям? Тебя что, блюдолизы твои, льстецы называют «земным повелителем», посланным с небес? Так вот, никакой ты не посланец неба, и здесь, на земле, у тебя на шее еще больше долгов висит, чем у многих других, ты понял? Здесь, на земле, ты прежде всего отец своих детей. И как бы тебя ни называли «земным повелителем», ты не с неба свалился, а родился от женщины. Я тебя родила! А вот эти тоже матери, и они говоряттебе о своих горестях и печалях. Так выслушай их! Это ты и другие, такие же, как и ты, заставили нас мучиться, ввергли в тоску и печаль. Вы отдали Камшат на растерзание в чужие недобрые руки! Чем кричать на жен, ищи и найди выход из беды!. Что хочешь сделай, но спаси от мучений мою крохотную девочку!

Так повелела разгневанная старая Зере.

В юрте наступила мертвая тишина. Кунанбай, не находя ответа, растерянно молчал. До него дошел голос матери - уже усыпающий, казалось, уходящий навсегда - и вдруг прозвучавший с такой силой, неотразимо, как сама истина. И грозный властитель, уязвленный совестью в самое сердце, склонился перед матерью.

- Что теперь делать? Как мне быть? Ведь так решили старейшины рода Аргын, - словно жалуясь ей, как мальчик, начал оправдываться Кунанбай.

И тогда Абай, в душе давно возмущавшийся таким решением наконец, высказался:

- Приговор, отец, безжалостный и жестокий. Как можно решать так бесчеловечно? Такое решение не приведет к примирению. Наоборот, он озлобляет людей. Ведь для родственников, у которых ребенка забрали, жигитеки не станут роднее после этого. А для жигитеков, которым был нужен скот, а не маленький ребенок, что за радость заполучить вместо скота новую заботу и обузу? И разве не дороже было для них получить хотя бы пять кобылиц, вместо жизни маленькой Камшат? А если это так, то подумайте, на какой произвол злой судьбы мы бросили самое маленькое, самое невинное среди нас существо? Разве не на съедение волкам мы бросили ее?

Неожиданные слова Абая показались отцу в чем-то убедительными. Это была для него новая мысль. Человека, оказывается, сами люди могут оценить дешевле скота! Для Абая такая цена - неприемлема. И все же, - сын рассуждает однобоко. Говоря о человечности и о бессердечии - он забывает о том, что существуют еще и устоявшиеся в веках старинные казахские обычаи и традиции. Сохранить их-важнее жизни отдельного человека. Так мыслил он, но сын его мыслит совершенно по-другому...

-Сынок, ты еще не созрел разумом, хотя искренен и чист душой. Ты ускакал совсем не в ту степь.

Было похоже на то, что между отцом и сыном, несмотря на их разногласия, стало возможным обсуждение самых серьезных семейных обстоятельств. И Кунанбай, хотя и произнес слова «не созрел разумом», все же постарался вникнуть в мысли сына. И к тому же ответы отца Абаю явились косвенными извинениями Кунанбая перед женами Улжан и Айгыз. Явно это было так Выдержав паузу, он продолжал:

- Не тому учат старинные обычаи. Чтобы примирить враждующие стороны, могут отдать в чужой род и взрослую девушку. Отдают как рабыню, как наложницу или жену - под полную власть тех, кто берет. А мы отдали маленькую Камшат семье Божея, чтобы ее приняли как родного ребенка. Отдавали не в рабство, не для того, чтобы над нею издевались и предавали ее мучению. Здесь вся вина ложится на Божея. Если на то пошло - почему моя дочь не могла бы стать его дочерью? Почему? Но он воспринял ее как дитя врага, ощетинился, как еж, выставив иглы ненависти не столько против нее, сколько против всего моего потомства. Так на чьей шее висит грех? Я могу даже признать, что в чем-то виноват перед ним. Но ребенок причем? Разве виновна моя дочь в том, что ее вынули из колыбели и, как любимое дитя, передали в его объятия? И если он, в конце концов, не сумел объяснить своим бабам, своим родичам и всем вокруг себя, что это все значит, то великий грех на Божее! Все это я передаю ему в своем послании.

В этих словах, уничтожающих Божея, содержалась суровая правда о нем. И Абай сам, съездив к нему домой, вдруг увидел этого человека совсем в ином свете. Божей мог, по крайней мере, свою жену поставить на место. Если бы, конечно, захотел этого. Об этом был разговор и у Абая с Габитханом, когда они возвращались из поездки.

На следующий день с посланием Кунанбая был отправлен в аул Божея шабарман Жумабай.

И Айгыз отправила вместе с ним одну пожилую женщину из аула - передать жене Божея свое послание. В нем Айгыз просила сказать такие слова: «С моим ребенком, отправленным к ней, в ее семью, она обращается как с ненужным подкидышем. Если бы умнее была да совесть имела, так бы не поступала. Оставила маленького ребенка без присмотра, обрекла на болезни и страдания».

Жорга-Жумабай вернулся из аула Божея мрачнее тучи. Вид у него был необычно для него подавленный и угнетенный. По его приезде Абай первым услышал ответ Божея. Оказывается, во время высказывания шабарманом слов послания, рядом с Божеем сидели Байдалы, Тусип и еще некоторые... А когда жена Божея пересказала ему слово в слово послание от Айгыз, то он полушепотом переговорил со своим окружением и после этого жестким голосом высказал такое ответное послание:

«Пожаром, который устроил Кунанбай, дотла сожжена моя честь. Он что, думает: «рана зажила, кости срослись»? Напрасно так думает - ему невдомек, что творится в моей душе. Или он решил: пусть у других все горит синим пламенем - лишь бы его очаг остался цел? Наверное, Кунанбай не разорился, и дом его не зачах, лишившись одного из своих многочисленных отпрысков. Пусть лучше ничего больше не спрашивает у меня, держится в сторонке. И пусть не городит на меня всякую напраслину-тоже мне, родственничек называется!»

В этих словах таилась неискупленная смертельная обида. О, вражда еще не рассосалась, она вспухла сильнее, как бы напоминая: «Я еще здесь, я не исчезла!»

Кунанбай выслушал ответ, тяжело дыша, потемнев лицом, задыхаясь от гнева. Послание Божея не понравилось и Абаю. Оно разочаровало и сильно огорчило его.

«Где же у них простая человеческая жалость? Тупые бабы, бай бише и ее дочери - они могли это сделать, но Божей! Что за жестокость-замучить маленького ребенка, предать его медленной, мучительной смерти, и при этом быть рядом, спокойно смотреть на все это! Что же он, всегда такой обходительный, почтенный, добродетельный только с виду такой? Других обвиняет в нечестивости, а что же сам? Чем он лучше Кунанбая, которого проклинает, с кем враждует постоянно?»

Так думал Абай, опечаленный и подавленный.

Кунанбай был в ярости. Не мигая, одноглазо уставился на сына, произнес срывающимся голосом:

-Что это, сынок? Выходит, мой ребенок для него не человеческое дитя, а какая-то жалкая зверюшка? Нет, его ненависть ко мне не утихнет до самой могилы. Он же готов разодрать, загрызть, убить любого из моих сыновей, истреблять подряд всех моих потомков, выкалывать им глаза и зубами в клочья рвать! А что мне остается делать? Есть один выход.,. Я еще немного подожду, потерплю. . Надо посмотреть, чем все это кончится, - сказал Кунанбай, и вид у него при этом тоже был подавленный

По прошествии нескольких дней после этих событий из аула Божея пришла весть, которая всеми ожидалась, - в предчувствии жуткой беды, - но все же для всех оказалась неожиданной.

Умерла Камшат. Несчастную девочку, скончавшуюся утром, поторопились схоронить в тот же день, сразу после обеда. Бесчеловечно поступил дом Божея, похоронив ее без уведомления дома Кунанбая и родной матери ребенка, Айгыз. Ужасную весть услышали она и Улжан сегодня из уст одного пастуха.

Не только Кунанбай - все в доме осудили Божея. Особенно старая Зере и Абай - они были убиты его черным поступком. Если недавний ответный его приговор показался им нехорошим, то последнее деяние Божея предпоставило их перед его косностью и непостижимой, нечеловеческой жестокостью. Но Божей, видимо, и сам почувствовал что-то неблагополучное. Стало известно, что в день смерти девочки он советовался с Байдалы, с близкими: «Может быть, надо сообщить Айгыз?» Но резко воспрепятствовал Байдалы, тут же сообщив, что Кунанбай передал во владение роду Бокенши урочище, принадлежащее роду Жигитек.

С тех пор, как пастбища Копа и Каршыгалы были отобраны у Жигитек и переданы Бокенши, между этими родами каждый день возникали споры-раздоры по поводу пастбищ, выбора кочевых станов выгонов для кобыл. Прежде жившие в большом согласии между собой роды эти стали охладевать друг к другу.

Байдалы, Тусип и другие аткаминеры, чувствуя это, потеряли покой: «Как бы не обидеть Бокенши, не выпустить бы их из родственных объятий». Ведь для них Бокенши были главной опорой в борьбе с Иргизбаем. И в ежедневных этих тревогах они видели причиною всех бед одного Кунанбая с его кознями. Божей так же болезненно воспринимал беспокойные новые обстоятельства в отношениях с родичами и тоже был очень зол на Кунанбая. Так уж случилось, что именно в это сложное время, на которое выпала смерть маленькой Камшат, Божей вынужден был повести себя столь жестоко.

Но в душе Абая не было прощения Божею, виновному в гибели невинной малютки Камшат. Он все равно не мог бы встать на одну из враждующих сторон в этой борьбе взрослых, в которой испытываются подлинная человечность, совесть и честь.

Кунанбай пришел в крайнюю ярость, когда узнал, что Камшат похоронили, даже не известив его о смерти девочки. В большой аул Кунанбая вскоре по тайному приглашению съехались многие большие люди из родов Иргизбай, Топай, Жуантаяк. И опять Кунанбай, принародно обвинив Божея в нечестивом поведении, направил к нему приговор-послание, составленное от имени присутствующих старшин.

На этот раз к жигитекам был отправлен не Жорга-Жумабай, а поехали с посланием Изгутты и Жакип, братья Кунанбая.

Прибыв к Божею, разговор начал Изгутты:

- Что же ты? Ведь не рабыня же тебе досталась, взятая в набеге! Разве она не дитя Кунанбая была, родимая дочь его? И, наконец, можно же было сообщить матери, чтобы она хоть горсточку земли могла бросить в могилу? Что за низость, что за недостойная мстительность!

Ответ на послание Кунанбая высказал Божей в присутствии Байдалы и Тусипа.

- Это Кунанбаю свойственно искать причину для оправдания какого-нибудь своего нового подвоха. Что надлежало мне сделать? Неужели справить тризну по смерти девчонки, размером с ноготок? Ну, если и справил бы - то что, моя голова убереглась бы от коварного удара сзади, с его стороны? Если считает, что я виноват в смерти, пусть потребует с меня кун, выкуп за смерть. Только пусть сначала попробует взять его у меня, если на то хватит у него силенок.

Было похоже на то, что земельные распри и притязания дошли до предела! Слова Божея означали только одно: раздоры в это лето перерастут в большую войну, грядет лето великой смуты.

Отправив восвояси Изгутты и Жакипа, Божей и его люди тотчас бросили клич, сзывая на большую сходку всех родственников, близких и друзей.

В тот самый вечер, когда Кунанбай со своими людьми принимал решение о начале новой военной вражды, в ауле Божея, на озере Сарколь, принимали такое же решение и клялись в верности друг другу Байсал, Каратай, Божей и другие из их союза.

Наступила пора, когда кочевым аулам надо было уже обустраиваться на своих джайлау и зажить размеренно. Было самое начало лета. Перевалив через хребет Чингиза, запозднившиеся аулы с обеих враждующих сторон спешили занять удобные кочевые станы -Баканас, Байкошкар, Казбала, Жанибек. Было похоже на то, что теперь, с наступлением теплого времени, все летние дни - вольготные дни на джайлау и темные ночи будут заняты боевыми схватками.

Если посмотреть в целом, кочевка всего народа Тобыкты происходит весьма быстро. В кочующих караванах джигиты, все до одного, не слезают с лошадей, сидят наготове в седлах, с шокпарами и соилами в руках. И по ночам беспокойно объезжают табуны пасущихся в ночном коней, на которых им этим летом придется еще поездить.

Всеобщая вражда, нарастая с каждым днем, распространяется все шире. В аулах люди слышат беспокойные крики и шум из соседних аулов, где стар и млад, молодые бабы и старухи - все живут с одной тревогой: «налетят-ограбят», «вот, пришли они, окаянные!». И по ночам не спят, тревожно прислушиваясь к каждому шороху.

Аул Зере, подхваченный волной этого тревожного исхода, быстро снявшись со стана Копа, вскоре добрался до Баканаса. Уже прошел день, как они здесь. Рядом, вдоль реки, собралось не десять аулов, как говорил Кунанбай, а все тридцать-сорок. И оттуда заспешили в Большой аул Кунанбая множество верховых, вооруженных соилами, привязывали коней возле юрт Улжан и Айгыз. На перекочевке, в пути, Кунанбай не удалялся от своего аула, пока не добрались до Баканаса. Здесь он устроил военную ставку, стал принимать посыльных, сам отправлял во все стороны гонцов. Сегодня все его атшабары, старшины родов и бии-на Баканасе. Все тридцать-сорок аулов, раскинувшиеся вдоль реки, составили некую орду, как будто для проведения великой сходки или небывалого торжества. Ни большого схода, ни выборов властей, ни великих похорон или тризны не было. Но, несмотря на отсутствие подобных причин, огромная, кипучая орда образовалась. Вновь прибывающих людей, казалось, не счесть.

Абай не знал дальнейших намерений отца. Со дня прибытия на Баканас был Кунанбай постоянно окружен людьми. Со смертью Камшат весь Большой дом погрузился в траур, обе матери и бабушка постоянно пребывали в скорби и печали, Абай отошел от всех дел и забот отца. Слышал только, что на соседние стоянки должны были прибыть несколько аулов Жигитек, Бокенши, Котибак, но они никак не прибывали, и это беспокоило окружение Кунанбая. Никто не знал и не мог предположить, в чем причина. Стали дознаваться - услышали, что караваны остановились на уровне Акгомар, Каршыгалы, Шакпак. Враждующие между собой кочевья обычно старались опередить друг друга на караванных путях, или хотя бы не отстать и следовать, как говорится, «стремя в стремя», тесня друг друга в узких проходах. Так шло дело и в этом году, но вдруг что-то случилось, и недружественные аулы резко отстали на пути к джайлау. «Почему? Что за этим стоит?» гадали люди, стар и млад, пока однажды около полудня не пришла в Баканас неожиданная, потрясшая всех весть...