Страница - 18

А в этс время Манас, оставшийся во дворе, быстро пробрался к крайней юрте и, отвязав темно-серого огромного скакуна, вспрыгнул на него и помчался по каменистой дороге в сторону Караула. Перед тем, как выехать, Манас немного подождал, выглядывая из-за юрты увидев, что один из приехавших был, точно, Майбасар, уже медлить не стал.

Майбасар вошел в чужой дом с неприязненным, сердитым лицом. Прошел и сел на тор, не расслабив пояса, не выпуская из рук сложенной вдвое плетки Подбоченившись, угрюмыми глазами оглядел всех из-под серой каракулевой шапки, сбитой набекрень, искривился в недоброй усмешке, раздувая ноздри.

Ткнув рукоятью камчи в сторону Кулыншака. сказал-

-Так, значит, родственничек! Ты что же это делаешь? Почему избил моего атшабара? Если что-то вышло не так, как тебе хотелось, ты должен был обратиться с жалобой, куда следует. А ты что? Мог бы, на крайний случай, сам приехать к мырзе! Или ты ему не доверяешь? Или решил показать свой норов? Ведь еще только вчера был рука об руку с нами, а сегодня что? Говори честно, вот, прямо в лицо мне говори, - что ты задумал? Мне мырза так и поручил: «Спроси, узнай, услышь непременно из его уст» Вот и сына своего, Кудайберды, прислал вместе со мной.

Майбасар смачно отхаркнулся и сплюнул в очаг, в желтоватое ки-зячное пламя, и тут же резко обернулся в сторону Кулыншака, свирепо уставился на него.

Четверо сыновей его сидели, потупив бычьи лбы, с непроницаемыми лицами, словно они ничего и не слышали. С виду, двое из них, Мунсызбай и Наданбай, были даже чем-то довольны. Они сидели рядышком, поодаль, в одинаковых позах: сгорбившись, опершись спиной о решетку стены, кереге, втянув голову в плечи и пряча подбородок в отвороты чекменя.

Кулыншак полулежал на ватном корпе, расстеленном на полу, и не смотрел на гостей. И лишь сын Садырбай, сидевший рядом с отцом, чуть ниже его, порой холодно поглядывал на Майбасара, не опуская глаз перед ним.

Помолчав немного, Кулыншак поднял глаза на Майбасара:

-Говоришь, посыльного твоего избили? Надо же, свет мой ясный! Но почему не говоришь о том, как ты дерзко замахнулся палкой на мою голову? Что забросил аркан в мой табун, чтобы поймать моего лучшего коня! Почему мырза об этом ничего не говорит? Или он не видит того, что творится у него под самым носом? Почему он с тебя не взыскивает, - не призывает к ответу грабителя?

- Ты мне не дерзи, аксакал! Незачем кочевать туда, куда не следует! Не лезь в драку, если тебя не трогают. Я приехал и сижу здесь, чтобы до конца разобраться с тобой!

- Не кочевать туда, куда не следует, говоришь? А я как раз и собираюсь туда кочевать. Тебе не надо - а мне надо, я хочу откочевать как можно дальше от тебя. Я порываю с тобой и ухожу к тем родственникам, которые не будут зверствовать и отнесутся ко мне с открытой душою.

- Кто тебе разрешит? Куда ты уйдешь? Мырза просил передать, чтобы ты никуда не уходил, он сказал, что будет договариваться со всем родом Торгай.

- Вот и передай ему, что желаю успеха! И здоровья желаю! Пусть эти мои слова станут словами прощания для него. Откочую!

- Почему? Что такое случилось, аксакал? - вмешался тут молодой Кудайберды. - Отец наказывал: пусть никуда не переходит, пусть ругается, спорит, но не откочевывает к моим врагам. Ведь они хотят одного - отторгнуть от меня весь Торгай. Отец сказал: пусть возьмут назад все то, что забрали у них, но только пусть успокоятся и не думают откочевывать.

Майбасар не дал Кулыншаку ответить на эти слова, грубо и резко обратившись к нему:

- Эй, в чем ты винишь нас? Разве это не ты избил моего атшаба-ра?

- На пятерых моих сыновей, - вот они сидят перед тобой, - Аллах дал одну стоящую лошадь, темно-серого скакуна. Ты попросил его отдать, я тебе ответил, что не могу отдать. Неужели это было так непонятно? Аты прислал своего атшабара, этого пса нечестивого, который злей волка, - чтобы он силой увел коня. Ты напал на меня, словно разбойник, хотел отобрать лошадь, которую я сам вырастил. И что я, ло-твоему, должен был делать, Майбасар?

- Коня хотел забрать не я - это мырза так велел. Вот, ради этого мальчика, его сына Кудайберды,- отвечал Майбасар. - Мальчику понравился твой конь. Конечно, атшабара послал я, и распоряжение было от моего имени, но просил это сделать мирза. А я подумал: «Мальчик уже вырос, ему хочется коня, неужели Кулыншак пожалеет для Кудайберды серого жеребца? Пусть даже это будет прихоть, маленькое озорство баловника... Кулыншак не должен обидеться».

- Озорство? Что еще за озорство такое! - возмутился старший сын, Турсынбай.

- Это называется озорством? - вмешался третий сын, Садыр-бай. - Нет, это называется по-другому. Что хочу, то и ворочу. Это называется насилием. Так могут поступать с рабами, с чужаками, которые не могут постоять за себя.

Договориться двум сторонам оказалось невозможно. Скакуна темно-серого здесь не собирались отдавать. А тем, которым хотелось его забрать, пришлось смириться с этим. В молчании они и просидели довольно долго.

Но потом Майбасар вновь стал упрекать Кулыншака в том, что он собирается перекинуться кжигитекам.

Послание Кунанбая, переданное через Майбасара и Кудайберды, прежде всего, касалось этого вопроса. Не мог допустить мырза, чтобы род Торгай целиком перешел на сторону врага. И вопрос насчет вожделенного серого скакуна был поднят Майбасаром для затравки, чтобы начать давить на Кулыншака по главному вопросу. Воспользовавшись тем, что избили его посыльного, Майбасар хотел заставить отца пятерых богатырей признать свою вину Но получилось все не так, и никакой вины за собой Кулыншак не признавал.

Несколько дней назад Кулыншак, оскорбленный до глубины души приказом Майбасара отдать его кровного коня, жестоко избил присланного им атшабара и окончательно решил порвать с Кунанбаем Он послал конного нарочного кжигитекам, сообщая о своей готовности вместе с ними кочевать на осенние джайлау. Слух об этом дошел до Кунанбая, и он отправил брата и сына, чтобы они любым способом приостановили отторжение рода Торгай, одного из самых близких к Иргизбаю родов

По смерти Божея обе враждующие стороны, соблюдая траурное перемирие, открыто еще не сталкивались, но злобу и месть копили исподволь, иногда покусывали и травили друг друга по мелочам. И все же вражда, раздуваемая с обеих сторон, могла дойти до предела, и после многих мелочных взаимных обвинений и придирок - однажды разразиться беспощадной военной грозой.

При жизни Божея не происходило враждебных стычек более жестоких, чем избиение жигитеков в Токпамбете. Но именно после того случая Жигитек, Котибак и Бокенши стали объединяться, чтобы собрать силы для достойного отпора Кунанбаю. Когда умер Божей, многим показалось, что и противостояние закончилось, но это была одна видимость. Наоборот - смерть Божея, не вскрыв нарыва, увела болезнь глубоко внутрь, и противостояние двух вождей перешло во вражду Кунанбая с объединением тех крупных родов, которые он притеснял. Смерть Божея сплотила их еще крепче

Несравнимо с прежним стали смелее отстаивать себя и увереннее держаться пред кунанбаевским произволом старшины родов, друзья покойного Божея: Байдалы, Байсал, Каратай, Тусип, Суюндик. И другие вожди начали открыто присоединяться к ним

Именно на это время и поступило к Кулыншаку послание от Кунанбая - «прислать темно-серого скакуна» И то, чего раньше не удавалось добиться от Кулыншака Байсалу и Пушарбаю, неоднократно, наедине уговаривавших отца «бескаска», было решено им самим в одну минуту Род Торгай был близок к Иргизбаю настолько же, насколько он был близок и к роду Котибак.

Произойди все это в другое время, Кулыншак на приказание «прислать темно-серого скакуна» не посмел бы ответить отказом. Раньше он во всем уступал мырзе, но не теперь

Майбасар, услышав об его отказе, рассвирепел:

- Как это не отдаст? Кунанбаю коня какого-то не отдаст? Да если мы не сможем забрать коня у него, то чего же мы будем стоить? Пусть себе обижаются, но деваться им все равно некуда. Кунанбай просит - пусть попробуют отказать Кунанбаю!

И вот теперь, после страстей по темно-серому скакуну, все выяснилось, род Торгай решил отложиться от Иргизбая и перейти кжигите-кам и котибакам

Теперь Майбасар, забыв обо всем другом, старался только уговорить Кулыншака не пойти на это. Кулыншак отмалчивался, иногда коротко отнекивался. Не получив более или менее вразумительного ответа, Майбасар наконец потерял терпение и впал в ярость. Принялся снова грубо орать, давить, прибегать к угрозам.

- Эй, Кулыншак, я передал тебе послание мырзы, чтобы ты не откочевывал. И сам я, ты же видишь, жду этого от тебя. Я не скрыл обо всех бедах, которые тебя ожидают, если ты уйдешь от нас. Короче, дай слово, что не откочуешь, и покончим на этом.

При последних словах лицо Кулыншака потемнело, он метнул на Майбасара недобрый взгляд и ответил:

-А теперь ты послушай меня! Я буду краток. Хватит, надоело терпеть! Вот тебе мое последнее слово: откочую!

Приехавшие с волостным старшиной Кудайберды и Жумагул тревожно и озабоченно переглянулись. Однако разъяренный Майбасар уже не владел собой, в бешенстве стал бить рукоятью камчи по войлочной подстилке и кричать:

- Знаю, кто тебя подстрекает! Знаю, к кому хочешь пойти на поклон! Это они заманивают тебя' Небось, наобещали тебе: «Защитим, в обиду не дадим!» Эти шайтаны, Байдалы и Байсал, со своими длинными руками и широкими объятиями! Но пусть только попробуют увести тебя из-под моей власти - этим самозваным мырзам всажу в их задницы острую пику! - Майбасар трясся от ярости, глаза его безумно вытаращились, в бешенстве он кричал, уже ничего не соображая - Проучу их, как в прошлый раз в Токпамбете! Стяну штаны, всыплю глетей по голым задницам!

Из всех пятерых «каска» самым горячим и вспыльчивым был Са-дырбай - он заерзал на месте, тяжело задышал, не произнес вполне спокойным голосом:

- Не надо, голубчик мой, вспоминать про Токпамбет. Ничего славного ни мырза, ни ты не совершили тогда

В эту минуту в дом вошел Пушарбай с двумя молодыми джигитами. Это был тот Пушарбай, который в прошлую осень в Токпамбете, накрыв своим телом Божея, объявил «араша», защищая истязуемого и беря его вину на себя. Пушарбай оказался первым лицом из Котибак, который содействовал переходу всего рода во главе с Бай-салом на сторону Жигитек С густой окладистой бородой, с огромным могучим телом, Пушарбай был смелый, гордый человек, он не забыл про ту расправу, когда тоже был избит кунанбаевскими людьми.

При его появлении сыновья Кулыншака как-то по особенному переглянулись между собой, привстали на одно колено и, видимо, к чему-то приготовились. И тут снаружи послышались шаги множества ног, вокруг юрты ходили какие-то люди. Жорга-Жумабай насторожился: «Кто это пришел? Что они задумали?» - и тревожно посмотрел на старшину Майбасара. Снаружи послышался мужской голос:

- Уа, есть кто-нибудь дома?

Пушарбай, живо обернувшись к двери, ответил:

-Уа, я дома!

В тот же миг в юрту вошли человек десять во главе с Манасом, решительно направились к тору. Их опередили братья «бескаска» и Пушарбай - набросились на Майбасара и его людей.

- Прочь! - рявкнул Майбасар и, откинувшись назад всем телом, замахнулся плетью.

Садырбай кинулся на старшину, опрокинул его на спину, придавил коленом.

Остальных, всех троих, джигиты также свалили и прижали к земле. Здесь готовилось что-то похуже, чем расправа над посыльным Майбасара.

Пушарбай, Садырбай и Мунсызбай зверски избивали волостного, от всей души работая плетками. Та же участь постигла и его спутников, но Кудайберды избежал плетей - его успел выдернуть из свалки Кулыншак и, прижав к себе, накрыл его голову полой чапана. Какое-то время стегали Майбасара молча, с яростным придыханием, но кто-то вдруг крикнул:

- Вытащим на улицу! Ну-ка, хватай его!

И Майбасара выволокли из юрты на двор.

Возбужденный, неистовый Садырбай вскричал:

-Он грозился: стяну штаны и всыплю плетей по голым задницам. Это он хотел так наказать Байсала и Байдалы. А мы его самого и на самом деле так накажем! Снимай с него все!

Он первым набросился на избитого Майбасара, стащил с него чапан, потом сапоги, содрал штаны, - ударом ноги по голой спине свалил волостного наземь и принялся пинать его, катать по земле, приговаривая:

- Ты чего только с нами ни делал! Как только ни издевался! И с чего так обнаглел, а? С чего? - приговаривал Садырбай с каждым ударом. - Я не так еще опозорю тебя! - Перевернул Майбасара ничком. - Острую пику хотел всадить им в задницы? А вот сейчас тебе самому будет острая пика! - И с этим Садырбай, ударами сапога раздвинув ноги лежавшему старшине, стал пинками набивать ему в пах сухие катышки верблюжьего помета, валявшиеся на земле.

- Майбасар! Если в тебе есть хоть капля мужской гордости, ты должен сдохнуть после такого позора! - крикнул он и еще раз пнул его ногой.

В ту же ночь аул Кулыншака, надругавшись над братом мырзы и унизив его сына, разобрал юрты и поспешно снялся с места. Оповещенные Манасом еще с вечера, вооруженные конники из родов Жигитек и Котибак прибыли к началу кочевки и затем сопроводили аул до своих джайлау В ту же ночь были переправлены через воды реки Караул и препровождены до земель Жигитек и Котибак караваны и других аулов рода Торгай.

Майбасар, его люди и Кудайберды были освобождены только к утру, когда караван Кулыншака удалился уже на значительное расстояние. При первых лучах солнца пленники увидели своих лошадей, привязанных к столбам брошенной коновязи, - а до Жидебая они добрались и предстали перед Кунанбаем только к полудню. Все его сторонники находились здесь. Вокруг Жидебая верст на десять тесно расположились аулы родов Иргизбай, Топай, Жуантаяк, Кара-батыр. «Жигитеки избили и опозорили Майбасара, унизили Кудайберды, насильно увели к себе аул Кулыншака» - весть эта быстро облетела всю округу. Кунанбай отдал срочный приказ, и сто пятьдесят джигитов мигом сели на коней,- не успело бы пройти время, за которое вскипает чай. Во главе ополчения был сам Кунанбай, рядом с ним его братья Изгутты и Жакип.

К полудню Кунанбай, который знал об ежедневных передвижениях аулов Жигитек. отдал новый приказ сидевшим в седлах ополченцам:

- Они хотят набегов и нападений - пусть получают. Приказываю: догоните, нападите и захватите вон тот уходящий по долине караван жигитеков.

Он послал свой отряд на кочевой караван, двигавшийся по Муса-кульской долине. Как дикая орда, налетели конники Кунанбая, не разбираясь, на кого нападают. Разъяренный Кунанбай уже ничего другого не разумел, кроме одного: «Это кочевка жигитеков. Значит, надо ударить!»

Действительно, это был кочующий аул жигитеков, но оказалось, что это траурный караван Божея.

Вначале отряд обрушился на косяк лошадей и стадо крупного скота, следовавшие впереди кочевья. Быстро сбросив на землю джигитов, ведущих стада, тех, которые пытались сопротивляться, и рассеяв по степи остальных, иргизбаи угнали лошадей и коров. Далее они хотели напасть на караван и разграбить его, но Изгутты и Жакип, находившиеся впереди отряда, увидели, что это траурный караван, - и на всем скаку отвели отряд в сторону. Две дочери Божея, которые шли, ведя в поводу остриженного коня покойного, обратили внимание на верховых только с тем, чтобы затянуть свое заунывное пение, и, не глядя на них, зашагали дальше. Но байбише Божея остановила своего коня, встала на дороге, задерживая следующий за нею караван верблюдов, и гневно прокричала вслед удалявшимся иргизбаям:

-Уа, нечестивцы! Изверги! Напали на траурную кочевку! Чтоб вам вечно выть в своих могилах, вероотступники!

Как только доложили Кунанбаю, что это траурный аул Божея, он сразу приказал:

- Караван не захватывать! Но аул не должен двигаться дальше. Пусть ставит юрты там, где находится сейчас.

Кочевой караван распался, сбился в беспорядочную кучу. Через некоторое время начал разгружать верблюдов, ставить юрты. Отряд Кунанбая унесся назад.

По степи разнеслась зловещая весть: «Кунанбай напал на траурную кочевку Божея. Надругался над аруахом покойного».

Следующую ночь жигитеки готовили оружие, правили снаряжение. К утру мужчины всех аулов, начиная с траурного, что был остановлен в долине, уже были на конях. Сам собою выявился опорный стан для ополчения Жигитек - на месте вынужденной стоянки аула покойного Божея, в долине Мусакул Байсал бросил клич о походе на Кунанбая и объявил всеобщий сбор котибаков. Бай Суюндик поднял всех бокенши.

Та же решающая ночь была отведена и на сборы всего ополчения Кунанбая, стекавшего в Жидебай. Долина Мусакул начиналась всего в трех верстах от Жидебая. Долине этой надлежало стать полем большого кровопролитного сражения. Кунанбай собрал вокруг себя не только ближайшие дружественные роды и племена, он разослал конных нарочных с заводными лошадьми во все дальние пределы То-быкгы.

Сторона Байдалы - Байсал точно так же копила силу. От них были посыльные в аулы Каратая из рода Кокше и к многочисленным дальним племенам Мырза и Мамай.

Ввиду неминуемых надвигающихся событий, Байдалы озаботился еще одной мерой предосторожности: отправил этой же ночью в Каркаралинск Тусипа. Для сопровождения придал ему пятерых джигитов, каждому выделил заводную лошадь. Карманы гонца набил деньгами. Тусип повез к властям составленные приговоры, жалобы, заверенные печатями разных родов. В приговорах было одно: «Кунанбай возмутил народ, сеет смуту. Громит аулы, напал на траурный караван. Сталкивает разные племена Тобыкты в кровавых стычках, допускает взаимные убийства».

Теперь аткаминеру Байдалы ничто не мешает пойти на открытое, яростное столкновение с ага-султаном.

Вот уже забрезжил рассвет следующего утра. Уже понеслись по степи конные дружины Кунанбая - с гиканьем, с боевыми кличами, в грохоте копыт.

Воители Байсал, Байдалы, Суюндик тоже вскочили на коней и во главе своих отрядов понеслись навстречу противнику. На выстоявшихся сильных лошадях, размахивая соилами и шокпарами, с пиками наперевес, конники двух войск сшиблись посреди широкой долины, тонувшей в утренней мгле. Все перемешалось в хаосе сотен беспощадных поединков. В густой туче поднятой пыли обезумевшие джигиты свирепо набрасывались друг на друга, неясно различая своего от врага. Взаимное избиение было свирепым, яростным и страшным.

Этот бой, впоследствии получивший в народе название «Муса-кульской битвы», надолго остался в памяти казахов Тобыкты. Каждая из воевавших сторон смогла выставить тысячное войско. На этот раз Кунанбай не имел численного преимущества. Его отряды неоднократно в неистовом натиске врезались в самую гущу жигитеков, но каждый раз, получая жестокий отпор, вынуждены были уноситься назад, чтобы вновь собраться в кулак для следующей атаки. При каждом накате и откате конницы падало человек десять-пятнадцать. Их тут же подбирали и уносили с полей сражения.

В первый день бои продолжались с утра и до вечера, никакого Преимущества ни на чьей стороне не наблюдалось. К ночи обе стороны отступили.

На следующее утро сражение возобновилось. И снова до самого вечера шла упорная, тяжелая, равная битва.

Невиданное, небывалое по взаимной ожесточенности и упорству сражение продолжалось третьи сутки. В этот день по приказанию Кунанбая сто пятьдесят лучших воинов было пересажено на свежих коней, и их перевооружили Отставив деревянные соилы, они взяли в руки стальные секиры и копья Упорное двухдневное сопротивление жигитеков привело Кунанбая в состояние кромешного бешенства Он решил пойти на большое кровопролитие - используя преимущество стального оружия над деревянным. Добиться победы, убивая наверняка. Вся беспощадность, все злобное коварство Кунанбая проявились во всей своей бесчеловечности.

Он решил заманить врага, выпустив утром третьего дня воинов с обычными белыми дубинами-соилами. Он велел им вступить в схватку, а потом среди боя изобразить поспешное отступление и бегство. Он знал, что в преследование пойдет лучшая часть воинов противника - которую и надо было заманить в ловушку.

Его замысел удался. От жигитеков и котибаков вскоре оторвалась группа на самых быстрых скакунах, стала наседать на плечи бегущего неприятеля. В этой головной группе мчались все «пятеро удальцов» Кулыншака, также и Балагаз, и могучий Пушарбай, и Кареке. Гоня иргизбаев, они оказались вблизи холма, на котором стоял Кунанбай, с засадным отрядом за спиной. Он махнул правой рукою, двинул вперед бойцов со смертоносным оружием, секирами и стальными копьями, направленными против деревянных дубин. Кунанбай и сам, вместе с другими джигитами, бросился в конную атаку.

Засадный отряд во главе с Изгутты врезался в ряды преследователей, вмиг смял их и обратил в бегство. Человек десять, пытавшихся оказать сопротивление, тут же на месте были изрублены и заколоты. Началось преследование. Изгутты со стальной секирой налетел на Пушарбая. На помощь к старику бросился Кареке, заслонил его собою, Изгутты уже высоко занес секиру над собой - и обрушил ее на Кареке, тот успел откинуться назад, и лезвие топора не врезалось ему в череп, - отрубило нос. Мгновенно кровь залила лицо и одежду воина, на полном скаку он пролетел мимо Пушарбая, взмахнул руками и рухнул с седла на землю. Жигитеки не смогли даже вынести его, - всем им пришлось спасаться бегством, отбиваясь на скаку. Это было началом их поражения Кунанбай преследовал их яростно и неотступно. Казалось, что он решил: «истребить жигитеков всех до одного!» - и гнал их, наседая им на плечи.

И вдруг, далеко впереди беспорядочно бегущих конников Жигитек, возник высокий, далеко уносимый в сторону ветром, столб пыли Подобная пыльная туча могла взвиться только над движущимся в атаку огромным войском конницы

Лазутчики еще раньше предупреждали Кунанбая: «Жигитек послал нарочного в род Коныр, на помощь позвали войско из племени Мамай» Кунанбай знал, что если Мамай прибудет на помощь жиги-текам, то их уже не удастся одолеть. В этом крылась большая опасность. Кажется, это подтверждалось: враг бежал, но навстречу ему, из-за широкого холма, появилось несметное войско. Это идет Мамай.

Иргизбаи смутились. Отважный Изгутты и его дружина стали невольно сдерживать коней Судя по облаку пыли, - через холм перевалило не менее тысячи конников.

Вся кунанбаевская конница тут же развернулась и пошла в стремительное отступление. Однако жигитеки что-то не проявили желания разворачиваться и преследовать врага. Как наладились в беге своем, так и продолжали скакать. Оба войска разошлись - и в ту самую минуту, когда должен быть начаться последний, самый страшный бой.

Кунанбай не догадывался, что он жестоко обманут. Байдалы превзошел его в воинской хитрости. Он заранее пустил слух о том, что ждет прибытия подмоги из Коныра и Мамая. Затем собрал со всех аулов, своих и соседних, огромное стадо верблюдов и велел гнать их через холм в долину, поднимая как можно больше пыли. Несметное войско, прибывающее на помощь жигитекам, было не что иное, как табуны верблюдов.

Кунанбай не знал этого и отступил. Байдалы не увлек своих людей на преследование отступающего врага. В его войске было совсем мало секир и стальных копий.

Так завершилась трехдневная Мусакульская битва. Кунанбай не смог подавить противника. Жигитеки доказали, что способны отразить любое нападение Кунанбая и защитить себя с оружием в руках.

Военные действия закончились, но грозное эхо битвы, шумная молва, невероятные слухи и разноречивые толки все шире разносились по всей великой степи.

Родовые вожди, аткаминеры враждовавших с Кунанбаем племен, стали намного значительнее в глазах народа. Окружение Байдалы воспряло духом и стало высоко держать головы. Приближенные же Кунанбая, наоборот, вели себя намного сдержаннее и стали разговаривать заметно тише, чем раньше Уже одно это доказывало, что Кунанбай, в общем-то, потерпел поражение.

Что делать? Как снова заставить повиноваться тех, кто осмелился открыто выступить против него, и даже с оружием в руках? Они почувствовали вкус борьбы и неповиновенья! Кунанбаю жить не давали эти мысли.

Прошло дней десять мирной тишины после большой Мусакуль-ской битвы. Выступившие против Кунанбая, вожди родов и племен торжествовали. «Рухнул утес Кунанбая, дух его надломлен» - повсюду шумели они. Начались поездки друг к другу с поздравлениями, с принесением на жертвенный стол овец, лошадей. Это еще теснее сплачивало всех, противостоящих Кунанбаю Они совершали совместные благодарственные молитвы, братались и кумились, устраивали сговоры и сватовство. Шли бесконечные той.

Не напрасно торжествовал Жигитек.

На десятый день после отъезда Тусипа прибыло из Каркаралин-ска казачье подразделение из пятнадцати русских и казахских джигитов. Тусип к этому времени успел вернуться уже домой. Все знали, что по жалобам рода Жигитек приехал разбираться специальный «чи-ноулык» Чернов, под охраной вооруженных казаков.

Приехавший чиновник Чернов был командирован дуаном, корпусом. Для прибывших было срочно поставлено десять юрт на одной из стоянок между Жидебаем и Мусакулом. В продолжение трех дней шло следствие. Чернов с самого начала держался начальственно и строго по отношению к Кунанбаю. Вопрос о том, усидит ли на должности ага-султана Кунанбай, уже был ясен, очевидно, для Чернова. Хотя ничего еще не объявлялось по этому поводу, чиновник обращался с ним как с обыкновенным подследственным. А жалобщикам ничего и не надо было пояснять, они сами все видели, и жигитеки, бокенши, борсаки, котибаки стали усердно заваливать следствие все новыми жалобами и обвинениями.

Однако сторонники Кунанбая тоже не дремали и, как говорится, готовились ударить «той же палкой по тому же горбу». «Убивали людей. Грабили по аулам! Выжигали пастбища! Пугали беременных женщин, доводили их до выкидыша!» - эти и другие, самые невероятные жалобы на главных старейшин Жигитека и присных с ними обрушились на стол «чиноулыка» Чернова. В этих же заявлениях говорилось, что Кунанбай вел беспощадную борьбу с преступниками, и что эти-то преступники и обрушили клевету на их гонителя. Друзья Кунанбая защищали его как могли.

Чернов не стал выносить своего заключения, находясь в степи. Он только выслушал и собрал все жалобы и приговоры с обеих сторон На третий день следствия объявил Кунанбаю.

- Поедешь с нами в Каркаралинск Выезжаем завтра утром.

Это уже был дурной знак.

Вернувшись от чиновника, Кунанбай в тот же вечер созвал десять самых близких родственников и друзей. Из старших были Изгутты, Жакип, Майбасар, из молодых - Кудайберды и Абай.

Кунанбай, сидя во главе совета, сообщил о грозящей опасности. Родич Ирсай, из почтенных аксакалов, впал в слабость и начал хныкать, но Кунанбай прикрикнул на него:

- Нечего сопли распускать! Ты, если можешь, совет дай! Помоги! А слезы твои мне не нужны!

Настала тишина. Все молчали. Понимали, что красноречие здесь ни к чему. Решить дела никто не мог. А Кунанбай, понимая беспомощность своих людей, стал рассуждать сам:

- Значит, дело передается на рассмотрение в дуане. Теперь все зло, направленное против меня, накопится в бумагах. А разве бумага знает о чести, заслугах, именитости человека? Вот вы, если сумеете, то остановите поток этих бумаг! Остановите жалобщиков, преследующих меня по пятам. Ничего для этого не пожалейте, но остановите! -решительно закончил он.

Даже в душе согласившись с его доводами, никто из присутствующих родичей, заурядных и неграмотных степняков, предложить ничего не мог. И все продолжали молчать. Абай был поражен безволием и никчемностью людей, окружавших его отца. Раньше Абай избегал говорить на советах, высказывать свое мнение, но теперь решил высказаться.

- Чтобы остановить жалобы, прежде всего нужно расположить к себе тех, кто жалуется,- негромко произнес Абай.

Кунанбай одноглазо метнул на него тяжелый взгляд

-Это как, сынок-прикажешь, может быть, мне поклониться им в ножки?

- Этого не нужно, отец Надо просто вернуть отнятое у них и возместить убытки, которые они понесли из-за нас. Иначе жигитеки никогда не смолкнут

Кунанбай тут задумался. Однако по поводу высказанного сыном он хотел послушать других, и обвел их сумрачным взглядом

Остальные высказались: признали слова Абая вполне уместными. Но говорили неуверенно, с оглядкой на Кунанбая. Один Изгутты решительно поддержал Абая и добавил от себя:

- Эти жигитеки, бокенши и котибаки - все просто изнывают о потерянной земле, ничего, кроме своих пастбищ и зимовок, знать не хотят. Попробуем, поделимся с ними землей Ничего другого не остается.

Такое решение, в сущности, было бы равносильно тому, чтобы принести повинную роду Жигитек Гордость Кунанбая была сильно задета. Внутри он весь клокотал от бессильной ярости, но ни звуком, ни движением не выдал себя. Он тоже понимал, что надо идти на уступки.

- Если их успокоит только земля и скот - пусть нажрутся и успокоятся,- сказал он глухо. И опустил голову - Но как это унизительно: дожить до такой собачьей жизни! - с горечью закончил он

Отпустив всех, Кунанбай оставил только своих братьев, Изгутты и Майбасара. Вместе с ними стал уже спокойно, деловито обсуждать, каким образом, через кого начать переговоры с жигитеками.

Посредники нужны были надежные. Пойти на поклон врагу-дело нелегкое, а ведь первым делом придется выходить на Байдалы, что явится для Кунанбая не просто унижением. Здесь эти родственники, мало на что пригодные, все-таки могут пригодиться. Среди них и надо искать посредника для переговоров Кунанбай сам стал называть имена - первым упомянул Байгулака, самого толкового джигита из молодых. Вторым назвал аткаминера Каратая из рода Кокше. Он, конечно, в ссоре с Кунанбаем, но на второе сражение жигитеков с иргизбаями не привел своих джигитов в ополчение Байдалы Кунанбай отправил ему с нарочным такое послание «Пока будем живы, придется нам встречаться не раз В жизни всякое бывает, и спиной повернешься порой, и дружбы станешь искать вдруг Но все мы под Богом ходим - и да будут светлы дни наших встреч на этой земле Вот и все, чего я желаю сказать»

На следующий день Кунанбай без большого шума попрощался со своими друзьями, родственниками, женами и детьми и отправился вслед за «чиноулыком» Черновым в далекий путь. С собой он взял в спутники только пятерых джигитов Самым надежным из них был Мырзахан, с юных лет служивший Кунанбаю и настолько преданный ему, что готов был жизнь положить за него. Кунанбай во всем мог довериться Мырзахану.

Что ждет впереди гордого Кунанбая, никто не знал. Скинут ли его с должности или он устоит - никому не было ведомо. Одно было всем понятно - всесильный Кунанбай, который еще недавно творил суд и расправу по аулам, сегодня вынужден ехать в город не по своей воле.

Это радовало жигитеков, бокенши, котибаков, все они как долгожданный праздник встретили последовавшие дни. В общем шумном веселье, в скачках принимали участие не только задорная молодежь, но и старые батыры. Все три рода, сумевшие объединиться и дать отпор Кунанбаевскому произволу, словно срослись и стали единым родом. «Назад больше ему не вернуться! Мы не позволим! Завалим жалобами начальство, задушим Кунанбая доносами! В пропасть свалим! Отомстим за Божея!»

И в самом деле, аксакалы и аткаминеры натащили новую груду доносов и приговоров, с нашлепанными печатями, и собирались вновь отправить Тусипа в город.

В самую эту ябедную круговерть, словно с неба, спустились к ним Байгулак с Каратаем. Долго им пришлось вразумлять захваченных бумажным безумием людей, чтобы они приостановили поток жалоб. С посланниками Иргизбая стал вести переговоры Байдалы, на него-то и направил весь поток своего красноречия премудрый Каратай.

- Мы не можем одобрить тебя, если ты готов не останавливаться ни перед чем Мы приехали к вам как родственники, как посредники для обеих сторон Кунанбаю за свою непримиримость сейчас приходится отвечать, он прижат к земле, и для тебя самое удобное время, чтобы все свое вернуть назад За убытки, нанесенные Кунанбаем, возьми у него землей

Три дня длились переговоры. Народ гудел, все обсуждали предложения Каратая. Наконец они были приняты.

Байдалы выставил такие требования: возвращение пятнадцати зимовок, которые захватил Кунанбай в течение десяти лет. одну за другой, хитростью и обманом или грубой силой; каждый из четырех родов - Жигитек, Бокенши, Котибак и Торгай - получает несколько дополнительных пастбищ.

В результате всего, земли достались сильным аткаминерам родов и их аулам. Байдалы, Байтас и Суюндик стали владельцами тех отторгнутых от Кунанбаевских владений пастбищ и зимовок, которые он в течение многих лет собирал под себя по крупице, отнимая у многих других. Как говорится, «недуг многих - это то, чего нет у многих» - смертоубийственная тяжба родов Тобыкты завершилась тем, что вожди этих родов заимели новые зимовки и новые пастбища. Остальной народ в других аулах тоже не остался без вознаграждения за участие в междоусобной войне - получили годовалых жеребят и убойный скот для зимней заготовки мяса, согыма, получили во временное использование верховых лошадей, получили на откорм бычков и телок. А расплачивались всей этой живностью не только Кунанбай и его старейшины, - весь богатый род Иргизбай взял на себя издержки.

Итак, враждующие стороны окончательно примирились через десять дней по отъезду Кунанбая. Поток жалоб в Каркаралинский дуан прекратился. Акимы родовитых аулов, получившие целые табуны и обширные пастбища, на радостях победы щедро раздаривали скот приближенным и своим родственникам. Жертвуя Создателю и духам предков, даровавшим им эту победу, владетели новых огромных стад днем и ночью кололи откормленных баранов. Многолюдные, шумные сборы, праздники со скачками, с состязаниями певцов, с девичьими игрищами не прекращались. Казалось, что после буйства набегов и кровопролитных сражений наступили дни всеобщего благоденствия.