Страница - 23

Это оказались люди из племени Сыбан, род Найман, живущих в пределах окраины Тобыкты. Самые дальние из них располагались в Аягузе, Коныршаули, Акшаули, а самые ближние - по склонам хребта Чингиз. Эти племена были в дружественных отношениях с Тобыкты, однако и не без того, чтобы порой соперничать между собою, угнать скот друг у друга и иметь нешуточные стычки Так как сыбаны жили гораздо ближе, их приехало намного больше, чем найманов Они были самыми последними из гостей, которых должен был принимать Абай. Разместив их в оставшихся юртах, он тотчас же со своими джигитами принялся кормить гостей.

Вначале подали кумыс. Потом чай. Потом на конях ловкие подавальщики стали развозить мясо в огромных чашах от кухонных юрт к гостевым. От души сделано было все, чтобы в эту ночь, накануне аса, приехавшие издали, усталые, голодные люди хорошо отдохнули с дороги и восстановили свои силы.

После обильного горячего мяса гостей дальних, из Семиречья, потянуло на сон, они начали укладываться спать. Бодрее выглядели гости из Сыбан, они поели мяса и еще долго пили кумыс, взбалтываемый в глубоких чашах роговыми черпаками, и вели свои увлеченные разговоры, радуясь встрече. Весь вечер, занятый гостями от нагаши Божея, Абай смог только теперь наведаться к гостям из Сыбан. Среди них оказался сам Кадырбай, знаменитый акын Кадырбай, который еще совсем юным состязался в импровизации со знаменитым певцом и поэтом Садыком, и победил его, заставил путаться в словах и потом совсем умолкнуть. За это юный Кадырбай удостоился от народа имени «Бала-акын», мальчик-поэт. Абай прекрасно знал его творчество, читал и пел его стихи. Можно представить, какова была его радость, когда он узнал, что будет принимать у себя самого Кадырбая.

В свою очередь и Кадырбай, как только спешился, узнал о том, что ему предоставлена честь остановиться в доме Кунанбая. Старику также сообщили, что принимает гостей один из сыновей мирзы, юноша благородный и щедрый. Да и сам старый поэт, по убранству гостиного дома и по изысканности угощения, догадался об этом. Редко в каком доме подавали такой густой, желтый кумыс, сооружали дастархан на таких дорогих красивых скатертях, выставляли столько красивой разнообразной посуды. Нигде к чаю не подавалось такое обилие пряных сладостей И самый изыск проявился в тем, что подали мясную еду, состоящую из уложенных на одно блюдо нарезанных кусков опаленной бараньей кожи и круглых кусочков вареной конской колбасы - казы Не оценить этого старый акын не мог, хорошо знавший круг блюд обычных приемов в степи.

И теперь, когда пришел Абай, старый акын ласково приветствовал его, выказывая свое почтение этому юноше

- Подойди сюда, присаживайся рядом, сын мой! - подозвал он Абая и сам налил ему чашку кумысу.

С бурой бородой, тронутой местами белой сединою, с приветливым светлым лицом, величавый старец очень понравился Абаю Кадырбай справился о здоровье его родителей, выразил благодарность за оказываемые почести.

Абай при этом старался быть немногослозным, и лишь отвечал на его вопросы, почтительно склонившись перед ним. Видимо, старому акыну понравились и ответь!, и манеры молодого джигита Продолжая разговор, он сказал:

- Как-то акын Барлас рассказывал мне, что у Кунеке есть сын, который вернулся после учебы в медресе. Мол, большой любитель стихов Рожденный от Улжан, воспитывавшийся в доме почтенной Зере. Не ты ли это будешь, сынок?

Абай смущенно, сдержанно улыбнулся и ответил:

- Е-е, однажды акын Барлас недолгое время гостил у нас, - и, подняв глаза, юноша открыто, радостно посмотрел на знаменитого поэта.

Тонкая улыбка тронула лицо акына, он сказал:

- Все знают, что твой отец не очень любит стихи и стихотворство. Тогда почему же ты стал любителем стихов? Можешь мне ответить на это? Сынок, ты не должен обижаться на меня, ведь я прихожусь ровесником твоему отцу, а между сверстниками дозволены всякие вольности.

Присутствующие в доме заулыбались и с любопытством уставились на Абая. Он хотел бы проявить самую глубокую почтительность и вежливость к гостям, ни в коем случае не вступать с ними в споры или пререкания. Однако эти сыбаны не чувствуют себя, кажется, гостями из чужого рода и ведут себя непринужденно, будто они причастны ко всем делам аулов Тобыкты И оттого хочется им отвечать столь же непринужденным образом, по-свойски Да и ответные слова уже так и вертятся на языке И все же Абай не отдался первому порыву, успел еще подумать «А что, не будет ли невежливо - вступать в пререкания со старшим, да еще и с гостем?» И подумав так, он и сам не заметил, как покачал головою Но это заметил Кадырбай

- Уа, говори, сынок! Ты же хочешь что-то сказать? Не смущайся, говори!

- Будь по-вашему, Кадеке! Ведь сказано же: «Ровесник отца -и сыну ровесник». Но я заранее прошу прощения, если невольно задену вас Так бывает ли на свете кто-нибудь, совсем не любящий стихов? Разве что человек с безнадежно глухой душою. А у моего отца есть любимые стихи. Вы же, Кадеке, хотели сказать, наверное, что ему не понравилось одно стихотворение, а не все стихи на свете. И я знаю, что это за стихотворение, которым он остался недоволен: «Ты аргамак, стремительный, как марал. Ты своей силой и властью славу себе стяжал», - закончил с улыбкою Абай. Сидящие в доме вновь засмеялись - и с любопытством стали ждать ответа старого акына. Кадырбай сам рассмеялся и ответил:

- Апырмай! Ты посмотри, как этот ребенок сумел поддеть меня! -Он оглядел окружающих, прищелкнул языком и с весельем в глазах молвил дальше: - Он ведь намекает на одно мое стихотворение, в котором я перехвалил Солтыбая, и напоминает о том, как меня за это осудил Кунанбай. Если вы не слышали о том, что слышал, должно быть, этот мальчик, то я вам сам расскажу. Кунанбай пристыдил меня: «Зачем ты так стелешься перед Солтыбаем? Хочешь упросить его в чем-нибудь?» Что ж, так и было, сынок, но ты меня строго не суди, пожалуйста! Это было так давно, - и он опять добродушно рассмеялся.

Абай ничего не ответил. Ему в последнее время почему-то хотелось спорить со старшими, словно некая подспудная строптивость затаилась в его сердце. Нет, он не сожалел и не чувствовал вины в том, что задел старого акына, хотя по натуре своей юноша не был ни мелочным, ни вздорным. И все же, вынудив к признанию Кадырбая, Абай почувствовал некую удовлетворенность в душе.

Люди в этой гостиной юрте засиделись допоздна. Когда уложили гостей в приготовленные для них постели, вышли из юрты и затянули пологом тундуки на его овершии, Абай и его люди увидели, что на восточном небосклоне уже занимается золотистый рассвет. Проступили во мгле сероватые холмы с юга от горы Казбала, затянутые туманной пеленой. На синеющем небе просматривался высокий силуэт вершинной скалы Карашокы, словно дозорный наступающего нового дня, оповещающий о скором приходе зари всем окрестным холмам, глубоким оврагам и горным ущельям, еще погруженным в холодный туманный сон...

Абай, Изгутты и Ербол шли в направлении кухонных юрт и на ходу устало переговаривались,

-Уже скоро настанет утро. Поспать, наверное, не удастся.

- Какое там поспать! Ты лучше забудь про сон.

- Оу, еще не заготовили дрова, воду!

-А кумыс? С кумысом бы не запоздать! Сабы во всех домах опустели.

- Конечно, сейчас не до сна. Побегать нам придется, подсуетиться еще!

И они приступили к неотложным делам.

А наступающий день обещал быть для них трудным! Это был день большого угощения. Гости Абая до самого обеда не показывались из юрт. Утром туда заносили только чай и кумыс. В обед начали подавать мясо. Абай установил свой особенный порядок подачи еды, который понравился и гостям, и посторонним, и всем, работавшим на кухнях.

Для джигитов-мясодаров были подобраны иноходцы с ровным бегом, все в сверкающей серебряной сбруе. Головы джигитов были обвязаны белыми платками. Когда с двумя блюдами дымящегося мяса в руках они понеслись от кухонных юрт к гостевым, вся долина, казалось, наполнилась праздничным ликованием. Приезжие родичи, на-гаши Божея, получили высокие почести, а уход за ними и блюда были признаны самыми безупречными.

Когда в гостевых домах завершился торжественный поминальный обед, Байсал на светло-сером скакуне, с траурным стягом в руке, выехал на холм в сопровождении большой группы джигитов, издававших призывные кличи. Так был подан знак к началу большой скачки и разных состязаний: борьбы силачей-палванов, конной джигитовки. Наступал главный час торжеств годового аса Божея. Из огромной толпы верховых, двинувшихся к месту сбора, вырывались вперед и неслись к долине наездники на легконогих, как сайгаки, резвых скакунах. что должны были принять участие в большой байге. Громкие мужские голоса, шумные приветствия, возгласы восхищения и молодцеватые выкрики наполнили горную долину. За какое-то мгновение все участники аса оказались в седлах.

Абай не мог представить себе, сколько же народу собрала годовая тризна, он никуда не выезжал из своего юрточного гостевого лагеря. Его гости были издалека, они должны были сегодня заночевать здесь, и надо было позаботиться об их вечерней трапезе. Поэтому Абай, Изгутты и их люди не могли отвлекаться на развлечения и зрелища. Джигиты смирились и тоже остались на местах, беспрекословно подчинившись Абаю, который не отпустил их. Один лишь Ербол, не устояв перед всеобщим порывом, со словами: «Буду вашим вестником» умчался на место проведения скачек. Он и, правда, несколько раз возвращался галопом назад и, торопливо сообщив новости, вновь уносился прочь. Это с его слов Абай узнал, что на празднике присутствует несколько тысяч человек.

Когда Байсал с призывным кличем, со стягом в руке поскакал с места сбора в сторону Карашокы, где находится просторная равнина для скачек, за ним с потрясшим горную долину многотысячным грохотом копыт понеслась вся огромная лава конников. Казалось, потоку конницы нет конца и края. Только теперь Абай и его люди смогли убедиться воочию, какая громада людская собралась на асе Божея. Улжан, Айгыз и все другие женщины обслуги выбежали из хозяйственных юрт и, замерев на месте, как зачарованные смотрели на проносящийся мимо поток верховых.

В очередной раз подскакавший Ербол сообщил, сколько лошадей примет участие в розыгрыше большой скачки: сто пятьдесят лучших скакунов от всех присутствующих на асе родов. Призы получат десять самых быстрых коней. Каждый приз будет состоять из «девяток», на главный приз предназначена «девятка» во главе с верблюдом, вторая наградная «девятка» увенчивается серебряным слитком, который привезла Улжан. Призы борцам-палванам также состояли из «девяток».

В полдень Улжан вызвала Абая и сообщила ему, что если гости останутся еще на день, то мяса может не хватить. Надо было позаботиться заранее, поэтому Абай и не пошел на торжества. Он срочно направил Изгутты и Мырзахана домой в Ботакан, чтобы они пригнали пять отгульных стригунов и доставили еще кумысу. Большая часть гостей аса сегодня ночью отправится по домам, но гости Абая могут задержаться еще на сутки.

Так что Абаю надо было предупредить своих, чтобы не расхолаживались и без задержки слали все, что он просит прислать. К тому же большая и постоянная забота была о воде и дровах. Абаю и краем глаза не пришлось полюбоваться на великие торжества и конные игрища в честь аса Божея. В заботах, суете и постоянном беспокойстве прошли для него предыдущая ночь и весь день поминок, а впереди предстояла еще одна не менее хлопотливая бессонная ночь. Вечером гости вернулись усталые, запыленные, изнемогающие от жажды. Их встретили приветливые, улыбающиеся, нарядные молодые джигиты. Они для начала напоили гостей прохладным золотистым кумысом, затем подали чай. В юрты внесли огромные самовары, пыхтевшие клубами пара, их тащили за ручки по два джигита. В юртах сразу стало шумно,весело и уютно.

Второй вечер по вниманию к гостям и обилию угощения вышел не хуже вчерашнего, а в чем-то даже и превосходил прошлый. Так как люди из ближних мест уже разъехались по своим аулам, в юрты Абая зашли проведать самых дальних, оставшихся на ночевку гостей из Семиречья старшины родов Байсал, Байдалы и Суюндик. Еще со вчерашнего дня Улжан приглашала их, чтобы они могли побыть с го-стями-нагаши Божея, а также, чтобы почувствовали и на себе гостеприимство очага Кунанбая.

Итак, Абай не спал и эту ночь. Это была уже третья бессонная ночь.

На другой день Абай с утра позаботился о последнем обеде для отъезжающих семиречинцев. Когда обед завершился и наступила минута «возвращения» дастархана, почтенный седобородый аксакал рода Найман подозвал Абая, произнес слова благословения-бата над юношей и потом с глубоким, искренним чувством благодарил его за доброе гостеприимство.

После обеда вдруг разом все - Улжан, Изгутты, Улжан и Ербол -обратили внимание на то, как выглядит их любимый Абай. На нем лица не было, посерел он и осунулся так, что выглядел человеком, долго пролежавшим в объятиях болезни. Воспаленные глаза были налиты кровью, щеки ввалились, утратили румянец, и весь он выглядел каким-то потерянным, взъерошенным, вызывая у тех, кто на него смотрел, чувство безмерной жалости.

Впрочем, не намного лучше выглядели и сам деловитый Изгутты, и неугомонный Ербол. Все трое, поглядев друг на друга, от всей души расхохотались, потешаясь над самими собой.

- Что тут скажешь! Выглядим, как у того бедняги Караши кляча, которая вчера вымоталась на скачках, села на хвост, растопырила передние ноги, да так и просидела враскоряк всю ночь до рассвета, -заметил Ербол.

- Да, сейчас хочется только одного - упасть бы на этом месте и спать, спать! - признался Абай.

Но г/т подошел Байдалы и пригласил их всех к дому Божея. Надлежало провести обряд завершения годовой тризны. Что означало -будут забивать год назад предназначенных к тому жертвенных коней Божея, а также снятие траурного стяга с дома покойного.

При этих обрядах присутствие родственников покойного обязательно И во главе с аксакалом из нагаши Божея все тобыктинцы дружно направились к траурному дому покойного. Когда они подошли, из юрты вышли женщины, уже год находившиеся в трауре. Байдалы вынул из-за опоясывающего юрту аркана за древко чернобелый стяг, что был поставлен справа от входа, и подал его Байса-лу. Тот, как требовал обычай, бросил стяг на землю и ногою переломил древко. Это был первый знак к окончанию траура. Ас завершился, прошел год по смерти Божея.

Теперь предстояло развязать узлы скорби, разобрать юрту, предварительно сняв в ней все убранство. По знаку Байдалы внутрь юрты вошел Суюндик с большой толпой народу. Начали развязывать траурные тюки, содержимое которых уходило на раздачу в память усопшего. Две дочери Божея и его безутешная байбише сидели с безучастным видом, спиной к правой стороне юрты, и монотонно голосили. К ним присоединились с плачем, рыданиями и причитаниями все остальные. Голоса скорбящих слились в последнем вопле по Божею. Это был второй знак к окончанию траура.

После прочтения молитвы из Корана все вышли из юрты наружу. И следовало подать третий знак к окончанию траура. К юрте подвели двух жертвенных коней Божея. Он на них ездил в последний год, незадолго до смерти. За год вольной жизни в табуне кони разжирели и довольно-таки одичали. Плача, скорбя и рыдая, родичи завалили обоих животных, и Байдалы собственноручно перерезал им горло.

Все трое - Байсал, бросивший на землю траурный стяг, и Суюндик, развязавший тюки скорби, и Байдалы, зарезавший жертвенных коней, были самыми близкими родственниками и друзьями Божея, поэтому они получили почетное право совершить обряды по окончанию его годового аса.

Не отведать мяса жертвенных животных на тризне никак нельзя. Абаю пришлось, вдруг задремывая и роняя голову на грудь, досидеть до конца трапезы.

После чего, во второй половине дня, он испросил разрешения у старших отбыть домой. К нему подошел Байсал и, по-родительски обняв его и понюхав лоб, сказал ему с необычной для него лаской и приязнью:

- Сынок, до сих пор мне ни разу не приходилось разговаривать с тобой и беседовать по душам. Но я запомнил и буду помнить все хорошее, что исходило от тебя на этом асе. Когда-то Божеке в Каркаралинске был тронут твоим искренним салемом и дал тебе благословение. Ты помнишь, сынок? Он сказал, что ожидает от тебя много доброго в этой жизни Я тогда отнесся к тебе не очень ласково, вспомни и это... И вот до меня стали доходить от разных людей твои слова - о справедливости, несправедливости. Я часто думал о тебе. А в эти дни аса я воистину убедился, что ты настоящий брат покойному Божекену. Я желаю, чтобы ты и в других добрых делах оправдывал его большие надежды. Также старайся оправдать надежды всех нас, старших родичей. Я верю, что ты оправдаешь их, карагым, свет мой! Только бы эта проклятая жизнь не заставила тебя споткнуться и отступиться. А пока ты на правильном пути. Дай бог тебе! Дай бог! - И Байсал благословил Абая.

Сердечно, искренне присоединили к сему свои благословения Суюндик, Байдалы и Кулыншак. Абай с глубоким почтением поблагодарил аксакалов за их добрые пожелания.

Он простился со всеми и тронулся в путь вместе с одним только Ерболом. Улжан отправилась уже к Ботакану на повозке. А Ербол с Абаем, едва держась в седлах, поплелись медленным шагом, изредка ненадолго ускоряя ход, из последних сил добирались до дома. Здесь их ждала Улжан, она успела уже приготовить для них уединенную юрту, уютно застелила пол толстыми коврами, бросила на них стеганые корпе.

Войдя в Большой дом, Абай нашел силы поздороваться с бабушкой, а потом жалобно посмотрел на Улжан, со словами:

-Спать, спать!.. Апа, я так хочу спать...

Улжан подала обоим кумысу в чашках, затем отвела в приготовленную для них юрту. Там уложила обоих, каждого заботливо укрыв одеялом.

Они уснули мгновенно, лишь только их головы коснулись подушек. Проснулись к обеду следующего дня. Опять попили одного только кумысу и рухнули назад в постель. В сумерках друзья проснулись, посидели, полусонные, молча, бессмысленно глазея друг на друга, потом вновь повалились спать. Они пришли в себя и окончательно проснулись, вволю выспавшись, только к обеду третьего дня.

Абай не знал о том, что, безмятежно проспав эти дни, проснулся он знаменитым на всю степь, уважаемым многими степняками молодым джигитом.

3

Во всех джайлау только и говорили о прошедшем асе по Божею. Его устроители и гости, и все те, что не были на поминках и слышали о них только из уст участников аса, обсуждали его. Молва о небывалых торжествах облетела все пределы Тобыкты с быстротой лавины и вышла далеко за пределы края. В степях, на горных отрогах, в просторных альпийских лугах джайлау казахи воздавали хвалу и славу происшедшей годовой тризне Божея. Вовлеченный в круг напряженных забот по его проведении, Абай как-то совершенно не заметил, что участвует в стихийно нарастающем народном действии, и он даже не смог увидеть и представить всей грандиозности и пышности торжеств.

Действительно, ас по случаю годовщины смерти Божея получил заслуженную всенародную славу. По количеству участников, по необычайной заботе, радушию и выражению почета гостям и, наконец, по щедрости угощения этот ас был признан непревзойденным. Его пример стал поучительным для последующих поколений.

В эти дни, - и разговорившиеся в своем кругу старики, и общительная молодежь, и сошедшиеся на досуге женщины, и озорная детвора, - все не переставая обсуждали прошедший ас. Событие такого значения будут обсуждать теперь все лето, предстоящие осень и зиму. Родятся были и небылицы, не забудут упомянуть по кличкам скакунов-победителей, взявших байгу, поименно будут называть си-лачей-палванов, победивших в борьбе. Не забудут и про остроумных краснобаев, шутников, пустивших на тое какую-нибудь особенно удачную и всем запомнившуюся шутку. Имя Божей станет излюбленным во всем Тобыкты, и при наречении новорожденного многим будут давать это имя. По прошествии времени люди будут сверять время событий своей жизни по этим дням: «Это случилось через два года после аса» или - «Сын родился за пять лет до аса Божея». Сватовство, поездки женихов к невесте, свадьбы, а также торжество по случаю обрезания или смерть какого-нибудь человека - будут связываться с днем и годом аса Божея. Даже о выдающемся скакуне, впоследствии выигравшем байгу на каких-то торжествах, будут говорить, что в год аса он еще был стригунком. Были в прошлом и другие знаменитые асы, становившиеся вехами в продолжении неспешно текущей истории кочевой степи: ас Торе и ас Бопы также сохранились в памяти потомков на много поколений.

Нынешний многотысячный, шумный ас своей громогласной славой прокатился по всему Чингизу, по его горным джайлау, ущельям, долинам и урочищам. Имена почетных людей, содействовавших его устроению, не пожалевших для него своих огромных усилий, стали известны всем и вошли в устную историю кочевников. И уже сказано было, что этот ас породил вокруг себя много былей и небылиц.

Имена главных устроителей аса назывались с большим почтением - зто Байсал, Байдалы и Суюндик, однако имя юного Абая обрело славу, намного превосходящую их известность. По всей степи передавались рассказы об этом мудром, достойнейшем юноше.

Рассказчики начинали с того, что поведывали о напряженном споре отца с сыном, в котором молодой Абай смог одержать верх, приведя такие слова, что они смогли растопить лед в сердце сурового Кунанбая. Затем рассказывалось о проявлениях необыкновенной учтивости, широты души, мудрой прозорливости и обаяния этого необыкновенного молодого джигита. Его замечательное поведение и щедрость могли быть примером для всех остальных а степном народе. Это был пример того, как истинно послужить во благо своего народа.

Аульные старцы высоко оценили усилия матерей Абая, престарелой Зере и досточтимой Улжан. О бабушке Зере составился почтительный народный приговор: «На Зере равняются люди. Она действительно является великой матерью для всех наших племен. Живет заботами о благе, здравии, покое других людей. Сама воспитала необыкновенного внука - чтобы в нем проявилась сила и благость ее материнского молока». Аксакалы в своих дальних аулах отзывались лестно и о матери Улжан, которая сама выезжала на поминки, чтобы помочь своему сыну.

Все эти рассказы, были и былички, степные приговоры и народные мнения складывались за те два дня и две ночи, которые Абай и Ербол проспали глубоким, как провал, сном крайнего утомления. Наконец, добрая молва долетела и до Большого дома Зере. Ее приносили даже люди из ныне враждебных родов - Жигитек, Бокенши, Котибак. Вернулся Каратай из поездки по реке Баканас и поведал: и там уже все говорят о добрых делах Абая. В племени Керей, кочующих в самых низовьях рек Баканаса и Байкошкара, на земле уже другого округа, тоже знают и воздают должное его делам.

Проснувшись на третий день, Абай и Ербол сходили на реку, искупались и вернулись к чаю в юрту свежими и бодрыми.

Зере подозвала и усадила рядом с собой внука, поставила перед ним пиалу с чаем.

-Айналайын, ягненочек мой! - ласково глядя на него, сказала она и похлопала его по спине.

Улжан подала блюдо с мясом - бараний бок и вареную голову.

- Ешьте. Мы, твои матери, велели заколоть барашка в твою честь, -сказала она.

- С чего это вдруг, апа? - удивленно посмотрел на нее Абай.

-А в честь того, что ты, сынок, стал уже совсем взрослым. Вы оба

проспали все на свете и ничего не знаете. Вас повсюду хвалят. Люди благодарны за твои труды, жаным, считают тебя истинно добрым джигитом.

- Боже мой, что за труды! Подумаешь - гору своротили. Старались принять гостей не хуже других, вот и все. Лучше скажите, что не нашли другой причины для смерти бедного ягненка! Теперь, Ербол, нам придется съесть его, - отшутился Абай и, как старший, начал разделывать баранью голову.

Прошло еще дней пять. Ербол уехал и находился в своем ауле. И вдруг сегодня он прискакал на взмыленном коне, подлетел к одиноко гулявшему за юртами Абаю.

- Суюнши! - крикнул Ербол, сверкая в улыбке зубами. - За хорошую новость готовь суюнши! - И он с ходу, на скаку сорвал шапку с головы друга.

Еще ни о чем не расспрашивая друга, Абай уже догадался, что это за новость.

- Удача большая! Тебе везет! - сияя от радости, сообщил запыхавшийся Ербол. - Адильбек, младший сын Суюндика, вчера вечером поехал к родителям своей невесты - тайная поездка. С ним вместе уехали все: бай Суюндик, старший сын Асылбек и другие. Я давно хотел, но не мог поговорить не то чтобы с Тогжан, но даже и с женге Карашаш. Этот Адильбек стал что-то коситься на меня. Ну а сегодня утром я заскочил к ней на зимовку, напился кумысу, вдоволь наговорился с нею. Ты знаешь, Тогжан сильно тоскует по тебе! Постоянно вспоминает тебя. А тут еще народ со всех сторон нахваливает, и меня стобой, кажись, тоже нахваливают-говорят, что нет других таких джигитов, как Абай и Ербол! И женге Карашаш тоже так говорит, и Тогжан. Одним словом, Абайжан, надо ехать туда: хотя бы еще раз повстречайся с ней! Я с этим и приехал. Скорей седлай коня и поедем. По дороге поговорим!

Решение тотчас было принято. Новость невероятно взволновала Абая. С наступлением сумерек друзья выехали по направлению к джайлау Жанибек, куда откочевал род Бокенши.

Абай ехал на белогривом рыжем иноходце, Ербол - на светлосером скакуне, оба выбрали коней, масть которых сливалась с тусклой мглой степной ночи. Всадники и одежду подобрали такую же неброскую в ночи, серые чапаны и шапки, сливающиеся с туманным колыханием волн седого ковыля. Они хорошо продумали, как остаться незамеченными на своем пути. Чтобы не привлекать излишнего внимания, выбрали обходные пути мимо аулов, где могли и призадуматься, увидев едущих куда-то в ночи двух джигитов.

Взошла луна. Стояла ночь тихая, спокойная, просторная. Вершины предгорий затянулись сиреневым туманом, словно набросили на себя шелковые покрывала ночи. Замерший, пространный, тихий мир ночи был наполнен беспредельной грустью. И глядя на половинную долю новой луны, Абай непроизвольно вздыхал - печально, глубоко.

Ибо воспоминание о Тогжан и о другой луне, уже запредельной, погружали его в безысходную печаль.

Мир этой степной жизни, породив его джигитом, в самую светлую пору его расцвета бросил с неба волшебный луч, имя которому Тогжан.

Мечта его чиста и прекрасна, но между ним и его мечтой непреодолимой преградой встало жизненное зло. Казалось бы, что для них, любящих, все так ясно и прозрачно - протяни руку, и в ней окажется ее рука. Но не получается так. У него на ногах путы, у нее на шее - аркан. И вот теперь они - оба безнадежные невольники всесильной судьбы, жестоко разлучающей их. И зачем всем отчаянным порывом сердца они устремляются друг к другу? Зачем, зачем? Разве есть силы, которые смогут разорвать злые цепи на них? Зачем задыхаться от печали, тоски и горечи - и лететь на эту встречу?

С того дня, как он возвратился из края Бошан, Абай только и желал как-нибудь связаться с Тогжан, однажды послал ей весточку, спрашивал, как бы им повидаться. Оказалось, что Тогжан тоже думала об этом, но, потеряв всякую надежду, сумела передать ему лишь слова отчаяния и боли: «К чему встречи? Только ради того, чтобы повидаться? Неужели он не понимает, что все это ни к чему?»

На эти слова ее Абай не нашелся, что ответить... И вдруг она зовет его!

Да, он ездил к Дильде, не любя ее, покорившись неодолимой судьбе и косным степным законам. Но и у Тогжан есть нареченный жених в Мамбетее. Она также не испытывала любви к нему, а с тех пор как полюбила Абая, она и думать не хотела о своем женихе. В душе ее поселился страх перед ним. Абай же покорно поехал к нелюбимой невесте! Он словно ушел за перевал, навсегда разделивший их. Сколько слез тогда пролила Тогжан, извелась вся, осунулась и исхудала.

Джигиты нещадно погоняли лошадей, и ко времени отхода ко сну успели подъехать к берегу реки Жанибек.

Широкие, просторные луга здесь тянулись по обоим берегам реки, высокие продолговатые холмы окаймляли речную долину. Когда они взобрались на один из этих холмов, слуха их достигла отдаленная песня. Первым уловил ее Ербол. Джигиты остановили коней. Прислушались. Пел хор женских голосов, многоголосый, слаженный. Так поют ночью в степи женщины, стерегущие стада. Джигиты тронули коней и спустились с отлогого холма. Внизу перед ними раскинулся аул круглых светлых юрт, освещенных луною. В просторных загонах спали овечьи стада. Огни нигде не горели. В безмолвии лунной ночи причудливо смотрелись белые юрты - словно лежавшие в темных гнездах, на каком-то зачарованном островке, огромные гусиные яйца Там кучка яиц в пять-шесть штук, тут гнездо с целый десяток яиц, а в стороне - кружок гнезд с четырьмя-пятью яйцами в каждом.

По мере приближения к аулу пение женщин в ночи звучало все призывнее, громче и разборчивее. Джигиты стали объезжать аул пониже, вдоль по кромке берега неширокой реки, среди темневших зарослей кустарника. Ербол определил, что они приблизились к аулу Суюндика. Следующим за ним оказывался аул самого Ербола. Надо было по самой береговой кромке, скрываясь в кустах, пробираться дальше вниз по течению реки и выходить к броду. Скоро они достигли брода, переехали через реку.

Перед ними распахнулась широкая поляна, ровно освещенная луной. Аул Суюндика виднелся уже не так далеко. Голоса поющих женщин звучали совсем близко. Пели песенку «Статный конь», которую привезли в эти края Абай с Ерболы из аула Дильды и которую здесь успели повсюду разучить. Но в напеве звучавшей в ночи песни что-то разлаживалось, нежные женские голоса размывались и как-будто уплывали в тишину ночи.

Ербол догадался в чем дело.

- Е-е, посмотри-ка, что делается! У них же бастангы, провожают кого-то. Поют, на качелях качаются! - воскликнул он. - Давай подъедем к ним!

- А удобно это?

- Никто и не подумает, что мы сюда с целью какой-то приехали. Как-нибудь оправдаюсь! Давай за мной! - сказал Ербол и двинул коня вперед.

Абай сильно сомневался, но все же ехал за другом, полагаясь на его находчивость.

На самой окраине широкой поляны, за аулом, были установлены большие качели. Вокруг них собралось много девушек и джигитов

Качели были поставлены посреди широкой поляны, ввиду недалеко расположенного аула белых юрт, освещенных яркой луною. На вечерку собралось много молодежи, в основном совсем юных девушек в своих собольих шапочках, бархатных и шелковых чапанах, иные в приталенных камзолах, подчеркивающих стройность их тоненьких фигур. Непрестанно разливался в воздухе многозвучный звон шолпы. Пришли на бастангы и молодые замужние женщины в затейливых головных уборах, оставлявших открытыми их веселые, свежие, смеющиеся лица. Между ними бегало немало детворы. Джигитов было не так уж много. Две стройные девушки, сидя на одной доске, друг к дружке лицом, раскачивались на больших качелях, они и запевали песню «Статный конь», остальные хором ее подхватывали. Абай с Ерболом подъехали вплотную, не замеченные никем.

-Хорошо повеселиться! Славных вам игр! - приветствовали ночную вечёрку джигиты, остановив своих коней.

Девушки живо обернулись на голоса. Подошли ближе. Среди них оказалась жена Асылбека, невестка Тогжан - женге Карашаш.

-Абай! - воскликнула она, узнав его, и радостно произнесла приветственный салем.

Ербола все узнали сразу, и раздался целый хор певучих девичьих голосов:

- Ербол! Это же Ербол! Наш Ербол!

- Откуда едете?

Молодежь оставила качели, перешла на край поляны. Пение прекратилось, девушки, распевавшие песню, сошли с качелей и присоединились к остальным. Одна из певших была Тогжан, другая - ее подруга Керимбала, дочь Сугира.

Абай узнал Тогжан кактолько подъехал. Встретившись на людях, они оба смутились и едва смогли поздороваться. Но никто не заметил их смущения. Подружка Керимбала, веселая, звонкоголосая, бойко подошла к Абаю, сверкая большими качающимися серьгами в ушах, поздоровалась с ним и сразу затараторила'

- Ну, раз вы попали на наше веселье, давайте веселиться вместе с нами! Сойдите с коней, будем на качелях качаться!

Карашаш, жена Асылбека, тут же подхватила:

- Конечно, сойдите! - и ободряюще улыбнулась Абаю.

Но Абай и Ербол все еще медлили. Не сговариваясь, они решили повести себя так, чтобы ни у кого не зародилось подозрения. Ербол громко заговорил:

- Вот, ехали в аулы Кокше, что кочуют по Баканасу, да запозднились и решили заночевать у меня, - больше стараясь для ушей джигитов, которые в подобных делах намного догадливее и хитрее. К тому же - мужская зависть, подозрительность... - Поедем завтра.

- Ну, так какой разговор! Раз решили ехать завтра, слезайте с коней, повеселитесь с нами!

- Мы устроили бастангы, примите участие в нашем веселье! - несколько девушек и нарядных молодок подошли к джигитам.

- Отведите, поставьте коней да скорее к нам возвращайтесь! -шутливо-повелительно приказала Карашаш.

Ербол, как бы готовый повиноваться ей, все же выразил неуверенность в голосе, произнеся:

-Хорошо... хорошо... Так нам что, вернуться?

Керимбала, прислонившись плечом к одной из своих старших женге, бойким голосом ответила за всех:

- Конечно! И поскорее, не теряйте времени! Нам хочется услышать от вас новых песен - ведь вы недавно ездили к родителям невесты. Вот и научите нас их песням. Отведите быстрее коней и возвращайтесь, да хорошенько настройте свои голоса!

Всем понравилась шутка Керимбалы, раздался всеобщий звонкий молодой смех.

Не смеялась одна Тогжан.

Она молча смотрела на него, в сияющих глазах ее плескалось счастье. Перед нею был он - тонкий серый чапан нараспашку, под ним черный шелковый жилет, надетый на белую рубашку. На голове - шапка из серой мерлушки, покрытая серебристым шелком. В свете яркой луны ей было видно, что он похудел, лицо его осунулось, выглядело усталым. Внезапно появившийся из ночи джигит, красивый, нарядный, на прекрасном коне с серебряной сбруей - Абай заполнил собой всю ее душу. И по-прежнему был он для Тогжан ближе всех, дороже всех на свете.

Джигиты тронули коней. Белогривый иноходец Абая, застоявшийся на месте и нетерпеливо рывший копытом землю, рванулся с места и пошел плавным, ровным ходом. Начищенная серебряная сбруя на нем сверкнула в лунном сиянии и померкла в темноте. Высокий всадник на светлом коне удалялся, постепенно сливаясь с мглой ночи, и только белый, пышный хвост его еще светился, отражая лунный свет.

Подойдя к качелям, Тогжан прислонилась к столбику и замерла, склонив голову.

Женге Карашаш сразу заметила, как резко изменилась в лице ее золовка. Желая скрыть ее состояние от внимания других, Карашаш обняла Тогжан и, когда подошли другие женщины, сказала им, что она с Тогжан обсуждает, какое надо угощение предложить гостям. А сама стала шепотом увещевать золовку, чтобы та не выдавала себя

- Начинай петь, вот что... Иначе заметят. Будь осторожнее.

Тут к Тогжан подбежала Керимбала и, схватив ее за руку, повлекла к веревочным качелям.