Страница - 25

- Рад это слышать, голубчик, спасибо! Но сегодня вечером, когда мы еле добрались до Мусакула, навстречу нам выехал Такежан и стал гнать обратно! Рядом с ним был этот злодей Жумагул. Камчу занес над нашими головами! Конем стал теснить. Неужели мне суждено потерять все нажитое, стать нищим? Пришел ктебе стем, чтобы ты, хотя бы ты, не остался в стороне, глядя на то, как родственники твои летят в бездну!

Абай жестом прервал Даркембая. Быстро приняв решение, повернулся к Ерболу.

-Оденься потеплее, садись на коня. А вы, Даркембай-ага, идите с ним. Возьмите у нас еды. Дильда, вставай! - крикнул он жене.

Абай дал ей распоряжение:

- Приготовь побольше мяса и другой еды, эти люди проголодались.

Дильда тотчас встала, быстро пошла из дома к кладовой.

Через Ербола Абай отправил послание брату Такежану: «Пусть не прогоняет. Они не зарятся на его добро. Пусть выделит пастбище для такого незначительного стада. И пусть угомонит Жумагула!» Ербол, быстро одевшись, вместе с Даркембаем и его спутниками отправился в путь.

В этом году Такежан зимовал на Мусакуле. Женившись раньше Абая, он в том же году взял свою долю наследства и отделился. Став хозяином, он начал проявлять большую жадность к собственности, ревностно оберегал свои земли. Соседние пастухи удивленно поговаривали, наблюдая за ним: «Надо же, он сгоняет со своих пастбищ даже скотину из стада матерей, ненароком попавшую к нему!» Абай, услышав об этом, почувствовал жгучий стыд за поведение брата.

Ушедший в ночь, в буран, Ербол вскоре вернулся, весь облепленный снегом, переполненный гневом. Его коротенькая жесткая бородка была пробита инеем и казалась седой, отчего Ербол выглядел постаревшим. Крутые скулы его покраснели, желваки на них так и ходили. Его серые, быстрые глаза метали искры, загораясь яростью и возмущением.

Не успев развязать наушники тымака, Ербол опустился на одно колено и, стряхивая снеге бороды, начал говорить возмущенно:

- Нет, лучше надеяться на милость самого создателя, чем на помощь этого Такежана! Опять погнал Жумагула, приказав ему не пускать никого пасти скот на Мусакуле, Жидебае и Бараке. При мне велел Жумагулу: «Избей как следует и прогони прочь этого Даркем-бая!» И этот Жумагул, богом проклятый, помчался со мной наперегонки, стал рьяно исполнять приказание хозяина, размахивать соилом, разгоняя овец Даркембая!

- А Даркембай? Что же теперь ему делать?

- Куда он пойдет среди ночи, в такой буран?

- Лучше погибнуть ему от руки Жумагула, чем выходить в степь!

Так зашумели молодые джигиты, бывшие в доме Абая, страшно

разгневанные сообщением Ербола. Он присовокупил к своему рассказу еще одно свое возмущение:

- Нет хуже кровопийцы, чем этот песЖумагул! Наверное, безбожник так и был создан для собачьей службы атшабаром! Когда я сказал ему: «Ей, ты бы угомонился до утра, дал бы бедным людям хотя бы немного передохнуть» - так он с такой руганью набросился на меня! Чего только не наговорил мне, ойбай! - с растерянным видом закончил Ербол.

Ербол не стал передавать все, что он услышал у Такежана. Тот высказал много нелестных слов про младшего брата. АЖумагул даже пытался наброситься с кулаками на Ербола. Однако могучий Даркембай не дал, яростно кинулся на атшабара с криком: «А ну-ка, убери руки! Иначе кто-то из нас сейчас умоется кровью!» - и оттеснил его от Ербола. А он и об этом не рассказал Абаю. Ербол не хотел, чтобы о нем говорили: «Вот, человек, разжигающий вражду между родными братьями». Никогда не любивший брань, ругань, скандалы, Ербол в подобных случаях проявлял сдержанность. Не желая Абая ввязывать в неблаговидный скандал, Ербол предпочитал молчание, с нанесенными ему обидами справлялся сам. И если впоследствии, узнав обо всем, Абай обращался к нему с упреками - «почему не сказал мне» - Ербол опять молчал.

Но на этот раз Абай заметил на лице друга следы сильнейшего гнева, столь несвойственного для Ербола. Но, хорошо зная его, Абай не стал допытываться, что случилось. Догадался сам: за всем этим лежит что-то тяжелое, нехорошее. Абай вдруг начал бледнеть, лицо его стало серым. Упорно глядя на Ербола немигающими глазами но ничего не спрашивая, он вдруг резко вскочил на ноги. Базаралы и Асылбек, не постигая намерений Абая, растерянно смотрели на него.

- Вставай, Ербол! Поедешь со мной,- сказал он и стал поспешно одеваться. Надел короткий полушубок, туго подпоясался, взял в руку камчу и, быстро открыв дверь, выбежал в буранную мглу. Ербол последовал за ним.

На улице под седлами стояли две лошади, жались друг к дружке, укрываясь от ветра за высокой глиняной стенкой. Абай отвязал свою серую лошадь, отрывисто бросил другу:

- Не отставай! - и сам ловко запрыгнул в седло.

Абай стегнул коня, с места взял в карьер и вылетел за раскрытые ворота в бушующие волны бурана. Ербол поскакал за ним.

Жумагул сбил в одну кучу все небольшое стадо овец Даркембая и его соседей и теперь яростно настегивал их плетью, прогоняя с пастбища. Но продрогшие до костей, голодные, обессилевшие животные не хотели идти, стадо кружилось на месте и сбивалось еще теснее. Разъяренный Жумагул костерил их, грязно матерился, ругал Даркембая. Двух его спутников, которые безмолвно жались в стороне среди сугробов, атшабар словно и не замечал, они для него не существовали.

Несколько вконец измученных овец, выбившись из сил, бегая под плетями преследователя, упали на землю, уткнулись мордами в снег. Даркембай с яростным рычанием кинулся вперед, чтобы отбросить от нихЖумагула. Но изворотливый атшабар не давался, ловко кружась на коне около пешего Даркембая. Отскочил на другую сторону отары, носился взад-вперед и, наезжая на испуганных овец, стал ударами коленей своей лошади опрокидывать на снег непроворных беременных овец. Если несчастные животные могли бы молить о спасении, то они бы просили бы только о скорой смерти.

Злобный Жумагул не унимался. С того времени, как Майбасар потерял должность старшины, лишился бляхи атшабара и Жумагул. Сразу он потерял весь свой дурной пыл и задор, словно выхолощенный жеребец. «Жумагулу тяжко без нападений, драк, откупных. Он не перестает просить у Аллаха, чтобы все это вернулось к нему», -посмеиваясь, говорил известный шутник Жорга-Жумабай.

Но в последний год жизнь его выправилась. Опять он оказался на своем месте: его приблизил к себе Такежан, сделал своим покером. И хотя у Такежана никакой власти в степи нет и владетель он еще молодой, он со своим подручным-нокером позволяет себе многое. Особенно великое рвение и свирепость проявляет при охране своих пастбищ и угодий Не хуже самого старшины, Такежан смело обижает, притесняет, самоуправно наказывает бедные, мелкие, безответные аулы. Они избивают чабанов, угоняют скот ловят и уводят отбившихся лошадей, на их счету уже немало темных, неприглядных дел.

Как будто сам бог послал им в руки Даркембая! Жумагулу, давно искавшему случая хоть кого-нибудь схватить и придавить - отвести душу, случай такой представился. Ведь попался тот самый Даркембай, который больше всех был им ненавистен! Отправляя Жумагула на разборку, Такежан зычным голосом наставлял его:

- Помни! Всевышний отдал мне в руки Даркембая! Моего злейшего врага!

Жумагул пьянел от радостного чувства безнаказанности и вседозволенности. И он загонял коня в самую середину отары, раскидывая по сторонам полумертвых овец Даркембая.

В самую горячку его злого безумства, расходившегося пуще многодневной пурги, из крутящейся снежной метели вдруг выдвинулись и подскакали два всадника. Белые, сплошь забросанные снежной крупой, они казались посланцами ночного бурана. Жумагул не сразу их увидел, он носился по кругу, топча конем овец, и, потратив все матерные слова, начал по-черному перебирать предков Даркембая, начиная с самого дальнего пращура Бокенши. Когда подъехали белые всадники, Жумагул опрокинул на снег еще одну полумертвую ярку.

Подъехавшие всадники молча осадили коней перед Жумагулом, отгородив собою бившуюся в снегу овечку. Один из них одним скачком приблизился к нему и схватил под уздцы его лошадь. Жумагул взъярился и, отклоняясь всем телом назад, занес камчу.

Тут раздался грозный крик Абая:

- Раскрой глаза шире, злодей!

Жумагул узнал Абая. Но свой оказался хуже заклятого врага: не дав ему опомниться и слова сказать, Абай сам, с высокого замаха, перетянул тяжелой плетью Жумагула по голове. Ударил два раза. Отшатнувшись, Жумагул хотел спасаться бегством, но не мог завернуть коня - тот был крепко ухвачен за узду Абаем. Оба пребывали в яростном молчании Абай снова начал безжалостно работать плетью. Рука его была тяжела, Жумагул почувствовал это: словно удары дубиной обрушились на него. И вознамерившись лучше погибнуть, чем терпеть такое унижение, Жумагул сам решил наброситься на Абая. Но, следивший за ним, Ербол рывком бросил коня вперед и, нагнувшись с седла, взял Жумагула сзади в железные объятия.

В этот миг прозвучал возглас:

- Уа! Да поможет вам Аллах! Нашелся и для нас заступник! Не все люди - волки! Но ради Создателя - отдайте его в мои руки! - Это подоспел Даркембай.

Наконец-то он достал Жумагула, ухватил его за шиворот и одним могучим рывком сорвал с седла, бросил в рыхлый сугроб.

Абай зычным, еще звенящим от недавнего гнева голосом приказал:

- Гоните овец назад!

И замученных животных хозяева стада погнали к зимнику, к защищенному от ветра укрытию. Недалеко оказался стог сена со снежной шапкой на овершии Абай велел подогнать овец к стогу. Медленно приблизившись, овцы затем бегом кинулись к сену.

Но Даркембай сильно испугался. Он был напуган не только тем, что со своим стадом самовольно вторгся в чужие владния, но и тем, что его овцы потравят сено в Кунанбаевском зимнике.

- Е-е! Нельзя! Заворачивайте! Назад! Гоните овец от чужого сена!

Абай сердито прикрикнул на него:

- Чего ты кричишь? Пусть едят! Подгоняйте к стогу, я вам говорю! Бояться нечего!

Овцы, беспорядочно толкаясь, набросились на сено. Окружив стог, уткнувшись мордочками в живительный корм, замерли на месте.

- До утра не уходите от стога! Не тревожьте скот, пока не утихнет буран. Это сено принадлежит не только Такежану, я здесь такой же хозяин, как и он! - сказав это, Абай подозвал Даркембая.

- Пусть двое останутся с овцами, а ты садись на Такежанова коня и скачи по ближайшим аулам. Скажи, что послал тебя я. Все аулы, что не смогли уйти на Чингиз, у кого гибнет скот, пусть пригонят его сюда. Все, что еще может стоять на ногах и передвигаться своим ходом, направят сюда, на три пастбища в урочищах Кунанбая. Пусть захватят с собой лопаты и кетмени. Очистят снег, помогут скотине добраться до корма. Так они смогут спасти от гибели своих овец. Передай эту весть во все аулы родов Торгай, Жигитек, Карабатыр, Бокенши Будем вместе спасаться от джута. Скачи, Даркембай' Приводи сюда всех! - Так приказал Абай.

Когда с его поручением Даркембай вскочил на коня и ускакал, Абай наехал на Жумагула и, уперев морду своей лошади ему в грудь, угрожающе прикрикнул:

-Ты, негодяй и прихвостень! Чтобы это было последней твоей подлой выходкой! Понял? А Такежану передай, что если не переживет всего этого и сдохнет от злости, туда ему и дорога! Если он так силен, пусть на мне покажет свою силу, а не на тех, кто умирает с голоду! Ступай! Добирайся пешком.

Жумагул ни словом не ответил и, повернувшись, понуро зашагал в сторону аула Такежана.

Абай и Ербол направились обратно домой. Буран все еще не стихал. Казалось, он усилился, с еще большей силой хлестал по лицам ледяным бичом. Мелкая снежная крупа, сыпля в самые глаза, не давала открыть их. Применительно ветра, друзья взяли нужное направление и двинулись кЖидебаю.

К утру ветер стих, снегопад и буранные вихри отошли, как будто их и не было. Из-за далеких белых холмов поднялось светящееся багровое солнце. Лик его, казалось, был смущенным и удрученным. Красноватый отсвет на краях темных туч, раздвинувшихся перед ним, был тяжел и угрюм. Утро заснеженной степи вставало безжизненным. Ни единой живой души не видно было на всем белом просторе. Ослабевший ветер иногда брался за старое своими внезапными порывами, гнавшими по сугробам низкую поземку. Но заметно усилился трескучий морозец.

Даркембай верно оценил порученное Абаем дело. Ночь напролет он не сходилсконя. «Передайтаким же, какты...»-слова эти запали ему глубоко в сердце. И он промчался с поручением Абая по всем бедным аулам Карабатыра, Торгай, Борсак, Жуантаяк. Среди таких же, как он, были в этих аулах хозяева очагов, имущие скота всего лишь в двадцать-тридцать голов овец, и таких Даркембай не пропустил ни в одном из аулов, расположенных веером возле урочищ Жидебай и Масакул.

Когда в тревожную буранную ночь раздается стук в окно, жди от ночного нежданного гостя весть такую же холодную и тревожную. Однако в этот раз ночная весть, разносимая Даркембаем, оказалась радостной и обнадеживающей.

Обрушившийся на степь буран длился трое суток, весна сильно запоздала, пастбища завалило снегом, бедный люд готовился к самому худшему - потере всего, что нажито постоянным, неусыпным трудом кочевника. В убогих лачугах люди не смыкали глаз, вслушиваясь в жуткий буранный вой и грохот, в зловещее улюлюканье и свист ветра. Старики и старухи беспрестанно молили Создателя о спасении Те, у которых что-то еще осталось в живых, то и дело, среди дня или ночи, выходили к голодной скотине, растерянно топтались по загону. Женщины, мужчины, дети - никто не раздевался, не мог спокойно спать в холодных постелях. Всем было страшно.

Стоило где-нибудь из-под снега выглянуть веткам караганника, их срубали и уносили в аул. Срезали верхушки тростника-чия и охапками тащили домой. А если ничего не находили окрест, принимались выдирать камыш с ветхой крыши сарая, бросали на корм скотине. Но этот корм был все равно, что капля воды, принесенная в клюве ласточки. Из этой скудости надо было еще и выбирать: дать ли убогий корм слишком рано объягнившимся овцам, - или паре коров, от которых вскоре можно ожидать молока? А может быть, подкинуть сухой камыш единственному в хозяйстве верблюду? Но кому ни дай, все равно мало. Спасти скот - для кочевника это последняя надежда в жизни.

Но эту надежду бедный степняк никогда не связывал с теми, у кого было много хороших пастбищ и достаточно запасов корма. Бедняку и в голову не могло придти, что ему поможет богатый, пусть даже это и близкий сородич.

И вдруг в окаянную буранную ночь по аулам пронесся Даркембай, словно держа в руке горящий факел угасшей было надежды. И к утру буран вдруг стих.

С первыми лучами восходящего солнца безлюдье степи нарушилось. Со всех сторон к урочищам Кунанбая потянулись стада, гонимые их воспрявшими пастырями. Абай и Ербол были уже на конях. Они вышли встречать людей, пригнавших свои стада - по кучке овец, потри-четыре коровы, за которыми брели тихие, понурые мужчины, женщины, старики и дети.

На уцелевших овец, высохших от голода, страшно было смотреть. Шерсть их свалялась, на пожелтевших боках висели катышки примерзшего навоза. Некоторые из них падали на землю и больше не поднимались. То и дело невыносливые козы, истощенные до последнего предела, сваливались прямо посреди дороги, издавая жалкое предсмертное верещание перед тем, как издохнуть. И эти зловещие знаки - окоченевшые темные трупы животных на белых степных дорогах, отметили путь от голодающих аулов к урочищам Кунанбая.

Овцы выдерживают шестидневный голод. Судя по нынешнему их виду, голод довел их до крайних пределов Еще два-три дня - и падение скота было бы всеобщим.

Овцы не могли пробираться по глубокому снегу. Потому и пускали перед ними какую-нибудь клячонку или тощего верблюда, за неимением их - одиночных коров, которые утаптывали снег и пробивали тропинку. Обезумевшие от голода овцы на ходу жевали хвосты у еле плетущихся перед ними лошадей и коров,

И люди, бредущие за скотиной, выглядели не намного лучше: худые, согбенные, с потухшими глазами. На лицах стариков и молодых одинаковая нездоровая бледность голодающих.

Одежда на них поизносившаяся, в лохмотьях. Многие женщины и даже бородатые мужчины укутали головы всяким рваньем. Ноги у большинства были обернуты кусками войлока - вместо обуви...

Но дойдя до спасительных мест, эти люди хватали лопаты и сразу кидались расчищать снег, добираясь до жухлой прошлогодней травы. Все три урочища Кунанбая были богаты подножными кормами: густым тростником-чием, колючим кустарником-шенгелем, зарослями дикого шиповника. И везде, где был неглубокий слой рассыпчатого снега, под ним находили пышную прошлогоднюю траву. К полудню Абай и Ербол закончили размещение аулов по урочищам, разведя их подальше друг от друга, чтобы всем было просторно.

Широко разбредаясь по отведенным для них местам, скот голодающих аулов начал отъедаться, набираться сил. Число прибывших в урочища аулов перешло за пятьдесят. На пастбищах, которые Такежан как зеницу ока берег и охранял от набегов чужого скота, сейчас выпасалось более тысячи голов овец. Крупного скота было не очень много. Небольшие табунки лошадей, едва не сдохших на прежних изъеденных выпасах, широко разбрелись по всему урочищу и вкладывали последние свои усилия в то, чтобы поедать густую нетронутую прошлогоднюю сухую траву, сохранившуюся под снегом.

Абай встречал прибывающих, размещал их по пастбищам и, приветливо разговаривая с ними, полностью расположил их к себе. Глядя на этих истощенных людей, на их дрожащий жалкий скот, Абай пришел к тяжелым, невеселым мыслям. Народ кочевнический живет умиротворенно и безмятежно лишь в пору летнего джайлау, когда вокруг одна благодать цветущего щедрого мира. А эти зловещие дни джута явили воочию, насколько этот народ беспомощен и беззащитен, когда мир природы не щедр к нему, а равнодушно жесток. В особенности уязвим простой народ, имеющий скот лишь на пропитание: что-то около двадцати-тридцати овец, три-четыре головы крупного скота А ведь такой народ составляет решительное большинство. Из этого малого круга имущества простой кочевник никак не может выскочить, из года в год живет одним и тем же, ибо надо ему из своего стада что-то резать на котел, а что-то и продавать, чтобы приобрести необходимый инвентарь для жизни и одежду. При обычной череде жизненных дней этого скота хватает на то, чтобы существовать без особой нужды. Но в лихостные дни, как эти - в пору стихийного бедствия и сокрушительных потерь скота - выявляется вся жалкая непрочность существования кочевника. Утратить хоть часть из этого малого-необходимого, - как потом выправиться? Пожалуй, здесь для казаха заканчиваются и остаются в прошлом такие понятия, как «богатый аул», «богатые родичи». Никто не придет, чтобы спасти от голодной смерти.

И только теперь, когда стихийное бедствие обрушилось на людей, обнаружив всю свою беспощадность к ним, перед Абаем обнажились корни всех несчастий, бренности и трагического существования человека на земле.

Ему стало нестерпимо больно за своих родичей, которые, выгнав голодный скот на обильные кормом пастбища, вручную расчищенные ими от снега, сами потом залезали спасаться от холода, словно замерзшие голодные зайцы, в глубокие овраги и ложбины.

Абай вновь объехал людей спасаемых дальних аулов, повелевая их аксакалам:

- Вы ослабели и замерзли, идите в ближайшие аулы, погрейтесь. Хотя бы раз в день вам надо поесть горячую пищу. Все аулы, расположенные возле этих пастбищ, приходятся вам родичами. Почему вы не пойдете к ним? Идите, и вас накормят, не станут прогонять. Ничего не бойтесь.

И без того благодарные Абаю за спасенный скот, голодающие не знали, как выразить ему свою великую признательность.

А он, не слезая с коня, тут же скоро объехал все зимовья, располагавшиеся на трех обширных пастбищах вокруг Жидебая и Мусаку-ла. Вызывая на улицу старейшин, также и Изгутты, и уважаемых байбише, хозяек очагов, Абай давал распоряжения:

- Приютите голодных, окажите добрый прием родичам, пострадавшим от бедствия! Готовьте пищу во всех казанах, обязательно кормите их горячей пищей один раз в день.

И каждому аулу определены были голодающие, чей скот пасся на ближнем пастбище. Наконец, Абай с Ерболом поехали в аул Такежана в Мусакуле. Самого хозяина не застали. Еще ночью он, узнав от Жумагула о расправе над ним и услышав гневный салем Абая, поехал не к нему, а сразу поскакал в Большой аул в Карашокы. Отправился к Кунанбаю с жалобой на младшего брата.

Абай подъехал к дому Такежана и, не сходя с лошади, послал туда Ербола, чтобы он вызвал хозяйку. Вышла жена Такежана, Кара-жан, вся натянутая, бледная, стиснув зубы от злости. Это была высокая смуглая женщина, с большим носом, нравом сварливая и язвительная. Своего мужа крепко держала в руках, не давала ему воли. Еще молодая жена, но уже скаредная хозяйка, она проявила большую жадность в еде, приобрела страсть к загребанию имущества. Была весьма удачной парой для Такежана, для которого имущество, богатство стало самой главной радостью в жизни. Именно по наущению Каражан, которой не нравилась щедрость Улжан, старший сын захотел отделиться от Большого дома.

Известность и слава, которую Абай, несмотря на свою молодость, обрел в степи, вызывали в Каражан черную зависть. Обо всем этом ее деверь знал, и свою женге отнюдь не жаловал. Когда Каражан подошла, Абай даже не произнес обычных слов приветствия.

Опять он наехал конем, упирая его мордой в грудь невестки, как это делал сЖумагулом, и высказал то, ради чего приехал:

-Твой муж, оказывается, повез на меня жалобу. Ладно! За свою вину я всегда готов ответить. А сейчас я приехал, чтобы поручить тебе одно важное дело. Ты беспрекословно выполнишь все, что я скажу.

- Какое дело?

-Аулы, расположенные в нашей округе, погибают от голода. Там наши родичи, которые всегда косили для вас сено, рыли колодцы, пасли ваш скот, скакали куда угодно, выполняя ваши поручения. Теперь они пришли сюда, потому что попали в беду и им некуда больше деваться. Мы предоставили выгоны для их скота. До собственных зимовий им не добраться. И мы взяли этих людей на кормление. Распределили по всем аулам, мы вЖидебае приняли человек пятьдесят, а на вашу долю приходится человек двадцать из четырех аулов. Готовь для них раз в день горячую пищу!

- Ой, карагым, что ты! Да нам самим нечего есть!

- Не лги! Еще совсем недавно тебе привезли с караваном три мешка муки, да еще у тебя пять мешков пшеницы! Мясо у вас почти не тронуто, и половины не съели. Я все знаю. Так что не шучу - ты сделаешь все, как я велю, или плохо тебе будет!

- Ойбай! Ты хочешь заставить нас самих голодать?

Абай не смог дольше сдерживать гнев

-Да хоть сдохните вы с голоду! Лгунья! Нет, ты будешь кормить людей! Попробуй только не выполни! Я стану каждый вечер приезжать и проверять! Пока я нахожусь в этих краях, у меня хватит сил справиться с тобой! Я тебя выставлю на позор перед всеми, но заставлю сделать это! Ты поняла?

Абай смолк и горящими глазами уставился на нее. Рука его ухватилась за рукоять камчи. Заметив это, Каражан испугалась и не стала дальше возражать.

Еще ночью возле аула Такежана расположились люди Даркембая, и сегодня, подъезжая к зимнику брата, он встретил его и велел немедленно последовать за ним. И Даркембай как раз теперь и успел к зимнику. На подходе, еще издали, он услышал сердитый голос Абая. Теперь он, указывая на подошедшего громадного карасакала, вновь пронзительно посмотрел на женге Каражан и решительно объявил:

- Вот он, Даркембай, ему я поручил приводить сюда людей, которые будут кормиться в твоем ауле. И не только в твоем доме - устрой так, чтобы весь аул принял участие в кормлении голодающих. Кормите их хорошо!

Каражан на все слова Абая отвечала упорным молчанием.

Развернув на месте коня, Абай обратился к Даркембаю:

-Ты что, зятем в этом ауле приходишься? Нечего смущаться тебе! Вечером приходи с работы сюда и требуй еды! Не дадут-иди прямиком ко мне. А станешь скрывать, умалчивать-ты будешь не Даркембай, а баба настоящая! Понял?

Целый день промотавшись в седле, Абай с другом Ерболом вернулись в Жидебай только в поздние пополудни. У матерей их ждали Такежан и старый Жумабай. Такежан, ночью слетавший в Карашокы, привез от отца его салем.

Улжан пригласила Абая к себе в Большой дом. Направляясь туда, он по пути заметил большие хлопоты возле кладовых, в кухонных юртах, в подсобных домиках зимовья. Везде дымились котлы, в которых готовилась горячая пища. В трех домах были установлены большие деревянные ступы, в них женщины толкли пшеницу. Видимо, Улжан сама, без просьбы Абая, решила принять участие в кормлении голодающих. В установленных на треноги казанах варилась пшенная похлебка с мясом, из одного из них, поскольку еда уже поспела, эту похлебку накладывали в большие миски и разносили по домам, в которых устраивалось кормление голодающих. К весне, когда продукты питания уже на исходе, в любом доме трудно рассчитывать на обильное мясное угощение, поэтому-то Улжан и решила готовить пшеничную похлебку с небольшим количеством вяленого мяса. Ктому же она учитывала, что обихаживать донельзя исхудавших людей придется не день и не два, а довольно долго.

Первая партия едоков, человек двадцать, уже приступила ктрапе-зе в доме, что напротив Большого дома. Абай не стал заходить туда, чтобы не смущать людей, а прямо направился к матерям.

Зайдя к ним, Абай отдал салем Жорга-Жумабаю, а на Такежана даже и не взглянул. Кровные братья встретились холодно и отчужденно. В молчании посидели некоторое время, и старый Жумабай пересказал, наконец, послание Кунанбая. Но тот, оказалось, многого еще не знал, когда отправлял свой салем. Раздираемый злобой Такежан, ночью поспешивший с жалобой к отцу, сам не знал о том, что Абай привел в его урочище огромную толпу голодающих и всю их уцелевшую полудохлую скотину. Такежан полетел к отцу только лишь с жалобой насчет избиения Абаем Жумагула - и из-за лютого врага иргизбаев Даркембая! И только недавно узнав о новом положении вещей, Такежан едва не задохнулся от злобы.

Жумабай передал, что предоставление убежища Даркембаю сам Кунанбай считает неуместным. «Не будет пользы от добра, оказанного человеку, не заслуживающего его. Даркембай когда-то замышлял зло против меня. Пусть он радуется тому, что еще существует на свете. Если Абай хочет творить добро, пусть делает это в отношении людей, благосклонных к нам. Но не смеет вступаться за этого человека! Пусть отправит его туда, откуда он пришел».

Абай не воспринял отцовых слов. Но и пространного ответа давать не стал.

- Отец говорит, что он правоверный мусульманин и всем хочет делать добро. Истинная вера учит: окажи помощь людям, испытывающим нужду и горе. Пусть отец не во всем верит Такежану. А я дал уже слово бедствующим людям и отступиться не могу. Пусть отец не сердится, но даст мне благословение на доброе дело, - сказал он Жумабаю.

Такежан, едва сдерживавший себя, взорвался при последних словах брата и вскричал:

-Ты! Раз считаешь себя святее суфия, то надень чалму на голову и собирай по аулам милостыню для Даркембая!

- Понадобится - и милостыню буду собирать! Чтобы спасти людей от смерти, можно и жизнью своей пожертвовать! Ноты этого не поймешь!

- Ну, так иди! Иди попрошайничать в народ!

- Но прежде чем идти просить милостыню, я сначала раздам все, что сам имею! И вынесу из твоего очага все, что ты имеешь!

-Аты уже и успел вынести немало! Кроме этого Даркембая, зазвал толпы нищих чабанов! Ты хочешь разорить не только себя, но и всех нас, остальных! Наверное, желаешь и матерей своих обречь на голодную смерть!

Абай грозно сверкнул глазами на брата.

-Ты... Ты даже не достоин заботиться о наших матерях, понял? Мои матери не такие, как твоя баба Каражан, словно сурок забившаяся в свою нору. Ее жадность душит, а мои матери умеют делиться с людьми. Никогда не хмурят брови, деля испытания наравне с другими. Я спасаю голодающих потому, что передо мной пример моих матерей, матери мне внушили так сделать. Они несут к тем, кто нуждается, все, чем могут поделиться, они всегда дают приют бездомным... Аты со своей Каражан - вы даже не должны считаться людьми, воспитанными моими матерями, стоящими к ним близко. - Так сказал Абай и уничтожающим взглядом уставился брату в глаза. Слова Абая были жесткими, тяжелыми, вескими, -словно разгневанный отец отчитывал сына.

Ответить Такежану не дозволила рассерженная Улжан.

- С тебя хватит, слышали уже! И вы оба - перестаньте бесконечно перечить друг другу, - остановила она спор сыновей. - Затем повернулась кЖумабаю и сказала: - Аты, пожалуй, возвращайся скорее назад. Абай, оказывается, зазвал здешних родичей, пропадающих от голода и холода. Ну, что же, и мы, матери, готовы поделиться, чем можем. В этом никакой беды не вижу. Пусть там, у себя, не волнуются за нас. Мы отдаем свое, и пусть ничто не принижает чести и достоинства моего сына. Он позвал людей, дал им слово помочь, значит, так тому и быть.

Такежан, хотя и смолчал, словно бы добровольно закрывая спор, однако словам матери Улжан не внял. Отвернулся с угрюмым видом, показал всем затылок, натянул на голову тымак и собрался молча уйти. Улжан бросила на него суровый взгляд и сказала не свойственным ей жестким тоном:

- Е! Не забудь передать салем жене Каражан! Пусть не обижает голодных, несчастных людей, привечает их и хорошенько выхаживает И не смеет беситься от злости! Перед нею не скот, а люди! Пусть шире откроет свои глаза! - Так сказала на прощанье Улжан.

Такежан и Жорга-Жумабай ушли. Но они не сразу уехали. Быстренько объехали все три пастбища, осмотрели пасущийся скот, прикинули примерно его количество, с тем и отбыли в Карашокы. Теперь новые жалобы Такежана отцу будут намного серьезнее и значительнее.

Прием столь многочисленного поголовья скота на свои урочища, спасение и кормление такого числа голодающих - это было делом чести не для Абая и его матерей. Такое дело должен был совершать сам Кунанбай, волостной старшина, владетель огромного кочевнического достояния и обширных степных земель.

Действия Абая были доложены Такежаном как недопустимая вольность и как дерзкий вызов отцу. Кунанбай, являвшийся в этих краях полноправным хозяином, непререкаемым властителем, почувствовал себя после доклада Такежана и Жумабая сильно задетым самовольством Абая.

Заметив признаки надвигавшейся грозы на лице Кунанбая, Такежан тихо радовался. Он ждал, что теперь на голову Абая обрушится жестокая гроза. Но Кунанбай, даже не взглянув на него, ничего не стал говорить при нем, лишь коротко бросил: «Надо запретить».

Потом он, отправив этих двоих, позвал к себе Жакипа. Такежану сказал: «Можешь возвращаться к себе».

И уже на следующее утро Жакип, сидя в доме Зере, передавал Абаю салем его отца.

От отца приходил уже второй гонец, и на этот раз это был не кто-нибудь, а самый близкий Кунанбаю человек, его старший брат Жакип. Ему поручались важные и сложные дела. Обычно в дальних и ближних от Кунанбая аулах узнавали о степени важности его поручений по тем гонцам, которых он назначал развезти послание. Например, если дело касалось простейшего «найти, привести, пригнать» -посылались исполнительные атшабары вроде Карабаса или Камысбая. Если дело касалось «оповестить, разгласить указ» - в ход пускались Изгутты, Майбасар. Если же - «втолковать как следует и заставить подчиниться», то посылался Жорга-Жумабай. Иногда с подобными поручениями ездили Кудайберды, сам Абай. Но при необходимости «напугать, нагнать страху, подавить» - на эти важные дела посылался упорный и неотступный Жакип. Его также отправляли и на разные весьма значительные сходы, где решались межродовые споры. Ну а если дело шло о чем-нибудь самом горячем, но требующем хладнокровного решения, да еще в присутствии большого собрания представительных аксакалов-ехал сам премудрый Каратай.

В этот раз приехал Жакип. Судя по тому, в каком порядке менялись посланники, Абай понял, что приказы из Карашокы будут все серьезнее, и был готов ко всему. Холодно встретив Жаки па, Абай с сумрачным видом сел перед ним, чуть боком к нему, и приготовился слушать.

Прежде чем передать послание Кунанбая, Жакип привел несколько доводов. Он говорил слова, исходящие вроде бы от себя, но Абай знал истинные их истоки. Он давно научился различать суть и смысл отцовских посланий, от кого бы они ни исходили. По словам Жакипа выходило, что есть дела, которыми ведает только отец, и есть дела, по силам и в разумение сыну. Надо их различать. Но дела отцовские всегда на благо сыну. Невнимание к отцу, непослушание и самовольство не красят сына.

Его избитые слова не затронули Абая. Есть же отцы, которые думают не только о сыновнем послушании, но о будущем сына и берегут его доброе имя. Хотят, чтобы дети их сами завоевали себе почет и уважение. Так он подумал, а вслух сказал:

- Есть такие отцы, которые не навязывают свою волю сыну, не взваливают на его плечи одни только свои дела и заботы...

Ничего не ответив на это, лишь покосившись в сторону Абая, старый Жакип продолжал:

- Если уж оказывать помощь и пускать под свой кров кого-то, то следует быть разборчивым. Привечать надо те аулы, которые попали во временные затруднения, у которых достаточно скота, и людей у них много. Им поможешь - и они когда-нибудь смогут пригодиться. А прочих, всякую эту голытьбу - для чего кормить? Да они, навалясь всем скопом, не смогут отплатить даже одной ляжкой тощей клячи, одним горбом верблюда! - Таким было мнение отца, и Жакип наконец его высказал. Но ведь почти то же самое высказал в первом салеме и приезжавший Жумабай.

На Абая подобные доводы не возымели действия. То, о чем с такой убежденностью говорил Жакип, было столь же отвратительно для Абая, как соображения выгоды между сватами, женящими своих детей.

Абай не стал даже возражать или оспаривать. И тогда Жакип заговорил строже, стал давить жестче.

- Разве ты хозяин скота, владелец земли? Разве твоим трудом нажито все это достояние? Ты что, дорогой, хочешь таким образом разбазарить все и разорить своего отца? А если завтра сдохнет весь скот, по всем нашим аулам пройдет мор - чем ты думаешь кормить своих матерей?

Это было уже не ново. Но отвечать Жакипу так же, как Абай отвечал Такежану, было нельзя

-Ладно, вы правы. Я разбазариваю достояние матерей, тем самым совершаю зло, - усмехнулся Абай. Оглянулся на Зере и продолжил. - Но ведь она приходится матерью не одному мне! Она мать и для моего отца! Выходит, что настоящий-то хозяин всего достояния и владений не кто-нибудь, а она! Так давайте теперь узнаем ее мнение! Послушаем, что она скажет.