Страница - 6

Так говорила Улжан.

Абай и на самом деле чувствовал себя настолько хорошо, что уже позабыл о своей болезни, и ощущал в душе приток каких-то необыкновенных сил. Он посмотрел на мать и подумал, что хоть она раньше и слова не сказала по поводу его чудесного выздоровления, но проницательным, чутким материнским сердцем своим угадала чудо.

После недолгого молчания Улжан продолжила:

- Приезжайте к нам еще. Вы и нас со старой матерью очень заняли и развлекли. Большое спасибо вам и счастливого пути! По вашему приезду в мой дом я приготовила, по обычаям нашим, скромный подарок для обоих. Он ждет вас во дворе. Возьмите, не откажите. И не взыщите, если что было не так. Удачи вам!

Выйдя во двор, чтобы проводить дорогих гостей, Абай увидел, как два табунщика, Беркимбай и Жаркын, держали под уздцы двух коней. Светло-серого, хорошо упитанного, подвели к Барласу, а гнедого жеребца-трехлетку передали Байкокше.

Акыны сели на своих лошадей и тронулись в путь, то и дело певуче, с едва слышимой грустью в голосе, восклицая : «Кош! Кош*!», в руке у каждого был поводок, на котором следовал дареный конь.

Абай в порыве глубокой благодарности бросился к матери и, как маленький ребенок, радостно засмеялся, крепко обнял ее и стал целовать в щеки, нос, глаза.

В СМУТЕ

В этом году аулы Кунанбая и все аулы его самых близких родственников провели осеннюю стрижку овец намного раньше, чем обычно. И откочевали с осеннего пастбища на зимовку не с первым снегом, как это делал всегда Кунанбай, а в первой половине ноября.

Находившиеся в тех же краях на отхожих пастбищах аулы родов Жигитек, Котибак, Топай, Торгай не были оповещены об этом и не знали о причинах столь ранней откочевки на зимники.

Удивленный всем этим, Суюндик заехал к Божею и во время обеда спросил за дастарханом:

-Ты что-нибудь понял, что затевает на этот раз твой родственник? Почему в этом году сорвался так рано с места?

В юрте кроме них двоих находился еще один человек - Тусип из рода Жигитек, того самого, из которого и Божей. Они и похожи, оба крупнотелые, с большими носами, Тусип второй по влиянию человек в Жигитек. У него густой, басовитый голос, узкая, стекающая на грудь борода.

- Чудит чего-то. Что ему пришло в голову? Или оскудела трава на его осенних выпасах? - высказался Тусип.

Божей только усмехнулся, испытующе глядя на него. И тут Суюндик снова не сдержался.

- Е-е, тайири* какое там! Разве на его осенних пастбищах когда-нибудь кончалась трава? Поезжай и посмотри - и нынче стоит, вся налитая соком.. -И тут он осекся, посмотрев на Божея. «Наверное, Божей что-то знает, но не хочет говорить», - подумал Суюндик. И прямо обратился к Божею: - Ты же сам знаешь, что кормов на его выпасах еще предостаточно. Травы в изобилии. Кормов слишком много, чтобы все это взять да и бросить. Должен он подумать о том, чем кормить скотину зимой, если сейчас перегонит стада на зимние выпасы? Конечно же, он провел осеннюю стрижку рано ради того, чтобы перекочевать пораньше. Но для чего? Может быть, ты чего-нибудь знаешь, Божей?

-Аты думаешь, он со мной советуется?

- Пусть не советуется, но клад, тайно от всех зарытый им, можешь найти только ты, Божей. Говори, не томи нас больше.

- Если Кунанбай стал бы торопиться весною, я бы подумал, что он нацеливается на земли Уак. Если рано погнал скот на летние пастбища, я бы сказал: берегитесь, кереи, чтобы он не захватил ваши джайлау. Но вот так поспешить с предзимней кочевкой... До каких чужих земель не успели бы до зимы дойти его кони? А кругом ведь одни тобыктинские владения. Или он вовсе и не собирается тревожить чужаков? Словно беркут Тинея, который набросился на хозяина, Кунанбай, может быть, хочет найти добычу где-нибудь поближе?

Молвив это, Божей замолк с сумрачным видом. Суюндик же насторожился, затем удивленно воскликнул:

- Кажется, у нас такой земли нет, на которой сидел бы чужак. Все свои, на каждом зимовье свой, тобыктинец.

-Жаным, дорогой мой, да разве не помнишь, как вытеснил он род Жуантаяка с их собственных пастбищ, а потом и племя Анет, и выхватил кусище у рода Кокше? - продолжал Божей. - У кого они теперь, эти земли? От становища Такыртумы на осеннем джайлау до самого Байкошкара, считай, на тридцать кочевых переходов - все принадлежит ему: и весенние, и осенние, и зимние пастбища! Между его становищами нет земли, через которую можно было бы прогнать верблюда, чтобы он успел вспотеть.

Не сравниться с Иргизбаем роду Жигитек, - и стоянок намного меньше, и урочища не очень просторные. И Тусипу, всегда озабоченному бедами и тяготами своих жигитеков, услышанные им слова о чужом благополучии не грели душу. Он только тяжко вздохнул.

- Да чего уж там... У них от одного хорошего выпаса до другого нет и дня козьего перегона. Все рядом, все сплошняком, не то, что у нас, - сказал Суюндик.

У Тусипа и у Суюндика в этом отношении, похоже, одна забота, одна заноза в сердце.

- И чего еще ему надо? - заговорил вновь Тусип - У Иргизбая все выпасы с самой чистой водою, там и родники есть, и речки, и озера широкие.

-Другие аулы возле одного источника теснятся, у них же, гляди, каждый аул стоит на своей отдельной речке, - поддержал его Суюндик.

- И все это захватил он всего за несколько лет. Так на что еще он может позариться, если больше не осталось чужих земель, которые бы не отошли к Иргизбаю?

- Вот и надо всем подумать, что у них на уме.

Божей сидел и молча слушал обоих. Наконец он обернулся к гостям и с досадой высказался:

- Если бы вы, сидя здесь вдвоем, могли решить, что нам делать, было бы славно. Но какой толк от ваших жалоб друг перед другом? -Он пренебрежительно махнул рукой. - Впрочем, точно также нет никакого толка и от пустых раздумий... Слабому и беспомощному остается только мечтать. Прицепится такая больная мечта, и от нее не скоро отцепишься. Это как желтухой заболеть... Мечтой сыт не будешь. И одними разговорами из беды не выкрутишься.

И тут дошло до Тусипа, о какой «больной мечте» говорит почтенный Божей. В урочище Ши находилась могила легендарного Кенгирбая, предка Божея и Тусипа. Рядом располагались обильные травами и водою урочища Жидебай и Барак. Кунанбай забрал их себе, якобы для того, чтобы поставить там зимники. Божей решительно воспротивился такому произволу, стал собирать своих людей, чтобы биться насмерть с захватчиком. Однако Кунанбай пригласил к себе Тусипа и как-то сумел его склонить на свою сторону. Тусип же приехал к Божею, уговорил его не начинать войну с иргизбаями, сбор боевой дружины был приостановлен. Это было первое и единственное открытое выступление Божея против Кунанбая, которое для первого закончилось ничем. И в продолжение нескольких последних лет Божей носил на сердце глухое недовольство собой, которое никак ничем не разрешалось. Он только временами, когда снова приходилось возвращаться к тому, что учинил вероломный Кунанбай, с возмущением набрасывался на Тусипа и обвинял родственника в том, что тот по своей слабости, из-за страха перед Кунанбаем не поддержал его решимости пойти на открытую ссору с обидчиком.

-Договариваться с Кунанбаем бесполезно. Против него надо действовать силой. Если ты арыстан, муж истинный и доблестный, то и берись за дело решительно. А иначе он будет поступать так, как привык, и сколько не будет хапать, ему все будет мало

Божей склонял на открытую ссору с Кунанбаем и Суюндика, говорил об этом и с Байдалы, которого считал одним из самых сильных родовых вождей и надежной опорой для рода Жигитек. И с каждым из них он говорил отдельно, наедине, чтобы до времени сохранить тайну

2

Всего через семь кочевых перегонов аулы Кунанбая добрались до стоянок Кызылшокы, Кыдыр, Колькайнар и собирались расходиться по своим зимовьям. Но накануне утром от Кунанбая вышел приказ.

«Не откочевывать на свои зимники, не расходиться, ждать распоряжений».

Сам же Кунанбай, прихватив с собой Майбасара, съездил в горы на Чингиз Путь был не очень дальний, но Кунанбай весь день пробыл в седле, рыская по всей местности. Вернулся в аул только к сумеркам и подъехал сразу же к юрте старшей жены Кунке.

Здесь сегодня собрались одни женщины младшая мать Кунанбая, токал умершего отца, Таншолпан, а также супруга его дяди, Бо-пай-женге, и прочая родня по женской линии двух поколений.

Их аулы, откочевавшие отдельно от всех остальных, принадлежали к роду Иргизбай, числом их было около двадцати Большая часть присутствующих родственниц была от младших жен-токал из родов Иргизбай и Оскенбай.

По случаю благополучной перекочевки все они прибыли в Главную юрту с подобающими дарами, два раза в году они приносят в дом старшей жены Кунанбая всякое угощение. Первый раз во время весенней перекочевки, когда после долгой зимы встреча на зеленых пастбищах всегда радостна для соскучившихся друг по дружке родственниц. Второй раз осенью, перед тем как расстаться на долгую зимовку.

Сидевшие за шумным, оживленным разговором, женщины враз смолкли, как только Майбасар открыл дверь и пропустил в юрту Кунанбая. И только тогда, когда мужчины расселись на торе, осмелилась заговорить лишь Таншолпан, его вторая мать

- Дорогой наш сын, вот другие твои матери и снохи принесли в твой дом угощения. И старую мать Зере не забыли. Ей принесли отдельное подношение Теперь мы поговорили и вот собрались уходить

В последние годы Таншолпан называла свою пожизненную соперницу, кундес, не иначе, как «старая мать», ибо так ее называли все в роду Кунанбая Он ничего не ответил Таншолпан была самой своенравной из жен его отца Гордая, честолюбивая, она ни перед кем не знала страха и ей чужда была женская слабость В молодые годы она стала известной на весь край своим подвигом, когда с пикой в руке кинулась на врагов, угонявших табун, и отбила его. Она родила четверых сыновей-погодков, а младшие жены, родившие мужу сыновей, гордятся этим и держатся всегда уверенно и смело Так и теперь, Таншолпан не понравилось, что Кунанбай ничего не ответил на ее приветственные слова, и она дерзнула высказать ему:

- Подношения свои мы принесли не Кунке, а тебе. Ты хотя и младший сын для меня, но стал главой рода, поэтому и эти мои подношения Завтра мы все разъедемся и на всю зиму забьемся в свои норы, как мыши, и носа не высунем до весны. Что ж, такова наша женская доля. Вот и хочу тебе дать благословение на прощанье, мой сын. Кроме этого ничего другого я сказать не хотела

Кунанбай, внимательно, усмешливо посмотрев на свою младшую мать, кивнул головой и шутливо заговорил:

- Завтра, говоришь, разъедемся? А если не разъедемся, что будешь делать, киши-апа? Придется тебе удостоить меня подношениями еще раз!

Произнеся эти слова, Кунанбай негромко рассмеялся. Вслед за ним рассмеялись и женщины, гостившие в доме. Но хозяйка, с тонким смуглым лицом худощавая женщина, старшая жена Кунанбая, Кунке, воспользовалась хорошим расположением духа строгого супруга и с озабоченным лицом обратилась к нему:

- Сегодня я хотела дать распоряжение, чтобы развязывали и снимали вьюки, а завтра ставили юрты. И что же, надо все отменять? Неужели будет еще одна кочевка? Вы замучили нас в неведении, люди не знают, что и делать.

Кунке при этом посмотрела не на мужа, а на Майбасара.

- Что делать? Жди второго угощения! - рассмеялся вслед за старшим и Майбасар. - Будем кушать еще раз, чего уж тут непонятного!

- Вьюки развязывать не надо, и юрту ставить не трудись, - ясно высказался Кунанбай. - Завтра будем кочевать снова.

- Оу, милый, дорогой! Это как же? Что еще за новая кочевка? -удивилась Таншолпан и пристально посмотрела ему в лицо.

- Откочевываем все вместе. Так и передайте другим - завтра с утра двинемся на Чингиз. Мы присмотрели там места для пастбищ и для аулов. Всем скажите у себя, чтобы готовились в дорогу.

Так приказал Кунанбай.

На заре, как и было велено, начали собираться. Первыми стянули кошму на юрте Кунке. И все двадцать аулов рода Иргизбай снова поднялись с места и двинулись в направлении срединного Чингиза.

На сей раз кочевые караваны не растягивались, как обычно, словно гусиные стаи, а двигались беспорядочной толпой, как утиные стаи при нападении ястреба. Кунанбай наутро отдал спешное распоряжение:

- Пусть поторопятся, не мешкают! Не растягиваться! Двигаться всем одновременно! На сборы самое малое время!

С этими приказаниями Кунанбай разослал гонцов во все аулы, ко всем старейшинам. И двинувшееся обратно к горам Чингиза большое нестройное кочевье выглядело странно и необычно.

Там, у места исхода караванов, по левую сторону от караванной дороги возвышался одинокий высокий холм. Кунанбай в сопровождении Майбасара и своего старшего сына от Кунке, по имени Кудай-берды, обогнал шумное кочевье и поднялся на лошади к вершине холма. Под Кунанбаем был рослый гнедой походный конь с длинным хвостом, с вытянутым корпусом. Сидящий на нем массивный всадник высоко вознесся над катившим внизу, мимо горы, шевелившимся потоком кочевого каравана и, наклонив голову, пристально глядел вниз, словно хотел обратиться с воззванием к народу.

Рано утром, когда еще и солнце не взошло, в двадцати аулах сборы проходили в полной тишине. Однако потом, когда, с криками подняв верблюдов, тронулись в путь, сразу же в сотни глоток заблеяли ягнята, заголосили верблюжата, отбившиеся от маток, взревели там и тут верблюды, угнетенные тяжкими вьюками и больно захлестнутые жесткими веревками. Заплакали дети, поднятые в такую рань, забранились их матери, зарычали и залаяли озлобленные собаки соседних аулов. Верховые джигиты с отрывистыми криками понеслись в разные стороны, раздавались протяжные возгласы пастухов, гнавших скот, голоса молодых и немолодых мужчин.

Когда кочевые караваны тронулись в путь, Кунанбай велел своим помощникам, Камысбаю и сыну Кудайберды:

- Скачите оба, созовите ко мне старшин всех аулов!

Кудайберды и Камысбай, приняв распоряжение ага-султана, стремглав поскакали вниз с холма, наперерез караванам кочевья. И вот уже оба посыльных: высокий, рослый, с перетянутым тонким станом Кудайберды и широкоплечий джигит Камысбай на стремительном галопе обогнали все кочевье и, повернув лошадей, поскакали навстречу караванному ходу. По пути то один, то другой коротко приостанавливались перед движущимся караваном какого-нибудь аула, переговаривали с кем-то из едущих впереди верховых, затем летели дальше. И тотчас же от этого аула отделялись один или двое и быстро скакали в сторону холма, с видимым усердием нахлестывая лошадей.

Пока Кудайберды успел доскакать до хвостового аула кочевья, возле Кунанбая собралось уже всадников тридцать Восходил погожий безветренный день поздней осени. Небо было чистое. И когда последние всадники поднялись на холм к Кунанбаю - огромный огненный круг солнца взлетел над зубчатой вершиной далекой горы Архат и рассеял во все стороны раскаленные стрелы лучей.

Далеко впереди, на пути каравана кочевья, вздымались гряды перевалов Чингиза. Лучи раннего солнца окрасили в золото вершины горного кряжа, уходящего в ошеломительную даль и глубину пространства. Свет ворвался в мир, словно горы только что раскрыли свои тундуки*. Высоко в небо взмыли жаворонки и рассыпали в воздухе над караваном свою утреннюю трель. Певчих пташек было множество, видимо, их потревожил движущийся шумный кочевой караван.

А вверху над ним, еле видимый в прозрачной вышине небес, плыл к югу длинный караван журавлей, их резкое трубное курлыкание доносилось до людей как грустные прощальные возгласы: «Кош-кош... Кош-кош...»

Когда на взмыленных конях гонцы Кудайберды и Камысбай вернулись на вершину холма, приведя за собой трех последних старейшин, там уже собралось около полсотни всадников. Среди прибывших оказался родственник Кунанбая, сын еще от одной токал отца по имени Жакип. Он подъехал к ага-султану и отдал ему салем. Кунанбай ответил на приветствие и, выпрямившись в седле, коротко приказал: «Вперед!» и дал шенкелей лошади и первым поскакал с горы.

Кони грохнули копытами по склону холма, Кунанбай в сопровождении старейшин аулов поскакал в сторону Чингиза. Поток кочевого каравана оттеснился в сторону, давая дорогу своим вождям, пропуская их вперед. Но они смешались с другими всадниками каравана и только постепенно выдвинулись в первые ряды.

Впереди всех и в самой середине ехал Кунанбай, с обеих сторон его окружали самые старшие родственники: дядья по отцу, Уркер, Мырзатай, Жортар. Были здесь Жакип, Майбасар, примерно одного с Кунанбаем возраста, братья от младших жен отца, а также многочисленные двоюродные братья помоложе.

Кунанбай был единственным сыном у своей матери Зере, старшей жены отца. Таким образом, Большая юрта осталась за ним. Он владеет несметными стадами, пользуется безраздельной властью в огромном краю. К тому же и по возрасту он старше многих своих родственников. В силу чего ни один из представителей его рода не смеет слова молвить против него, во всех двадцати аулах Иргиз-бая никто даже не подумает выказать свое недовольство Коли понадобится Кунанбаю поддержка с оружием в руках, каждый не пощадит себя; его могучая воля, властный голос и сила духа покоряют всех, заставляя следовать за ним, сплачивая родовое единство В хищных набегах на чужие земли, с целью захватить их или покорить враждебный род, каждый из старейшин без слов понимал Кунанбая, следуя его взгляду или одному лишь движению бровей. Строптивых он наказывал тем, что лишал их доли в захватнической добыче, а непокорных укрощал силой.

Всех убедил Кунанбай в том, что сплоченность и единение основа родового благополучия. И когда родичи усвоили это, иргизбаи разбогатели.

В семейных женских войнах между многочисленными токал-бай-бише одно лишь появление Кунанбая пресекало все распри. Даже самые своенравные жены-соперницы, в душе готовые растерзать друг дружку, не решались на открытые ссоры, иначе братья мужей или старшие родственники живо наводили порядок, умеряя пыл и молодых, и старых баб кулаками под одобрительные возгласы остальных родичей' «Так и надо ей! Так и надо!»

Двадцать аулов, крепко сплотившись вокруг Кунанбая, представляли собой стаю хищников, обитающих в едином логове Во всем огромном и многочисленном Тобыкты род Иргизбай позволял себе безнаказанно чинить произвол и насилие над другими родами Они привлекли на свою сторону дальних родственников из племен Топай, Торгай или Котибак, втянули в разные сомнительные дела, а потом их же и полностью подчинили себе Со многими бедными аулами из родов Анет, Жуантаяк, Сак-Тогалак, Кокше богатый Иргизбай даже роднился, засватывая у них невест, но затем всякими хитроумными способами заставлял их служить своей выгоде. Бывало не раз, что они впутывали кого-нибудь в рискованное дело, заводили в безвыходное положение, а потом являлись в роли друзей-спасителей, чтобы впоследствии затащить его в круг своих сообщников и пособников Со временем каждый из небольшого и немногочисленного рода Иргизбай оказался в родственных связях со всеми остальными двадцатью аулами, и сложная сеть семейных отношений охватила всех и способствовала еще большему сплочению рода. И в этой кровной системе родственников Кунанбай сумел выдвинуться на самое первое место, стать единоличным властителем. Аткаминеры, следовавшие сейчас за Кунанбаем, даже не считали нужным спросить у него «Куда мы едем?» Они привыкли думать что бы Кунанбай ни решил, им от этого плохо не станет, но будет только выгода

Длинный гнедой конь Кунанбая сначала шел неспешно, затем перешел на ровную, без раскачки, стремительную иноходь. Главам двадцати аулов пришлось перевести своих лошадей в галоп или на частую рысь, чтобы поспевать за гнедым иноходцем. Кунанбай ехал на полкорпуса впереди своей свиты, так имам во время молитвы должен быть хотя бы на шаг расстояния впереди остальных молящихся Первенство ага-султана должно было сохраняться и здесь Если зарвавшиеся молодые джигиты выдвигались вперед, то старшие тут же сдерживали их, сердито покрикивая' «Куда? Осади'» Пронзительным взглядом своего единственного глаза Кунанбай успевал охватить все вокруг В его свите среди тех, что отстояли ближе всего к ага-султану. были одни иргизбаи. В аулах же Иргизбая было много пришельцев из других бедных родов, которые пасли скот, стерегли табуны коней, были просто «соседями», пополняли ряды боевиков во время набегов и при нападении чужаков на их земли.

Кунанбай со свитой из старейшин далеко опередил кочевой караван Иргизбая. Наконец, остановившись, он объявил акимам всех двадцати аулов, куда, до какого распадка или урочища каждый должен вести своих людей, где ставить юрты. И это не было ни советом, ни обсуждением, выражалось жесткое волеизлияние властителя, отдавались четкие распоряжения, которые были им заранее продуманы.

3

Шесть дней спустя той же караванной дорогой, по которой прошли аулы Кунанбая, тянулись в сторону гор другие кочевья. Шли бокенши и борсаки. Миновав Кызылшокы, они также направились в срединную часть Чингиза. Кочевья эти не перегоняли с собой больших стад, но по людскому составу они были многочисленны. Аулы шли разрозненно, растянувшись в беспорядочные неравномерные орды. Конных кочевников было мало, на лошадях ехали только погонщики да несколько женщин. Остальные, большей частью дети и старики, были разбросаны по вьючным верблюдам. Можно было подумать, что эти аулы уже отогнали свои табуны на зимние пастбища и оставили при себе лишь самое необходимое количество лошадей. Иные джигиты ехали на верблюдах-двухлетках, сидели на спинах гужевых волов. Однако отсутствие в достаточном количестве лошадей объяснялось только лишь бедностью кочующих родов Из всех аулов более зажиточными выглядели аулы Суюндика и Сугира, что из рода Бокенши, и караваны Жексена, из рода Борсак.

Старейшины, окруженные отрядом в два десятка молодых джигитов, ехали молча, с сумрачным видом, не было слышно ни смеха, ни веселых возгласов. Серые лица людей, серые чапаны и ветхие потемневшие полушубки серого цвета сливались с тусклым, пасмурным осенним небом. Вид движущегося кочевья не радовал глаз, и вожак кочевья, аткаминер Суюндик, был мрачен и невесел. Народ ждал от него решительных действий и указаний, он знал это, но не мог побороть в себе подспудной неуверенности и страха.

- Посмотрим на месте, - негромко произнес он среди всеобщего настороженного безмолвия. - Встретимся с ним на месте и поговорим. Пусть сам скажет, почему бросил всех и увел на зимники один лишь Иргизбай.

- На месте посмотрим .. Там и поговорим... Пусть он сам скажет. .. - повторили за Суюндиком старейшины Сугир и Жексен

Все едущие рядом, молодые и старые, не были спокойны.

После того, как Кунанбай необычно рано провел осеннюю стрижку и откочевал на зимники, люди почуяли неладное. Вскоре остальные роды тоже быстро провели стрижку овец раньше времени и поспешили вслед за Иргизбаем. Все лето Кунанбай искоса посматривал на Бокенши и Борсак - народ чувствовал это. Несколько раз ага-султан находил повод, чтобы выразить свое недовольство по отношению к ним. Обеспокоенный Суюндик поехал к старшему, Божею, посоветоваться, но и Божей ничего не мог объяснить и утешить его.

Получив тревожную весть, что Кунанбай повел иргизбаев на Чингиз, Суюндик спешно поднял своих людей и направился следом. И другие аулы также, чуя неладное, тоже быстро поднялись и двинулись к зимовьям как сторонники иргизбаев, так и противники, в том числе Божей и Тусип.

Кочевые караваны, восходя на склоны Чингиза, стали расходиться по ущельям и распадкам, направляясь к своим обжитым зимовьям. У Бокенши на Чингизе зимние пастбища были не столь уж и просторны, срединным участком являлось жексеновское зимовье Карашокы, где весною был казнен Кодар

Аулы Суюндика и Жексена не расходились, вместе добрались до реки и направились вдоль берега Передовая группа конников двинулась вверх по мелкой воде, минуя непроходимые тугайные леса. И по речному проходу в горной гряде они вышли на зеленый лог у подножия горы Карашокы. Впереди показался утес, с которого был сброшен Кодар.

И тут бокенши и борсаки были насмерть удивлены тем, что увидели. Вся трава на широком логу была скошена и старательно убрана в стога. Загон зимника Жексена тесно забит множеством чьих-то коров, верблюдов. Чуть дальше утеса вольготно расположился аул из чистых, белых юрт. Вокруг них жизнь бурно кипела, прыгали, блеяли ягнята, бегали дети, поднимался кизячный дым над очагами. Зимовье Жексена, стало быть, больше ему уже не принадлежало, стоянку занял чей-то прибывший раньше аул.

На отлогой возвышенности, ведущей к вершине утеса, паслись кони. Это был огромный косяк, крайние лошади выбрались на оба боковых склона широкого распадка. Кони рыжеватой и саврасой масти -без всякого сомнения, это был табун Кунанбая.

- Ойбай, вот она, божья кара! - воскликнул Жексен, схватившись за голову. - Суюндик, родной мой, что мне делать? Что делать? - И он заплакал.

- Беда, - только и вымолвил Суюндик. - Про такую беду и говорят: «Джайлау твои сожрал враг, зимник твой слизнул пожар». - Он тяжко вздохнул и больше не сказал ни слова.

До них уже доходили разные слухи, что Кунанбай готовит что-то зловещее, но они никак не ожидали, что он решится на такое вероломство.

- Дьявол! Не у одного Жексена захватили землю, поди, у всего рода Борсак и у Бокенши! - диким голосом закричал Жетпис. - Увидите! Все зимники бокенши наверняка теперь у него! Да лучше смерть, чем жить и терпеть такой позор!

Несколько молодых джигитов, хлестнув лошадей, вылетели вперед из рядов толпы.

- Землю отнять - душу убить!

-Жить не стоит после этого!

- Бокенши! Борсаки! Вы что, ублюдками родились?

- Нельзя больше терпеть!

-До чего мы дошли, постоянно труса празднуя!

- Сколько можно унижаться' Сколько нам еще гнуть спину!

-Лучше убейте нас, старшины! Вы, сделавшие нас бабами!-гневно выкрикнул кто-то, обратившись к Суюндику и Сугиру.

Все молча уставились на своих племенных вожаков.

Суюндик съежился, словно хлестнули его камчой по голове. Он вспыхнул от гнева, но сумел сдержать себя. Только не надо давать повода этим озлобленным людям сорваться на бесчинства. Они готовы сейчас же разбойно наброситься на табун пасущихся лошадей... Но если посмотреть, кто кричит, так это же одни «шаруа» -неимущие, голытьба. Безответственная толпа нищих аулов. Бедняки низкого происхождения. Все они в любое время готовы к одному: грабить, хватать то, что им не принадлежит. А назавтра, случись что, весь груз ответственности падет на него. Скажут: это Суюндик повел своих людей на разбой. Напал на аулы родственников. И кто же потом будет отвечать перед судом? Кому расплачиваться собственным скотом за нанесенный ущерб'? Да ему же, Суюндику, и другим баям-старшинам - Сугиру и Жексену.

Подумав об этом, Суюндик обмер со страху. Сдерживая зашалившего рослого жеребца, он самым решительным образом прикрикнул:

- Стойте, джигиты!

Заворачивая коней, всадники закрутились вокруг него.

-Жа! Если вы хотите драться, подите прочь от меня! Я не с вами, деритесь одни. Ступайте, никто вас не держит, на пути у вас стоять не буду. Думаете, Кунанбай испугается пары десятка ваших соилов? Если бы боялся, не сделал того, что сделал. У вас двадцать палок, у него сто. У вас будет сто - Кунанбай выставит тысячу. Вот, посмотрите! - И он качнул головою, поводя вздернутым подбородком в сторону аула.

И только теперь люди заметили, как медленно, выступая из-за юрт, появляясь из-за косогора, с двух сторон выходя из леса и неторопливо просачиваясь сквозь тесный табун, направляются в их сторону многочисленные всадники. Они были вооружены соплами, держали их наготове, одни положив поперек седла, другие, подняв их набалдашником вверх, зажимая нижний конец под коленом, третьи волочили их за собой по земле, вдев руку в ременную петлю. Верховых было не менее ста. Они вышли на широкий пустырь и, выровнявшись сомкнутым строем, неторопливо двинулись в сторону ватаги Суюндика.

Оцепеневшие бокенши и борсаки смотрели на них, безмолвствуя.

И тут выступил вперед Сугир. Он владел многочисленными табунами, был самым богатым человеком во всем Бокенши.

- Ойбай, мы ведь не одни на свете, у нас есть сородичи, с нами весь народ Тобыкты! - заговорил он торопливо. - Мы добьемся, чтобы нам вернули наше добро. Подадим на суд всего народа! Но только не дурите сейчас, не накликайте беды на свою голову.

- Зачинщикам ссоры не сдобровать! Это я вам говорю, - пригрозил Суюндик, завершая спор.

В лаве всадников, надвигавшихся на кучку верховых борсаков и бокенши, находился сам Кунанбай. Длинный гнедой конь, хорошо различимый издали, горделиво нес на себе хозяина, вскидывая голову и потряхивая гривой. Приблизившись, ага-султан движением руки остановил следовавшую за ним толпу конных, отделился от нее и с небольшой свитой человек в десять неторопливо подъехал к отряду Суюндика.

Единственным своим глазом Кунанбай сурово и холодно оглядел присмиревших джигитов, сидевших на своих плохеньких лошадях. Казалось, взглядом своим он хотел сказать: «Ну?! Что вы можете сделать со мной?» Массивная голова его была надменно откинута назад. Все богатые владетели и сильные властители держатся надменно, но Кунанбай умел это делать особенно хорошо. Суюндик-то знал, что это напускное, он и сам частенько напускал на себя грозный вид, но сейчас вместе со своими людьми и сам попал под воздействие властной воли Кунанбая.

Бокенши и борсаки первыми приветствовали ага-султана. Кунанбай ответил на салем, едва пошевелив губами. Нависла напряженная тишина. Первым заговорил Суюндик.

- Мырза, что это за конники с соплами? - сдерживая себя, спросил он. По обыкновению, все аткаминеры Тобыкты называли Кунанбая мырзой.

-Люди собирались клеймить лошадей, прежде чем перегонять на зимние пастбища, - спокойно ответил он.

Разговор на этом оборвался, опять наступило молчание. В это время Жексен привстал на стременах, оглянулся назад и увидел, что головная часть кочевого каравана, следовавшая за старшинами, одолела перевал и стала приближаться к ним.

- Мырза, вот наши аулы едут. Мы прибыли на свои зимники, а их заняли другие. Как же нам быть? - обратился Жексен к Кунанбаю.

- А кто тебе велел перекочевывать сюда? - резко ответил тот. -Почему заранее не спросил у меня, сам настырно полез вперед и народ за собой потянул? Теперь твои аулы должны вернуться обратно, - властно закончил он.

-Жа, мырза, но ведь сказано: «Властителю принадлежит народ, но земля принадлежит народу...»

- А что, по-твоему, властитель должен жить на небесах? Где было сказано, что Иргизбаю нет места на Чингизе?

- Но ведь для вас, мырза, свет клином не сошелся на Чингизе! И без того у вас не меряно хорошей земли для зимовок! - только теперь вмешался в разговор Суюндик. И сразу же его перебил Кунанбай:

-Эй, Кишекен! Эй, Бобен! - начал он (такуважительно называли эти роды на общеродовых сходках). - Вы наши старшие братья. Вы поднялись раньше нас и завладели всеми просторными урочищами у подножий Чингиза. Иргизбаи были младше вас и малочисленны. Вы не дали им и клочка земли на Чингизе Это твои ведь слова, Суюндик: «Хорошая земля для зимовья». И правда, разве сравнится что-нибудь с Чингизом? Но вот теперь я стою на ногах, доколе еще мне терпеть? Сколько еще чувствовать себя обойденным? Иргизба-ям тоже нужны хорошие зимние выпасы. Род Иргизбай вырос и окреп, и мы в Тобыкты не последние, не от рабынь родились, и не пришельцы какие-нибудь - мы имеем такое же право, как и вы, владеть нашими землями.

Слова Кунанбая звучали одновременно и как жалоба, и как обвинение, и как приговор судьи.

- Мырза, сколько же зимовий Бокенши вы хотите забрать себе? -спросил Суюндик. Ему хотелось выведать, на что замахивается Кунанбай.

- Бокенши должен уступить все зимовья по эту сторону Чингиза, -был решительный ответ.

- А нам куда деваться? - вспылив, выкрикнул Жетпис, брат Жексена.

Раздался глухой ропот голосов:

-Значит, бокенши изгнаны отсюда?

- Нам что, откочевать туда, не знаю куда?

- И заступиться за нас некому!

Люди снова взбудоражились, но Кунанбай ткнул плетью в сторону толпы и, впившись своим единственным глазом в Суюндика, грозно рявкнул:

- Ну-ка! Уйми их!