Страница - 22

МУКУШ - СЫН АРЫСТАНБАЯ

Если вам доведется повстречать коренастого пучеглазого мужичонку с желтым чахлым лицом, то так и знайте, это и есть Мукуш, сын Арыстанбая.

Впрочем, он и сам охотно напомнит о себе, как только в аул заявится кто-нибудь из уполномоченных, - он сразу начнет увиваться и уж ни на шаг не отойдет прочь.

- Ой, хорошо, что наконец-то ты приехал, дорогой! Мы тебя уж заждались! - говорит он, подкладывая под тебя, как говорят казахи, подушку лести.

- Советской власти я готов служить до последней капли крови! - горячо заявляет он в другой раз.

Но если и после этого невзначай выразишь недоумение, Мукуш начинает колотить себя в грудь.

- Да я ведь бедняк-активист! Я ведь - Мукуш, сын Арыстанбая! Слыхали?

И тогда тебе придется поверить, что перед тобой действительно и есть этот самый Мукуш.

Впервые я встретил его в аульном совете. Активисты и комсомольцы аула тогда составляли производственный план колхоза. И вдруг точно яростная льдина в половодье прорвалась в помещение.

- Где уполномоченный? Вы, что ли? - надвинулся на меня кто-то.

- А что вам угодно?

- Вот что: я бедняк-активист. В этих краях меня все знают. Я - Мукуш, сын Арыстанбая! На совещание наш колхоз должен направить одного представителя. Я просил направить меня, а наш председатель не желает. Он вообще вредитель. Его дед совершал палом-

ничество к могиле пророка. Я не успокоюсь, пока не разоблачу и не сниму его с работы^

Я не все сразу понял и поэтому задал несколько вопросов. Тогда Мукуш с ходу полез на рожон:

- Да это бюрократизм! - закричал он. - Это правый и левый уклон! Но я знаю, куда мне обратиться! Я и на вас найду управу!

Своими делами колхоз распоряжается сам. Если же им начнет командовать любой уполномоченный, то о какой же работе может быть речь? Я попытался растолковать это Мукушу, но он и слушать не стал. Только еще пуще распалился:

- Нет, нет, это явный перегиб! Вы - перегибщик!

Будь ты хоть трижды чистым и честным, но, если обвиняют тебя в чем-то подобном, ты поневоле растеряешься.

Когда Мукуш удалился, я начал расспрашивать о нем у собравшихся, но все только переглядывались и отмалчивались. Наконец батрак Досан возмутился:

- Ну что все молчите? Говорите же!

- А ты сам что? - набросились на него остальные. Досан оглянулся и, убедившись, что Мукуш в самом деле ушел и не стоит под дверью, тихо сказал:

- Довольно Мукушу над нами куражиться! Пора его вывести на чистую воду! Вы знаете, кто он такой?

- Да мы-то, конечно, знаем! - вздохнули все.

Но тут разговор неожиданно повернулся в другую сторону. Срочных дел у всех было по горло. На носу -посев. Производственный план надо закончить во что бы то ни стало. Говорить, таким образом, о Мукуше было недосуг.

***

Для разъяснения постановления Центрального Комитета партии в аулы нахлынули инструкторы и уполномоченные. Пришлось и мне побывать еще раз в колхозе «Энбек». Правление колхоза расположилось

в однокомнатном деревянном доме. Вдоль стен стояли стулья. Председателем колхоза оказался молодой джигит Салим. Здороваясь, он протянул мне большую мозолистую руку с узловатыми, цепкими пальцами. Я оглядел его с головы до пят и решил: «Наверняка бывший батрак». Так оно и оказалось: из анкеты я узнал, что Салим батрачил десять лет.

- Грамоту знаю. Лишь в прошлом году освободился от батрачества. Члены колхоза выбрали председателем, ну вот и работаю, - представился мне Салим.

Другим членом правления оказался краснолицый, видный из себя молодой человек, одетый по-городскому, учитель, - как сказал он мне, - прибывший в колхоз для ликвидации неграмотности.

- Товарищ Салим очень занят, дел у него невпроворот, - сказал он.

На столе лежал лист бумаги. Сверху крупными, корявыми буквами было выведено: «Рапорт». «Колхоз «Энбек» подготовился к весеннему севу на сто процентов», - прочел я в этом рапорте. Внизу стояла такая же корявая подпись «Салим». Неуклюжие пальцы, всю жизнь имевшие дело только с вилами и лопатой, вкривь и вкось нацарапали несколько букв.

- Был у нас такой активист - Мукуш. Может, слыхали?

- улыбнулся Салим.

При этом имени я насторожился:

- Ну, так где он?

- Дома. Из колхоза вышел. Теперь единоличник. Провели общеаульное собрание. Пришел и Мукуш.

Он вроде бы притих, образумился. Прежней напористости я в нем не заметил. И, однако же, он все-таки нашел время подойти ко мне и доверительно шепнуть:

- Очень хорошо, что приехали. Ждали вас с нетерпением...

После доклада первым поднял руку Мукуш:

- Разрешается ли выходить из колхоза и жить единоличником?

- А кто вам говорит, что не разрешается? - тут же вскинулся Салим.

Мукуш посерел. Выкатил глаза, как бодливый козел. Дернулся всем телом, сорвал с головы мерлушковую ушанку и с силой хлопнул об пол. Пыль поднялась, словно из старой сопревшей кошмы.

- Салим затыкает мне рот! Слова сказать не дает! Это перегиб! Это самоуправство! Бюрократизм! Я буду жаловаться!.. - закричал он.

- На что жаловаться-то? Никто тебя не зажимал.

И тут заговорили уже все.

Члены колхоза «Энбек» на частых собраниях наловчились так говорить, что распушили Мукуша в пух и прах. Из их бурных речей я понял:

• 1.    Его отец - Арыстанбай - смутьян и пройдоха. В свое время был байским прихвостнем и брал взятки. Мукуш пошел по стопам отца.
• 2.    До образования колхоза Мукуш держал весь аул в страхе.
• 3.    Было у него восемнадцать голов крупного рогатого скота, а в колхоз он вступил с тремя. Остальную скотину продал, зарезал, раздал.
• 4.    Будучи членом колхоза, сеял между колхоз-никами раздор и смуту. Постоянно всех стравливал.
• 5.    По-своему толковал письмо Центрального Комитета партии и увел вместе с собой двенадцать семей из колхоза.
• 6.    Распространял о колхозном строительстве ложные слухи и вредные измышления...

Обо всем этом общее аульное собрание сказало Мукушу прямо в глаза. Мукуш разбушевался, рассвирепел, словно бешеный верблюд:

- Это и правый, и левый уклон! Это злоупотребление властью! Это перегиб! Это извращение! Насилие над единоличником! Я протестую! Я буду жаловаться! Я...

Ему, однако, коротко ответили:

• -    Жалуйся, сколько тебе угодно! А сейчас - сгинь!

Двенадцать бедняков, поддавшихся подстрекательству Мукуша, признали свою вину и попросили собрание вновь принять их в колхоз. Их просьбу удовлетворили.

Когда я уезжал, то у развилки дорог встретился с Мукушем. Он тоже куда-то ехал на гнедой лошаденке и подбадривал ее пятками, а поравнявшись со мной, крикнул:

• -    Товарищ, ты, я вижу, перегибщик. Ты ведешь неверную агитацию среди единоличников. Силком загоняешь их в колхоз!

Мукуш убежден: раз я занимаюсь агитацией среди населения, значит, тоже перегибщик. А я подумал про себя: этот горлодер, навешивая всем подряд ярлыки вроде «перегибщик», «правый уклонист», «левак», «бюрократ», видать, уже многим заморочил голову.

1930 г.

ДОМ КРАСНОАРМЕЙЦА

Даже имя его - и то редко попадало на бумагу. Как-то раз оно, правда, очутилось в списках аульного правителя, и во время выборов Бузаубак Тмакбаев был упомянут наряду со всеми. Вначале он даже испытывал нечто похожее на гордость оттого, что, как все порядочные люди, и он оказался в каких-то бумагах и имел, так же, как и они, собственную фамилию, но со временем вместе с фамилией прилепили ему еще и налог, и аулнай не давал ему проходу. Аулнаем тогда был знаменитый во всей округе охальник Ахметжан с торчащими усами. С ним были шутки плохи, и, бывало, точно за глотку хватал он беднягу Бузаубака.

- У, собачий сын! Недоносок! Ты какого черта фамилией своей бумагу опоганил?! Не можешь налог платить, нечего и числиться в домохозяинах.

Базаубак в таких случаях охотнее провалился бы сквозь землю.

- Ну, что делать, дорогой, - виновато мямлил он. -Не я ведь записывался, а Алиш в год выборов записал. Это ему в голову пришло увеличить число дворов... Какой там двор?.. Извини уж, дорогой, брата своего ничтожного, никудышного...

Больше Бузаубак ничего не говорил, только робко, с мольбой взглядывал на притеснителя. Единственное состояние Бузаубака - бурая коровенка. Теленка каждый год аулнай уводил со двора за налоги. В этот печальный день и жена Бузаубака, Айжан, ругательски ругала незадачливого муженька:

- Очень нужно тебе было в списки попасть! Несчастный, сидел бы помалкивал, не рыпался!..

- Э, ладно, жена, - успокаивал ее Бузаубак. - Авось обойдется, образуется.

Иногда за мирной беседой супруги в два голоса проклинали аулная и его список в полосатом коржуне.

- Попадись мне в руки - сожгла бы! - грозилась Айжан.

Теперь ему само слово «Тмакбаев», написанное на бумаге, казалось страшнее, чем ангел смерти - Азраил. Бузаубак, наученный горьким опытом, советовал своим сверстникам-бедолагам: «Смотри не попади на бумагу. Запишут, беды не оберешься».

Уже позже, в первые годы после революции, запечатленная на бумаге фамилия тоже не принесла Бузаубаку никакой радости. Некий Дуйсенбай, нарядчик, через день-другой орал на него:

- Запрягай лошадь! Твой черед!

И вскоре его единственная лошадка дошла, обезножила, опаршивела. Бузаубак пытался иногда сказать об этом, но Дуйсенбай с ходу затыкал ему рот.

- Вот, видишь список? - рычал он. - Что написано? «Тмакбаев». Значит, молчи!

«Интересно, как бы сделать так, чтобы моя фамилия нигде никогда никем не упоминалась?» - думал порой про себя Бузаубак. Однажды он вез на своей арбе инспектора школы и по дороге спросил его:

- Скажи, дорогой, ты ведь, человек грамотный. Как можно начисто стереть фамилию в списке?

Инспектор не сразу понял, пришлось ему растолковывать, и потом инспектор сказал:

- Пусть вас список не тревожит больше. Те времена, когда людей им пугали, нынче прошли. Вы сами теперь хозяева.

Бузаубак от удивления глаза выпучил на инспектора. Подумал: «Что этот чудак мелет?»

Правда, с тех пор произошли некотороые перемены! Усатый Ахметжан, бывший аулнай, теперь не то что на людей орать, даже на собрания ходить не смеет. Вчерашний батрак Ермакан стал ныне председателем аульного совета, и Бузаубак с ним запросто беседы ведет. Сам Бузаубак тоже был раз избран в Совет, а однажды даже съездил на волостной съезд. Теперь иногда он говорил жене:

- Жена, эй, жена! Как хорошо, что я тогда не выпал из списка, а?

Но Айжан не прочь эту заслугу присвоить себе.

- А я тебе что говорила?.. Если бы не я, давно бы тебя в списке не было!

Еще через некоторое время жизнь и вовсе изменилась. Всей работой в ауле заворачивала молодежь. Безусые юнцы заседали в Совете, ловко и умело заправляли хозяйством. Кое-кто из пожилых, из поседелых начал греться у очага.

- Все! - говорили. - Отработали свое. Времена нынче для молодых!

Бузаубак тоже стал задумываться. Сыну Андамасу уже двадцать. С малых лет на бая спину гнет, батрачит. «Не будь он батраком, занимайся каким-либо промыслом, работал бы сейчас не хуже своих сверстников-активистов», - размышлял Бузаубак. Но у Андамаса образования нет. Он даже и грамоты не знает. И приходилось теперь пенять на себя: «Почему в детстве не учил?..»

Как-то раз завел Бузаубак с сыном задушевный разговор.

- Смотри, - сказал он сыну, - сверстники твои все за ум взялись. Работают. А ты все на побегушках у бая. Хватит! Не подохнем. Выбивайся в люди. Не отставай от дружков!

И после этой беседы сразу отправился к председателю аулсовета и сказал:

- Ермакан! Вычеркни из списка Бузаубака Тмакбаева и вместо него запиши: «Андамас Бузаубаков»!

Так было покончено со злополучной фамилией Тмакбаев. Отныне такого на бумаге не существовало.

А Андамас, как только перестал батрачить у бая, сразу с головой ушел в аульные дела. Ни одного собрания не пропускал. На последних выборах был избран в аульный совет.

- Старик, эй, старик! Ты хоть замечаешь, что сын твой повзрослел, джигитом стал? - все чаще приставала к мужу Айжан.

У нее своя дума была. В ауле Бузаубака раньше всерьез не принимали. О нем говорили не иначе как «вредина», «бродяга», «нищеброд». А теперь в глазах власти Бузаубак почетнее, чем те, кто владеет табунами. Раньше такие, как Маржанбике, свысока взирали на Айжан, близко к себе не подпускали, теперь же сами домой приглашают, кумысом угощают, секретами делятся, точно давние подруги.

У Маржанбике вполне приличная дочь на выданье.

К. ней-то и приглядывается Айжан. Однажды она заметила полушутя, полусерьезно: «Я ведь намерена высватать твою дочь для моего Андамаса», и Маржанбике тут же сказала: «А я лучше Андамаса для своей дочери никого и не желаю».

С тех пор Айжан и мужу покоя не давала.

- Не знаю... - неопределенно тянул Бузаубак. - Они, наверно, калым потребуют. А потом и парня спросить надо.

Иногда заглядывал к ним Ермакан - аульная власть. Айжан и его тормошила:

- Слушай, дорогой. Женил бы ты своего братишку, сынка нашего. Привел бы к нам в дом какую-нибудь молодку, обрадовал бы нас, стариков. Не пора разве?

Против женитьбы Андамаса Ермакан ничего не имел, но о дочери Маржанбике и слушать не желал.

- Э, тетушка, выбрось это из головы. Зачем тебе такая невестка - кулацкая дочь?

- Ну какую страсть ты говоришь! - поразилась Айжан. - Неужто и она кулачка?!

После долгих разговоров с Бузаубаком выбор Айжан остановился на Шекер. Правда, она не такая смазливая, как кулацкая дочь, но бойкая, расторопная, шустрая деваха. К. тому же - по слухам - молодые испытывали друг к другу влечение, а может быть, и что-то посерьезнее. Теперь это имело значение, ибо Айжан слышала, что отныне без обоюдного согласия любой брак признается недействительным.

Когда об этом зашла речь с сыном, Андамас смущенно засмеялся:

- Не знаю я...

Позже, узнав об этом, Шекер наедине с Андамасом подтрунивала над ним:

- Что это за ответ такой? «Не знаю...» Разве так старикам отвечают? Кто же должен за тебя знать? Я, что ли?!

Пришла осень. Оживился аул. Люди сдавали излишки урожая в кооператив и получали чай, сахар, материю, разные товары. Бузаубак повел Андамаса к овину на крутояре. Нагрузил пять мешков зерна на арбу, выпросил у Идриса быка, запряг его и отправил сына в город.

- Поезжай и купи все, что надо. Нужно же невесту одеть, как положено.

- И сундук прихвати. Чтобы разную мелочь хранить, - наказала Айжан и перечислила, что следовало покупать...

Сдав зерно в кооператив, Андамас зашел в магазин и неожиданно столкнулся с Кусаином из соседнего аула. Это был сметливый, пронырливый джигит, к тому же еще и немного грамотный. Одежда на нем сидела опрятно и ловко. На толкучке он раздобыл старенькое пальто и теперь щеголял в нем.

- К. чему тебе бабой обзаводиться? Учиться надо! Айда со мной в военную школу, - предложил он.

Андамасу вначале было даже неловко слушать об этом. Какой может быть разговор об учебе, если человек ничего в жизни не видел и не знает, кроме работы? Смешно! Но это была только самая первая мысль. Уже в следующее мгновение где-то в глубине сердца робко у него зашевелилось сомнение: «А почему бы и нет? Вот возьму и поеду!» Чувствуя, что приятель находится на распутье, Кусаин не дал ему опомниться. Он все говорил и говорил, расписывал всякие блага и прелести военной школы, рисовал многочисленные соблазны и Андамас наконец заколебался.

- А может, и в самом деле попробовать? - спросил он.

- Айда! Поехали! - потянул его Кусаин. - И думать нечего! Айда!

Решили отправиться в военный комиссариат. Арбу и скарб Андамас доверил друзьям-попутчикам. Быки -красный и черный,- равнодушно жуя бесконечную жвачку, лениво мотая тяжелыми головами, - долго смотрели ему вслед, как бы спрашивая: «Оу, дружок, на кого ты нас-то оставляешь?»

***

В ауле очень удивились, узнав о том, что Андамас отправился на учебу. Одни удрученно качали головами:

- И что ему в голову взбрело? Собрался жениться и вдруг удрапал! Каково теперь будет его невесте?

Другие, наоборот, одобряли джигита:

- Видно, за ум взялся Андамас! Молодец!

Айжан вздыхала и приставала к мужу:

- Старик, объясни, что это значит?

Бузаубак про себя был недоволен тем, что сын уехал не спросясь, но понимал, что теперь его уже не вернуть и самое лучшее - это смириться со случившимся.

- Ну значит, так ему было угодно, - сказал он. - Что ж, пусть учится!

Тетушки, аульные сплетницы от удивления себя за щеки щипали и жалели невесту.

- Оу, красотка наша, что же это твой суженый выкинул? Да как он мог тебя оставить?!

- Ничего, - улыбалась в ответ Шекер. - Никуда не денется. Вернется!

Все только и толковали про учебу Андамаса, но что там за учеба в военной школе, никто толком не представлял. Особенно недоумевал, конечно, Бузаубак. При слове «военный» ему неизменно мерещился солдат. А солдат казахи испокон веков боятся. В шестнадцатом году, когда царь надумал брать джигитов на тыловые работы, как всполошилась вся степь! Люди бросали скот, насиженные места. Дом, из которого на фронт ушел мужчина, носил траур. Да что о казахах говорить?! Возьми, к примеру, соседей-урусов. Как подходила, бывало, пора отдавать сына в солдаты, так начиналась беда: все нажитое уходило на сборы, расходов было не счесть, родители по пояс утопали в долгах. А сами парни-рекруты плакали и напивались до омерзения, до умопомрачения. «Интересно, где теперь находится военная школа? Может, сейчас и военных по-другому учат?» - размышлял Бузаубак, но вразумительного ответа на свои вопросы так и не находил. Словом, неожиданный отъезд Андамаса в военную школу так и остался для большинства в ауле загадкой.

Подкралась зима. Ледяной ветер неистово обрушивался на землянку Бузаубака и выдувал все тепло. Становилось холодно, неуютно, как в хлеве. Пурга не унималась, завывала на все лады. Бузаубак и Айжан стлали возле печки старую высохшую шкуру и усаживались рядком, прижимаясь друг к другу. Они чувствовали себя одинокими и подавленными. С одной

стороны, удручал их сам неожиданный поступок сына, - хотел жениться, а уехал учиться, с другой стороны, сбивали кривотолки и сплетни, ходящие по аулу. Особенно старалась Маржанбике.

- Сын Айжан надумал стать красноармейцем, ну и забрили беднягу на войну с китайцами, - говорила она. - Как хорошо, что не отдала я за него дочь!

Айжан, услышав такое, рассвирепела и отбрила:

- И слава аллаху, что мой сын не спутался с дочерью этой кулачки. Все равно он ее бросил бы. И чего эта негодная баба языком треплет? Нет чтоб помолчать!

Иногда, когда старикам становилось особенно тягостно, их навещала Шекер, злые языки поговаривали, что теперь Шекер не станет ждать жениха-беглеца, а выскочит замуж за кого-нибудь другого. Однако ни о чем подобном девушка, казалось, не подумывала. Наоборот, она еще больше сблизилась с родителями Андамаса. Раньше она называла Айжан «шеше» - матушкой, теперь стала звать ее еще почтительнее «аже» - бабушкой. Забегая к Айжан, она помогала по хозяйству, и работа спорилась в ее руках. Айжан любовалась ею, мечтательно вздыхала: «Старик, а старик! Ты замечаешь? Не знать нам печали, если Шекержан станет нашей сношенькой!»

Скрипнула заиндевелая дверь. Вошел, переваливаясь, Ермакан. Старики так и выставились на председателя аулсовета. «Может, какая-нибудь весть от Андамаса?»

- Принес вам одну... бумагу, - улыбаясь, сообщил Ермакан.

- Что за бумага?

- Не знаю. Написано: «Бузаубаку Тмакбаеву».

Бузаубак выпучил бесцветные глаза, насупился:

- Вы разве не вычеркнули меня из списка?!

- Не боитесь. Что-то другое, должно быть. От Андамаса, видно, письмо.

От этих слов, старик со старухой едва не подскочили. Вскрыли конверт, вынули клочок исписанной бумаги и фотографию.

- Ойбай-ау, это же мой родненький! - воскликнула Айжан и прижала фотокарточку к груди.

Андамас сфотографировался в военной форме и с оружием. Видно, хотел и удивить, и обрадовать родителей. Старики жадно разглядывали фотографию, вырывали ее друг у друга из рук. Вчерашний аульный малец в заскорузлой шубе, в разношенных, стоптанных сыромятных сапогах теперь, в военной одежде, выглядел заправским джигитом.

Айжан плакала от умиления и радости:

- Мой родненький! Сыночек мой!

И не хотела выпускать из рук карточку. Все прижимала ее к себе.

Письмо было написано самим Андамасом, и Бузаубак дивовался: «Всего четыре месяца, как он из дому. В жизни никогда перед муллой не сидел. Как же он умудрился за такой срок грамоту одолеть?» В представлении Бузаубака грамота была недосягаема, как звезды на небе.

Фотография Андамаса ходила из дома в дом по всему аулу. Первым долгом Айжан показала ее Шекер. Девушка не могла оторваться от карточки.

- Какой он здесь красивый, - вздохнула она.

- Если хочешь, милая, - возьми! - неожиданно вырвалось у Айжан.

Шекер вспыхнула вся, выхватила фотографию, завернула в синий шелковый платочек и спрятала в нагрудный кармашек камзола.

Письмо Андамаса и Кусаина взбудоражило всю округу. Кое-кто из завистливых презрительно тянул носом:

- Э, чепуха все это! Ну, солдат! Так что, мало теперь таких солдат?

Однако на молодежь эти письма производили неизгладимое впечатление. Андамаса в ауле знали робким, тихим малым. И то, что он вдруг надумал учиться, поехал, поступил в красноармейскую школу и так круто преобразился, могло поразить кого угодно. Такие, как Шалдыбай, с детства выросшие с Андамасом и работавшие батраками у Рахимберды, после этих писем и фотографий совсем лишились покоя. Шалдыбай тысячу раз заставлял читать письмо приятеля. Каждый день ходил за Шекер, умолял еще раз дать взглянуть на снимок. Потом пятеро джигитов во главе с Шалдыбаем направили Андамасу письмо:

«Скажи в своей школе: пусть и нас примут. Я, Шалдыбай, сын Кырманбая, если живой буду, - в следующую осень обязательно прибуду к вам. Священная обязанность учеников вашей школы -охранять страну от врагов, а враги эти - баи, и с байским отребьем драться мы готовы!..»

Таково было первое письмо, полученное Андамасом из родного аула.

Весть от сына осчастливила Айжан. Бузаубак тоже вырос до небес. Фотография Андамаса досталась Шекер, а письмо - Бузаубаку. Отныне гордый отец крутился возле тех, кто знал грамоту. Встретив такого, он подавал помятый, потрепанный клочок бумаги и просил:

• -    Дорогой, от моего сына письмецо. Будь добр, прочти-ка.

Письмо красноармейца читали охотно, и Бузаубак слушал, низко склонив голову. Единственный, кто крепко обидел его, был мулла Абдрахман.

• -    Буквы-то русские, - сказал он. - Я их не разбираю.

Бузаубак опешил, не зная, верить мулле или не верить. А тот насупился, наверно, хотел его еще больше припугнуть.

• -    Да, почтенный, дурные времена настали. Письмен Корана, письмен священной веры мы уже и не видим. А это не письмо, это так - каракули сатаны!

Бузаубак оскорбился. Этот плюгавый осмелился письмо его сына назвать каракулями сатаны?! Молча вышел он из дома Абдрахмана-муллы. А дома сказал:

- Жена! Отныне и близко не подходи к порогу муллы. Он оказался настоящей собакой! Я даже и рожи его видеть не желаю!

***

...В аул зачастил уполномоченный. В аулсовете каждый божий день собрание. Приглашали и Бузаубака, но он близко к себе никого не подпускал.

- Мне там делать нечего, дорогой,- говорил он обычно.- Меня-то теперь в списке нет. Вот вернется Андамас - он пойдет на ваше собрание. А пока как-нибудь обойдитесь.

Тогда пустились на хитрость. «Ойбай-ау! - поражались некоторые из активистов. - Разве отпу красноармейца прилично отсутствовать на собрании?!» После этих слов Бузаубак покрякивал и шел.

- Не ленись, старик,- подгоняла, подбадривала мужа Айжан. - Иди! А то невзначай навредишь нашему родненькому.

Таким образом, Бузаубак, года два не признававший никаких сборищ, после того как стал отцом красноармейца, не пропускал в ауле уже ни одного собрания.

Кто знает, всерьез ли, в шутку ли, но каждый раз, когда приезжал уполномоченный, Ермакан, раскинув руки, щедро улыбаясь, встречал Бузаубака, брал его под руку, неуклюжего, неповоротливого в старом задубе-нелом полушубке, усаживал на почетное место и начинал его торжественно представлять:

- Вот этот человек и есть наш почтенный Бузаубак, отец красноармейца. Сын его, Андамас, по собственному желанию учится в военной школе.