Страница - 9

II

Базар был в самом разгаре, когда Жумагул и Нургали въехали в город. Собственно, это был не город, а просто большой поселок. На базар его съезжались главным образом русские из ближайших деревень и хуторов и казахи из аулов. Впрочем, казахов оказалось здесь больше, чем русских, да и торговля у казахов шла бойчее. Скотину резали и мясо продавали казахи; табаком-насыбаем и прочей мелочью и тряпьем тоже торговали казахи; у русских и татар торговля шла покрупнее. У них был товар.

На двух бричках громоздятся бурдюки. Видно, это из недалекого аула приехали с кумысом. У женщин слезятся глаза. Они зябко кутаются в овчины. Но кому охота в такую холодину кумыс пить? Люди идут и идут мимо. Пучеглазая старуха каждого останавливает, приговаривает:

- Эй, тамыр, кумыс - жаксы! Кумыс кароши, кумыс сладкай!..

Кипит, бурлит базар. Каждый хочет выгадать, где-то урвать, что-то получить. Такие базары - не редкость

в поселках. Особенно там, где кооператив работает плохо.

Больше всего оживления в питейной части базара. Стоит двум ударить по рукам, как тут же спешат обмывать сделку.

- Магарыч давай!- говорят русские.

- Мягарыш дабай!- вторят им казахи.

Несколько человек - русские и казахи вперемешку -устроились возле арбы и дружно потягивают «белоголовки». Нипочем им и холод, и искрящиеся снежинки. Жарко им, весело, раскраснелись они, щеки пылают.

На краю базара стоит бричка, возле нее - две бутылки водки. Тут же лежат хлеб, луковица. Средних лет казах с аккуратно подстриженной острой бородкой щурит и без того узкие глазки, улыбается:

- Айда, Иван, пить будем. Один раз на свете живем.

Рыжебородый Иван, залпом опустошив стакан, поперхнулся, зафукал, головой помотал и на всякий случай пробормотал:

- Да, да!.. Это так...

Иван оглянулся вокруг, радостно завопил:

- Эй, Жумагулка... сюда иди!

Торопясь, спотыкаясь, побежал он к Жумагулу. Там тоже пили: Жумагул, Нургали, их старый городской тамыр-кузнец. Жумагул налил Ивану полный стакан, второй подал Нургали.

- Айда, пьем!

Выпили. И еще выпили. За бутылкой - бутылка. Хорошо пьется арак. Хорошо льется арак. Со счета сбились. Взад и вперед мечутся люди. Прохожие смотрят на пьянчуг, улыбаются. Не поймешь: то ли завидуют, то ли осуждают, то ли насмехаются. Остробородый казах захмелел и начал пьяно приставать к Жумагулу:

- Ты - байский сынок... Мырза! Какой шорт ты мырза? От, если б я был мырза... Так я говорю, Иван?..

Будь я мырзой, я всех голодранцев зажал бы вот так... Волостным бы стал... Правильно, Иван?.. К. Ивану в гости бы ходил... Иван! Если я приду к тебе в гости, ты мне калач дашь?.. Ты мне калач; я тебе - арак... так? А?..

Жумагул вначале покорно слушал пьяный бред собутыльника, но вскоре терпение его иссякло. К тому же он был тоже пьян.

- Какой я мырза, не тебе меня учить!- запальчиво заявил он.

- Нет, именно я тебя учить буду!

- Куда тебе?!

- И не только тебя - отца твоего учить могу!

- Попридержи язык!

- А вот и не попридержу!

На этом спор кончился и в ход пошли кулаки.

Нургали их еле разнял и оттащил Жумагула к их бричке. Пьяный Жумагул ничего слушать не желал, только еще пуще распалялся. Нургали тоже было развезло, глаза затуманились, все вокруг закачалось, поплыло, но, разнимая драчунов, он немного отрезвел и сразу понял, что валяться пьяным на многолюдном базаре - это уж самое последнее дело. Не дай бог увидит кто-нибудь из волисполкома, тогда ему несдобровать, сразу выгонят из школы.

Двое молодых парней - во хмелю Нургали не разглядел их толком - прошли мимо, усмехнулись.

- Ах, как красиво лежит мырза!

И в самом деле, лежал Жумагул картинно: распластался, разбросал руки-ноги и притулился к бричке. Один из прохожих вытаращил глаза.

- Ой, да это же учитель аула!

Нургали поспешно отвернулся. Не то - разговорам конца не будет.

- Мырза нализался - это еще куда ни шло. Но учителю эдак шататься пьяным по базару - позор!-заметил другой.

«Да неужели я так пьян?- подумал про себя Нургали. - Неужто я шатаюсь?» Он разжал было пальцы, которыми вцепился в перила брички, и еле удержался на ногах...

Очнулся Жумагул и поднял голову:

- Мулла, тащи арак!

Лошадь шла по дороге в сторону аула. У каждого в кармане за пазухой было по бутылке водки. Принялись пить прямо на бричке. Жумагул стал приходить в себя. Вначале он еле ворочал языком, но понемногу бормотание его обрело смысл:

- Я мырза. Байский сын. Скота у меня много. Отец стар, скоро околеет. И тогда весь скот - мой... Двести лошадей. Двадцать добрых скакунов. Эй, мулла, ты знаешь моего вороного иноходца? Во - иноходец! От саврасой кобылы. Был бы я волостной, я бы выезжал на тройке вороных. С колокольчиком! Повозку мою видел? Приданое жены. А что баба моя, красивая? А, мулла?! Ох, и любит меня!.. Души не чает! Эй, мулла, скажи: когда я буду волостным, пойдешь ко мне писарем?

Стаканов не было, и пили уже из горлышка. После каждого глотка Жумагул словно задыхался, давился, багровел... Лошадь вдруг остановилась.

Маленький круглый старичок подошел к бричке:

- Дорогой Жумагул, дело у меня к тебе...

Жумагул выпучил на него глаза. Пытался спрыгнуть с брички, наброситься на старика, но Нургали не пустил. Тогда Жумагул запустил в старика бутылкой. Бутылка перелетела через его голову, ударилась о телегу, разбилась вдребезги.

- Ах, вот ты какой! - сказал старик, сел на телегу, ударил лошадей и уехал...

Жумагул громко расхохотался. В это мгновенье учитель возненавидел мырзу. То ли дурацкий смех его раздражал, то ли то, что запустил в старика бутылкой.

- Чего дуришь? Осатанел, что ли? Уймись! - сказал он.

Жумагул, мотая головой, вытаращил глаза на приятеля, пожевал губами - да ка-ак плюнет ему в лицо. Тьфу! Учитель, однако, в ответ плеваться не стал. Может, все же уважал мырзу, а может, просто побоялся. Он даже злости, обиды не почувствовал... Что-то ему померещилось, мысли зыбились, путались, он будто проваливался куда-то...

- Это еще что такое? Да слезайте же! - послышался голос.

Нургали очнулся, открыл глаза. Уже был вечер. Лошадь остановилась у скотного двора. Рядом стояла Кульбарша и не то улыбалась, не то злилась. Нургали собрал все силы и тоже улыбнулся ей. Мырза без чувств свалился поперек брички.

- Какой стыд! - возмутилась Кульбарша.

В отау - юрте молодых - шумел самовар. Нургали сел за дастархан, долго пил чай. Сколько он пил и что говорил, он не знал. Чувствовал только, что и пил много, а говорил еще больше. Иногда он взглядывал на байскую невестку, и та странно улыбалась ему, тогда он ощущал смутную дрожь и говорил с еще большим жаром...

Кульбарша постелила ему на почетном месте. Нургали разделся, лег. Она укрыла его стеганым одеяльцем и хотела было уйти, но он позвал ее.

- Женгей, иди-ка сюда!..

- Что такое?- невинно спросила она, наклонившись к нему. Он схватил ее за локоть, потянул к себе.

- Ойбай. Сты-ыдно-о... - томно протянула она. - А вдруг увидят?

Голос ее, однако, прозвучал слабо, и учитель ничего не расслышал. Сграбастал байскую невестку...

Потом он опять проснулся. В юрте темень стояла, как в могиле. Кто-то будто облизывал его щеки, шею.

«Откуда здесь взялась собака?» - подумал он и вспомнил про Кульбаршу в своих объятиях. Она сильнее прижалась.

- Что вы со мной сделали?.. Вы опозорили меня... -жарко зашептала она.

Опять поцелуи, опять горячие объятия...

III

- А ну, учитель, на сколько ставишь?

Поджарый, тощий, как спичка, черный джигит, тасуя карты, устремил лукавый, игривый взгляд на Нургали.

- На пять рублей.

- Но ведь пять ты уже должен...

- Ну, значит, десять рублей.

- Гони деньги!

- Ты раздавай, деньги не уйдут.

- Э, нет. Не пойдет. В долг не даю... - Поджарый джигит отвернулся от учителя и обратился к его соседу. - На сколько?..

Людей набилось немало. Лучшие джигиты аула собрались на картежную игру. Играл и Жумагул. Играл и аулнай.

Оставаться вне игры из-за безденежья показалось учителю оскорбительным, ниже его достоинства. Он возненавидел скрягу-банкомета, как бешеную собаку. Нургали тронул аулная за колено.

- Дай рублей двадцать.

- Брось, дорогой, не выйдет. Ты те тридцать рублей еще не отдал.

- Жалованье получу - отдам.

- Так жалованье твое и всего-то тридцать рублей. Остальные где возьмешь?!

Джигиты, прислушивавшиеся к разговору, развеселились. Кто-то шутки ради крикнул подросткам, толпившимся у порога:

- Эй, ребята, позовите извозчика. У учителя деньги кончились.

Банкомет раскрыл две карты перед Нургали. Одна из них оказалась бубновым тузом.

- Не повезло учителю... Имей он деньги - был бы «пожар»... - усмехнулся кто-то из игроков.

Нургали рассердился, хотел было выйти, но не мог оторваться от игры. Банкомет раскрыл восемь карт, следующая - «девятый вал». Он осторожно вытянул ее из колоды, чуть покосился на карту и от радости с силой ударил по кошме. Аж пыль поднялась. Оказался - «пожар»!

- Эх, учитель, не везет тебе! Бесталанный ты, -зашумели игроки.

Нургали вскочил и выбежал во двор.

Чистый воздух - после душной, затхлой мазанки -мгновенно взбодрил его. Нургали расстегнул пальто, чтоб легче было дышать, и остановился в раздумье. Возвращаться нет смысла. Никто ему денег взаймы не даст. Самое, пожалуй, разумное - отправиться на игрище, посидеть, полюбезничать с девушками, с молодками. При этой мысли Нургали первым долгом вспомнилась Дильда, сестренка Жумана. Белолицая, вполне зрелая девушка. Смех ее, походка, манеры, поведение - все отличает ее от других сверстниц. С тех пор как Нургали живет в этом ауле, он ее по-настоящему видел только однажды. Родители Жумана - очень радушные, добрые люди. Всех образованных, грамотных они считают близкими товарищами своего сына и непременно приглашают к себе в гости. В прошлую пятницу пригласили они и Нургали. Раньше, издали, он как-то не обращал на девушку внимания, но в тот раз разглядел ее вблизи.

Маленькая, тесная землянка была набита битком. Когда Нургали вошел, спертый воздух ударил ему в лицо. Висячая лампа горела неровно. Язычок пламени от фитиля метнулся, дрогнул, едва не погас.

У порога сгрудились дети. Заметив учителя, они расступились и пропустили его. Сразу от печки в правом углу рядком расселись девушки и молодки. Впритык к ним расположились юноши.

- Учитель пришел, - сказал кто-то.

Все выставились на него. Нургали чуть замешкался и опустился напротив Дильды.

Забавлялись игрой «Подставь ладонь». Заводилы -девушка и джигит - ходили по рядам, помахивая скрученными поясами. Дошел черед до Дильды.

- Подставьте ладошку, - сказал джигит, двинувшись к девушке.

- Пожалейте, тише бейте... Кожа лопнет... -улыбнулась Дильда и едва высунула ручку из-под длинного рукава.

- Кто?

- Человек напротив. - Дильда указала на Нургали.

Учитель, улыбаясь, покорно протянул ладонь. Парней стегала по ладони девушка. Толстогубая, плосколицая, она, половчее закрутив пояс, била с размаху, не жалея, с истинным наслаждением. Нургали даже подпрыгнул от боли.

- Апырмай! Эдак вы до смерти забьете, - сказал он.

Толстогубая довольно оскалилась:

- Отвечайте: кто?

- Человек напротив! - так же ответил Нургали.

По нескольку раз отсылали Нургали и Дильда ведущих друг к другу. Уже у обоих пылали ладони. Первой не выдержала Дильда. Лукаво стрельнув в него глазами, взмолилась:

- Может, другого назовете?..

Он тут же назвал другого. Игра продолжалась.

Молодые между собой беседовали, перешептывались, смеялись, тайнами делились. И вдруг то ли девушка, то ли молодка жеманно заметила:

- Какой прыткий! Только что в любви признались, а уже вон что захотели...

И все затихли.

Дильда и Нургали, сидя друг против друга, некоторое время молчали. Первой заговорила девушка:

- Вы, кажется, пришли от картежников?

Нургали вздрогнул. Ему померещился бубновый туз. «Если бы аулнай занял двадцать рублей, я забрал бы весь банк», - подумал он. И такая досада вдруг взяла его, что он проклял про себя и аулная, и банкомета, и всех картежников.

А Дильда, не дождавшись ответа, опять спросила:

- Вы разве не коммунист?

- А почему вы так спрашиваете?

- Да просто пришло в голову... Ведь коммунист не должен играть в карты. Мой брат и в карты не играет, и арак совсем не пьет.

- Вам хочется, чтобы я стал благочестивым софы?

- Причем тут софы? По-моему, резаться в карты, пить арак до одури никто не должен... Проиграть все до последней ржавой копейки, и что тут хорошего?

Значит, Дильда говорила о нем. И без того злой на весь мир, Нургали был готов взорваться, наговорить дерзостей этой девчонке и уйти, хлопнув дверью. Но он почему-то не тронулся с места. Он сидел покорный, печальный, словно завороженный. Казалось, своей улыбкой и этими простодушными словами девушка околдовала его, лишила воли. Так что, она призывает его к покаянию, что ли? Хочет, чтоб он исправился?

Он помрачнел.

- Вы моего брата не видели?- спросила она.

- Не видел.

- Надо бы вам познакомиться. Мой брат - хороший! Когда он приезжает в аул, все собираются у него. У него просят совета, и он всегда посоветует что-то дельное, все разъяснит, расскажет.

Долго рассказывала Дильда о своем брате. Оказалось, он ее научил грамоте. И теперь она даже немножко читает по-русски. Во всяком случае, на журналы и газеты - брат их ей привозит в каждый свой приезд - у нее грамоты хватает.

- Вы не читали? В журнале «Равноправие женщины» писалось о том, как один образованный джигит признался одной девушке в любви, а потом ее обманул... Видно, клятва мужчин ничего не стоит, -засмеялась она вдруг.

- Вы клевещете на мужчин. Не все же обманщики.

- Конечно. Я не говорю, что все они такие. И все же большинство такие. До сих пор смотрят на женщину по-старому. В самом деле мужчины коварнее женщин. Коварство, зло - все от них исходит.

- Ну, вы говорите так, будто всю жизнь терпели обиды от мужчин!

- Я, положим, обид особых не терпела. Но униженных женщин видела много, и боль их всегда переживаю, как свою.

Нургали не стал спорить. Боялся, что не сможет. Поэтому сразу согласился:

- Да, да... Вы, конечно, правы...

Кто-то из юношей, сидевших ближе к порогу, завел песню:

Пусть мой ремень плохой, зато он - мой.

Я вам спою, коль настаивают: «Пой!» Как живется-можется, желанная? Ах, сколько месяцев не вижу облик твой!

Когда забрезжил рассвет, начали расходиться. Дильда, прощаясь, спросила:

- Завтра к нам зайдете?

- Зайду, - обрадовался Нургали.

- Приходите. У меня много интересных книг, журналов, газет. Вместе почитаем...IV

Время вечернее. В мазанке сумрачно. На почетном месте, вытянув ноги, сидит Аманбай. Рядом с ним Нургали. В сторонке Жуман.

- Я вас не обвиняю, - продолжал Жуман. - Вас сбили с пути разные аульные прощелыги и прохвосты. Вы стали послушным орудием в их руках. Они ведь никогда не сознаются в своих темных делишках. Им надо осуществлять свое, и ради этого они не брезгуют ничем. Им важно из аульного учителя сделать посмешище и затем приручить его к себе. Вот почему они липнут к вам.

- Да-а... - вздохнул протяжно Аманбай, но промолчал.

Жуман сделал несколько затяжек, выпустил дым, заговорил снова:

- С одной стороны, аульные учителя попадаются в капканы из-за недомыслия и близорукости. Для кого создана наша школа? Куда должны быть направлены все знания и усилия учителя? Как он должен работать и к чему стремиться? Все это учитель обязан знать твердо. Если человек не знает, для чего и для кого он работает, никакого толка из его работы не получится. Она будет просто бесцельна. А от учителя требуется многое. Он проводник культуры в ауле. Если мы хотим построить социализм, наладить социалистическое хозяйство, мы обязаны прежде всего добиться всеобщей грамотности. Для этого один путь - школы.

А многие наши школы не отвечают своему назначению. В прошлом году после долгих хлопот удалось нам открыть в этом ауле школу. За шесть зимних месяцев, оказывается, дети не учились по-настоящему ни одного дня. Не было помещения. Заняли под школу байскую прихожую. Но весной бай приспособил ее для молодняка и детей выгнал. Так какой прок от такого

учения? А люди в аулах живут уже по-иному - их сознание выросло. Сейчас все понимают, кто кому друг, а кто - враг. От полезного дела никто в ауле не откажется. Нужно лишь уметь руководить. Разве очень трудно поставить общими силами школу? В этом ауле двадцать дворов. Пятнадцать из них - бедняки и середняки. Если эти пятнадцать домов возьмутся сообща, - запросто школу построят. Важно начать, зажечь, увлечь людей. Кому это все по плечу, как не учителю? Учитель должен быть началом всех добрых начинаний в аулах. Его дело разбудить классовое сознание, нацелить людей на добрые дела. Иначе он не отвечает требованиям, которые предъявляются к советскому учителю.

Жуман, докуривая папиросу, искоса взглянул на Нургали. Казалось, он размышлял: «Доходят до него мои слова или я впустую говорю?» Нургали, потный от смущения и неловкости, слушал.

Аманбай подобрал ноги, подхватил слова Жумана:

- Говори не говори - но учителя сами во многом виноваты. Обленились. Многие и знать ничего не желают, даже газет и то не выписывают. Нынче, когда приезжал уполномоченный по подписке, у большинства учителей даже двух рублей и то не нашлось. А ведь власти стараются - каждый год объявляются новые курсы, однако поехать на них никто не хочет по домашним обстоятельствам. А в аулах пьют, по гостям шатаются. А ведь есть и такие, которые тоскуют по прошлому. Их Советская власть и все ее мероприятия только раздражают. При этом они не могут даже объяснить толком, что именно им не понравилось и почему. Просто один кивает на другого. Дескать, тот так сказал, тот так ругнул власть. А раз ругнул, значит, неспроста. Так что это за учитель, если он плетется на поводу всякого встречного-поперечного?! Вот возьмем, к примеру, Нургали. Вы,

наверное, его не знаете, а вот я знаю хорошо. Мы с ним вместе учились. Друзьями были. Часто, бывало, мечтали: «Эх, станем учителями, получим повод в руки, развернемся - понесем правду народу». Тогда ведь это было невозможно, но теперь, при Советской власти, осуществилось все, о чем мы мечтали, когда ходили в учительскую семинарию. Скажи, что это не так?

Аманбай строго взглянул на Нургали, и тот, вздрогнув, ответил:

- Да, это так.

- Тогда как объяснить нынешнее твое поведение? За шесть месяцев ничему ты детей не научил. Только и делаешь, что мотаешься туда-сюда на лошадях Жумагула и Даулбая, да заявления-прошения строчишь. Ты стал вроде бы их порученцем... А как ты себя проявил в прошлом году? Ты на меня, конечно, обижаешься. Но разве я тебя ругаю не за дело? Разве неправильно осуждаю твое поведение? Ну скажи? А?

- Ой, ты слишком круто с ним, - засмеялся Жуман.

- Нет, - возразил Нургали. - Пусть говорит. Он прав. Я действительно виноват. Не только сам заблуждался, но и молодежь в ауле сбил с толку своим примером. Поверьте: я все это понял. И не сегодня я это осознал, я уже месяца два-три чувствую это. Нашелся такой добрый ангел, который прямо мне в глаза сказал про все мои грехи. Взял меня под свои крылышки, старался вывести меня на путь истины. Многое мне стало ясно, а теперь, еще после ваших речей, у меня окончательно открылись глаза... Ну если я вам что-то скажу, поверите ли?

Нургали, поблескивая глазами, попеременно смотрел то на Жумана, то на Аманбая.

- Говори... Может, и поверим.

- Дело ваше, но знайте: с сегодняшнего дня нет больше прежнего Нургали. Я теперь новый, другой Нургали. Я словно заново родился. Клянусь, что

отныне я с вами... и работать буду рука об руку, плечом к плечу!

Аманбай пылко вскочил, хлопнул приятеля по спине.

- Молодец, Нургали! То-то же... Не терял я надежды на тебя!

Тихо отворилась дверь. Вошла Дильда.

- Чего вы здесь в духоте сидите? На улице так хорошо! Поразвейтесь же немного.

Нургали был взволнован и чувствовал себя так, будто сбросил с себя груз. Теперь, увидев Дильду, он и вовсе ошалел от радости.

- А вы знаете того ангела, который меня спас? -спросил он восторженно.

- Знаем! - улыбнулся Жуман.

- А кто, кто? - встрепенулся любопытный Аманбай.

- Вот кто! - Нургали показал на Дильду. - Вот он, мой ангел-хранитель. Она первая сказала про мои ошибки. Потом заставила читать газеты, журналы, книги. Вначале я это делал ради нее, а потом уж ради самого себя. Это она посоветовала мне написать Жуману, поговорить, побеседовать с ним. Я в долгу перед ней!V

Новая, недавно построенная школа. Просторная комната с четырьмя окнами. Рядами стоят парты. На стене - напротив входа - портрет Ленина, обрамленный цветами.

Народу собралось много: старики, старухи, девушки, молодки, дети - весь аул в сборе. Нургали встал, уперся кулаками в стол, оглядел всех и заговорил:

- Сегодня четвертое октября. Наш великий праздник - седьмая годовщина Советского Казахстана. Впереди еще одно торжество - десятилетие Великого

Октября. К. этому дню мы стремились построить в нашем ауле школу. Благодаря энтузиазму молодежи и постоянной помощи всех аулчан мы выполнили свое обещание - закончили стройку к славному казахскому тою. Постоянно помогали нам и власти. Обеспечивали всем необходимым, бесплатно выделили стройматериалы, прислали парты и разные школьные принадлежности и пособия. Всех, кто принимал участие в строительстве школы, кто поддерживал нас, я благодарю от имени совета школы!

Дети выстроились на торжественную линейку, прокричали «Ура!» и захлопали в ладоши.

По рядам прокатился гул. Некоторых тронуло красноречие учителя, другие восторгались тем, что учитель, отказавшись от шестимесячного летнего отпуска, прибыл на зимовье, чтобы руководить строительством.

- Джигитом оказался! До конца все довел!

Поднялся Ербосын:

- Я хочу сказать вот что. В прошлом году наш бай -он, кстати, здесь присутствует - издевался надо мной, мол, покажи-ка, что вам Советы дали. Вот я и хочу ему показать. Алеке, оглянитесь, видите теперь, что нам дала Советская власть?!

Алеке передернулся, налег грудью на посох, пробурчал:

- Что ты ко мне цепляешься, слопать меня живым хочешь?

Степенно поднялся уважаемый аксакал Кыстаубай:

- Уа, миряне! Было время - косились мы на молодежь. Ругали ее, сетовали на нее. Говорили даже, что мир рушится, и ничего хорошего ждать уже нельзя. В прошлом году, когда учитель приехал в наш аул, я совсем было приуныл. Как-то надо было мне съездить к Алексею. По дороге встретились вот этот учитель и Жумагул - байский сынок. Чаю-сахару-то тогда у меня не было. Вот я обратился к Жумагулу - одолжи, мол,

немного. Как швырнет он в меня бутылку из-под арака и чуть не убил. Я тогда на учителя сильно обиделся. Не думал, что из него человек выйдет. К счастью, я ошибся. И времена настали совсем не дурные, а оно, время-то наше, и учителя исправило. А когда учитель исправился, и молодежь пошла за ним. В карты перестали играть. Про арак забыли. За дело принялись. Сегодня мы открываем новую школу. Ее, конечно, молодежь построила, а молодежью заправлял кто? Учитель! И теперь я его от души благодарю. Пусть сопутствует тебе, сынок, удача! Да сбудутся все твои добрые желания! Вот такое благословение даю я нашему учителю.

Молодежь зааплодировала. Казалось, от такого шквала крыша взлетит. Потом был концерт: школьники пели, читали стихи.

Женщины, собравшиеся на торжество, сидели особняком, несколько в сторонке. Среди них была Дильда. Она что-то объясняла, о чем-то рассказывала. Любопытная молодка спросила шепотом:

- Еркежан-ау, говорят, что ты за учителя замуж выходишь. Это правда?

- А что? - лукаво засмеялась Дильда.

- Да нет, просто так... Лучшего джигита не сыскать.

Их разговор подслушала Кульбарша. И вся побледнела, и так поглядела на Дильду, будто хотела сжечь ее взглядом...

На другой день начались занятия. Хлопот было много. Нургали, радостный, возбужденный, размещал, рассаживал детей, набившихся в класс. Постучав в дверь, вошла Дильда. Улыбнулась:

- Поздравляю вас!

- Спасибо! - ответил Нургали. - И тебя с радостью! Проходи, помоги. Вместе работать будем.

1927г.