Страница - 20

Глава двадцать первая

Через неделю после пожара в Айна-Куле и кастек- ского побоища в Верный нагрянула комиссия из Ташкен­та во главе с Кожаковым.

Цун-ва-Зо сказал Сагатову с легкой усмешкой:

— Говорят, Кожаков захватил с собой даже повара. Думает, что в Верном для него не сумеют сготовить плов по-узбекски.

— Чепуха! — ответил Саха с неудовольствием. Он знал, с каким наслаждением обыватель обливает помоя­ми советского комиссара, делая из мухи слона.

— Русские говорят: «Без дыма огня не бывает!»

Этот «дым» Саха ощутил через полчаса. Кожаков прислал в обком записку. Он сообщил о своем нездоровье и просил Саху зайти к нему в гостиницу. Саха покусал в раздумье губы и велел подать лошадь.

Кожаков встретил его суховато, дав понять, что при­ехал он с большими полномочиями. В манере говорить и в скупых жестах Кожакова сквозила солидная уверен­ность. Саха, вспоминая первую ташкентскую встречу, просто не узнавал его. Как сильно мог измениться этот проворный, болтливый человек всего лишь за два месяца!

В раскрытые окна номера, выходящего в сад, струил­ся прохладой вечерний горный ветер. Кожаков в шелко­вом бухарском халате сидел у окна и слушал рассказ Сагатова о кастекских событиях.

— Я не понимаю, какую политику вы проводите в об­ласти.— Кожаков брезгливо поморщился.— Казачество опять устроило резню, как в шестнадцатом году. Можно подумать, что Семиречьем руководит не коммунист ка­зах Сагатов, а губернатор Фольбаум или Кияшко.

Сагатов побледнел.

— Вы даете отчет своим словам?

— Какой здесь отчет! Разве это неправда? Под но­сом у вас жгут казахские аулы, избивают казахов, а вы сложили руки и смотрите, что будет дальше.

Сагатов выжидающе молчал.

— Давно надо было выселить казачество и устроить беженцев в станицах. А вы заняли позицию золотой середины.

— На поголовное выселение казачества я не пойду! Об этом мы с вами говорили еще в Ташкенте, и мою точ­ку зрения вы знаете.

— Ваше поведение в ЦИКе расценивается, как от­кровенный подхалимаж перед русскими. Рахимов просил меня передать вам, что надо перестроиться.

— Я перестроился еще в шестнадцатом году! — отве­тил Саха, едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить.

— Безнадежный вы человек! — Қожаков махнул рукою.

На другой день, в воскресенье, Кожаков обедал у Сагатова. Гость рассказывал новости: Бухара лихорадоч­но готовится к войне. Эмир разогнал партию младобухар- цев, и теперь многие из них, укрывшись в Ташкенте, ждут его падения и рвутся к власти.

Во время этой беседы вошла хозяйка и сказала Сахе: — Там какой-то человек к вам... Из Айна-Куля...

 — Пусть войдет.

На пороге появился казах с черной жидкой бородой и слегка вздернутым носом. Руки у него тряслись.

— Не узнал, Саха? Ну, что же, не удивительно. Я пришел с того света!

— Тлеубай! — Сагатов только по голосу и глазам уз­нал аульного безбожника. — Как вы изменились!

— Если бы ты побывал на том свете, так не стал бы удивляться!

Кожаков с любопытством поднял глаза на Тлеубая, — На все воля всемогущего аллаха, утверждает Хальфе. Но я думаю несколько иначе. Я всегда рассуж­дал: живи в ногу с жизнью. Кто не умеет жить, тому не­чего делать на земле. И вот я, грешник, как именует меня Гальфе, пошел в Кастек к землемеру и потребовал отмежевать мне землю. Он отказался, а казаки чуть меня не избили. Возвратился я в аул, поел и заснул... Откры­ваю глаза. Темно, задыхаюсь, давит какая-то тяжесть. Что со мною? Щупаю кругом. Не похоже на постель. Земля. Сырость. Оказывается, лежу в могиле. Тут я по­нял, что умер и нахожусь на том свете. Неужели прав Хальфе?

 Саратов с Кожаковым невольно рассмеялись.

— Неужели прилетит Джабраил? Тогда мне несдоб­ровать. Обязательно попаду в ад. Страшно! Хочу под­няться. Руки обмотаны. Рву зубами кебин¹, приподнялся на локти, головою ударился обо что-то. Посыпалась земля. Напрягаю последние силы... Вижу голубое небо и солнце... Значит прав я, а не Хальфе. Правда, он снова хотел меня сунуть обратно в могилу, но дело это у него не вышло! — торжествующе закончил рассказчик.

— Тлеке, вы оставайтесь у меня ночевать,— предло­жил Сагатов. — А что вам дальше делать, поговорим завтра!

Но Тлеубай отказался. Тронутый вниманием, он про­слезился и ушел.

— У него был летаргический сон, а его закопали в могилу, как мертвеца! — пояснил Саха гостю.— Он дейст­вительно чудом вернулся с того света.

— Кто такой Хальфе?

— Мулла! Фанатик. Предлагал выполнить закон ша­риата и умертвить «воскресшего» Тлеубая. Вообще этот случай доставил нам хлопот. Контрреволюционеры ис­пользовали его в аулах для разжигания национальной вражды против русских.

Кожаков лениво зевнул и резко переменил тему раз­говора:

— Где ваш отец, Саха?

— А почему вы интересуетесь моим отцом? — с раз­дражением спросил Сагатов.

— Кое-что слыхал о нем. Вы знаете, где он сейчас находится?

— Пропал без вести!

— В таком случае, я сообщу вам сюрприз. Ваш отец с басмачами!

Кожаков наблюдал за выражением лица Сагатова. Сагатов не поверил. Вспыльчивый Жунус мог сделать не­

обдуманный шаг, совершить, ошибку, но он не мог перей­ти в лагерь врагов.

— Во-первых, позвольте вам не поверить. А во-вторых, я придерживаюсь завета Абая: «быть сыном не отца, а народа».

— Что вы не сын отца, это, пожалуй, так. Но сделаем тесь ли вы сыном народа, это мы увидим, когда казахи в Джетысу получат землю...

Сагатов проводил гостя и пошел к Глафире. Настрое­ние его испортилось. В самом деле, каждый, с кем он сталкивается, считает себя вправе хлестнуть его по больному месту.