Страница - 52

                                                                         ..

Глава пятая

Каир уже давно проснулся и лежал в кровати.

Вот вчера во время заседания, посвященного черной металлургии, выступил управляющий трестом «Запорож­сталь». Говорил он недолго, но то, что сказал, запомни­лось Каиру.

— Сталь, товарищи, это наша кровь,— сказал управ­ляющий.— Кровь советского государства. Если в челове­ке мало крови, разве может такой человек быть здоро­вым, жизнерадостным, сильным? Разве может он хорошо работать? Заморышем мы называем такого человека. А наше государство враги называют советским гигантом. Так вливайте нашему гиганту в жилы больше стали, этой звонкой и веселой крови! Мы богатыри, товарищи, давайте же и работать по-богатырски!

Это были хорошие слова, и они сразу задали тон все­му заседанию. Вслед за директором «Запорожстали» выступали руководители других крупнейших металлур­гических гигантов страны — Череповецкого, Қузнецкого, Магнитогорского. Среди этих гигантов Темиртау совер­шенно затерялся. Самое большое предприятие Казахста­на оказалось очень скромным, когда Каир взглянул на него из зала этого заседания. Но он знал, что скоро все изменится. Заработают новые домны, и Темиртау выйдет на одно из первых мест в стране. Впрочем, об этом гово­рили и все выступающие.

Однажды во время перерыва к нему подошел директор «Запорожстали» и рассказал о технических нов­шествах на его заводе. Во-первых, мартеновский цех вот уже несколько лет как перешел на беспрерывную варку стали. Для этого были созданы специальные автомати­ческие приспособления: раньше процесс варки стали производился вручную, а это нередко приводило к ава­риям, простою, а в редких случаях и к человеческим жертвам. Теперь весь процесс производится автомати­чески.

— Понимаете, машина сама открывает стопор и вы­пускает из ковшей готовую сталь,— сказал Каиру его собеседник.— Мы гарантированы от всех случайностей, а вы же знаете, сколько их бывает.

«Да,— подумал Каир,— ловко! А мы вот на нашем заводе даже пальцем не пошевелили; работаем по-ста- ринке, по-дедовски, и ждем, что новая техника свалится на нас откуда-то сверху, что приедут из Москвы инжене­ры и начнут переоборудовать цеха по последнему слову -техники. Вот мы тогда и вылезем на первое место в стра­не. Какое дикарство! Ведь недаром же здесь, с самой высокой трибуны мира, были произнесены слова о том, что новые машины, автоматы, мощные поточные линии созданы только для того, чтоб облегчить труд человека! Как это все просто и бесспорно! А мы как поступили с предложением Дамеш? Муслим тянет волынку, изучает, увязывает, перебрасывает проект из инстанции в инстан­цию, а он, директор, стоит в стороне и ни во что не вме­шивается. Я не я, и домна не моя, и я не директор. Стыд, позор... Даже если предложения Дамеш и ничего не стоят, и то позор. Что он сделал для того, чтобы уяснить себе, стоят они чего-нибудь или нет? Да ровно ничего! Как же Дамеш не обижаться, не говорить ему колкости, не задевать его? Хорошо еще, что хоть руку подает, а то может встретиться на улице и пройти мимо не поздоро­вавшись. .           '

Самолет ИЛ-18 приземлился в Карагандинском аэро­порту под вечер. Весь полет занял всего-навсего четыре с половиной часа. Каир поехал не в гостиницу, а к свое­му карагандинскому дяде, старому заслуженному шах­теру, который давно уже приглашал его в гости.

И вот Каир, его тетка и дядя сидели за столом. Шу­мел старый самовар, весь в желтых и белых пятнах, в

медалях и надписях. На большом блюде дымились ку­ски мяса, стояли разноцветные бутылки с настойками. Дядя не признавал ни водки, ни сухого вина.

Чай пили здесь по старинке — из пиалы, с лепешка­ми. Каир посмотрел на дядю. За глаза его называли ста­риком, но это, конечно, не так. Это был высокий, сухой, очень крупный человек, подошедший к самому пределу старости, но никак еще не перешагнувший этот предел. У дяди худое, подвижное лицо, совсем еще черные усы,  аккуратно подстриженные, и две резкие складки у рта. И характер у дяди тоже резкий, прямой, совсем не такой, какой был у его родного брата, отца Каира человека мягкого и деликатного. Дядя — справедливый, щедрый, доброжелательный. Но попробуйте с ним только поспо­рить, похвалить человека, которого он не любит, или, на­оборот, выругать его близкого родственника, пусть он да­же сам будет о нем не особо хорошего мнения,— сейчас же лицо у дяди потемнеет, степенная и торопливая речь потеряет всю свою складность, превратится в резкую и отрывочную, руки сползут со стола и начнут крутить бахрому скатерти. Еще пять минут такого разговора, и дядя покраснеет, потом поднимется из-за стола и начнет ходить по комнате. Зачем же обижать напрасно пожи­лого и достойного во всех отношениях человека? Ведь все равно его не переделаешь на свой лад. Но сейчас дядя благодушен и тих. Он хорошо поел, выпил, выкурил две трубки, и настроение у него отличное. Однако не задеть Каира, эдакого молодого франта, он все-таки не может.

— Ну, а о здоровье матери что же ты не спраши­ваешь? — сказал он, откинувшись на спинку кресла и звучно посасывая мундштук уже затухшей трубки,— Или теперь молодым до стариков дела нет? Не понимаю я что-то нынешнюю молодежь. Лет двадцать пять тому назад, когда сын возвращался в родной аул, первый во­прос его был о здоровье родителей, хотя бы они не виде­лись два дня. Что ты улыбаешься, не так, что ли?

— Так,— ответил Каир,— конечно, так!

— А если так, то чему ж ты тогда радуешься? — дя­дя вспыхнул, вынул трубку изо рта и начал ее внима­тельно рассматривать.— Четыре тысячи — это не десять.

— А тому я улыбаюсь, мой дорогой и сердитый дя­дя,—сказал Каир,—что я уже все знаю о здоровье матери.

— Хм! — дядя перестал рассматривать трубку и с подозрением посмотрел на племянника.— Как же это так? Кто же тебе сказал?

— Да она сама и сказала. Я с ней вчера говорил по телефону.

Дядя замолчал — такого поворота он не ожидал — и растерянно смотрел на Каира.

А Каир дотронулся до его руки и сказал снисходитель­но и проникновенно:

— Дядюшка, дорогой мой. Ну, что ты мне говоришь об ауле? Ну, при чем же тут аул? Раньше, когда казах ехал на базар, старухи о его судьбе гадали на камула- ках. А я вот вчера ночью из Москвы говорил по телефо­ну с матерью. А сейчас сижу у вас и слушаю, как вы меня ругаете.

Дядя опять низко наклонился над своей трубкой и начал ее выколачивать. А тетка сказала:

— Вот и поговори с молодыми! Они на каждый твой глупый вопрос десять ответов найдут.

Каир закусил губу, чтобы не улыбнуться. Тетка, ока­зывается, тоже бунтует. Настроение у нее хорошее, она Очень довольна подарком Каира, шалью. И правда, шаль ей очень идет. Она в ней сразу помолодела, похо­рошела и все время украдкой смотрела.в зеркало. Кро­ме того, ей, видать, изрядно надоел старик со своей вечной правотой и беспрекословностью. И то, что Каир так решительно и вместе с тем так ловко, так мягко,— что не обидишься даже,— отбивает каждое его нападе­ние, доставляет ей, видно, особенное удовольствие. Она выпила стакан вина и осмелела.

— Правильно, правильно, Каиржан,— сказала она — Не давай ему над собой издеваться. Всеғда-то он всех умнее.

Дядя решительным движением сунул трубку в рот, засопел, несколько раз передвинул ее из правого уголка рта в левый и нахмурился.

— Ладно,— сказал он и сердито поглядел на тетку.— , Ты что-то у меня умнеешь день ото дня! За словом в кар­ман Каир не лазит — это правда. В Москве его всему обучили, он все знает: и как со старшими разговаривать, и как старых дурех вокруг пальца обводить,— старик резко повернулся к Каиру.

— Ну, ладно, с матерью ты, положим, говорил по те­лефону и все узнал. Ну, а о других родственниках что тебе известно?

Дядя спрашивал прямо, требовательно, и Каир с грустью подумал:

«Боже мой! Да ведь он, действительно, думает, что я должен знать все о каждом моем родиче... А я их по име­ни-то всех не знаю...»

Но он ничего не сказал. Понял, что надо промолчать, ведь старик уже начал по-настоящему сердиться. Кроме того, Каир знал — для старого казаха нет греха более непростительного, чем непочтение к родственникам, ка­ким бы отдаленным ни было их родство.

Каир мучительно подбирал слова, чтобы оправдать­ся, но вдруг разговор принял иной оборот.

Тетушка засмеялась и воскликнула:

— Да ты прямо ему говори. Что ты все путаешь? При чем тут все наши родственники? Ты расскажи ему, что случилось с Дамеш.

— Дамеш! — Каир соскочил со стула.—Что же с ней? Почему вы молчите?

Лицо дяди было по-прежнему неподвижно. Только теперь он уже не сопел, а сердито грыз конец трубки и на Каира не смотрел.

— Да ничего с ней особенного не случилось,— ска­зал он после небольшой паузы.— С работой у нее там что-то такое произошло. Поссорилась она с кем-то или еще что, точно не знаю.

— Ну, как же так? — с волнением спросил Каир.— Почему же вы ничего толком не знаете?

— Да она тебе сама все расскажет, вот придешь к ней в гостиницу и спросишь,— сказала тетушка.— Она тут в гостинице остановилась... Вчера я ехала на автобу­се и видела, как она стояла с чемоданом перед подъез­дом. Хотела крикнуть ей, да не успела.

— Нечего было и кричать,—хмуро сказал дядя.— Что кричать тому, кто тебя не хочет знать! Приехала, а про нас и не вспомнила.

— Ну, может ей не до нас,— робко возразила тетуш­ка.— Знаешь, как на работе бывает? Ты и сам иногда придешь с шахты...

Дядя что-то гневно пробормотал, но Каир уже его не слушал. Он посидел еще несколько минут за столом, потом начал прощаться, встал, оделся и вышел.

Надо было немедленно позвонить в гостиницу, но, как назло, кругом не было ни одного автомата. Минут десять он метался с одного конца улицы на другой и все думал, что опоздает — наступал вечер, и Дамеш могла уйти куда-нибудь.

Наконец в каком-то магазине он нашел телефонную будку, позвонил и спросил, в каком номере живет Сагатова.

Дежурная по коридору сказала:

— Одну минуточку, посмотрю.

Он услышал, как она открыла ящик и перебирала ключи. Наконец она ответила ему, но прибавила, что сейчас Сагатовой нет, ушла и когда вернется, неизвестно, но, пожалуй, лучше всего наведаться ему, эдак, часов в восемь.

Почему-то без всякой надежды застать Дамеш в но­мере он пришел в девять часов и, едва постучавшись, толкнул дверь и вошел. Дамеш сидела на диване и чи­тала книгу. Когда он вошел, она несколько секунд не­подвижно смотрела на него, как будто что-то соображая или припоминая, потом вскочила и пошла к нему на­встречу с протянутой рукой. Он схватил эту руку и жад­но поцеловал ее. Каир был страшно взволнован, он смеялся, суетился, говорил что-то быстро и отрывисто, Дамеш несколько секунд смотрела на него молча, а по­том тихонько отобрала руки и сказала:

— У тебя такой вид, словно мы не встречались де­сять лет и ты вот-вот расплачешься от радости.

— А я ведь и, верно, пожалуй, заплачу,— сказал Каир, не желая замечать ее тона, ласкового и насмешли­вого одновременно.

Он снова взял ее руку — одну, другую, потом обнял за плечи.

Наступила минута молчания. Лицо ее было совсем близко, он чувствовал ее дыхание. Дамеш смотрела ему в глаза, глаза у нее ясные и чистые. Губы не смеялись и казались такими близкими и доступными. И тут глаза ее похолодели, потухли, и она слегка отодвинулась от него.

«Отпусти ее сейчас же, какое ты имеешь право на нее»,— пронеслось в его голове, и он силой заставляет себя отойти от Дамеш и сесть на диван.

— Когда же ты приехал? — спросила Дамеш. И хотя

голос ее был ровен и спокоен, он заметил, что она взволнована.

— Только что,— ответил он.

— Кто тебе сказал, что я тут?

— Сердцем почувствовал,— сказал Каир только для того, чтобы не молчать, и сам ужаснулся своему остро­умию.

А Дамеш уже полностью овладела собой, и у нее опять невозмутимое лицо, спокойная и насмешливая улыбка.

— С ума сойти,—сказала она протяжно.—Вот никог­да бы не подумала, что у тебя такое чувствительное сердце.

— Что, неужели не веришь?

— Сомневаюсь,— ответила она рассудительно.—Луч­ше рассказывай, что видел хорошего в Москве? Что при­вез оттуда?

Он хотел было начать рассказывать, но тут его взгляд упал на тумбочку, где рядом с книгой стояла бутылка шампанского и два стакана. Бутылка не раскупорена. Кто-то начал раскручивать серебряную бумажку на гор­лышке, да так и не кончил. Но ведь кто-то же принес ее сюда? Ведь стоит здесь эта проклятая бутылка для чего-то? Да... Наверно, ее опорожнят позднее... Гостини­ца большая, народу в ней много, из одного номера зай­ти в другой ничего не стоит даже в час ночи. Вот по­чему так растерялась Дамеш, когда он вошел к ней. Еще бы, сейчас зазвонит телефон, и ей придется говорить при нем.

— Что я видел хорошего? — тускло переспросил Каир. Он думал только о бутылке и двух стаканах около нее.— Да очень много,— слова не приходили ему в голо­ву, и он тупо повторял: — Очень много, очень много хо­рошего. Все было хорошо.

Каир останойился, потому что слов больше не было.

И тут вдруг Дамеш встала с дивана, взяла бутылку и протянула ему:          -

— Открой... Давай-ка спрыснем твой приезд.

— А хозяин бутылки что скажет? — хмуро спросил Каир. Он протянул руку, взял книгу, лежащую на столе, перевернул несколько страниц и отбросил ее обратно. Нет, книга как книга, какой-то переводной роман, все это отлично могла бы читать и сама Дамеш. Кстати, вот

и шпилькой ее заложена страница.— Ведь предназнача­лась же кому-то эта бутылка,— снова сказал он.

— Тебе, тебе она предназначалась! — улыбнулась Дамеш.— Только тебе! Ты хочешь знать, как она сюда попала? И почему здесь два стакана? Шел из ресторана сверху редактор «Советской Караганды» да и захватил с собой бутылку и стаканы. А я сказала, что настроения пить у меня нет. Он погоревал, погоревал, да и ушел, ну, а бутылку оставил здесь. «Придет к вам кто-нибудь, кто ближе меня, с ним вы и выпьете»,— сказал он.— Вот мы и выпьем ее с тобой. Можешь ты открыть эту бу­тылку?

Пробка полетела вверх, и белая сердитая пена упа­ла на ковер. Каир осторожно налил доверху оба ста­кана.

— Ой, куда ты столько льешь? — закричала Да­меш.—Ну, разве только ради твоего приезда. Пьем за твои успехи, настоящие и будущие.

Каир опустил стакан.

— Нет уж, если ты не хочешь пожелать что-нибудь по-настоящему, то подними тост за исполнение моей дав­нишней мечты.

— Какой же именно? — спросил Дамеш, глядя на него очень прямо.— Секрет?

Он покачал головой, ему сразу стало жарко от своей храбрости. Тем не менее он собрался с силой и ответил так, как и следовало говорить о таких вещах:

— От тебя не секрет — моя мечта быть с тобой.

Но Дамеш как будто не поняла.

— Так вот ты со мной,— сказала она.

— Нет, не только сейчас, а вообще всегда. Всю жизнь!

Она отвернулась и покачала головой.

— С ума сойти! Нет, с таким тостом я не согласна.

— Почему? — спросил он тихо.

Она подумала.

— По многим причинам. Но прежде всего потому, что три года тому назад одна девушка, блондинка из Москвы, говорила примерно то же самое рослому заго­релому парню, и, может быть, ты помнишь, что он ей от­ветил? Покопайся в памяти и вспомнишь! Нет, твой тост я ценю, но пить за него не буду. Давай лучше чокнемся за нашу встречу.                                         .

— Джарайд!

Они стукнулись стаканами, посмотрели друг другу в глаза и разом опорожнили все до дна.

— Теперь рассказывай,— сказала Дамеш, отставляя бутылку,— что ты вынес с пленума? Говорят, были очень крупные разговоры? Тебе там не вправляли мозги?

Вопрос звучал как будто отвлеченно, но Каир сразу понял, о чем его спрашивает Дамеш. Конечно, с этого и надо было начать.

— Понимаешь, Дамеш,— сказал он.— Мы прогляде­ли в своей работе самое главное — творчество. А ведь именно оно освободит нас от лошадиного пота. Решался вопрос о технике, какой она должна быть в будущем семилетии. Вот взять наш завод—каким он будет в кон­це семилетки?

— Ну, каким же?

— А вот я тебе расскажу—полная механизация и электроника. Автоматические линии, фотоэлементы, те­леобъекты. В общем, где раньше стояли двадцать-трид­цать человек, будет работать одна машина. Понимаешь, одна машина шихту подвозит, печь задувает, сталь пла­вит, а человек только стоит где-то у пюпитра и отдает по реле приказ: «Машина, машина, а ну-ка, подними мне температуру в печи еще на пятьдесят градусов...» Что, разве это не сказка? Сказка!

— Сказка, сказка,— улыбнулась Дамеш.— Только убери руки.

Действительно, рассказывая о будущем заводе, Каир так разгорячился, что размахивал руками уже перед са­мым лицом Дамеш.

— Ох, извини! — сказал он.— Я так...

Пока Каир говорил, Дамеш сидела, опустив голову, и молчала. Потом вдруг посмотрела на него долгим при­стальным взглядом.                                    '

— До чего я люблю тебя таким,— сказала она.— Ты молодеешь на глазах сразу на десять лет... Я пото­му и влюбилась в тебя тогда, что думала, ты всегда такой.

— А я оказался?..— спросил Каир.

Она рассмеялась.

— А ты оказался, конечно, не хуже других, даже лучше многих, это, конечно, кое-что, но для меня этого все-таки маловато.

— Это просто страшно мало,— с грустью сказал Каир,— я это понял совсем недавно... Ты увидишь, на­сколько я это хорошо понял.

— Отлично! — она взяла бутылку шампанского, под­няла ее, посмотрела на свет и сказала: — О, да тут еще по доброму стакану будет, что ж, давай же выпьем за все хорошее и мудрое, что ты сказал.            .

Они наполнили стаканы почти доверху.

— За нового человека! — сказал Каир.

— За тебя, значит...— сказала она, хитро прищурив глаза.— Я вижу, ты изменился в лучшую сторону.

Они чокнулись и выпили.

— Но только надолго ли? — сказала Дамеш, отстав­ляя бокал.        -

— Навсегда! — пылко и торжественно воскликнул Каир,

Она с недоверием взглянула на него.

— Что, не веришь?— Каир нахмурился.

— Нет, почему не верю... Очень даже верю, но толь­ко что ты будешь говорить завтра, когда опять встре­тишься с Муслимом?

Он решительно рубанул воздух ладонью.

— Вот что я буду говорить: а ну-ка, составьте-ка мне, товарищ Мусин, смету на разработку проекта ин­женера Дамеш Сагатовой. Вот что я ему скажу.

Дамеш засмеялась и покачала головой.

— Ну что он тебе ответит, ты не знаешь?

— Знаю! Ответит — слушаюсь, товарищ директор! Составлю!

— Нет, дорогой, он скажет так тебе: «Товарищ ди­ректор, выполнить этот приказ невозможно: инженер Сагатова у нас в цеху больше не работает! Я ее перевел в управление».

— Как? — Каир даже вскочил с места.— Да-да, мне говорила что-то такое тетка, я не обратил на это внима­ние, думал, она перепутала. Как же это произошло?

Дамеш рассказала. Значит, все-таки сумел Муслим подстеречь Дамеш! Вот лиса, нет, даже не лиса, а волк, старый хитрый волк. Кто сказал, что лиса хитрее волка? Сотню лис стоит этот старый разбойник. Каир вспомнил картину, которую видел как-то в Алма-Ате лет пять то­му назад. Он с художником был хорошо знаком. Ху­дожник этот до поступления в техникум лет десять хо

дил с длинным пастушеским кнутом за плечами и по­этому все, что рисовал, знал хорошо. На картине был нарисован волк, подкрадывающийся к отаре овец. Вечер, тишина, овцы сгрудились около колодца, ста­рик пастух, утомленный длинным и бесконечным днем, идет домой, а из-под обрыва — аул расположен на го­ре— выглядывает настороженная волчья морда. Пусть только отойдет пастух подальше! . Пусть он только отойдет!                                                         -

Вот точно так поступил и Муслим: выждал, пока ди­ректор уехал, и, придравшись к пустяку, уволил Дамеш. Но пустяк-то пустяком, а попробуй сказать, что повода к увольнению не было! Нет, предлог выбран был, надо сказать, очень умело.

— В общем, так,— сказал Каир, глядя на Дамеш,— будем считать, что ничего не случилось, завтра вернемся оба на завод, и каждый займет свое место. Вот и все.

— А совнархоз что скажет? — спросила Дамеш.— Там все уже известно. Когда я обратилась к председате­лю, он мне сказал: дождемся директора, формальных оснований для отмены приказа у меня нет. Но мои ребя­та чуть не силой засунули меня в автобус на Караганду, вот я и очутилась здесь!

— Вот как! — сказал Каир.

«Хитер, хитер, товарищ волк,—подумал он.— Отлич­но уяснил себе, что к чему».

— Слушай,— сказал он,— ты только мне одному эту историю рассказала? В горкоме ты не была?

— Была! Получила тот же самый ответ,— надо до­ждаться директора.

— Но вот ты меня и дождалась,— сказал он.— Я от­меню приказ своего заместителя как неправильный, вы­ходи на работу. В чем же дело?

— В том,— ответила она серьезно, что все равно этот волк не оставит меня в покое.

«Волк!» Каир даже вздрогнул,— значит они оба ду­мали о Муслиме одинаково.

— Трусиха,— сказал он.— Чего ты боишься? В каком году ты живешь?

— А ты знаешь, на что он способен? Вот слушай...— и Дамеш рассказала историю Аскара.

Каир даже рот приоткрыл от удивления. Дамеш ви­дела, что он все понял и всему поверил.

— Ну, ладно,— сказал он после небольшой паузы,- оставим Муслима! Но на завод ты все-таки вернешься?

— Нет.

— А с проектом твоим что же будет? Или ты уже на нем поставила крест?

Дамеш ничего не ответила. Встала и подошла к ра­диоприемнику. Звонкий, чуть насмешливый женский го­лос пел:

Сердце мое ты оживил.

Сердце мое ты похитил.

Гневом оно и отчаяньем кипит

От нанесенных тобою обид..

Сам от себя ты захлопнул дверь, Что ж от меня ты желаешь теперь?

Каир больше не слушал, он подошел к Дамеш и об­нял ее сзади за плечи. Она не шелохнулась. Так они стояли вместе и слушали.

...В Караганду Дамеш ехала одна в такси, от маши­ны Каира она наотрез отказалась. Погода стояла мерз­кая, холодная, сыпал дождик. Дамеш с тоской смотрела в окно, и на душе у нее было тоже очень неладно. Имен­но поэтому она и решила поехать одна. Вчера она позволила Каиру обнять ее и поцеловать, пила с ним шам­панское. Нехорошо все это! А почему, собственно гово­ря, нехорошо? Что плохого в том, что я выпила несколь­ко бокалов шампанского с любимым человеком и даже поцеловалась с ним?

«С любимым? — спросила она себя.— Ты уверена, что он любимый?» И сама себе возразила: «А если лю­бимый? Каир — это мужественный, умный, добрый чело­век. Правда, он очень вспыльчив и несдержан. Может быть... Но он нравится мне со студенческих лет. А что касается характера, то, боже мой, у меня-то какой? Раз­ве я не мучила, не водила его за нос целые пять лет? Другой бы давно плюнул, а он все ждет».