Страница - 13

КОМПОЗИТОР КУРМАНГАЗЫ

При этом имени перед глазами встает безбрежная Степь — та, в которой он родился и которую воспел в своих знаменитых кюях. Сарыарка (Широкая степь) — это космос жизни Курмангазы, а кюй «Сарыарка» — космос его творчества. Кажется, что этот кюй столь же бескраен, сколь велика Сарыарка. Богатейшая мелодика, упругая ритмика, брызжущие оптимизм и радость — слушая это замечательное произведение, так и представляешь несущегося по степным просторам легкого, как ветер, скакуна… И долго потом не проходит ощущение особых свежести и бодрости, навеянных музыкой Курмангазы.

Но высокая поэтика заполняет лишь часть, пусть и большую, духовного космоса Курмангазы. Другая ее часть выдержана в более приземленной, социально-бытовой тональности. Порою она носит и чисто обличительный характер: великий кюйши не мог пройти равнодушно мимо человеческих пороков — стяжательства, невежества, злобы. Практически с этих мотивов и начиналось творчество Курмангазы, поднимаясь со временем к высотам духа и поэзии. Иначе и не могло быть. Ведь Степь Курмангазы — это пристанище не только носителей порока и социальной несправедливости, но это и земля Исатая Тайманова и Махамбета Утемисова, Даулеткерея Шигаева и Дины Нурпеисовой. Оттого так богата, насыщенна творческая палитра прославленного казахского домбриста-кюйши, жизнь которого напоминает легенды, а легенды о его жизни — саму Жизнь.

Вспомним, мысленно прослушаем один за другим широко известные кюй великого народного композитора. Они в самом деле — как страницы одной огромной музыкальной книги, где радость сменяет печаль, горе — ликование, беззаботные настроения — глубочайшее раздумье… На страницах этой книги запечатлены удивительно талантливо и личные радости-горести Курмангазы, и радости-горести всего казахского народа, привольной степи. Здесь есть место всему — от искрящихся весельем картин народных празднеств до полных горечи изображений бед народа.

Все, что видел Курмангазы, чему был очевидцем и что прошло через его сердце и ум, находит неповторимое отображение в его творчестве. На глазах композитора проходило восстание казахов Бокеевской Орды под началом старшин родов и батыров Исатая Тайманова и Махамбета Утемисова против хана Жангира. Симпатии кюйши были всецело на стороне представителей «черни». Тем более, что он был младшим братом глубоко почитаемого в степи народного вожака Исатая. Муза Курмангазы воспламенилась праведным гневом. Его кюй и песни наполняли огнем неповиновения души простых людей, звали их к сопротивлению и бунту. Власти также преисполнились негодования, но по-своему: «зарвавшийся композитор» был надолго отлучен от родных мест, но и в разлуке оставался верен своим убеждениям и пламенно-бунтарским мотивам в творчестве. Восстание под руководством Исатая и Махамбета было подавлено. И на свет появляется кюй «Кишкентай» («Меньшой»), где бунтарская тема борьбы сменяется печальными думами и трагическими нотами, звучащими как величественный реквием безвременно ушедшим из жизни доблестным сынам и защитникам народным.

Темы обличения человеческих пороков, социальной несправедливости и борьбы, воспевания красоты родной земли… Уже одни эти темы, поднятые Курмангазы с огромной творческой силой, могли бы сделать его имя великим. Однако его палитра еще шире и богаче — в ней и всечеловеческие чувства любви, сострадания, нежности, душевного отклика и доброты. Невозможно остаться равнодушным, слушая кюй Курмангазы «Кай-ран шешем» (Милая мама»), другие кюи, воспевающие духовную красоту простой степной женщины.

Отзывчив Курмангазы и на дружбу, в том числе и интернациональную. Это нашло отражение в кюях «Перовский марты» и «Лаушкен», ряде других. Великий композитор знал цену человеческой солидарности, умел поддерживать в невзгодах других и быть признательным тем, кто когда-то поддержал его самого. Кто эти люди? Один из них — русский рабочий Лавочкин. С ним Курмангазы сдружила Оренбургская тюрьма, в которую его привели преследования властей в пору бунтарских настроений композитора.

Специалисты писали о Курмангазы как о музыканте, который, получи надлежащее образование и отшлифуй свой талант, мог бы стать звездой первой величины на музыкальном небосклоне планеты. Что ж, эти свидетельства современников, тем более высказанные представителями других национальностей и потому предельно объективные, очевидно, не лишены оснований. Курмангазы не довелось получить европейского образования, во всяком случае — музыкального. Но он был достаточно образованным человеком в широком смысле слова, обладал любознательным и пытливым нравом. Не случайно, в круг общения казахского домбриста-кюйши входили видные представители русской мысли — историки, филологи, этнографы. Интерес был взаимным и плодотворным.

Курмангазы, как редко кому, подходит слово «самородок». Не имевший, как уже отмечалось, академического образования, он создал целую музыкальную школу. Народный композитор всегда был окружен почтительно внимавшими ему учениками. Среди них были и знаменитые Махамбет Утемисов и Дина Нурпеисова, ряд других известных людей. Курмангазы бережно учил учеников всем тончайшим особенностям игры на домбре, передал им бесценное богатство своих кюев. Ученики заботливо хранили, разрабатывали и передавали своим ученикам музыкальную школу Курмангазы. Именно благодаря неразрывной связи поколений казахских домбристов-кюйши и дошло до нас волшебное наследие прославленного композитора во всей широте и оригинальности.

Новые поколения музыкантов — уже наших времен — по-своему используют произведения патриарха казахской музыки. Они нашли творческое воплощение и преломление в инструментальных, фортепианных, песенно-хоровых, оперных, симфонических вещах наших известных композиторов, получая таким образом как бы второе дыхание и вторую жизнь.

Наиболее глубоко и ярко воплотилось, пожалуй, богатое музыкальное наследие Курмангазы в творчестве носящего его имя заслуженного коллектива республики Казахского академического оркестра народных инструментов. Творческий импульс, данный народным композитором этому коллективу, вывел его на мировую концертную сцену, придавая его выступлениям интернациональное, всечеловеческое звучание. Так, через этот оркестр, Курмангазы стал все-таки в музыкальном мире звездой первой величины, засиял во всепланетном масштабе.

Да, Курмангазы продолжает жить не только в собственных произведениях, но и в творчестве всех тех, кого он вдохновил на высокое творчество. В этом смысле мы можем сегодня назвать имена композиторов и фольклористов Затаевича, Хами-ди, Жубанова, Брусиловского, Мергалиева и других. В последние десятилетия увидели свет сборники кюев Курмангазы.

Произведениям народного кюйши аплодировали во многих странах мира. Первой премией было отмечено исполнение Казахским академическим оркестром имени Курмангазы кюя «Сары-Арка» на III Международном музыкальном симпозиуме стран Азии, состоявшемся в Алма-Ате в 1973 году. Не чужды кюи Курмангазы и музыкальному восприятию европейцев, представителей других континентов. Свидетельством тому — множество признаний, неожиданных лишь на первый взгляд. Одним из таких признаний являлся к примеру, концерт, организованный посольством ФРГ в Казахстане. Этот концерт был посвящен 175-летию со дня рождения казахского кюйши и композитора и состоялся осенью 1993 года в Центральном концертном зале. На этом концерте западные немцы открыли для себя кюй атасын — отца кюев и это открытие было для них, по собственному признанию, неожиданным и радостным.

Курмангазы для казахов, наверно, то же, что Бах для немцев. Каждый из этих композиторов выражает душу своего народа, являясь одновременно певцом человеческого духа вообще. Уверен, казахский народ будет идти по земному пути, сопровождаемый колдовской красоты кюями Курмангазы. Немало духовных сил и отдохновения принесут они и другим народам. Курмангазы, как и Бах, Шуман, Лист, не знает границ.

БАТЫРЫ АГЫБАЙ И ТОЛЕБАЙ

Бескрайняя казахская земля, чтобы оборонять себя от бесчисленного множества иноземных захватчиков, должна была породить немало батыров. Поговорим с Ильясом Есенберли-ным еще о двоих из них — Агыбай-батыре и Толебай-батыре.

«Человеком, о котором ходили легенды от Сырдарьи до Иртыша, был батыр Агибай из рода шубыртпалы. Тридцать четыре года — столько, сколько младшему сыну Касыма-тюре — удалому Кенесары, исполнилось батыру, и он считался первым другом своего сверстника, хоть и происходил из неимущей семьи. Не случайно именно ему поручено было сопровождать обоих султанов с такими ответственным поручением. Необыкновенным ростом и богатырским сложением отличался батыр Агибай. Одним своим видом внушал он страх. Руки у него были мощные и длинные, напоминавшие железные ветви столетней горной арчи, и казалось, что одним щелчком толстого пальца отправит он на тот свет любого человека. Даже то, что на лице его не росло бороды и только десяток жестких рыжих волосинок торчал под подбородком, делало вид его еще более грозным. Общее впечатление дополняли маленькие, глубоко посаженные глаза, которые прожигали насквозь каждого, на кого он смотрел.

Одет батыр шубыртпалы-Агибай был в просторный домотканый кафтан из грубой черной шерсти, на голове такой же капюшон, а штаны из темной жеребячьей шкуры. Особенно поражали чудовищного размера яловые сапоги с расширяющимися кверху голенищами. Маленькими, почти игрушечными казались болтающиеся где-то у пояса кривой ятаган и черный кинжал из вороненой стали. Только постоянно висящий за плечами громадный кованый щит представлялся настоящим».

Как же бился Агыбай «игрушечными» ятаганом и кинжалом?

«А вообще самым излюбленным оружием батыра было толстое березовое копье, стянутое девятью медными обручами и прикреплявшееся к поясу сыромятным плетеным ремнем. Он так любил это копье, что никогда не расставался с ним, носил его в руке, а ночью подкладывал под голову. Полумесяц был его родовым знаком, и когда с кличем «Жолдыбай!» несся он на своем боевом коне Акылаке («Белый козленок»), то издали казалось, что сидит на низкорослом ишаке горожанин-узбек, который подгибает ноги, чтобы они не волочились по земле, Любого батыра бросало в дрожь при виде этого великана. Рассказывали, что у столкнувшегося с ним однажды в сумерках человека случился разрыв сердца, а кто встречался с ним хоть однажды на поле боя и сумел убежать от него, до самой смерти мучился от ночных кошмаров...»

От кого рождались подобные батыры?

«Таким же до конца своих дней был знаменитый Олжабай-батыр из Каркаралы, отец Агибая, который прожил жизнь, имея в самые хорошие лишь одну верблюдицу с верблюжонком да боевого коня. Он оставил этот мир, когда все дети его еще были малолетними. Но Даметкен — мать Агибая — была из рода есильских таракты. Батырское сердце имела она, неуемную силу и гордый, непримиримый характер. Четверо было у нее сыновей: Агибай, Минабай, Танабай и Мынабай. Самому старшему, Агибаю, исполнилось тринадцать, и ничего у них не было, кроме этой четырежды повторенной приставки «бай». Тогда, чтобы спасти детей от голодной смерти, Даметкен взялась за древнее ремесло: стала совершать набеги на состоятельных соседей и угонять скот. Постепенно целый отряд таких же обездоленных женщин собрался вокруг нее, и мяса на зиму у них хватало...»

Как шло становление батыра?

«Птенец в первом же полете возьмет то, что видел в гнезде. Агибай, воспитанный матерью, фазу же прославился как бесстрашный батыр. С восемнадцати лет примкнул он к сыновьям Касыма-тюре, и с тех пор не проходило ни одного сражения, в котором он не участвовал бы с ними плечом к плечу. В опытного, закаленного как сталь и умудренного в бранных делах воина превратился он за эти годы».

И вот Агыбай-батыр сопровождает сыновей Касыма-торе в их гибельном визите к кокандскому хану.

«Шестеро вооруженных людей ожидали их во дворе. Находившийся весь вечер в мрачном настроении Агибай вдруг заволновался. Недаром говорится, что предстоящее нападение врага раньше всех чует боевой конь. Батыру Агибаю никогда еще не изменяло это чувство.

— Мы тоже пойдем с вами! — заупрямился он.

Но ешик-ага опередил его.

— Величайший из великих хан Коканда принимает лишь двух высоких султанов Есенгельды и Саржана, сыновей своего друга и союзника Касыма-тюре! — сказал он не признающим возражений тоном и добавил уже более мирно: — Остальные могут спокойно спать.

Но Агибай-батыр не унимался:

— Эй, ты!..

Он уже хотел отодвинуть плечом сгрудившихся янычар и пойти за удаляющимися султанами, но Ержан удержал его за руку

— К чему устраивать здесь шум, батыр-ага? Это может лишь повредить важному делу. — Сам он изо всех сил старался не выдавать при чужих свое волнение: — Пойдемте лучше посмотрим лошадей, как нас просили...

Батыр Агибай круто остановился. Окруженные стражей султаны уходили все дальше. И вдруг он почувствовал, как горячая бешеная Кровь обильно приливает к голове, и понял, что глаза его краснеют. С ним бывали уже такие приступы гнева, когда, схватив первое попавшееся под руку оружие, он начинал крушить все вокруг себя, не разбирая правых и виноватых».

Что остановило Агыбая?

«Лишь последним усилием воли остановил себя батыр. Что бы ни случилось, при чем эти простые люди вокруг: конюхи, слуги, рядовые сарбазы? На протяжении целого месяца они кормили его, ухаживали за лошадьми, прибирали помещение. Самые дружеские чувства питали они к приехавшим из степи людям, а один конюх-узбек уже дважды намекал ему на какое-то готовящееся преступление. Чем они виноваты?

Ответственность, доброта — вот что удержало Агыбая от необузданного порыва сокрушить все вокруг в минуту учуянной им опасности.

«Давно забытый случай вспомнился вдруг ему. В тот год, когда умер его отец, зима была очень холодной. У Даметкен, оставшейся вдовой с четырьмя маленькими детьми, была единственная верблюдица с верблюжонком. Однажды в свирепый буран примчались шабарманы — головорезы ага-султана Каркаралинского уезда Жамантая Дауке-улы. Заявив, что покойный Олжабай-батыр, в течение трех лет не платил царской подати, они угнали верблюдицу, оставив одного верблюжонка. Что могла поделать с ними одинокая беззащитная женщина… Но самое ужасное наступило летом. Никто из живущих на земле существ не плачет страшнее верблюда. И как придет ночь и верблюжонок-сирота затянет свой заунывный плач, трое малышей тоже рыдают, обняв его за шею. А четвертый, Агибай, который немногим старше братьев, убегал в степь, чтобы не слышать этого воя. В крови у него остался плач четырех несчастных малюток...»

Но что смог бы сделать в той ситуации сам Агыбай-батыр?

«Восемь янычар вошли в комнату для гостей вместе с Есен-гельды и Саржаном. Увидев одного перебирающего четки куш-беги, оба султана поклонились ему. И в этот момент два острых ятагана неслышно коснулись шеи каждого. Обезглавленные тела сделали еще по два шага вперед, рухнули на колени перед куш-беги Бегдербеком и, повернувшись по два раза, затихли...

… Как овцы перед тоем, спящими, были перерезаны все восемнадцать джигитов, сопровождавших казахских султанов на переговорах в Ташкент. Батыр Агибай с Ержаном уцелели лишь чудом. Когда их не обнаружили в рабате, ешик-ага приказал обыскать конюшни.

— Если они там, скажите, что возвратились султаны! — предупредил он стражника, а сам со своими сарбазами остался ждать во дворе. Не слишком прельщало их встретиться с батыром лицом к лицу.

Но вот же конюх-узбек из рабов успел предупредить Агибая о том, что их ищут, а оба султана убиты. Огромный Аги-бай-батыр сгреб выхватившего саблю Ержана и принудил его скрыться в примыкающих ко двору переулках. Перерезав поводья подвернувшихся под руку лошадей, они вскочили на них и так, без седел, выехали из города. Какой-то стражник спросонья хотел задержать их в воротах рабата, но Агибай-батыр ударом ноги заставил его умолкнуть навеки...»

По мнению Кенесары-хана, знавшего толк в бранных делах, не было батыра, превосходящего Агыбая.

Ну, а что Толебай, один вытаскивающий из глубокого степного колодца рухнувшего в него верблюда?

«Да и сам Тулебай-батыр, одетый просто, выделялся только своим необыкновенным устрашающим видом. Казалось, что ширина его равняется высоте, а роста он был в полтора обычных джигита. Глаза его затерялись в зарослях густых бровей и ресниц, а длинные смоляные усы доходили до ушей и закручивались вокруг них. Под стать батыру был и конь, так же густо заросший ниспадавшей на землю черной гривой. И круп коня был немногим уже плеч хозяина...»

Агыбай-батыр отличился во время штурма Акмолинской крепости, предпринятого Кенесары-ханом. Что касается Толебай-батыра, то после этого штурма Кенесары дал ему почетное прозвище Жеке-батыра, «Батыра, берущего в одиночку крепости». А было так.

«Поняв, что случилось, Кенесары вскочил обеими ногами на спину своему огромному пятилетнему жеребцу Кокбурылу и яростно закричал:

— Тело Басыгары в руках врага!

Он уже хотел сам броситься в крепость, но тут из конной толпы вырвался на своем знаменитом Ортеке Тулебай-батыр и помчался к дымящейся бреши в стене.

— Что вы ждете, джигиты?

Кенесары рывком послал коня в галоп. Вся масса всадников устремилась к воротам.

— Аблай!.. Аблай!..

— Агибай!

— Атыгай!

Натиск был так силен, что мешки разлетелись в разные стороны, а мятежники, словно вода в половодье, разлились по крепости...»

Вся жизнь батыров проходит в тяжких скитаниях.

«— Да, так оно и должно быть… — Агибай тяжело вздохнул. — Кто не тронулся со своих насиженных мест, тому все таки лучше. А мы вот рыщем всю жизнь по свету, как неприкаянные волки...

— Вам, наверно, не нужно было покидать родину...

Брови Агибая угрожающе сошлись на переносице.

— Хочешь, чтобы стал я прислужником, вылизывающим чужие тарелки, как Жамантай? Внук мудреца Масан-бия должен быть поумнее».

Агыбай-батыр и Толебай-батыр — опора и мощь родной земли!