Страница - 9

2. О проблеме замозащищения народа

В период назревания и наступления революционной ситуации в России проблема форм борьбы за интересы крестьянских масс при­обрела особенно острый характер. Буржуазные либералы разных от­тенков старались решить ее в рамках существующего самодержавного режима и в формах, не затрагивающих его основ. Они готовы были объявить защиту интересов угнетенного народа обязанностью само­го правительства, отдельных просвещенных деятелей и переложить всецело выполнение этой защиты на их плечи со всеми вытекающими отсюда последствиями. В противовес им Герцен, Добролюбов, Чер­нышевский и их единомышленники придерживались в этом вопросе наиболее последовательного и революционного взгляда. Вместо либе­рального и реформистского лозунга «улучшение быта крестьян» они провозгласили лозунг «освобождение крестьян». Причем крестьяне должны были освободить сами себя, в порядке инициативы снизу, пу­тем восстания. Самозащищение и восстание в этот период приобрели единый смысл и представлялись неразрывно целыми понятиями.

Те реальные результаты, к которым привело «освобождение» крес­тьян сверху в 1861 году, явились настоящим приговором либералам. Никчемность их лозунгов стала видна многим. Это не могло не уси­лить революционные позиции передовых деятелей освободительного движения и их влияние в народной массе, среди мыслящей интелли­генции.

«Народ царем обманут» - таков был вывод Огарева, когда он ознакомился с царским манифестом от 19 февраля 1861 года и неза­медлительно совместно с Герценом развернул агитацию за «новую волю». Вождь русской революционной демократии Чернышевский, выступивший с рядом страстных статей в «Современнике», призывал народ к сознательности, организованности и к решительности дейс­твий в борьбе с самодержавием. Он и его боевые соратники, в тесной связи с Герценом и Огаревым, приступили к подготовке крестьянско­го восстания, создав тайную революционную организацию «Земля и воля». По стране катилась волна крестьянских протестов, волнений и локальных восстаний.

Под влиянием идей русской революционной демократии в ряде крупных центральных городов, в особенности в Петербурге, возник­ли многочисленные политические кружки студенчества, молодой ин­теллигенции и передовых офицеров. Они являлись как бы массовой разночинной опорой революции. «Чернышевский, Добролюбов были пророками университетской молодежи, - писал Н.В. Шелгунов, - при­ходившей в неистовый восторг от того, что они находили в строках, а еще больше от того, что читали потом между строками. Чем крайнее и смелее были статьи, тем они сильнее действовали на студентов».

Словом, в этот период в стране создалось такое положение, что крестьянское восстание считалось вполне реальным. Его допускали не только деятели освободительного движения. Даже в правительс­твенных кругах придавали этому вопросу весьма важное значение. Ожидание нового освобождения было очень сильно. «Всем казалось, - писал Н.Г. Потанин, - что через год русскую жизнь не узнаешь; сюрту­ки, шляпы, дамские наряды показались устаревшими... Открывалась возможность свободного самоопределения, не стесняемого кастой, сословием или социальным положением». Грузинский студент И. Ни- коладзе связывал революцию с ближайшим временем: «Как, в самом деле, уехать при мысли, что можешь прозевать революцию». «Ожи­дание грядущей крестьянской революции было широко распростра­нено в различных кругах тогдашнего общества», - указывает один из видных специалистов в области изучения общественной мысли нашей страны Б. Козьмин.

Чокан Валиханов жил в Петербурге в самое горячее время полити­ческой борьбы (конец 1859 - начало 1861 г.), связанной с подготовкой и проведением крестьянской реформы. Пореформенную ситуацию он в основном наблюдал из далекой казахской степи. Известные прямые и косвенные источники и материалы о взглядах Чокана Валиханова на крестьянский вопрос свидетельствуют о том, что он в период назрева­ния революционной ситуации твердо придерживался мнения о праве крестьян на самозащищение вплоть до восстания.

Петербургские друзья Ч. Валиханова, которые в своих поздних воспоминаниях открыто признавали, что они в то время жили в ожи­дании чего-то нового, указывали, что Чокан Валиханов был более страстен в своих демократических (т. е. революционных) убеждени­ях. В качестве характерного примера Г.Н. Потанин приводит такой случай: «Однажды на майском параде стоявший возле него какой-то молодой князь, которого толкнул какой-то серый кафтан, сказал: «Что это не почистят публику?», Чокан быстро заметил ему: «А вы читали, как Разин чистил публику?». Дело в том, что незадолго перед этим в Петербурге получила широкое распространение книга проф. Костомарова «Степан Разин», написанная в неблагожелательном для правительства тоне.

Восторженный прием, оказанный в Петербурге членами кружка «Сибирские патриоты» профессору А. Щапову - руководителю рево­люционных групп г. Казани, вовсе не был случайным. Они тем самым выразили горячую симпатию восставшим крестьянам с. Бездны, рас­стрелянным царским правительством, павшим, говоря словами Щапо­ва, за землю искупительными жертвами деспотизма. Щапов заявлял, что эта земля «воззовет народ к восстанию и свободе». Этим случаем, подчеркнул он, народ «нарушил сон.., разрушил несправедливое сом­нение революционной интеллигенции, будто народ наш неспособен к инициативе политических движений». Известно, что А.И. Герцен на страницах «Колокола» поднял свой могучий голос в защиту крестьян, против бесчинства царских войск в Казанской губернии. Его статья «Русская кровь льется» прозвучала на всю Россию. Напоминая русскому крестьянству важность безднинских событий, А.И. Герцен писал: «Жи­вая память об них может совершить одно чудо - твое освобождение».

Горячая встреча Щапова в Петербурге находится в органической связи со всей деятельностью сибирских патриотов, принимавших активное участие в подготовке крестьянского восстания. Так, Г.Н. Потанин, используя свои связи в войсках, распространял проклама­цию «Офицерам всех войск от общества», подготовленную револю­ционным центром «Земли и воли». В ней, в частности, говорилось: «Вы должны готовиться и готовить солдат - на Востоке и Юге, на За­паде и Севере». Как установлено теперь, Г.Н. Потанин «употреблял, насколько было возможно, меры, чтобы сделать войско участником общего сибирского движения». Другая прокламация русской рево­люционной демократии «Что надо делать войску», где говори-лось, что войска не должны «идти против народа и поляков», также была распространена «по всей Сибири» не без активного участия сибирс­ких патриотов. Один из них Ганин, который, по определению следс­твенной комиссии, питал «ненависть к существующему порядку», выступил с открытой поддержкой польского восстания, считая, что «надо потерять все чувства, чтоб остаться хладнокровным к польско­му вопросу». С. Капустин в своем письме к Д. Кузнецову от 17 марта 1862 года писал: «Ваше умное дело, что навестили несколько раз Ми­хайлова... Еще несколько лет и конец царству легионов взяточников, самодуров, холопов». Эти факты совершенно ясно характеризуют солидарность сибирских патриотов с революционными призывами Герцена и Чернышевского. Причем многие из них, наиболее близкие к Валиханову, были страстными борцами и находились в то время в передовых рядах.

Известно, что в этот период Чокан Валиханов по основным по­литическим вопросам не имел существенных расхождений с Пота­ниным, Ядринцевым, Капустиным и др. Наоборот, судя по воспо­минаниям этих его друзей, он высказывал свои демократические убеждения более резко. Также известно, что Чокан Валиханов, как это можно усмотреть из второй главы настоящей работы, развернул в Петербурге кипучую деятельность. Он общался со многими деяте­лями революционного движения, бывал у них на вечерах и диспу­тах, устраивал сам подобные собрания. Не вызывает сомнений, что основной темой разговоров здесь были вопросы обновления России, борьбы с самодержавием. На этих вечерах часто пели революцион­ные песни и зачитывались революционной литературой.

Поддержка Чоканом Валихановым идеи крестьянского восстания в России не была каким-то временным явлением, вызванным дейс­твием преходящих факторов. Она вытекала из его твердого убежде­ния, что угнетенный народ имеет право восставать против тирании и жестокости. В этом отношении большую ценность представляют его бумаги и дневники кашгарского периода. Он обращает внимание на «бесчеловечные меры», к которым прибегало китайское прави­тельство при покорении Восточного Туркестана и при управлении им. Эти грубые и насильственные меры, как писал Чокан Валиханов, «возбуждали более внутреннее неповиновение и родили постоянный страх, только карающая их сила удерживала Туркестанцев от вос­стания». Заслуживает особого внимания анализ причин восстаний, происходивших в Кашгарии и имевших характер освободительного движения. По-видимому, для Чокана Валиханова кашгарский опыт был лишь историческим фоном, удобным для иллюстрации поло­жения на своей родине. Так обычно поступали видные передовые общественные деятели того времени и многие его друзья, когда касались недозволенных вопросов политики в России. Это хорошо было известно Чокану Валиханову, и к этому методу он сам не раз прибегал.

С особенной тщательностью Чокан Валиханов разбирает причи­ны, приведшие к восстаниям. При этом на первый план выдвигает социально-экономические и политические мотивы, которые являют­ся двигательной силой любой социальной революции в любой зави­симой стране. По мнению Чокана Валиханова, а) «обременительные налоги, незаконные поборы, лихоимства и притеснения китайцев и беков, поставленных ими, раздражают народонаселение шести городов, и они от души ненавидят как китайцев, так и своих чинов­ников», б) высшие местные чиновники «чужды народу, которым уп­равляют, заботятся только о собственных выгодах, чтобы составить состояние.., мелкие чиновники копируют высших, но более их грубы и дерзки», в) а китайские чиновники, которых численно немного, выдвигая того или иного местного ставленника, «доверяют только тем, которые притесняют, следовательно, не имеют ничего общего с народом. Они боятся всего более, чтобы чиновники не соединяли своих интересов с интересами народа, тогда они сделались бы для них опасными».

Эти факторы, по убеждению Чокана Валиханова, лежат в основе того, что «народ ненавидит китайцев и поддерживает постоянные восстания и упорную борьбу». Однако, отмечает он, эти восстания не приводят к желаемым результатам. Ч. Валиханов задает вопрос: если китайцы, подчинившие страну, малочисленны и слабы, а их местные ставленники ненавистны народу, знают только грабить его, то почему освободительные восстания не имеют там успеха?

И сам же дает ответ на этот вопрос. Он указывает на три главных фактора, которые пока сводят на нет народные усилия в борьбе за свою независимость. Это, во-первых, военные силы, сосредоточенные в ру­ках поработителей, и строгие карательные меры, к которым они при­бегают; во-вторых, несогласие, взаимная вражда между отдельными частями внутри самого местного, «туземного» населения. По религи­озным признакам оно делится на белогорцев и черногорцев. «Вражда этих партий есть главная причина, почему в Восточном Туркестане не может быть всеобщего восстания...»; в-третьих, разлагающее и корыс­тное влияние Коканда, через своих духовных ставленников-ходжей, на внутреннюю жизнь народа. С одной стороны, эти ходжи пользу­ются фанатичным доверием отсталого, религиозного народа, с другой стороны, они в основном действуют в союзе с китайскими и местными владетелями. И тем самым они запутывают борьбу народа.

Этот разбор проблем народного восстания в Восточном Туркеста­не, данный Чоканом Валихановым, можно без преувеличения назвать оригинальным и поистине здравым наброском мыслей, которые могли исходить только от революционера. Во многих картинах из жизни на­селения Восточного Туркестана, связанной с его борьбой за свободу и независимость, Чокан Валиханов, безусловно, видел штрихи жизни и борьбы своего народа, томившегося в то время под двойным гне­том: под гнетом царизма и местных владельцев. Этим отчасти следует объяснить выпуклую характеристику проблемы восстания в одной из стран Азии - в соседней с Казахстаном Кашгарии.

Чокан Валиханов уехал из Петербурга к себе в степь в начале по­реформенной политической борьбы. Он мечтал снова возвратиться в столицу, но судьба решила иначе.

Живя в своем ауле, больной Чокан Валиханов не переставал живо интересоваться политическими событиями в России. Он посетил своих друзей в Омске перед самым их арестом за революционную агитацию, писал письма в Петербург, которые за единичными слу­чаями, не сохранились, или, во всяком случае, пока не найдены. Интересно, что в письме к Гутковскому от 6 феврая 1863 года он спрашивал: «Что нового из Питера? Нет ли движения Планет?». Что означали эти намеки? Ясно, что здесь речь идет о таких явлениях, о которых нельзя писать своими именами. Нам представляется вполне вероятным, что Чокан Валиханов спрашивал и интересовался по­литическими переменами в Петербурге, связанными с подготовкой крестьянского восстания. Надо иметь в виду, что ожидание восста­ния в России весной 1863 года было так сильно, что Ф. Энгельс после начала восстания поляков 17 февраля 1863 года писал К. Марксу: «Поляки - молодцы. И если они продержатся до 15 марта, то по всей России пойдут восстания».

Когда в 1862 году были закрыты «Современник» и «Русское сло­во», Герцен на страницах «Колокола» выступил с протестом против произвола царского правительства. Ч. Валиханов это восьмимесяч­ное запрещение «Современника» назвал «вавилонским пленением».К этому выражению в то время часто прибегали русские революцио­неры. Под «египетским пленением» они подразумевали крепостную эпоху, а под «Вавилоном» - самодержавие.

Весной 1863 года, когда отдельные очаги восстания крестьян были царизмом потоплены в крови и русская революционная демократия в трудных условиях подполья продолжала борьбу за освобождение на­родов России от царского самодержавия, Чокан Валиханов, находясь в гуще местных, казахских событий, пишет свои записки «О судеб­ной реформе» и « О мусульманстве в степи», предназначенные для официального представления в правительственные органы. В них в основном рассматривались сугубо практические вопросы, связанные с подготовкой царским правительством реформы и отдельных измене­ний в управлении казахской степью.

Несмотря на такой характер этих записок, Валиханов высказывал в них довольно смелые мысли. Критикуя систему управления казахским обществом и те планы, которые готовились правительством в этой части, он требовал положить в основу политической организации общества «не­избежные законы прогресса», в условиях которых «возможно здоровое развитие общественного организма». Поясняя свою мысль, Валиханов писал, что «для нормального роста народа, на какой бы степени развития он ни стоял, необходимы: саморазвитие, самозащищение, самоуправле­ние и самосуд», с чем царизм, разумеется, не мог согласиться.

В этом выступлении Чокана Валиханова профессор С.Я. Булатов пер­вый среди советских исследователей усмотрел революционный смысл. Наше исследование убеждает нас в том, что такая оценка более близка к истине, чем позиция его оппонентов. Тем более, что в основе выдви­нутых Ч. Валихановым принципов: саморазвитие, самоуправление, самозащищение и самосуд народа - лежат взгляды русских революци­онных демократов, отстаивавших созыв Земского собора в России, как восстановление суверенитета народа и отречение царя от престола. Интересны высказывания Ч. Валиханова о «самозащищении» на­рода. Он считал, что чувство самосохранения народа «есть чувство похвальное». По его мнению, отсутствие «разумного самозащищения» и пассивность казахов являются результатами их неразвитости. Он сравнивал отсталые народы с ребенком, которому «трудно согласовать ощущения свои (т.е. стремление к лучшим условиям жизни. - Авторы) с действиями (т.е. сознательное отыскивание путей к лучшему. -Авторы)».

Останавливаясь на вопросах реформы, подготавливаемой царским правительством для казахской степи, Чокан Валиханов смело указы­вает на ее насильственный характер. Такие преобразования, основан­ные «на отвлеченных теориях или же взятые из жизни другого народа, - писал он, - составляли до сих пор для человечества величайшее бедс­твие». Они препятствовали прогрессу и движению к цивилизации. Ч. Валиханов вместе с тем дал понять правительству, что такие методы управления казахской степью могут привести к восстанию народа, как это не раз бывало в истории других народов, поставленных в такие условия. «Все революции - писал он в этой связи, - бывшие в Европе с 1793 года, происходили единственно от стремления правительств подавить свободное народное движение».

На фоне изложенного становится понятным смысл выражения «преобразования коренные по Западному образцу», о которых с оттенком одобрения писал Чокан Валиханов в 1862 году в письме А.Н. Майкову.

В официальном некрологе по поводу смерти Ч. Валиханова было сказано, что «Валиханов сохранил глубокую преданность своей стра­не. Он любил киргизскую жизнь, но вместе с тем умел высоко ценить западную цивилизацию и предвидел для своего народа отрадную будущность только под покровительством России». По этому поводу

Г.Н. Потанин говорил: «Сказано официальным слогом, но в самом деле по своим умственным симпатиям и направлению Чокан был русским западником. Он искренне любил Россию, видел ее недостатки и вмес­те с лучшими людьми ее желал горячо ее обновления». Позднее один из видных сибирских патриотов и друзей Валиханова Н.М. Ядринцев следующими словами охарактеризовал внутренний мир своих едино­мышленников: «Жили надеждами и идеалами, осуществления которых не дождались, но были свидетелями также реакции, мрачного времени, затоптанных идеалов, низверженных кумиров, опозоренных знамен».^{[1] [2]}

Если подвести некоторые итоги сказанному, то выходит, что Чокан Валиханов стоял в ряду тех деятелей русского освободительного дви­жения, которые освобождение крестьян считали делом самих крес­тьян, т. е. защищал лозунг «самозащищения» народа; право народа на «самозащищение» доводилось до признания в определенных условиях права на восстание; крестьянские бунты и восстания, возникающие в разных местах в конце 50-х - начале 60-х годов, назревание всеобщего крестьянского восстания представлялось Чокану Валиханову явлени­ем закономерным.

Русская революционная демократия резко критиковала колониза­торскую и шовинистическую политику правительства, выступала вы­разителем интересов трудящихся масс и угнетенных слоев населения Российской империи без различия национальностей. Она признавала право народов окраин - Польши, Литвы, Украины и др. - на само­определение в рамках свободной федеративной российской республи­ки, ратовала за равноправие и развитие национальностей, выступала за культурный обмен между народами России. Еще В. Белинский гово­рил: «Люди должны быть братья и не должны оскорблять друг друга ни даже тенью какого-нибудь внешнего и формального превосходс­тва... Без национальности человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания...

Народы начинают сознавать, что они - члены великого семейства человечества, и начинают братски делиться друг с другом духовными сокровищами своей национальности... Теперь только слабые, ограни­ченные умы могут думать, что успехи человечности вредны успехам национальности и что нужны китайские стены для охранения нацио­нальности».

Царские колонизаторы проводили политику разделения народов, рассчитанную на утверждение превосходства народа угнетающей страны над народами угнетенной страны. Они старались «внушить ему (народу. - Авторы) доверие не только к могуществу, но и к спра­ведливости, превосходству умственного и нравственного развития покорителей». Эта политика в особенно грубой и обнаженной форме проявилась в Казахстане. Держать в страхе мирное население было одним из излюбленных приемов здешней царской администрации. Этому способствовали темнота и невежественность казахов. «В та­ком положении азиатцев, пока проникнет к ним образование, можно действовать на них одним лишь страхом», - писал один из царских чиновников. «Степь киргизская трепещет предо мною», - говорил начальник области оренбургских казахов В. Григорьев, считавший­ся более умеренным среди других чиновников.

Казахскую степьбезжалостно«грабили,несмотрянаинструкцию»представители казачьей верхушки. «Такой системой действовало все сибирское казачье», - указывал друг и современник Ч. Валиханова М. Венюков. В то время «казачьи офицеры в чине хорунжего полу­чали в год всего только по 90 рублей жалованья и пополняли свои бюджеты легкими при их командировках и исполнении служебных обязанностей в киргизской степи поборами с киргизов (казахов)».

Такая официальная политика колониальных властей, направлен­ная на беспощадное подавление и ограбление казахского народа, на всемерное разжигание розни между народами, не могла не оказывать вредного влияния на отношения казахов и русских крестьян, заражен­ных угаром шовинизма. Так, по свидетельству друга Ч. Валиханова С.Я. Капустина, «самый гуманнейший сибиряк и россиянин относит­ся к киргизу как взрослый к ребенку. Это самое, так сказать, христиан­нейшее отношение, доступное весьма немногим».

Казахское население, забитое и подавленное, в силу своей отста­лости не могло различить Россию царя и Россию Чернышевского. Оно судило о России во многом по действиям царских чиновников

и по тем мерам, которыми осуществлялась колониальная политика. Не удивительно поэтому, что среди части казахского населения в то время жило чувство отчуждения и неприязни ко всему российскому. В определенной степени этим воспользовались местные реакционные деятели, которые активизировали свои выступления за отделение Ка­захстана от России.

В тех условиях, когда, с одной стороны, грубое политическое наси­лие и прямой грабеж являлись узаконенными мерами, а с другой сто­роны, такие отсталые и малые народы, как казахи, объективно были обречены на постепенное вымирание, постановка вопроса о прогрессе малых народов, о необходимости проявления гуманизма к этим наро­дам, о дружбе их с русским народом, об их будущности и перспективах развития имела исключительно важное значение. Так могли ставить вопрос настоящие гуманисты и подлинные демократы, какими были Белинский, Герцен, Огарев, Добролюбов и Чернышевский. Им следо­вали передовые деятели Сибири, хорошо знавшие положение и жизнь малых народов Сибири и казахов.

Чокан Валиханов и его ближайшие друзья в обстановке сложных политических переплетений в стране и давления реакции, опиравшей­ся на мощь официальной политики, смогли подняться до сознательного проповедования основных идей русской революционной демократии в национальном вопросе. В противоположность официальной версии о позитивном значении колонизации малых народов один из сибирс­ких патриотов С. Шашков в 1865 году указывал, что «главною целью русской колониальной политики была прибыль государевой казне».Одним из орудий порабощения инородцев Сибири выступала деятель­ность христианских миссионеров, «кои только грабить и мучить их (инородцев. - Авторы) приезжали». Причину заметного вымирания таких малых народностей Сибири, как ал-тайцы и остяки, и резко­го обеднения других царские сатрапы оправдывали тем, что якобы низшие расы самой природой обречены на уничтожение107. Против этой псевдонаучной теории выступали сибирские патриоты. Они пра­вильно связывали эти явления с хищнической политикой царизма в Сибири. «У нас есть общества для покровительства животным и нет общества для покровительства умирающим людям», - писал Г. Пота­нин, обличая пороки существующего строя. Н. Ядринцев считал, что

«все бедствия и несчастия инородцев» порождены «внешними обстоя­тельствами» и что напрасно отдают инородцев «на жертву хищникам, торговцам, кулакам, которые являются не столько представителями цивилизации, сколько подонками и обратной стороной ее».

Гуманная и демократическая позиция передовых деятелей Сиби­ри по вопросу о судьбе малых народов вызвала неприкрытую злобу идеологов колониализма и шовинизма. По их мнению, инородцы Си­бири не заслуживают того, чтобы их защищали. Они цинично писали: «Плюньте на них!.. Предоставьте их той жестокой участи, какая им предназначена. Вам не изменить железного закона истории, который против них. Им не суждено иметь будущего, им предоставлено только послужить удобрением почвы, на которой должна возникнуть и раз­виться жизнь более счастливой расы».

Еще в кадетском корпусе молодой Чокан чувствовал на себе давле­ние этой обстановки. В первое время не обошлось без холодного и пре­небрежительного отношения к нему со стороны некоторых кадетов из зажиточных слоев казачьего сословия. Свое неравноправное положение Чокан еще более резко почувствовал, когда его не допустили, как ино­родца, в последний выпускной класс, где преподавались специальные военные науки. Впоследствии он отмену этого закона встретил с одоб­рением. Несмотря на все это, круг его истинных друзей среди кадетов быстро увеличивался. По воспоминаниям современников, Чокан Вали­ханов всем своим поведением в кадетском корпусе и через своих друзей «приучал казачат (т. е. кадетов эскадрона. - Авторы) к расотерпимости».^[3]Позже, осуждая меры царского правительства, ограничивавшее до­ступ инородцев к образованию, Ч. Валиханов говорил: «Образование должно быть общечеловеческое. И оттенок народности оно получит само собою, под влиянием местности, под влиянием языка и нравов наших».

Чокан Валиханов хорошо понимал, что в условиях царского ре­жима «общечеловеческая» политика, свободная от национальных предрассудков и угнетения, невозможна. Даже те законы, которые предоставляли казахам кое-какие гражданские права, не выполнялись царскими генералами, стоявшими у власти в Казахстане. По поводу этого Ч. Валиханов сокрушенно говорил: «Законы у нас на Руси пока

еще пишутся не для генералов». В одном из писем своим русским друзьям в Петербурге он открыто писал, что «с инородцами в Сибири делают, что хотят, только разве собаками не травят». Нельзя не согла­ситься с мнением советского исследователя Ш.Я. Шафиро, который писал, что «не греша против действительности, можно сказать, что царское правительство готовило для казахских трудящихся судьбу американских индейцев».

Сибирские патриоты гордились тем, что они усвоили любовь и гуманизм людей 40-х годов. Они горячо доказывали способность инородцев к развитию и культуре. Г.Н. Потанин писал: «С подъемом уровня образования и просвещения среди инородцев можно ожидать более или менее пышного расцвета их своеобразной культуры... Ум­ственная и общественная деятельность этих племен, развиваясь ори­гинально, внесет что-нибудь новое в общую сокровищницу человечес­кого духа». По его мнению, если бы из среды казахского и бурятского народов вышло бы побольше Чоканов и Банзаровых, то связи этих народов с русским народом были бы прочнее и эти связи благотворно отразились бы на их жизни.

Чокан Валиханов страстно любил свой народ. Но его любовь ни­когда не была связана с национальным эгоизмом. Он представлял себе приобщение отсталого казахского народа к культуре, достижениям цивилизации и передовым идеям не иначе как через дружбу с другими народами, в особенности с русским народом. В то же время здесь ни­чего не было от космополитов с их всеобщей любовью, «равно на всех простирающейся, - как писал В.Г. Белинский, - и не отличающей сво­их от чужих, близких от дальних». Чокан Валиханов не раз говорил что он прежде всего любит свой казахский народ, потом Сибирь, потом Россию, потом все человечество.^[8] По словам Г.Н. Потанина, Чокан заявлял: «Когда русские бьют киргизов, я восстаю против русских.... когда франзуцы бьют русских, сердце мое на стороне русских».

• Валиханов, воспитанный на идеях ссыльных декабристов, пет­рашевцев и на гуманной и демократической литературе шестидесятых годов, решительно выступал за дружбу казахского и русского народов.

В этой дружбе он видел лучшее будущее казахского общества. Он не мог терпеть, когда кто-нибудь говорил против этой дружбы. Красно­речивым примером этому служит такой факт: на одном из обедов в Омске, где был и Чокан Валиханов, путешественник Э. Струве как-то сказал, что «киргизы ненавидят казаков». Ч. Валиханова передернуло от этих слов и он заявил: «Что у киргизов нет ненависти к лучшим представителям казачьего войска, я желал бы засвидетельствовать» и горячо поцеловал сидящего рядом Г.Н. Потанина». Этот случай про­извел особенное впечатление на общество и о нем вспоминали спустя десятилетия.

Глубокое понимание Валихановым необходимости сближения ка­захского и русского народов заставляло его решительно протестовать против распространенной версии о «дикости» казахского народа и не­возможности приобщения его к передовой русской культуре. «Говоря серьезно, - писал Чокан Валиханов, - киргизский народ принадлежит к числу наиболее миролюбивых и, следовательно, к числу наименее диких инородцев русского царства». По свидетельству Г.Н. Потани­на, «Чокан старался доказывать, что киргизы мирный народ; это не наездники-грабители; это мирные пастухи. Посмотрите, говорил он, на их одежду, на их оружие. Чекмень с патронами, ятаганы и пр. им неизвестны; одежда киргиза - халат, оружие - жердь, посредством ко­торой он ловит лошадей в табуне». Вопреки утверждениям царских чиновников, что инородческие племена неспособны к общечеловечес­кому развитию и прогрессу, Чокан Валиханов заявлял: «Мы способны к полному восприятию европейской культуры». Такого же взгляда придерживались и сибирские патриоты. Они мечтали увидеть в Си­бирском университете рядом с плотными и коренастыми сибиряками представителей инородцев, стремились создать сеть местных школ с преподаванием на их родном языке.

С другой стороны, Чокан Валиханов всю силу своего авторитета и влияния в среде казахского народа употребил для разъяснения ему отличия русского народа от царских чиновников и военных карате­лей. Ч. Валиханов, хорошо зная, что у значительной части казахов представление о русском народе складывается под впечатлением про­извола царских чиновников, пытался разъяснить своему народу, «что русский чиновник, по действиям которого они составили свое мнение

о русском воспитании», ложно. Чокан Валиханов высказывал убежде­ние, что более человеческое отношение со стороны царских властей к казахам было бы в интересах обоих народов. Обращаясь к властям, он писал: «Судьба миллионов людей, подающих несомненные надежды на гражданственное развитие, людей, которые считают себя братьями русских по отечеству и поступили в русское подданство добровольно, кажется, заслуживает большего внимания и большей попечительнос- ти». В то же время он хотел, чтобы и другие его соотечественники поняли, что русская культура полезна и необходима для отсталого казахского народа. И что для управления краем нужны не муллы, а просвещенные местные деятели, получившие образование в России. По его убеждению, такие деятели помогли бы народу многое пони­мать в ином свете и глубже.

Надо было быть не только прозорливым, но и обладать глубокой верой в истинность прогресса, чтобы в тогдашних условиях господс­тва мрака в казахском обществе, всесилия феодальной идеологии и ко­лонизаторской политики царизма, заявить: «Мы без России пропадем, без русских - это без просвещения, в деспотии и темноте, без русских - мы только Азия и причем другими без нее не можем быть».

Одним из основных мотивов всесторонней критики Чоканом Ва­лихановым ислама было желание предотвратить его вредное влияние на союз и дружбу двух народов. Как указывал К. Маркс, «коран и ос­нованное на нем мусульманское законодательство сводят географию и этнографию народов всего мира к простой и удобной формуле деле­ния на две половины: правоверных и неверных. Неверный, это «гяур», это - враг. Ислам проклинает нацию неверных и создает состояние непрерывной вражды между мусульманами и неверными».

Известно, что в своих официальных представлениях правительс­твенным органам Валиханов требовал не оказывать покровительства муллам и идеям ислама и учредить в округах вместо мусульманских школ русские. Эти школы, по его мысли, не должны быть лишь уч­реждениями для подготовки толмачей и других чиновников, а слу­жить средством приобщения казахов к европейской науке и гуманным идеям того времени.

Русская революционная демократия была уверена в неспособности царского правительства проводить реформы, ведущие к коренным про­

грессивным преобразованиям в России. Воспитанный на этих идеях, польский революционер Муравский заявил в 1862 году следственной комиссии: «Если комиссия желает знать мои настоящие политические убеждения, то не нахожу нужным скрывать их. Вот они: в последние три года или четыре я пришел к твердому убеждению, что от русского правительства (под именем которого я понимаю императора и всех ныне существующих властей) подвластные ему национальности не должны ожидать никаких существенно полезных преобразований, так как правительство не имеет ни способности, ни желания сделать что-нибудь подобное для народа, -- и что единственное средство к перемене существующего порядка остается, по моему мнению, путь насильственной революции». Сибирские патриоты половинчатые ре­формы царизма называли «низкой ложью и подлым обманом» народа. Они предпринимали определенные шаги, направленные на то, чтобы «будить спящую Сибирь».

Идею русской революционной демократии о праве народов на са­моопределение Ч. Валиханов и его друзья восприняли как программу, выражающую «разнообразие в единстве». Известно, что революци­онная демократия осуществление права народов на самоопределение связывала с обновлением России. Этой же позиции придерживались и близкие к русской революционной демократии представители угне­тенных национальностей. Так, Т. Шевченко считал возможным само­определение Украины только в результате падения царского режима в России. Сибирские патриоты прогресс Сибири с ее разнообразными народностями связывали с освобождением России. На предъявленное им обвинение в «стремлении к отделению», они отвечали: «Дело было не в сепаратизме, а в уничтожении патриотических стремлений в Си­бири». Они осуждали политику царизма: добиться расположения к себе национальностей «табаком и водкой, хитростью и обманом», а предлагали вместо этого приобщить их к России русским хлебом и солью, дешевым, добросовестно продаваемым товаром, хорошо ус­троенными ярмарками, хорошими школами, человечным обращением с ними».

Ч. Валиханов сознавал, что перед казахским народом, так же как и перед другими народами России, стоит вопрос: быть или не быть.

Решение этого вопроса он связывал с общей судьбой России. Он верил в здоровые силы русского народа, верил в грядущее освобождение России от ига царизма, и в нем «жило сознание, что улучшение по­ложения его сородичей зависит от общего обновления России». Со­вершенно правильно отмечает один из советских исследователей, что Ч. Валиханов вместе с Налбандяном, Калиновским, Шевченко, Сера- ковским и другими был одним из тех революционеров национальных окраин, которые стремились и распространяли в среде своих народов идеи русской революционной демократии.

4. Ч. Валиханов и общественные течения

В 50-60-х годах идейная борьба в России значительно обострилась. Под действием разраставшихся революционных движений народных масс стали обнажаться характер и природа различных идейных кон­цепций. На этом ответственном и сложном этапе освободительного движения важное значение имел известный вопрос «кто с кем».

Отдельные наброски мыслей и высказывания Чокана Валиханова, а также воспоминания его современников дают достаточно оснований для вывода о том, что он отрицательно относился к консервативным и либеральным общественным течениям и всецело находился в лагере сторонников русской революционной демократии, под влиянием ее идей.

Одной из распространенных в то время идей была «теория офи­циальной народности», выдвинутая министром просвещения графом С. Уваровым, который утверждал, что основанием России служат православие, самодержавие и народность. По его мнению, единение царя с народом характерно для всей истории России. В этом он ви­дел отличие традиций и путей развития России от «гнилого» Запада. Приверженцы этой теории пытались доказать, что революционность чужда русскому народу. Нетрудно усмотреть, что эта «теория» была идеологией правящей верхушки Российской империи и «теория» эта явилась бюрократической реакцией на революционные движения.

Против «теории официальной народности» боролись представи­тели складывающегося революционно-демократического лагеря во главе с Белинским и Герценом. В своем «Письме к Гоголю» Белинский гневно осуждал писателя за то, что он выступил в защиту этой теории. Отвергая тезис о «глубокой религиозности» русского народа, Белин­ский писал, что «церковь явилась поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницей братства между людьми, чем продол­жает быть и до сих пор».

А.И. Герцен назвал эту теорию «цареградской философией рабс­тва». «Идея народности, - писал он, - сама по себе - идея консерватив­ная, выгораживание своих прав, противоположения себя другому; в ней есть и юдаическое понятие о превосходстве племени, и аристокра­тические притязания на чистоту крови и на майорат... Николай бежал в народность и православие от революционных идей».

Ч. Валиханов не только осуждал «теорию официальной народности» в целом и видел в ней замкнутость, служащую преградой культурному обмену между народами. Он отвергал и ту часть этой «теории», которая выглядела безобидной и либеральной, где народность трактовалась как нечто самобытное и изолированное. «Вообще из сказанного нами не следует думать, - писал он в одной из своих поздних работ, - чтобы мы принадлежали к последователям той узкой теории народности, которые смотрят на народность, как на нечто предопределенное от начала, и ду­мают, что она должна развиваться только сама из себя».

О проблеме народа и народности Чокан Валиханов высказал ряд интересных и глубоких мыслей, в основе своей сходных с идейными ус­тановками по этому вопросу видных деятелей русской революционной демократии. Под «народом» он понимал не какую-то этническую об­щность вообще, а определенную социальную категорию. Описывая наро­донаселение Кашгарии, Ч. Валиханов указывал, что оно состоит из трех социальных групп («классов») - из чиновников, духовенства и простого народа. Причем первые две группы освобождены от податей, а последняя обременена налогами и весьма стеснена «высшими классами». Они по своим взаимным отношениям делятся на господствующие и подчинен­ные, «на патронов и клиентов», первые живут за счет вторых.

Эти идеи получили конкретизацию и дальнейшее развитие в «За­писке о судебной реформе» (1864 год). В ней Валиханов открыто гово­рил, что интересы привилегированных классов в казахском обществе совершенно противоположны интересам простого народа и что пер­вые не могут быть выразителями чаяний и желаний второго.

К простому народу Валиханов относился с особенной теплотой и заботой. Народ, по его мнению, - «это народ рабочий, дельный, тру­долюбивый», с которым ничего общего не имеют его притеснители. В ряде своих записей, не предназначенных для публикования, он с грустью описывает тяжелое положение и отсталость народа как в Кашгарии и в Бухаре, так и в казахской степи. Много говорит он о не­обходимости распространения среди народов этих стран просвещения и передовой культуры.

Как видно из изложенного, Ч. Валиханову была чужда идея соеди­нения царя с народом, правителей и чиновников - с подвластным им населением. Наоборот, он постоянно подчеркивал противоположность их интересов, и решительно восставал против того, чтобы считать му­сульманство каким-то неотъемлемым атрибутом народов Азии. «Тео­рию официальной народности» косвенно поддерживали славянофилы (А. Хомяков, И. Киреевский и др.). Они выступали с лозунгом «сила власти - царю, сила мнения - народу», доказывали самобытность рус­ского народа, восхваляли деятельность русских царей.

Славянофилы говорили о необходимости отмены крепостного права и разрешения крестьянского вопроса в рамках самодержавного режима. Они «защищали» общины, но хотели, чтобы во главе их сто­яли дворяне. «Мы видели в их учении, - говорил А.И. Герцен, - новый елей, помазывающий царя, новую цепь, налагаемую на мысль, новое подчинение совести раболепной византийской церкви».

Если славянофилы опасались пролетариата Запада, видя в нем ко­рень всех зол, то западники (Т. Грановский, К. Кавелин, В. Боткин, М. Катков и др.), преклоняясь перед Западом, выступали за консти­туционную монархию, за постепенную отмену крепостного права «сверху». Они отрицательно относились к социалистическим учени­ям. Западничество было характерно в основном для 40 - 50-х годов.

Как славянофилы, так и западники исключали всякую возмож­ность разрешения наболевших вопросов России революционным путем. Несмотря на полемическую борьбу между собой, славянофи­лы и западники, будучи монархистами и защитниками помещиков, являлись, в конце концов, носителями одной и той же буржуазно­помещичьей идеологии.

Еще Чаадаев расценивал кредо славянофилов как «пагубное уче­ние русских националистов». Белинский видел в славянофилах «ви­тязей прошедшего и обожателей настоящего». Западников он назвал «беспаспортными бродягами в человечестве». Славянофильское направление, по Герцену, это «кость в горле» русского общественно­го движения, от славянофилов «веет застенком, рваными ноздрями, епитимией, покаянием, Соловецким монастырем». «Славянизм и европеизм - писал он о славянофилах и западниках, - представляют негодные, неприлагаемые ими чужие формы для уловления нашей

жизни; они ее мерят по другим эпохам, по иным миросозерцаниям; ни загробный голос праотцов, ни соседний ум не помогут разрешить его вполне". Белинский и Герцен сходились с западниками только в одном - в одобрении передовых европейских идей.

Чокан Валиханов лично знал многих видных славянофилов и край­них западников, которых критиковали Белинский и Герцен. Личные контакты, порою личные связи с некоторыми из них не помешали Ч. Валиханову отрицательно относиться к их программам. В этом от­ношении характерно отношение Ч. Валиханова к Ф.М. Достоевскому. Уже будучи больным в степи, он смог правильно оценить приспособ­ленческую программу «почвенничества» Достоевского, к которому питал огромное личное уважение. Когда Достоевский со своим братом через свой печатный орган «Время» начал проповедовать идеи славя­нофилов и доказывать «смирение» и религиозность русского народа, Ч. Валиханов в письме А. Майкову в 1862 г. отмечал: «Что делают Достоевские?.. Как их журнал идет?... Говоря между нами, я что-то плохо понимаю их почву, народность, то славянофильством пахнет, то заадничеством крайним. По-моему, что-нибудь да одно: или преоб­разования коренные по западному образцу; или держись старого, даже старую веру надо исповедовать».

В свое время А.Н. Пыпин писал, что «по своим умственным симпатиям и направлению Валиханов был русским западником»? Неко­торые наши исследователи, не разобравшись, чуть было не отнесли Чокана Валиханова к группе буржуазно-помещичьих западников. Они не учитывали того, что в то время, с одной стороны, славянофилы всех своих противников окрестили западниками, независимо от того, кто в какой степени и в какой форме стоял на стороне опыта Западной Европы. С другой стороны, революционные демократы критикова­ли не вообще сторонников Запада и отнюдь не за то, что они видели положительное в историческом опыте Запада, а за то, что они хотели использовать отдельные уроки Запада для совершенствования буржу­азно-помещичьего строя и его укрепления. Русская революционная демократия, как указывал В.И. Ленин, сама жадно искала революци­онную теорию, с удивительным усердием изучая все новое в демократическом и революционном движении Запада? Но это она делала для того, чтобы найти средства для свержения самодержавного строя. В этом плане русских революционных демократов иногда в свое время также называли «западниками». Известно, что Герцен только в таком

понимании, называл себя западником. Потанин, чьи революционные побуждения в те годы были открытыми, западниками считал всех тех, кто воспитывался на идеях Белинского, Герцена и Чернышевского.

Когда А. Пыпин называл Чокана Валиханова «русским западни­ком», он, несомненно, имел в виду такого рода западников, о которых говорит Потанин.

С течением времени название «западник» приобрело определен­ность и было закреплено за теми, кто был в лагере буржуазии и поме­щиков. Разумеется, в наше время расширительное толкование термина «западники» не может считаться научным.

Известно, что в период жарких споров и разногласий общественные деятели группировались вокруг периодических органов и на их стра­ницах. печатали свои полемические статьи, ведя борьбу за обществен­ное мнение. Основным органом русских революционных демократов был «Современник». Ближе всех к нему стоял сатирический журнал «Искра». Сторону революционной демократии по некоторым важным вопросам держали и «Отечественные записки».

Против революционно-демократического направления в печати выступали реакционеры Катков и его окружение, господствовавшие в особенности на страницах газеты «Московские ведомости». В своей злобе Катков доходил до того, что называл «Современник» «красного Чернышевского» «гнездом революции». Это признание врага не ос­лабляло позиций революционной демократии, а, наоборот, усиливало ее влияние в народе.

В этой сложной обстановке, когда на головы молодых людей со страниц печатных органов обрушивался поток различных идей, разо­браться в них, распознать ложный демократизм от подлинного было нелегким делом. И все-таки Чокан Валиханов сблизился именно с редактором «Искры» Курочкиным, а Г. Потанин, несмотря на личное знакомство с Катковым в период его заигрывания с демократизмом, перешел на сторону революционной организации «Земля и воля», во главе которой стоял Н.Г. Чернышевский.

Ч. Валиханов, Г. Потанин, Н. Ядринцев, следившие за каждым сло­вом революционно-демократической печати, порою видели, что мне­ния журналов расходятся, но они всегда при этом оправдывали курс «Современника» Чернышевского. Так, в начале 60-х годов возникли некоторые расхождения между «Современником» и «Русским словом» Писарева по проблеме будущности Сибири, а также по некоторым

другим вопросам. Сибирские патриоты быстро откликнулись на это. Г. Потанин в своих воспоминаниях писал: «Наши размышления о мес­тных делах происходили в рамках общего влияния русской прессы, в которой в это время обнаружились два направления, выразившиеся в двух журналах: «Современнике» и «Русском слове». В рамках од­ного направления перед нами прошли Чернышевский, Добролюбов и Антонович, в рамках другого - Писарев, Зайцев и др. Ядринцев и мы были противниками «писаревщины». Направление «Современника» казалось нам более здоровым; мы думали, что если бы мы вошли в редакцию этого журнала с изложением своих чувств и идей, то в ре­дакции «Современника» к нам отнеслись бы с большею благосклон­ностью, чем в редакции, пропагандировавшей писаревские идеи». Из этих слов видно, что сибирские патриоты ближе всего стояли к «Сов­ременнику», ценили его идейные установки и позицию.

ГЛАВА IV

ЧОКАН ВАЛИХАНОВ О ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ОРГАНИЗАЦИИ ОБЩЕСТВА

1. Суждения о формах управления и о самодержавном строе

Чокан Валиханов придавал большое значение политической систе­ме общества и вопросам ее преобразования. По его мнению, от этих вопросов зависела будущность народа, «быть или не быть». В его про­изведениях, особенно написанных после пребывания в Петербурге, красной нитью проходит мысль о том, что управление должно быть организовано с учетом «истинных народных нужд», «действительной народной потребности», в соответствии с интересами «целой нации».

Интересно, что Ч. Валиханов проводил тонкое различие между «мнениями народа» и «действительной народной потребностью», говорил, что на определенных этапах они могут и не совпадать. Он писал также, что интересы «целой нации» нельзя свести к мнению сословий, тем более привилегированных из них. В «Записке о судеб­ной реформе», возражая царским чиновникам, готовым выдавать свои построения и реформы за «народные мнения», Чокан Валиханов от­мечал, что «мнение народа, особенно народа невежественного и полу­дикого, не всегда может быть принято как выражение действительной народной потребности. На мнения же привилегированных классов общества следует смотреть не иначе, как на отрицательное выражение истинных народных нужд». Далее указывалось, что «интересы целой нации по строгой справедливости должны предпочитаться выгодам отдельного сословия».

«Действительная народная потребность» не может быть правиль­но выражена, по мнению Ч.Валиханова, народом, стоящим на низкой ступени развития, когда он еще не познал «самого себя» и не имеет «никаких положительных сведений об окружающей его природе», «груб и туп и вследствие этого пассивен». Такой народ («человек- дитя») «должен был в стремлении своем к улучшению идти ощупью, подобно слепому, и понятно, что он должен был больше ошибаться, принимая ложь за истину, «вред за пользу». «Действительная народная потребность» не может быть выражена богатыми и знатными, даже в обществе цивилизованном, ибо интересы их «большею частью враж­дебны интересам масс». Необходимость отличать подлинно народные потребности от мнимых Чокан Валиханов считал «требованиями на­шего времени».

Выходит, что народные нужды и интересы могут быть сформули­рованы только трудящейся массой и в условиях, когда она просвеще­на, развита и познала «самое себя», - это весьма глубокие для того времени суждения, не лишенные оригинальности.

Правда, Чокан Валиханов не идет дальше и не указывает на соци­альные и политические причины отсталости народов и того, почему они при таком состоянии не могут правильно отразить в своих мыс­лях «истинные народные нужды». Тут, пожалуй, следует учесть два важных обстоятельства. Во-первых, «Записка о судебной реформе», в которой в основном изложены эти мысли, не была «свободным» со­чинением публицистического характера. Она являлась официальным материалом, предназначенным для представления в правительствен­ные органы, и углубляться в щекотливую тему было весьма опасно, да в этом практически и не было нужды. Во-вторых, Валиханов не оставил нам специальных трактатов и статей, посвященных вопросам общей политики и власти, в которых разъяснял бы более или менее полно свою позицию и взгляды. А богатая его переписка с обществен­ными деятелями, которая, безусловно, дала бы нам много новых до­полнительных сведений, не сохранилась. Поэтому не всегда уместно ставит ь ему в вину отсутствие в письменных материалах тех или иных мыслей. Нам кажется более важным то, что суждение и подход Чокана Валиханова к вопросу о связях политической организации общества с интересами и нуждами народа логичны, глубоки и соответствуют взглядам передовых мыслителей России того времени.

Трезвы суждения Чокана Валиханова относительно связи экономи­ки и политических форм. «Каждый человек отдельно и все человечест­во коллективно, - указывает он, - стремится в развитии своем к одной конечной цели - к улучшению своего материального благосостояния, и в этом заключается так называемый прогресс». Отсюда он выводит, что экономические и социальные преобразования (по его выражению, «реформы») составляют основную и наиболее близкую потребность народа. А управление имеет подчиненное значение и преследует за­дачу обеспечения этих основных интересов. «В наше время самым важным и близким для народа, - пишет Чокан Валиханов - считаются реформы экономические и социальные, прямо касающиеся насущных нужд народа, а реформы политические допускаются как средства для проведения нужных экономических форм».

Работу, которую мы цитируем, Чокан Валиханов написал в связи с подготавливаемой царским правительством реформой административ­ной системы, в частности суда, в казахской степи. Поэтому в ней, естес­твенно, говорится только о «реформе». Но если несколько вникнуть и присмотреться, то под «реформой» у него часто выступает идея об из­менении политической системы вообще. Это важный момент для иссле­дователей и читателей. На вопрос о том, а как практически определять «насущные нужды народа» и «цели общественного благосостояния», которые, главным образом, выражаются в «экономических формах» об­щества, Чокан Валиханов отвечает, что для этого необходимы «точные ученые исследования». Разъясняя эту мысль, он проводит аналогию с доктором, взявшимся лечить больного. «Доктор тогда только лечит больного с уверенностью в успехе, - указывает он, - когда ему известны не только болезненные симптомы пациента, но и основные причины болезни». Далее сказано, что надо поступать подобно тому, как это дела­ется в сельском хозяйстве при выращивании культурных растений. «По этому методу, - отмечает Валиханов,- во-первых, необходимо изучить вполне самое растение, затем нужно знать, на какой почве оно произрас­тает, сколько требует оно света, теплоты и проч.».

Исходя из этих основных предпосылок, Чокан Валиханов выступал против нововведений царского правительства в Казахстане, которые противоречили «народному быту и нраву», против перенесения гото­вых форм правления других народов на казахскую почву без изучения местной потребности и специфических условий. Он критиковал по­пытку царских чиновников выдавать свои личные, выгодные только правительству планы относительно изменения системы власти и уп­равления в степи, за «народные мнения» и т. д. Кое-кому из совет­ских исследователей эти шаги Чокана Валиханова показались недо­статочными, не радикальными и даже известным регрессом на фоне требований русских революционных демократов, призывавших народ к обновлению России, к переустройству общества и к восстанию.

В этой связи следует сказать несколько слов о «реформизме» Чока­на Валиханова.

В предыдущих главах было показано его отношение к проблеме «самозащищения» и восстания народа. Находясь в Петербурге, Ч. Ва­лиханов разделял взгляды революционеров и довольно резко выска­зывал свои демократические и революционные убеждения. Он ждал крестьянского восстания в России и желал его, - это уже не вызывает сомнений. Таким образом, находясь в России, он мыслил радикально и революционно, так как жил в условиях революционной ситуации, когда радикальные действия и революционные лозунги диктовались самой жизнью и явились ее потребностью.

Совершенно в других условиях оказался Чокан Валиханов в Ка­захстане. Здесь не было не только революционной ситуации, но даже сколько-нибудь отчетливых ее признаков. Казахскому обществу предстояло пройти еще ряд этапов экономического, социального и интеллектуального развития, прежде чем оно достигнет уровня, при котором возможны революционная пропаганда и действия. Этим об­стоятельством следует объяснить то, что ссыльные революционеры, каких бы крайних взглядов они ни придерживались и каких бы сме­лых планов ни вынашивали, ничего не могли сделать в казахском ауле вплоть до конца XIX века, так как не находили в нем социальной опоры и благоприятной почвы. Это очень хорошо понимал Чокан Валиханов. Его известные слова о том, что «организм не может принять того, до чего он не дорос» были сказаны именно в этой связи. «Чтобы сделать киргиза способным к восприятию европейских преобразовательных идей, - писал он, - нужно предварительно путем образования развить его череп и нервную систему». Правда, в этом взгляде сказывается сильное влияние младобуржуазной идеалистической концепции «идеи правят миром», но это уже другой вопрос. Важно сознание того, что казахское общество еще не дозрело до восприятия «европейских преобразовательных идей», каковыми в то время были в России, в пер­вую очередь, идеи революционных демократов.

В тех конкретных исторических условиях развития казахского общества реформы и реформистские идеи были необходимым этапом в политическом воспитании народа. Однако было бы неправильным считать авторов этих идей и предложений всех без исключения рефор­мистами. Среди них следует непременно различать тех, кто считал эти реформы конечной целью, и тех, для кого они были лишь переходной ступенью к осуществлению перспективных, революционных задач обновления и преобразования общества. Первые, действительно, оста­ются реформистами, а вторые, при тех же идеях и действиях на опре­деленном этапе, оказываются убежденными революционерами. Чокан Валиханов, безусловно, принадлежал к последней группе деятелей. Поэтому было бы совершенно не научно отнести его к лагерю узких буржуазных реформистов.

Ч. Валиханов писал: «Реформы бывают только тогда удачны, когда они правильны, т. е. тогда, когда они основаны на тех неизбежных законах прогресса, при которых только и возможно здоровое развитие обществен­ного организма... Для нормального роста и развития народа необходимы прежде всего свобода и знание». Таким образом, реформа в понимании Чокана Валиханова тесно переплеталась с законами прогресса. Она вовсе не рассматривалась им как какая-то частная уступка или как некоторое улучшение положения народа, а как коренное обновление строя и режима. По всему видно, что Чокан Валиханов не проводил смысловых различий между терминами «реформа» и «коренные преобразования».

О том, что Чокан Валиханов не возлагал особенно больших на­дежд на реформы и считал существующую государственную систему «несправедливой» и неспособной удовлетворять народные интересы, свидетельствует ряд его высказываний по этому поводу. Так, оцени­вая работу комитета по составлению проекта нового управления ка­захской степью, Чокан Валиханов открыто писал, что следовало бы ему «вникнуть в сословные отношения киргиз и в отношения их к непосредственному русскому правительству», чего комитет не сделал. «Наконец, - указывал он далее, - комитет имел под рукою достаточно исторических и статистических фактов», которые также не учтены.Чокан Валиханов не сделал из этих замечаний какого-то опредленного вывода, но этот вывод - о неспособности комитета решать вопросы политического переустройства общества в соответствии с интересами и требованиями его развития - напрашивается сам собой.

Более откровенно высказался Чокан Валиханов в одном из писем Ф.М. Достоевскому в 1862 году, когда речь зашла о возможности об­ращения к высшим властям с жалобой на несправедливые действия, взяточничество и нарушение законов со стороны Западно-Сибирского губернатора. Он был убежден, что у царских властей «просить удов­летворения, по-моему, то же самое, что просить конституции: посадят, да потом к Макару на пастбище пошлют».

Поддержка реформ на определенном этапе и в определенных целях вовсе не является каким-то отступлением от классовой борьбы, от ре­волюционных лозунгов.

Известно, что в 40 - 50-х годах, когда не было еще революционной ситуации и либерализм имел сильное влияние в крестьянском движе­нии, русские революционные демократы поддерживали требования масс о крестьянской реформе, обсуждали ее аспекты, проблему выку­па земли и крестьян и вносили свои конкретные предложения по этим

вопросам. А в период интенсивного роста революционной ситуации они делали основной упор на подготовку восстания, как на необходи­мое средство разрешения крестьянской проблемы.

Весьма интересна мысль Чокана Валиханова о том, что феодаль­ные владельцы и государи живут «за счет народа». Этот момент им отмечается с особым акцентом и не без иронии. Когда в 1856 году, во время его поездки в Кульджу, местные китайские владельцы предло­жили ему подарки, он по этому поводу писал в своем дневнике: «Ки­тайское правительство, как всякое азиатское государство, устраивает подобные подарки за счет народа». Здесь из одного конкретного факта делается широкое обобщение о государствах Азии вообще - и это, без­условно, не случайно. По-видимому, эту мысль он давно носил в своем сознании, и случай с подарком со стороны представителя китайского правительства был лишь поводом для подобной записи в дневнике. Несколько позже в том же дневнике Валиханов снова возвращается к этой идее. «Сколько мы замечали, - писал он, - все в Китае отно­сительно государственного управления на поминает Азию. Здешний цзян-цзюнь (главный управляющий Западного Китая. - Авторы) он пьет, ест за счет народа. Мясники доставляют каждый день мясо, пор­тные шьют платье, каменщики поправляют дом. Поборы и злоупот­ребления превосходят границы». В поздних записях мы встречаем еще более глубокие рассуждения о структуре отношений господства и подчинения в обществе. В Кашгарии, указывал Валиханов, «все насе­ление разделяется по взаимным отношениям на патронов и клиентов. Последние, кроме налогов, обязаны снабжать своих патронов всем необходимым для жизни».

Все симпатии Чокана Валиханова - на стороне трудового народа, и к анализу явлений социально-политической действительности он под­ходит с позиции интересов народа. Он сокрушался, что «народ живет бедно, терпит нужду и трудится вечно». Причину такого положения он видел в насилии над народом со стороны чиновников, владельцев и присвоении последними результатов труда народа. «Если бы тур- кестанцы могли пользоваться плодами своих трудов, - писал он, - то они были бы одними из богатых восточных народов, какими они были прежде. Непомерные налоги, система клиентизма и насилие беков от­нимают у них почти все достояние».

Эти меткие характеристики социальных и политических отноше­ний, господствовавших в Восточном Туркестане, нельзя приписать

только наблюдательности и объективности Ч. Валиханова, хотя он этими качествами, несомненно, обладал. Верно также, что он умел постигать глубинные социальные явления, причем он оценивал их как передовой политический деятель. Именно поэтому в его выска­зываниях отчетливо слышны нотки недовольства, протест против социальных несправедливостей и их критика.

Чокан Валиханов в своих произведениях метко и остро бичевал де­спотию и клерикализм в управлении и политике. Он их рассматривал как одну из причин бедствия народа, его культурной и экономической отсталости.

Рисуя весьма тяжелое положение в Средней Азии, он пишет, что народ развращен исламом и забит «религиозным и монархическим де­спотизмом туземных владельцев». Ценные исторические памятники в Бухаре, Хиве и Коканде, которые могли явиться гордостью народов этих земель, по словам Чокана Валиханова, безвозвратно погибли «под беспощадной рукой татарского вандализма и бухарской инквизиции, которые предали проклятию всякое знание, кроме религиозного».

Чокан Валиханов весьма тонко понимал природу деспотической власти. Суровость и жестокость владельцев он связывал не только с их личными качествами или специфической этногеографической сре­дой Азии, как это делали многие исследователи. Он искал и находил объяснение в конкретных социально-политических отношениях и пытался показать, к чему приводит деспотия и как она отражается на положении масс населения.

В «Записках о киргизах» он отмечает, что более или менее де­мократическая в прошлом власть родовых старшин у киргизов со временем превратилась «в деспотические отношения владетеля и рабов».

Ныне манап, т.е. глава рода, «полный господин черного народа, может их продавать и убивать». Чем более жесток правитель, тем больше он известен, как это ни покажется противоречивым. «Мрач­ность характера», недоступность доставляют манапам «большую знаменитость», - писал Ч. Валиханов. Сильные и господствующие «жестокость... называют великодушием и ставят как первую доброде­тель всякого управителя». Они не увидели ничего предосудительного в действиях манапа Умбетали Урманова, который расстрелял «люби­мую жену за то, что она заставила его повторить какое-то приказание два раза». Более страшную форму деспотизм принял в Кашгарии. Там

строят башни из отрубленных человеческих голов и режут «людей так же обыденно, как режут только кур», - замечает Чокан Валиха­нов. Кашгарцы, по его словам, влачат жалкое существование рабов и зависимых, и это «наложило на их лица печать какой-то угрюмой и печальной безнадежности». По определению Чокана Валиханова, правители Малой Бухарин не уступают в этом отношении другим владельцам-деспотам. Там также «всюду разрушение, невежество и безграничный произвол».

Ч. Валиханов считал, что деспотическая власть имеет основанием первоначальное право отца семейства, которое затем было узурпиро­вано тиранами. Монархия, соединенная с жестокостью чиновничьего аппарата, в Кашгарии служила опорой грабителям, насильникам и убийцам, а в Китае, внутреннюю жизнь которого Чокан Валиханов имел возможность наблюдать, она, по его мнению, довела страну до «дряхлости» и, вызвав народное возмущение, послужила главной причиной восстания тайпинов. Сосредоточенный ум и прозорливость позволили Ч. Валиханову прийти к выводу, что современный ему Китай «напоминает древний Рим в период перед его падением», что Китай в то время находился перед большими переменами, отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс. Они писали, что «страна очутилась на краю гибели и находится под угрозой насильственной революции... Несом­ненно одно: смертный час старого Китая быстро приближается».

Мы уже имели возможность отметить в предыдущих разделах, что Чокан Валиханов придерживался идеи самоуправления и самозащище- ния народа. При выработке этих идей отправными для него в первую очередь были порядки и политические режимы, господствовавшие в то время в Восточном Туркестане и Средней Азии. Известно, что Чо­кан Валиханов самозащищение народов противопоставлял деспотии владельцев и считал первое следствием второго явления. Народ, по его мнению, в определенных условиях, защищая свои интересы и права, может дойти до восстания против тиранов.

Эти суждения глубоки для того времени и логичны по своей внут­ренней структуре и обоснованности.

Интересно отметить, что Чокан Валиханов, критикуя бюрократию, чиновничий аппарат власти, рассматривал их отдельно от народа и как надстройку над народом. В связи с характеристикой порядков на западных окраинах провинций Китая он делает обобщающий вывод о том, что «чиновники составляют совершенно отдельный класс, от­чужденный от народа». Эта же идея лежит в основе другого его заме­чания о том, что в Кашгарии население разделяется на три группы (по его выражению, «классы»): чиновничество, духовенство и «простой народ». «Чиновники ничего не делают, - писал Ч. Валиханов, - по­лучают жалованье от китайцев, поборы с туземцев, а народ трудится, чтобы уплатить законные налоги, насытить корыстолюбие китайцев и беков и чтобы не умереть с голоду».

В целом в суждениях Ч. Валиханова об управлении народами ярко выступает его резко отрицательное отношение: к власти, угнетающей и подавляющей трудящиеся массы как экономически (налоги, сборы и поборы) и политически (лишение свободы, организованное насилие и др.) так, и духовно (отравление религией, узаконение невежественнос­ти, принижение достоинства и т. д.); к власти, держащейся жестокостью и поощряющей жесткость по отношению к подданным (деспотическое управление); к власти, опирающейся на религию и управляемой рели­гией (клерикальный режим); к власти, в которой чиновничий аппарат отделен от народа, стоит над народом и действует против народа (бю­рократическая анархия).

Чокан Валиханов не оставил после себя спецальных работ о поли­тике и политическом режиме. О характере и содержании его полити­ческих взглядов приходится судить по разным заметкам, замечаниям или работам, посвященным узкопрактическим вопросам, в которых он попутно, поэтому в сжатом виде, высказывал интересные мысли по тем или иным проблемам и аспектам политической жизни обще­ства. Во многих работах Чокана Валиханова затрагиваются весьма щепетильные, злободневные и сложные вопросы и стороны политики и господствующих политических и социальных режимов. При тща­тельном анализе можно ясно обнаружить и проследить определен­ную линию в его политических взглядах. Она ведет к крестьянскому социализму, к демократическому периоду русского освободительно­го движения.

Мы уже отметили, что Валиханов, как и многие подобные ему передовые деятели России, по обстоятельствам времени и соображе­

ниям службы не мог открыто выступить с критикой самодержавного строя. Для этого передовые деятели выбирали другой, окольный путь: описывая историю и положение той или иной страны и обрушиваясь на ее внутренние порядки, они давали понять читателю, что все это свойственно и России. Под видом турецкого паши, персидского шаха и китайского мандарина подразумевали русского царя. Этот прием по­лучил в то время известность. Н.Г. Чернышевский указывал, что «ни один сколько-нибудь сносный историк не писал иначе, как для того, чтобы проводить в своей истории свои политические и общественные убеждения». В этой связи нельзя не согласиться с проф. С.Я. Булато­вым, отмечавшим, что Ч. Валиханов, говоря о Восточном Туркестане, имел в виду пороки общественного строя России, так же как Монтес­кье, который в своих «Персидских письмах» описывал пороки совре­менной ему Франции.

В произведениях Чокана Валиханова, порою посвященных отда­ленной, часто научной проблеме и другим странам, мы встречаем вставки, сделанные к месту и сознательно, чтобы читатель мог провес­ти аналогию с российской действительностью, обратить внимание на пороки ее режима. Так, в дневнике о поездке в Кульджу в 1856 году Чо­кан Валиханов, рисуя страшную картину алчности носителей власти, добавляют от себя: «Сколько мы замечали - все в Китае относительно государственного управления напоминает Азию. Здешний цзян-цзюнь - это совершенный трехбунчужный паша. Он пьет, ест за счет народа... Что же касается до взяточничества, то китайцы не уступают в этом и самому персидскому шаху».

Совершенно ясно, что здесь речь идет о самодержавном режиме русского царя. Вообще говоря, критика внутреннего строя западных китайских провинций, Бухары, Коканда и Хивы для Чокана Валиха­нова не являлась самоцелью. Он использовал их как фон, на котором можно было более свободно высказать волнующие его мысли об отде­льных сторонах политической жизни России.

2, О колониальной политике и администрации

Особое место во взглядах Ч. Валиханова занимает критика коло­ниальной политики вообще, царизма в особенности. Этому причиной были следующие обстоятельства. Чокан Валиханов получил полити­ческую закалку в рядах демократического и революционного движе­

ния Сибири и Петербурга, он сам работал в аппарате колониальной ад­министрации в Западной Сибири и Казахстане, жил, творил и боролся в условиях усиления колониальной экспансии царизма на Востоке и все большего осложнения отношений правительства с порабощенны­ми народами, был выходцем из народа, испытывавшего колониальную эксплуатацию в самой грубой форме.

Колониальные интересы царского правительства проводились в Казахстане через специально созданные органы на местах. Довольно- таки разветвленная сеть колониальной администрации, за спиной ко­торой стояла самодержавная власть России и ее мощь, в своей деятель­ности опиралась, во-первых, на огромную вооруженную силу, данную в ее распоряжение; во-вторых, на союз с верхушкой господствующего в казахском обществе класса, в-третьих, на русские, в особенности ка­зачьи, специальные поселения, которым предоставлялись привилегии и льготы и в которых поощрялись шовинистические настроения. Эти правительственные органы служили олицетворением колониальной политики царизма в Казахстане.

В ряде своих произведений и публичных высказываний Чокан Валиханов показал продажность, гнилость и антинародный характер колониальной администрации в Казахстане. В одной из своих послед­них работ, в «Записке о судебной реформе», он указал на несуразность проводимых правительственными органами мероприятий, игнори­рующих коренные интересы местного населения. Даже такой, по его выражению, «замечательный и умный человек», как Сперанский, деятель с либеральными взглядами, стоящий в начале 20-х годов во главе колониальной администрации, подчинил казахов «ни с того ни с сего бюрократической централизации со всеми ее мудреными ин­станциями, атрибутами и названиями канцелярскими, непонятными до сих пор не только киргизам, но и русским». Осуждая покровитель­ственную политику по отношению к исламу со стороны губернаторов, имеющую явно выраженный реакционный характер, Ч. Валиханов писал: «Мы не знаем и не можем понять, что имело в виду русское пра­вительство, утверждая ислам там, где он не был вполне принят самим народом». Он сокрушался о том, что невнимательность «в отношении нас, киргиз, вошла уже в привычку областного начальства». Мнение Ч. Валиханова в отношении колониальной администрации разделяли все его друзья - сибиряки.

Официальное положение Чокана Валиханова несколько стесняло его как в критике отдельных чиновников из колониальной админис­трации, с которыми большей частью он был лично знаком, так и в

публичном глубоком обнажении пороков системы колониального уп­равления в Сибири и в Казахстане. Тем не менее он не скрывал своих взглядов, хотя порою облекал их в очень деликатную форму. Но зато в письмах к друзьям по борьбе он говорил, не стесняясь. Еще в 1856 году в письме Ф. М. Достоевскому, он писал, имея в виду управление губернатора в Сибири: «Омск так противен со своими сплетнями и вечными интригами, что я не на шутку думаю его оставить». Далее он отмечал, что сосланный туда революционер С. Дуров, его политичес­кий учитель, окружен «чиновническими крючками» и должен терпеть придирки полицейских чиновников. Несколько позже в переписке с Гутковским Ч. Валиханов с нескрываемым возмущением сообщал, что один из ответственных чиновников канцелярии военного губерна­тора области сибирских казахов Кури продает должности в казахской степи. «Все волостные управители, которые не дали [взятку] Кури в нынешнюю ревизию, уже сменены или же ждут смены». В другом письме Ф.М. Достоевскому, приводя факт, когда ближайший чиновник губернатора Фридрихса за взятки освободил двух арестантов, Ч. Ва­лиханов называл таких людей «подлецами» и отмечал, что «законы у нас на Руси пока еще пишутся не для генералов». А эти генералы «с инородцами в Сибири делают, что хотят, только разве собаками не травят». Трудно себе представить более обличительную критику сис­темы колониальных органов и ее деятельности!

То, о чем говорил и писал Чокан Валиханов, не было преувеличени­ем действительного положения в крае. Современники отмечали, что правитель канцелярии Почекунин, состоявший при генерал-губерна­торе Гасфорте, был опытным среди опытнейших взяточников. Подоб­ных в управлении было много, и когда начальство, бывало, прогонит одного, «другой является еще хуже, да и голодный торопится нажить­ся». «Во время моего посещения города Омска в 1856 году, - писал П.П. Семенов-Тян-Шанский, - только один из членов Совета не прини­мал никакого непосредственного участия в этих злоупотреблени-ях».Ч. Валиханов, как всегда метко, говорил, что чиновники колониальной администрации шьют своим женам «померанцевые платья на цитро­новых лентах» на деньги, отобранные у местного населения.

Ч. Валиханов остро высмеивал самого генерала Гасфорта с его манерами колониального администратора. Анекдоты, сочиненные им про генерала, были в ходу среди молодых офицеров и интеллигенции Омска. Так, однажды Гасфорт, просматривая карту Казахстана, остал­ся недоволен тем, что горы расположены не там, где бы ему хотелось.По этому поводу Ч. Валиханов сочинил смешной анекдот о том, как Гасфорт «воздвигнул горы». В свое время этот генерал хотел ввести среди казахов новую религию, несколько отличную от христианства и ислама. Когда это намерение стало известно царю Николаю I, тот написал: «Религии не сочиняются, как статьи свода законов». Этот случай был положен Ч. Валихановым в основу другого анекдота - «о гасфортовской религии».

В трудах Чокана Валиханова содержится принципиальное не­одобрение системы управления и экономической политики царс­кого правительства в Казахстане. Говоря об основных положениях «Устава о сибирских киргизах» 1822 года, составленном при графе Сперанском, Ч. Валиханов в официальном представлении прави­тельственным органам открыто указывал, что «реформы подобного рода, собственно, мы и считаем бедственными для народа и вредны­ми для прогресса». Несколько позже, когда сибирское управление держало курс на развитие в Казахстане начал частной земельной собственности на пастбищные угодия и стало проводить политику продажи свободных земель состоятельным лицам. Ч. Валиханов вы­сказал свое мнение о том, что «разделение земель наших по округам и приурочение летних и зимних пастбищных мест известным родам и личностям должно считать одною из главных причин, вредящих скотоводству». О возможных отрицательных последствиях, прово­димых правительством мероприятий в области землепользования, говорили и некоторые чиновники. Один из них указывал, что «если бы по административному произволу изменить пути кочеваний, ос­вященные временем и нравом, то это водворило бы в степи, насилия, беспорядки и привело бы к всеобщим тратам».

Чокан Валиханов оставался последовательным в своей оценке налоговой политики царизма в Казахстане. «По новейшим теориям», писал он, если следовать им, то подать должна быть «без отягощения

наложена на кочевников». Между тем так называемый «кибиточный сбор» и другие виды налогов несправедливы и разоряют народ. «Не­правилен с научной точки зрения и тягостен для народа кибиточный сбор, собираемый с зауральских киргиз. Хотя налог этот не выдержи­вает самой поверхностной критики, но некоторые наши пограничные администраторы, по каким-то узким соображениям, увлекались им до того, что думали ввести подымную подать и в нашу степь». Так писал Ч. Валиханов в одной из официальных записок правительству.

О том, что из себя представлял в то время кибиточный сбор, можно судить по докладной Н. Любимова, представленной в Министерство иностранных дел. Он писал: «Теперь беднейший из киргизов платит наравне с самым богатым, т. е. по 1 руб. 50 коп. сер. в год с кибит­ки, налог этот для первого в высшей степени тягостен, для второго - нечувствителен, бедные киргизы иногда находятся в необходимости продавать последнее свое имущество (таганы, котлы и т. п.), чтобы заплатить требуемую с них подать». Председатель Оренбургской пог­раничной комиссии Ладыженский, прочитав докладную Любимова, вынужден был согласиться, что кибиточный сбор «есть сущая не­справедливость». Нельзя не отметить, что Валиханов несколько пре­увеличивал целесообразность ясака, введенного в области сибирских казахов, ставил его в пример управлению зауральских казахов, где была установлена покибиточная форма обложения населения налогом. Правда, ясак был несколько разномерен и учитывал экономическое состояние облагаемого хозяйства, но и он оставался одной из тяжелей­ших форм экономической эксплуатации населения. Хотя система ясака была «более справедлива», как писал И. Завалишин, «рациональным налогом», как указывал «Колокол», что имел в виду и Ч. Валиханов, однако, по выражению самих современников, купцы, ростовщики и спекулянты, которые приходили на «помощь» населению со своими кредитами во время взноса налогов, как пиявки, высасывали местное население Сибири, часть которого убегала от ясака в тундру.

Не менее обременительной была для казахов, в особенности для трудового, малообеспеченного скотом населения, ямская повинность, узаконенная колониальной администрацией. Ч. Валиханов намекнул ответственным органам, к чему такая повинность может привести и уже

приводила в прошлом в России. «Ямская повинность, - писал он, - как известно из опыта, была в прошлом столетии одной из главных причин неудовольствия русского народа на правительство... У киргиз же ямская повинность отправляется без всякого порядка и крайне неравномерно. Многие чиновники берут и теперь по сорок и шестьдесят лошадей под один экипаж и ничего не дают подводчикам, кроме зуботычин».

Царское правительство не вняло трезвым голосам, раздававшимся как со стороны левых элементов, так и со стороны беспристрастных наблюдателей. Оно продолжало проводить старую политику, иногда лишь несколько обновляя ее, не меняя при этом принципов. Г.Н. Пота­нин, характеризуя царские реформы в Казахстане, писал, что «прави­тельство учреждало комиссии для улучшения быта инородцев», но на самом деле эти комиссии ставили своей задачей только «изобретение мер к увеличению поступлений с инородцев в казну платежей».

Резко выступал Ч. Валиханов против планов и намерений пра­вительства широко распространить в степи христианство и ислам, считая, что в исламе господствует «чудовищная фантастика, мертвая схоластика и ни одной реальной мысли».

О попытках колониальных властей оживить работу христианских миссионеров и провести насильственное крещение казахов с последу­ющим переселением их из степи в пограничные районы Ч. Валиханов писал, что «мера эта, похвальная в христианском смысле, в политичес­ком отношении была бы величайшей ошибкой».

В свете изложенного видна явная несостоятельность взглядов тех, кто считал Ч. Валиханова чуть ли не царским агентом в казахской степи и проводником колониальной политики. Так, по мнению С. Сад- вокасова, «Ч. Валиханов... был искренним проводником русской колониальной политики на Востоке». А советский писатель Ф. По­пов называл Ч. Валиханова «одним из поработителей казахского народа». Исследования X. Айдаровой и К. Бейсембиева несколько рассеяли эти недоразумения, хотя по ряду вопросов в них нет еще достаточной ясности.

Те, кто обвинял Ч. Валиханова в приверженности к колонизаторс­

кой политике царизма, ссылались при этом на такие факты, как учас­тие его в военных действиях отряда генерала Черняева, взявшего г. Аулие-Ата, участие в мероприятиях по присоединению ряда областей Киргизии к России, его поездку в Кашгарию по заданию правитель­ства, связи с генералом Колпаковским и др. В исследованиях совет­ских ученых по-разному описываются и оцениваются эти факты, и суть их остается неясной.

В отношениях Ч. Валиханова к России следует выделять два мо­мента: с одной стороны, он во всем объеме понимал прогрессивную роль России в судьбах народов Средней Азии и Казахстана, многие из которых в то время жили в условиях крайней отсталости, невежества, изоляции и религиозного фанатизма, в стороне от столбовой дороги цивилизации. Вырвать эти народы из когтей «туземных владельцев», также отсталых, но беспредельно алчных, и из-под «религиозного раз­вращения» ислама он считал непременной задачей, которую следует решить путем присоединения этих народов к России. Убежденный в этом, Ч. Валиханов лично ведет работу среди этих народов, склоняя их на сторону России. Когда не удается приобщить их к России мирными методами, он не возражает и против военных походов, но рекомен­дует соответствующим правительственным органам и чиновникам проводить эти мероприятия в пределах гуманности и человеческого отношения. Видя несправедливость, он выражает возмущение и по­рою отказывается быть участником злодеяний против малых народов. С другой стороны, он был критиком и противником самодержавного строя в России, колонизаторской политики царизма на окраинах и вместе со всеми передовыми людьми жаждал падения русского «бог­дыхана». Такой взгляд, однако, не мешал ему быть русским патриотом, другом России Герцена, Белинского и Чернышевского.

Смешение этих двух аспектов в политических воззрениях Чокана Валиханова может привести к серьезным ошибкам. Только разгра­ничение их, тонкий анализ каждой из этих сторон с учетом целей и тактических приемов, к которым прибегал Ч. Валиханов, могут внести ясность и воссоздать историческую картину его поступков.

Рассмотрим, например, факт пребывания Ч. Валиханова в отряде Черняева.

В начале 1864 года в правительственных кругах царской России шла подготовка к присоединению Киргизии и южных районов Ка­захстана к России. При этом занятию укрепления Аулие-Ата (ныне г. Джамбул), которое находилось в руках кокандских оккупантов, отво­дилось особое значение. Этот план был одобрен и утвержден царем 4 февраля 1864 года. Начальником экспедиционного отряда был

назначен полковник М.Г. Черняев. Отряд состоял в основном из пе­хотных подразделений и подразделений казачьих войск Отдельного Сибирского корпуса. Для успешного продвижения отряда его началь­нику было предписано мирное сношение с местным населением.

Полковник Черняев по прибытии в Омск по совету генерал-губер­натора Западной Сибири Дюгамеля пригласил Ч.Валиханова принять участие в экспедиции, с чем последний согласился. Полностью о целях, которыми руководствовался при этом Ч.Валиханов, мы мо­жем строить лишь догадки. Однако несомненным является одно: он хотел лично принять участие в изгнании кокандских владельцев из пределов Казахстана и Киргизии, приносивших огромное бедствие коренному населению, и обеспечить этим территориям покрови­тельство России. Немаловажное значение имело и то, что отряду предписывалось «должное обращение» с народом. Вполне вероятно, что Ч. Валиханов собирался оказывать известное влияние на Черня­ева и его отряд в целом в этом направлении. «Если, вследствие ус­пеха нашего оружия, правитель Ташкента или Туркестана изъявили бы желание, - доносил Дюгамель военному министру Милютину, - отложиться от Коканда и проявит готовность сделаться как бы васса­лами России, то я предложил полковнику Черняеву, не отвергая подоб­ных предложений, вступить с ними в предварительные переговоры, а мне донести. Для такого рода сношений при нем будет состоять штаб- ротмистр Валиханов». В отряде было немало казахских и киргизских джигитов, которых назвали киргизской милицией.

Продвижение отряда из укрепления Верного в направлении Ау- лие-Аты проходило мирно и с соблюдением наставления. Киргизские роды, находившиеся в ведении манапов Жантая, Байтика и Турегель- ды, выразили желание быть в русском подданстве и даже предложили бесплатно доставить лес для строящегося Токмакского укрепления. Некоторые бии и манапы добровольно взяли на себя обязанность обес­печить почтовую связь и частью служили при отряде проводниками. «Достижению такого благоприятного результата наших сношений с туземцами, - доносил Черняев, - много способствовали своим зна­нием и усердием штаб-ротмистр Валиханов и помощник начальника Алатавского округа артиллерии поручик Мединский, которым и при­надлежит успех этого дела». Вечером 3 июня 1864 года полковник Черняев отправил посланца к аулиеатинскому беку Нияз-Али-датхе с требованием безоговорочной капитуляции, обещая безопасность жителям города и его гарнизону. На следующий день в шесть часов

утра посланец возвратился в сопровождении одного аулиеатинского купца. Комендант крепости просил четырнадцать дней на размышле­ние. «Поручив состоящему при отряде штаб-ротмистру Валиханову отвечать беку, что предложенные мною условия остаются неизмен­ными, я приказал снова открыть огонь», - доносил Черняев. Скоро Аулие-Ата было занято без потерь. Таким образом, экспедиционный отряд выполнил свою первоначальную задачу. Вскоре 4-я рота 9-го батальона, 3-я временная сотня и 50 милиционеров из состава отряда генерала Черняева с пленными возвратились в укрепление Верное. С ними прибыл и Ч. Валихановбб.

Возвращение Ч. Валиханова получило в литературе различное ос­вещение. Г. Потанин и Н. Ядринцев, самые близкие его друзья, в своих воспоминаниях указывают на определенные расхождения Ч. Валиха­нова с генералом Черняевым, имевшие место в бытность его в отряде, Так, Г. Потанин писал, что «при взятии Пишпека или Аулие-Аты, не помню, зверства русских войск огорчили его», а Ядринцев указывал; «Не сошлись ли эти два деятеля или Валиханов содрогнулся и в нем запротестовало чувство в виду предстоящей борьбы в Средней Азии, остается неизвестным». Такие факты вполне могли иметь место.

Гуманист Ч. Валиханов, преданный своим идеалам, не мог быть участником грабежа и зверств, если таковые действительно учинялись отрядом. Расхождения же с генералом Черняевым, если и были, то, не­видимому, были неглубокими. Генерал высоко ценил заслуги Чокана Валиханова и, представляя его к награде, писал, что он «был весьма полезен при сношении с туземцами во время движения отряда от реки Чу до Аулие-Ата, а в день 2-го июня и при штурме крепости исполнял свой долг с хладнокровием и самоотвержением. Полагаю наградить следующим чином ротмистра». 10 марта 1865 года это звание было ему присвоено.Этот частный случай нахождения Ч. Валиханова в отряде генерала Черняева при грубом подходе может быть квалифицирован лишь как служба интересам царизма. Но тогда всякое занятие официальных должностей в государственном аппарате также может быть расценено как защита интересов правительства. Находясь в отряде, Чокан Ва­лиханов преследовал свои цели, служил своим идеям: он боролся за присоединение южных районов Казахстана и Киргизии к России - к России демократической и революционной. По нашему мнению, идей­ный мотив для Ч. Валиханова был главным.

Чокан Валиханов совершенно определенно и четко выразил свое от­рицательное отношение к деспотической форме управления народами, клерикализму и системе самодержавного строя в России. В этой связи вполне правомерно поставить вопрос: а за какую политическую форму организации общества он стоял? Можно ответить, что он мечтал о такой политической структуре, при которой народы и области пользовались бы большей свободой, могли бы устраивать свою внутреннюю жизнь по своему усмотрению, исходя из своих интересов, т. е. за самоуправление.

В понятие «самоуправление» Чокан Валиханов и его единомыш­ленники вкладывали революционно-демократическое содержание в отличие от буржуазных деятелей, рассматривавших его как придаток самодержавия. Это видно из того, что Ч. Валиханов самоуправление народов рассматривал в органической связи, с одной стороны, с таки­ми политическими институтами как саморазвитие, самозащищение и самосуд народов, с другой стороны, оно выдвигалось им как противо­вес бюрократии, неравенству сословий и угнетению. «Для нормаль­ного роста народа, - писал он, на какой бы ступени развития он ни стоял, необходимы: саморазвитие, самозащищение, самоуправление и самосуд».

Как и многие другие революционеры 50 - 60-х годов прошлого века, Чокан Валиханов не был свободен от иллюзий, что преобразова­ния в системе управления, ведущие к установлению самоуправления общин, областей и народов, могут быть осуществлены и по инициа­тиве царя, если удастся его в этом убедить. Однако все, кто раньше так думал, в конечном счете испытывали разочарование и приходили к выводу о необходимости опираться на собственные силы народа и защищать, отстаивать принципы саморазвития и самозащищения на­родных масс.

Преобразования в системе управления и политики, по мнению Чо­кана Валиханова, должны были удовлетворять следующим требова­ниям: а) соответствовать «материальным нуждам» и «национальному характеру» того общества, в пользу которого они осуществляются; б) они должны быть основаны «на неизбежных законах прогресса, при которых только и возможно здоровое развитие общественного орга­низма»; в) предусматривать осуществление народами таких полити­ческих прерогативов, как саморазвитие, самозащищение, самоуправ­

ление и самосуд. Из этого нетрудно представить, что «реформизм» Чокана Валиханова был глубоким и революционным.

Проблема самоуправления являлась одной из центральных в поли­тической программе русской революционной демократии. Крестьянс­кий социализм, уничтожение продажного чиновничества, социальные равенства связывались с самоуправлением общин, областей и народов. Н.П. Огарев в 1863 году писал в «Колоколе», что «русская революция может быть только реорганизацией, т. е. мирным ли путем или бунтом пойдет Россия, но она не успокоится, пока не будут в восстановлены все те элементы народного землевладения, самосуда и самоуправления... В России бунт невозможен иначе, как чтобы вместе с ним возникли и учредились народное землевладение, самосуд и самоуправление».

Революционер А. Щапов в своем гневном письме князю Вяземско­му - одному из видных государственных деятелей и приближенных царя, раскрыл идею самоуправления, за которую боролись в шести­десятые годы XIX века передовые деятели России того времени, ее лучшие люди.

«Князь, - писал Щапов, - если царь страшится, не хочет страшного суда народного - ужаснейшей в свете предстоящей русской револю­ции, - он должен сам созвать в сельских мирах сельские волостные сходы для свободного обсуждения и правильного решения вопроса сельского самоустройства, самоуправления и саморазвития. В городах городовые сходы или внегородные думы для обсуждения и устройства городового, общинного самоуправления и самосуда. Из выборных от всех областных земских советов или союзов должен быть созван об­щерусский великий союзный или федеральный земский совет, съезд, Собор. Предоставив областным советам и союзному федеральному Земскому собору созвать русское земское общинно-демократическое народосоветие, царь, естественно, должен отречься от самодержавия».Должно думать, что Чокан Валиханов, как и все сибирские патриоты, не только относились сочувственно к взглядам А. Щапова, но и разде­ляли их.

«Самоуправление» не было изолированным лозунгом. Оно не рас­сматривалось революционной демократией как абсолютная часть ее программы. Наоборот, оно мыслилось как свобода местной инициа­тивы и власти в составе единого организма, как местная автономия в составе федерации. Герцен и Огарев, провозгласив лозунг «землю - крестьянам, волю - областям», требовали проведения бессословных

выборов в Земский собор и чтобы конституция России была написана выборными от народа. В этом же плане говорил и Щапов о «само­стоятельности и соединении областей, самостоятельно управляемых своими выборными областными думами, и о соединении областей в один общий союз (федерацию), заведываемый от всех областей выбор­ною земскою думой».

Был неправ Г. Плеханов, когда федеративные идеи Щапова он оши­бочно «трактовал как возврат к феодальному дроблению». Как теперь установлено советскими исследователями, А. П. Щапов первым из участников освободительного движения выдвинул лозунг созыва Земского собора не как лозунг реформы, а как лозунг революции. В его взгляде, может быть, немало схематизма, иллюзорных построе­ний, это другой вопрос. Он сам говорил, что в вопросах «федерации и самоуправления мы еще молоды, малосведущи» и что у нас «мало твердой, положительной, жизненной и научной основы».

Федеративные идеи Щапова хорошо были известны Ч. Валиханову и его друзьям. «Я припоминаю лекции Костомарова, - писал Н.Я. Яд­ринцев, - кружок Шевченко, его поэзию, лекции об областности Ща­пова..., но ближе всего по времени и сильнее всего по влиянию были лекции Щапова».

Известно, что Ч. Валиханов прогрессивное развитие Сибири и Казахстана не мыслил иначе как в составе русского государства. Он писал и говорил о том, что «мы без России пропадем». Он лично пи­тал искреннюю и глубокую любовь к русскому народу, его передо­вым представителям, и это, безусловно, имело важное значение для формирования его политических взглядов, в частности по вопросу о самоуправлении Сибири с ее разноплеменным составом и Казахстана. Можно сказать, что он всю сознательную жизнь посвятил пропаганде дружбы казахского народа с русским народом, отдавал все свои силы и способности делу упрочения союза Казахстана с Россией.

Когда в начале второй половины XIX века в казахском обществе определились две политические тенденции - прорусская и антирус­ская, Чокан Валиханов смело разоблачал последнюю. «В настоящее время, - писал Ч. Валиханов, - происходит незаметная, но сильная борьба старины с новизной: мусульманской, подражающей Востоку, и русской». В представлении правительственным органам он открыто

писал, что мусульманство «грозит нам разъединением народа в буду­щем» и требовал от них принятия энергичных мер, чтобы воспрепятс­твовать его распространению в казахском обществе. «Мы должны во что бы то ни стало, - говорил Чокан Валиханов, - обойти татарский период (т. е. исламизацию общества. - Авторы), и правительство долж­но нам в этом помочь».

Революционное общество сибирских патриотов боролось за сво­бодное развитие Сибири и народов, ее населяющих. В своих воззва­ниях они призывали к свержению династии Романовых, доказывали необходимость созыва Земского собора в России, «на котором нужды всех народов ее могли бы быть высказываемы перед русским народом, перед целым светом, и быть удовлетворяемы не по прихотям генера­лов и бюрократии, а по их действительной настоятельности». По их мнению, и казахи должны получить «свою Думу» на основе свобод­ного волеизъявления и объединения с народами Сибири.

Следует решительным образом отмести обвинение, приписанное царской охранкой обществу сибирских патриотов, в том, что оно яко­бы хотело отделить Сибирь от России. К сожалению, такой взгляд со страниц обвинительных актов царской юстиции перекочевал в труды некоторых советских исследователей. Поскольку этот вопрос все еще недостаточно ясен и имеет отношение к Чокану Валиханову, следует рассмотреть его несколько шире.

В руках царской охранки оказалось некое воззвание, составленное якобы сибирскими революционерами, в котором проводилась мысль об отделении Сибири от России. Это в свое время и послужило пово­дом для ареста сибирских патриотов. На самом деле этот «документ» был сфабрикован одним из провокаторов, оказавшимся в их кружке.

В начале 60-х годов друзья Чокана Валиханова по кружку «Сибир­ское землячество», возвратившись из Петербурга в свой родной край - Западную Сибирь, развернули еще более активную революционную деятельность. Они были связаны с активными членами «Земли и воли», выполняли их задания.

Так, Белоголовый, Пестерев, Павлинов, Наумов по указанию Гер­цена (с которым Белоголовый встретился в 1861, а Пестерев в мае 1863 года) пытались освободить Чернышевского с каторги и переправить

за границу. «Пусть приедет Чернышевский. Я с руками передам ему мой станок. А что, ведь от вас (т. е. из Сибири. - Авторы) уйти можно? Бакунин ушел же», - говорил Герцен сибирским патриотам.

В ходе интенсивной подготовки к выполнению этой задачи их пос­тигло несчастье: они были арестованы.

III отделение давно следило за деятельностью сибирских патрио­тов, в среду которых проник его агент - С.С. Попов, родом из Сибири, который «был введен в кружки лиц, связанных с революционерами, своим земляком и приятелем - иркутским купцом Н.Н. Пестеревым». III отделение считало заслугой С. Попова перехват им в свое время переписки Серно-Соловьевича, содержащегося в Александровском равелине, и доставку переписки из-за границы жены Шелгунова. В агентурных донесениях III отделению С. Попов отмечал связи сибир­ских патриотов с сосланными в Сибирь польскими революционерами, называл их «сепаратистами».

С провокационной целью С. Попов высылает из Петербурга По­танину, Ядринцеву, Шашкову и другим прокламацию «К сибирским патриотам», где говорилось об отделении Сибири от России. Авто­ром этой прокламации был сам Попов. Выслав эту прокламацию по почте почти всем сибирским патриотам, он выехал в Сибирь, чтобы следить за их реакцией и деятельностью и доносить III отделению.Экземпляр прокламации, попавший в руки Ядринцева и Шашкова, был ими отредактирован, и мысль об отделении Сибири от России заменена следующими словами: «Жители России имеют уже целую организацию против правительственной партии в лице русского цен­трального народного комитета, поставившего своей целью всеобщее восстание для освобождения всей нашей русской империи. Мы, си­биряки, братски подаем руку российским патриотам для совокупной борьбы с нашим врагом. По окончании ее Сибирь должна будет со­звать свое народное собрание, определить свои будущие отношения с Россией. Это ее неотъемлемое право». Сибирские революционеры стояли за федерацию, а не за сепаратизм. Сепаратизм был сфабрико­ван и пришит им реакцией и царской охранкой. Об этом говорилось, правда, очень осторожно и тогда, когда мнение ревностных защит­ников царизма брало верх над истиной и всякое другое толкование подавлялось.

На следствии арестованные сибирские патриоты не выдали ни од­ного из своих членов, находившихся на свободе. Они также скрыли свое участие в «Земле и воле» и связь с другими ячейками этой ор­ганизации. Они не выдали и Чокана Валиханова, который незадолго до их ареста, будучи больным, встречался с ними в Омске (к моменту ареста его уже не было в живых).

Вместе с тем сибирские патриоты не сочли нужным скрывать свою революционную деятельность. Так, Г.Н. Потанин на предложе­ние председателя следственной комиссии Пилино раскаяться в своем «сепаратизме» ответил вопросом: «В чем ему раскаиваться - если в желании освободить Сибирь, то это не преступление, а результат его убеждений». Г. Потанин в своих показаниях говорил: «Если комиссия ищет только моего обвинения, то я готов согласиться на все ее пред­ложения; если она ищет революционных масс, то она не там их ищет. Войско очень консервативно. Революционная масса Сибири состоит из приисковых рабочих и рабочих на казенных алтайских заводах. Вот это люди, о которых следует подумать». «Отделить Сибирь могли ду­мать только сумасшедшие.., - писал Н.М. Ядринцев. - Дело было не столько в определенно задуманном намерении, сколько в обвинении, которое стремилось навязать это намерение».

Характерно, что царские жандармы долго скрывали от сибирских патриотов, что они обвиняются в «сепаратизме». «Однажды во время визита в комиссию мне, - пишет Потанин, - попалась на глаза об­ложка этого дела. Дело было озаглавлено так: «Дело о злоумышлен­никах, имевших целью отделить Сибирь от России и основать в ней республику по образцу Северо-Американских Соединенных Штатов». Я улыбнулся и, обратясь к Пилино, председателю комиссии, сказал: «Как вы нас громко титулуете». Пилино смутился и ответил: «Нет, это временное название; оно дано, когда дело еще не выяснилось».В Петербург оно было отправлено под названием: «Дело о злонаме­ренных действиях некоторых лиц, стремившихся к ниспровержению существующего порядка управления в Сибири».

После ареста видных сибирских революционеров следственная комиссия просила петербургскую полицию разыскать там Капусти­на, Пантелеева, Аристова, установить за ними строгий полицейский

надзор, осмотреть их бумаги и корреспонденцию и выяснить, нет ли в них следов связи с делом «сибирских сепаратистов»? О Пантелееве из Петербурга ответили, что он судится за революционную пропаганду полевым судом при Виленском Ордонанс Гаузе. На допросах Панте­леев отрицал свои связи с «сибирскими сепаратистами», но признавал, что он давал уроки Г. Потанину «для существования и больше никаких дел с сибиряками не имел». Л. Пантелеев предъявлен ное сибирским патриотам обвинение в стремлении отделить Сибирь от России назвал «курьезным вопросом».

О нелепости предъявленного сибирским патриотам обвинения в «сепаратизме» говорит и тот факт, что ни Потанин, ни Ядринцев, ни кто другой из арестованных не являлся автором прокламации «Патриотам Сибири». «Это воззвание было писано в Петербурге, - писал Ядринцев, - я и покойный Шашков его редактировали, на­стоящий же автор не был взят и скрыт в тумане, да он и не был выдающимся лицом. При следствии он сыграл бы дурную роль».Действительно, провокатор Попов, надеясь на то, что он еще не раз пригодится царской агентуре, продолжал разыгрывать из себя «ре­волюционера», и его нарочно оставили в стороне от дела сибирских патриотов.

Сибирские патриоты 60-х годов XIX века не имели ничего обще­го с сибирским областничеством начала XX века. И.И. Попов, лично знавший почти всех сибирских патриотов, писал впоследствии, что их «областничество слишком далеко от интересов многих современных областников, не желающих понять, что прогресс Сибири тесно связан с интересом всей нашей Родины».

Система местного управления в казахском обществе была довольно проста. Область сибирских казахов, охватывавшая огромную терри­торию северного, восточного и центрального Казахстана, делилась на несколько округов. Во главе их стояли старшие султаны, формально избираемые на собраниях крупной знати, а фактически назначаемые колониальной администрацией. Каждый округ имел в своем составе

ряд волостей, состоявших из административных аулов. Волостной управитель избирался на собрании местной знати путем тайного голо­сования, а аульные старшины назначались местной царской властью, точнее - признавались ею.

Об административном устройстве населения Сибирского ведомс­тва известное представление дают приводимые ниже данные, относя­щиеся к 1851 году.

Округа	Число волостей	Число адм. аулов	Число кибиток
Каркаралинский	18	146	18325
Кокчетавский	14	167	11147
Аягузский	12	118	16808
Акмолинский	20	212	15007
Баян-Аульский	14	149	11819
Кушмурунский	5	63	4885
Кокбектинский	15	106	13508
Итого	98	962	90999

На административное устройство области сильное влияние оказы­вало родовое деление населения. Каждый округ, в особенности каждая волость, включали в свой состав определенные родовые подразделения с их сезонными кочевьями, простирающимися иногда на сотни верст. Родовая структура с ее внутренней организацией и сложной взаимо­связью сказывалась во всем: в выделении волости в самостоятельную единицу, в избрании ее управителя и его помощника (кандидата), в самом управлении волостью, в ее отношениях с окружным приказом, а также с другими волостями.

По официальным и проверенным сведениям 1851 года, Карсон- Кирнеевская волость, входившая в Каркаралинский округ и имевшая в своем составе 9 административных аулов (1191 кибитка), была со­ставлена почти исключительно из отделений двух родов: карсон и кирней. В этой волости так называемые административные аулы за отдельными исключениями совпадали с отделениями. Так было во многих волостях. Отношения родства и связанные с этим взаимная помощь и круговая порука имели еще определенное значение и созда­вали впечатление продолжающейся патриархальщины в общественно­политических отношениях. В этих условиях и официальная власть в волости должна была быть организована с известным учетом местных особенностей. Вместе с тем эти особенности порождали серьезные конфликты между отдельными родовыми группами: борьба за власть, за фактическую гегемонию во внутриродовых и межродовых отноше­ниях не утихала.

С ослаблением связей между более крупными родовыми подраз­делениями, что было характерно для середины XIX века, и как следс­твие этого, с разрастанием отдельных мелких мирков с обособленны­ми интересами столкновения между группами становились все более острыми и глубокими.

Однако, как бы ни были отсталы представления народа и как бы ни цеплялись члены общества за привычные им формы общежития, как бы ни облекали они свои новые отношения в старые формы, как бы ни приноравливались носители власти к местным условиям, за этими внешними наслоениями лежали более глубокие факторы - интересы классов. Невнимательный наблюдатель мог, конечно, этого не разгля­деть. Но внимательному трудно было не заметить классового контрас­та и социальной поляризации в казахском обществе, обусловленные этим сложные отношения господства и подчинения. Кроме признан­ных колониальной администрацией органов власти и управления (ок­руг, волость, аул), параллельно с ними в казахском обществе сущест­вовали и негосударственные органы - в родах, родовых группах и в хозяйственных аулах. Первые строились по территориально-родовому принципу, вторые были связаны только с родовым делением. Первые в своей деятельности опирались на вышестоящие органы и колони­альную администрацию с ее мощью, а также на часть местной знати, а вторые - на поддержку местной знати и членов управляемых групп. Первые отбирались и назначались, частью формально избирались, а вторые сами узурпировали власть. И те и другие в необходимых слу­чаях прибегали к помощи старых институтов управления: созывали феодальные собрания, считались с мнениями совета знати, разбирали споры и тяжбы совместно с биями в окружении многолюдной толпы, только первые все меньше и меньше, а вторые относительно больше. По мере усиления влияния царского правительства все больше укреп­лялись введенные им органы и, наоборот, теряли свои позиции непри­знанные органы в родовых группах.

Служилая знать и связанные с нею феодалы составляли ядро груп­пы процарской ориентации. Другая часть местной знати, куда входили как те, которые сохранили в своих руках власть в родовых делениях и боролись за свои политические привилегии, так и те, которые явля­лись опорой этой старой системы, придерживалась в основной массе антицарской ориентации.

Родовые начальники, под напором правительственных органов и их сторонников, постепенно и неумолимо теряли почву под ногами. Чем больше они вытеснялись из сферы власти, тем старательнее они прикидывались защитниками родов, низов общества. Это создавало определенную иллюзию общности интересов местной родовой знати с рядовыми общинниками. В этой обстановке возникали как антико­лониальные, так и феодально-монархические движения. Появились, с одной стороны, течения, оплакивающие прошлое, проповедующие возврат к нему, с другой стороны - демократические течения, призыва­ющие к дружбе и совместной борьбе с русским и другими народами.

Все эти перипетии политического развития казахского общества проходили перед глазами Чокана Валиханова. Он находился в гуще событий, сам принимал в них активное участие. Внимательно наблю­дая общественно-политические отношения казахов, он смог подняться выше предрассудков семьи, окружения и даже своей эпохи и проникно­венно обозреть происходящее в казахском обществе, охватить главное.

Можно смело утверждать, что никто из казахских гуманистов и демократов до Чокана Валиханова не понимал так глубоко экономи­ческую и социальную природу власти и системы управления в Казах­стане, как он. В этом проявились его прозорливость и политическое чутье передового деятеля, сочетавшего в себе радикальное и револю­ционное мышление 50 - 60-х годов XIX века в России и органическую близость к местной системе власти.

Чокан Валиханов еще подростком начал размышлять над серьез­ными социально-политическими темами. Порою он делал удивитель­ные по глубине наблюдения. Он видел и понимал, что в казахском обществе, как бы в нем ни были значительны остатки патриархальных отношений, сильные господствуют над слабыми, беззащитными и что последние зависимы от первых. В начале пятидесятых годов Ч. Ва­лиханов в письме проф. Березину, давая расшифровку и толкование некоторым выражениям Токтамыш-хана, между прочим утвердитель­но заметил, что «в таком народе, как наш (казах), где господствовало право сильного, безродные, бессильные люди не могли иметь само­стоятельности и делались рабами султана и бия». Более чем десять лет спустя, развивая и конкретизируя эту мысль в связи с критикой де­ятельности комитета по подготовке преобразования в казахской степи,

он писал, что этот комитет «основал свой вывод на одних «народных мнениях», собранных от «знатных» киргиз, тогда как «интересы знат­ных и богатых людей большею частью враждебны интересам массы, большинства».

Между тем власть и управление в степи находились в руках этих же господствующих классов. Структура органов управления, принципы их работы и связи в округах, волостях и аулах были подчинены тому, чтобы лучшим образом служить и обеспечивать интересы господству­ющих социальных групп. По словам Ч. Валиханова, носители местной власти, несмотря на наличие некоторых трений между отдельными их представителями, были единодушны в главном. В конце концов их междоусобное внутреннее дело, как писал он, «улаживалось таким образом, что они не могли мешать управителям, управители - биям, а управители-бии - султанам. Почетные ордынцы - нечиновники были на все согласны, ибо для них, для будущих кандидатов на все эти должности, того и нужно было, чтобы степные власти не мешали друг другу эксплуатировать простой народ». Такое высказывание, насыщенное социально-политическим обобщением, делало честь пе­редовому представителю отсталого казахского общества.

Родственные отношения с султаном Тезеком, управляющим албан- субановскими родами в Старшем жузе, у которого долгое время после возвращения из Петербурга жил Чокан Валиханов, не помешали ему критически оценить власть этого султана. В одном из своих писем ге­нералу Колпаковскому он писал, что этот степной аристократ «управ­ляет только своими туленгутами, которых очень много, и управляет ими, как плантатор неграми». Неудивительно, что Ч. Валиханов и его родственники не могли найти общего языка. «Особенно дороги стали мне мои петербургские друзья теперь, - писал Ч. Валиханов Майкову в 1862 году, - когда я живу в степи, хотя среди родных и окруженный милыми земляками, но разъединенный с ними чем-то неодолимым, как я ни стараюсь с ними сблизиться, но все как-то не удается. Иногда все идет хорошо, но как только дело доходит до убеждений, до серьез­ных разговоров - мы начинаем расходиться».

Подобные отношения Ч. Валиханова с отдельными представителя-

мн местной власти не были чем-то случайным, они определялись его убеждениями, его передовыми взглядами на социальные отношения.

«С местными султанами и богачами из черной кости, - писал он, - я также не лажу, потому что они дурно обращаются со своими бывшими рабами, которые теперь хотя и освобождены, но живут у них, не зная, как уйти. Я требовал не раз, чтобы бии платили им жалование и чтобы обращались, как с человеком, в противном случае грозил законом».Интересно, что А.Х. Маргулан обнаружил в делах Ч. Валиханова письмо невольников, адресованное ему.

Как мы отмечали прежде, Чокан Валиханов был деятельной нату­рой. Он не только мечтал, но и действовал в соответствии со своими убеждениями. Видя злоупотребления и произвол в системе местной власти и управления, антинародную деятельность этих органов, чувс­твуя «беспрестанное раздражение от киргизских несообразностей», он одно время решается занять должность управляющего округом (старшего султана). Известно, что из этой в моральном отношении бес­ценной, а практически несбыточной затеи ничего не вышло. Власти ему просто не позволили занять эту должность.

Чокан Валиханов считал, что любая власть, независимо от того, связана ли она с официальной политикой царского правительства или нет, вредна и с нею следует бороться, если она деспотична и ан­тинародна. Известно, как он обрушивался на царских наместников в степи за их пренебрежение к интересам масс, алчность и произвол. С неменьшим упорством он разоблачал так называемое «народное ро­довое управление», не тронутое или слабо тронутое влиянием коло­ниальных органов. В этом отношении особенно характерно письмо Чокана Валиханова от 14 декабря 1864 года начальнику Алатавского округа генералу Колпаковскому, с которым он находился в дружест­венных отношениях.

В этом письме Валиханов, говоря о крупном родовом поколении джалаир, писал, что «между джалаирскими родоправителями сущес­твует круговая порука, чтобы грабить народ». В целом, по его мнению, «родовое народное управление орды представляет ужасный хаос и крайнее безобразие». Он просил генерала Колпаковского предпринять шаги в интересах смягчения тяжелого положения простого народа. Весьма интересна его мотивировка, почему нужно ограничить власть местных владельцев. Он доказывал, что «можно положить конец их самоуправству и произволу и дать почувствовать им, что они не вла­дельцы, а чиновники и что правительству нужен народ, а не султаны, ибо математически 100 - вернее, полезнее, чем 10».

Совершенно ясно, что здесь Чокан Валиханов излагает свою идею, придав ей окраску пристрастности правительственного чиновника. Вряд ли можно было сказать иначе в официальном донесении. Ч. Ва­лиханов прекрасно, конечно, знал цену своему выражению «прави­тельству нужен народ» и какое это произведет впечатление на такого высокопоставленного царского деятеля, как генерал Колпаковский. В конце письма он отметил: «Прошу у Вашего превосходительства снисхождения, что я решился написать о том, о чем Вы меня не про­сили. Как киргиз, я не мог удержаться, чтобы не сказать несколько слов относительно моих страждущих земляков».

А как представлял себе Чокан Валиханов политическое развитие казахского общества? Мы уже имели возможность рассмотреть в предыдущих главах и параграфах его взгляды на формы управления народами вообще. Он стоял за самоуправление и самосуд, с тем чтобы обеспечивались интересы всего народа, а не отдельных сословий. Он не стремился к новым построениям или изысканию доселе неизвест­ных форм управления. Он стоял в принципе за выборность местных органов власти, вносил предложения ввести ее среди казахов Орен­бургского ведомства и Большой орды, возмущался подкупом и шанта­жом во время выборов в Средней орде, хотя и не знал, как обеспечить подлинные выборы в органы власти.

Он стоял за «суд биев в древней форме», т. е. за такую судебную систему, в которой судьи избирались бы самими тяжущимися и были бы свободны от влияния, как выражался Ч. Валиханов, «киргизских чиновников и богатых табуновладельцев». В своей «Записке о судеб­ной реформе» он писал, что «преимущество имеет суд биев и в том отношении, что он редко бывает единоличен; в нем допускается без­граничная публичность, а иногда и нечто вроде участия присяжных; решения его подлежат обжалованию». Вместе с тем он отмечал, что правосудие теперь сплошь и рядом захватывается «при помощи де­нежных сделок и разных низких интриг» богачами и торговой зна­тью. А в Большой орде «суд биев не существует, дела решаются по капризу властей».^[5] Он рекомендовал правительственным органам до поры до времени сохранить «суд биев в древней форме», «ослабить аристократический элемент и поднять и дать значение суду биев». Как видно из этого, и в вопросе суда Ч. Валиханов не изобретал новых форм. Он предлагал старую, известную форму, когда-то приобретшую положительную славу, наполнить новым содержанием. Он не заметил

и не учел того обстоятельства, что эта старая форма - суд биев - ус­пела уже к этому времени превратиться в свою противоположность. В оценке Ч. Валихановым суда биев проявилась еще одна черта тогдаш­них передовых деятелей, в том числе и революционеров, - наивность и утопичность их многих взглядов.

Чем собственно Ч. Валиханов отличается от ряда деятелей - гума­нистов, просветителей и либеральных реформистов? Могут утверж­дать, что он, как и эти деятели, стоял за некоторое улучшение и об­новление фасада существующей в то время системы. Разве не об этом говорит его стремление утвердить «суд биев в древней форме», ввести выборность в местных органах власти, восхваление ясака в ведомстве оренбургских казахов и поношение на его фоне кибиточного сбора в области сибирских казахов. Да, в такой форме мог ставить вопрос лю­бой другой более или менее либеральный и демократический деятель. Если рассматривать все эти шаги Чокана Валиханова изолированно от его политического мировоззрения в целом или если посчитать эти его действия за конечные цели, то нельзя не согласиться с подобным мне­нием. Однако самое ближайшее рассмотрение мотивов его действий убеждает нас в том, что он вовсе не видел в этих отдельных предло­жениях основную цель своей борьбы, его идейные стремления далеко не ограничивались рамками этих требований. Они не определяли его отношения к политической организации казахского общества. Скорее всего это были частности, отражающие определенный этап развития его мировоззрения.

Внося предложения в правительственные органы относительно улучшения системы управления казахской степью, Ч. Валиханов, с одной стороны, учитывал реальные условия существования казахско­го общества, а с другой стороны, говорил лишь о вещах и явлениях, которые могли в какой-то мере заинтересовать органы колониальной администрации. При этом он вносил такие предложения, выполнение которых было возможно в те годы и в тех условиях. Было бы неправиль­ным выдавать эти требования Ч. Валиханова за его политическую про­грамму. Если говорить о цели его политической борьбы, то он мечтал об обновлении и преобразовании общества с тем, чтобы в нем не было неравенства и угнетения, насилия и несправедливости, бюрократии и феодальных владельцев. Это был социализм Ч. Валиханова.

Официальные рекомендации и требования Ч. Валиханова в части свободы действия «судов биев в древней форме», введение выборности в органах управления, изменения системы налогов и т. д. имели про­межуточный, тактический характер. Это был своего рода протест. Он понимал, что вряд ли добьется удовлетворения правительством своих

требований. «Конечно, правительство наше никогда не согласится от­дать суду биев те преступления и проступки, которые были судимы до сих пор по русским уголовным законам и составляли предмет особен­ного правительственного наблюдения», - писал он. И «протестовать следует, хоть и толку из того никакого не выйдет».

Казахская действительность была слишком тесна для такой фигу­ры, как Чокан Валиханов. Он не всегда встречал понимание даже у близких и товарищей. Это наводило его на размышления и создавало чувство одиночества. В последние годы жизни он говорил, что чувс­твует себя очень плохо как физически, так и нравственно, имея в виду социально-политическую обстановку в казахском обществе, которое постоянно раздражало его. «Впечатление от всего этого делается тем более невыносимым, - писал он, - что не видишь надежды, вернее, луча надежды - когда-нибудь освободиться от гнета окружающей пустоты». Мы можем теперь понять, как сложно и трудно было в отсталом казахском обществе Ч. Валиханову, чьи убеждения намного опережали его эпоху.

Заключение

Как ученый и общественный деятель, как гражданин и патриот, как обличитель пороков современного ему строя Чокан Валиханов дорог как казахскому, так и русскому народу. Сам он считал Россию роди­ной, а казахскую степь - матерью. Его любовь к своему народу была неотделима от любви к русскому народу. Его мысль была тесно связа­на с передовой общественной мыслью России, его борьба была частью борьбы прогрессивных деятелей того времени. Он не представлял лучшую будущность казахского общества вне России, без ее народа. В этом сказалась широта его взглядов и мудрая прозорливость, в этом его сила.

Политическое лицо Ч. Валиханова, как и всякого деятеля, оформи­лось не сразу. Это и понятно, если иметь в виду, что область полити­ки - наиболее запутанная и сложная область взаимоотношений, дос­тупная в то время лишь «избранникам» и весьма скрупулезно обере­гаемая господствующим классом. Более того, ее понимание требует серьезной и всесторонней подготовки.

Нельзя думать, что Ч. Валиханов в вопросах «большой» политики шел прямой дорогой. К тем взглядам, которые были характерны для

периода его наивысшей зрелости и которые считались радикальными в ту историческую эпоху, он пришел от простого желания служить Родине, народу, от ограниченных «народных» идей.

Политические взгляды Валиханова развивались, во-первых, под непосредственным воздействием передовых и в первую очередь ре­волюционно-демократических идей в России середины XIX века, в результате личного общения Ч. Валиханова с видными представи­телями русского освободительного движения; во-вторых, вследствие критической оценки им политики самодержавия, что постепенно при­вело его к генному пониманию природы политической организации Российской империи; в-третьих, вследствие его ориентации на массы, на народ и стремления учитывать в своей деятельности интересы на­родных масс, их демократические и социалистические идеалы. Все эти моменты неразрывно связаны, взаимообусловлены и в совокупности определяют собой политическое мировоззрение Ч.Ч. Валиханова.

Социалистические идеи русской революционной демократии были убеждением Ч. Валиханова, их революционные призывы он восприни­мал сознательно и творчески. Он старался выработать применительно к конкретным условиям местности свою «теорию» и формы борьбы, исходя из ее идеалов. В этом он иногда преуспевал, иногда терпел не­удачи, но всегда оставался верным своим политическим убеждениям.