Страница - 19

XII

Волисполком не так уж далеко. Сегодня поехала, завтра вернется. Дело не в этом. Бакена тяготило и встревожило то, что собственный дом показался ему сразу же чужим и незнакомым. Все пожитки были

собраны, уложены, перевязаны. Словно перед откочевкой. Что это значит? Почему, уезжая, она не сказала ни слова? Или?..

Как потерянный, слонялся Бакен весь день вокруг своего дома. Ни с кем не разговаривал, ни к кому не заходил. Аулчане проходили мимо, о чем-то говорили, посмеивались, и Бакену чудилось, что все смеются над ним. «Ну подождите, вот я вас! - грозил Бакен неизвестно кому. - Пусть жена только приедет...»

Весь день смотрел Бакен на дорогу. Замирал, когда замечал вдали какого-нибудь путника. Наконец перед наступлением сумерек показался гнедой мерин. Обрадовавшись, Бакен направился в дом и вдруг похолодел. На санях сидел один только Жаксылык.

- Оу, оу, где жена?

- В Оренбург уехала... учиться поехала...

В глазах Бакена помутилось. Он, шатаясь, подошел к саням. Потом двинулся к Жаксылыку. Секретарь что-то лопотал, объяснял, но Бакен сейчас ничего не слышал. Он будто оглох... Жаксылык, испугавшись, отшатнулся, отступил, а Бакен, рассвирепев, налетел на него и стал бить, бить, бить. Куда он бьет, зачем он бьет, даже кого он бьет - скотину, человека ли, собаку ли, - ничего этого он уже не разбирал. Кто-то хватал его за руки. Кто-то оттягивал за ремень. Шум, плач, ругань - все слилось...

Очнулся он еще до зари. Пошарил рукой со стороны печки: никого рядом не было. Один! Тут он начал вспоминать, что произошло вчера. «Оренбург», «Учеба», «Привет» - только эти три слова отчетливо всплыли в памяти. Но и их было достаточно, чтобы понять, что вдруг случилось. Бакен заплакал, как ребенок...

Первой пришла навестить и пожалеть его, конечно, Кульзипа. Точно мулла над больным, села она у изголовья и стала нудно твердить об испорченности Раушан, о том, что наступили дурные времена и что,

несмотря на это, в аулах еще не пошатнулся остов благочестия.

- Не горюй. Ты еще не старик. Такую патлатую бабу где угодно раздобудешь, - утешала Кульзипа. -Наоборот, благодари аллаха, что так получилось... Хорошо, что сама умоталась. Не то мы уговорили бы тебя бросить ее...

Потом начали толпами ходить старухи, молодухи, подростки, дети. И все смотрели на Бакена с жалостью, с сочувствием. Одна из женщин прибирала в доме, подметала пол, другая растапливала печь, носила воду, готовила чай, третья принялась за стирку. Все только и делали, что усердно проявляли заботу и внимание. Никогда еще не приходилось Бакену в этом ауле испытать столько сочувствия и доброжелательности. Он глядел и диву давался.

Потом пришли и «почтенные люди» аула - Ажибек, Демесин, Каирбай со всеми прихвостнями. У всех один разговор: «Как испортилась молодежь!», «Какие жуткие наступили времена!»

Ну, эти-то, конечно, неспроста явились. Была у них своя забота на уме.

Узнав о том, что Раушан уехала на учебу, «почтенные» начали подумывать о новом председателе аулсовета. Заместителем Раушан был назначен батрак Саду. Всю жизнь, лето и зиму, батрачил он у русских кулаков. Абиль очень настойчиво поддержал его кандидатуру на выборах и не один раз советовал Раушан: «Смотри, не работай в одиночку, как старые аулнаи. Помни, что он твой заместитель. Вместе работай, учи его». Раушан запомнила этот совет и не раз пыталась привлекать к работе Саду, но Бакен решительно возражал! «Этого крещеного и близко к дому не подпущу!» Вот так Саду и оставался как-то в стороне. Теперь по закону дела аулсовета должны были перейти к нему. Белобородые и чернобородые всполошились: «Как это можно отдать печать в руки

Саду? Нет, надо все хорошенько обдумать, не то беды не оберешься». Но, конечно, все это был только предлог, потому что надумали «почтенные люди» выбрать председателем аулсовета вместо Раушан самого Бакена. Почему бы и нет, если он - член Совета?

- Благо пришло в твой дом. По глупости жена твоя его не оценила. Но из-за этого мы не хотим отнимать его у тебя. Пусть эта должность останется за тобой. Мы собрались тут, чтобы закрепить тебя аулнаем и благословить на добрую работу, - заявили старики.

Бакен не обрадовался и не огорчился. Ему уже было все безразлично. Ажибек произнес благословение. Все остальные благоговейно провели ладонями по лицам. Жаксылыка «почтенные» посчитали ненадежным и выбрали секретарем аулсовета муллу Искендира. Тут же составили протокол от имени всех жителей Восьмого аула и поручили самым настойчивым и пробивным аткаминерам-дельцам Демесину и Жусупу повезти протокол в волисполком на утверждение.

Таким образом, Бакен стал председателем аулсовета. Мулла Искендир, облизывая кончик карандаша, принялся за работу. Все дела аулсовета оказались в руках кучки ловкачей и грамотеев. Бумаги и списки, составленные при Раушан, тут же подверглись пересмотру. Обнаружилось, конечно, что списки неправильны, что скота записано якобы больше, чем на самом деле. В угоду аульным пройдохам и богачам составили эти списки заново и отправили за подписью нового председателя в волисполком... Все делалось руками «почтенных людей», «истинно пекущихся о благе народа». О большинстве бумаг Бакен зачастую и представления не имел. Ведь он даже расписываться не умел. Все бумаги подписывал юркий мулла Искендир. Печать лежала в мешочке, а мешочек хранился у того же Искендира...

Три месяца ходил Бакен в председателях. Все это время для таких, как Демесин, в ауле царила тишь да

гладь, и опять «на баранах жаворонки гнездились». Но для Бакена эта «тишь да гладь» обернулась вдруг большой бедой. Злоупотреблений было много, и Бакена привлекли к суду, отправили в тюрьму и приговорили к трем годам заключения...XIII

В редакцию губернской газеты вошел чернолицый, худощавый мужчина с густой черной бородой. Постоял, потоптался, озираясь по сторонам, потом подошел к юноше, сидевшему с края, спросил:

- Это и есть редакция?

- Да, она самая.

- Тогда... я вот заметку для газеты хотел подать... Как бы это сделать?..

- Очень просто. Сядьте и напишите.

- Да у меня почерк неважный. И писать быстро не умею. Я ведь, дорогой... из тюрьмы. И писать-то в тюрьме только научился...

Юноша - сотрудник редакции - внимательно, с любопытством посмотрел на странного посетителя и придвинул ему стул.

- Садитесь и рассказывайте. Я запишу...

Бородач сел, вытер крупные капли пота со лба.

- Значит, так... Я ни в чем не виноват. Эти жулики -Каирбай, Демесин, Жусуп - воспользовались моей темнотой, толкнули, меня в огонь. Я ведь не понимал, где лево, где право, а честного человека, который мог бы направить меня на верный путь, рядом не было. Была у меня жена, Раушан, так эти злодеи разлучили нас. Ушла она... Пишите все по порядку, я все расскажу, все их грязные проделки открою.

За столом редактора сидела, склонившись над бумагами, женщина. Она прислушалась, насторожилась и вдруг подняла голову.

- Почтенный, оглянитесь, пожалуйста. - Бородач обернулся. - Как вас зовут?

- Бакен мое имя, милая. Я сын Шокпарбая. Отец всю жизнь был чабаном у баев...

Как изменился за эти годы Бакен! Прежний Бакен почти всегда молчал, сидел надувшись и насупившись, будто говорил: «Догадайся-ка, что у меня на душе!» А этот - уже кое-что повидал, испытал, перенес и разговаривал бегло, легко. Так и сыпал словечками: «классовый враг», «класс пролетариата», значит, научился чему-то, стал другим человеком.

Женщина долго вглядывалась в лицо Бакена, а потом спросила:

- Узнаете меня?

Бакен посмотрел пристальней, что-то припоминая.

- Я ведь Марьям. - Она улыбнулась. - Разве забыли?

Бакен даже соскочил с места, растерявшись, кинулся к Марьям, робко протянул руку.

- Простите, дорогая, - проговорил он виновато.

- За что, почтенный!?

- Прости... Если ты простишь, может, и Раушан простит. Я сильно обидел ее, свою Раушанжан. Не смог быть ей другом. Мне и стыдно, и больно... Сам виноват.

Голос его дрогнул.

- Сядьте, пожалуйста.

Марьям усадила его за стол, выслушала, спросила кое о чем и сделала какие-то заметки. Потом, когда он умолк, спросила:

- Знаете ли вы, где Раушан?

- Знаю, что поехала учиться. Еще слышал, что замуж вышла... за русского. Пусть... я не виню ее. Сам во всем виноват. Обидел ее очень...

- Ну, тогда, выходит, не все знаете. Как раз сегодня Раушан приезжает в наш город.

Бакен опешил, едва со стула не свалился. На глаза его навернулись слезы.

- Как?! Марьям, свет мой, пусть это будет последней моей просьбой. Помоги мне увидеть ее хоть еще разок...

Поезд прибыл вечером, уже зажглись огни. На перроне толпилось много встречающих. Среди них Бакен и Марьям. Бакен не находил себе места, пока не остановился поезд и из вагонов стали выходить пассажиры... И вдруг в окне вагона мелькнуло лицо молодой смуглой женщины, одетой по городской моде: в руке у нее был красный сафьяновый чемодан.

- Вот! Она! - крикнул Бакен и заметался по перрону, с трудом сдерживая слезы.

Марьям и Раушан обнялись и поцеловались.

- Поздоровайся же и с этим человеком, - сказала Марьям.

Раушан оглянулась, увидела Бакена, и лицо ее побледнело, стало вдруг грустным. Она опустила голову, протянула руку, тихо сказала:

- Здравствуй...

Тот тискал ее руку, задыхаясь, все твердил:

- Дорогая... Раушан... Прости...

Марьям повела их к себе домой. Бакен всю дорогу не отрываясь смотрел на Раушан.

Раушан! Она ли?.. Три года назад она была простая, неприметная аульная женщина. Одна из многих. Теперь... Между той и нынешней Раушан расстояние, как от земли до неба. Эта Раушан многому научилась, многое узнала, усвоила учение Маркса и Ленина, стала настоящей коммунисткой.

Раушан ни о чем не расспрашивала Бакена: то ли не забыла старой обиды, то ли какая другая причина была. Лишь изредка мельком взглядывала на него.

На ночь Бакену постелили в отдельной комнате. Он сидел долго один, в глубокой задумчивости, будто не понимая, наяву ли все это происходит или во сне.

Потом вдруг скрипнула дверь, и вошла Раушан. Бакен растерянно вскочил, но она тут же усадила его, опустив на плечо руку.

- Как ты похудел... - заметила она, обняла его за шею и прижалась щекой к его щеке. - Теперь-то ты знаешь, кто твой враг и кто друг?.. Все ли понял?

- Понял, родная... Знаю... Познал и настоящую правду. Я искуплю свою вину перед нашей властью... И я знаю, что мне нужно делать... - бормотал счастливый Бакен.

1929 г.

НА КОЛХОЗНОМ ДВОРЕ

С образованием артели «Новая жизнь» никаких перемен в жизни аула не произошло. Просто кто-то, назвавшийся уполномоченным, примчался из района, собрал всех аулчан и сделал доклад, а потом сказал: «Кто желает вступить в колхоз - сейчас же запишитесь. Меня прислали организовать людей».

На собрание пришел весь аул, даже женщины и те не поленились прийти. Потому что дело было важное и всех волновал один и тот же вопрос: «Что же теперь будет с нами?» Возражать, однако, уполномоченному никто не решался, и за колхоз проголосовали единодушно. Председателем избрали Калкая, секретарем -Кудебека.

Уполномоченный запихал в портфель постановление собрания, список новых членов и умчался восвояси.

Было это в ноябре. А вскоре началась пора согумов - заготовка мяса на зиму. В каждом доме булькали казаны, и в них варилась убоина. Пошло повальное обжорство, гульба, гостеванья. Кое-кто сватовство затеял, кое-кто даже дочь замуж выдал. Жизнь аула текла по привычному руслу.

Но однажды почтенный Кадырберген с тревогой сообщил:

- Снова приехал какой-то. Из района, говорит. Уполномоченный, говорит. Калкая спрашивает. Подайте, говорит, мне председателя колхоза. А Калкай-то укатил пировать в аул Данас.

Тревога аксакала передалась и другим.

- Э, если он из района, да еще уполномоченный, то так просто не уедет. Наклепает, настрочит на Калкая аршинный протокол.

Опасения эти, однако, не оправдались. Уполномоченный, улыбаясь, просто побеседовал с людьми, поговорил о делах, о колхозе, об обязанностях колхозного правления.

- Хорошо, дорогой,- ласково сказал Кадырберген, провожая его.- Все твои наставления до слова передадим председателю и секретарю правления. А сейчас они по одному делу разъезжают по аулам.

Узнав о приезде уполномоченного, Калкай задумался; был он сообразительным и неглупым джигитом. Одно плохо: грамоту не знал. Из сорока своих лет он более десяти лет пробатрачил на бая. Вот только в последние два-три года человеком себя почувствовал, начал понимать, что хорошо, а что плохо. К тому же в том ауле, куда он приехал гостевать, был также организован колхоз, и председатель его оказался давнишним знакомым Калкая. Ну и, как водится, пригласил он гостя домой, ознакомил со всеми делами, показал правление. Ничего не скажешь: это была вполне приличная контора!

- Вот так живем. А как у вас?- спросил в конце председатель.

И Калкай промолчал, ибо делиться ему было, собственно, нечем.

...Вернувшись, Калкай созвал общее собрание. В Карачоке проживало тридцать пять семей, из них только трое не являлись членами колхоза. Остальные записались в колхоз от мала до велика. Точнее, даже не записались они, а просто подняли руки, как того хотел уполномоченный. Помнится, некоторых он тогда же и записал, но список забрал с собой, а у Калкая ничего не осталось. Только он и знал, что на том собрании его избрали председателем правления. И еще - что колхоз назвали «Новая жизнь». А тверже

всего он знал то, что Кудебек является его секретарем. Вот и все. Больше и уцепиться ему было не за что.

Народ битком набился в доме. Двое джигитов Жаке и Сартай вольно развалились на почетном месте. А чего стесняться, на кого оглядываться? Посторонних нет, уполномоченного нет, и собрание тоже проводят свои же.

- Ну, давайте! Какие у вас там дела!- начал Жаке. Гул и разговоры сразу прекратились.

- Прежде чем о деле говорить, я хочу вот что спросить,- сказал Ержан и опустился на свои же колени.- Почему так - как собрание, так обязательно в моем доме? Что, других домов нет, что ли?

- О доме, Ержан, лучше помалкивай. Послушаем сначала, что колхоз скажет,- заметил, злорадно усмехаясь, Жусуп.- Видно, что-то важное нам сообщить желают. А времена, когда можно было говорить о своем доме, прошли. Если колхоз потребует, не то что свой дом, а бабу свою отдашь!

Люди насторожились. Жаке, лежавший на боку, приподнялся и спросил:

- А что ты хочешь этим сказать?!

- Вот то, что слышал! Те, что в колхоз вступили, теперь горькие слезы льют.

Люди недоуменно переглянулись: «Как это?» Черная старуха, устроившаяся возле печки, испуганно зашептала: «Астапыралла!», «Упаси, аллах!»

- Спокойствие! Кто науськивает Жусупа, мы хорошо знаем,- сказал председатель.- Только напрасно он старается сбить нас с пути. Раз мы решили стать колхозом, то слово наше нерушимо! Так?

- Так ты, может, и решил. Как же? Начальник!- не унимался Жусуп. - А вот, кроме тебя, вряд ли кому в колхоз хочется.

- Ты, Жусуп, народ не мути! Люди сами скажут. Говорите, голосовали мы за колхоз? - спросил председатель.

- Да было это... Тянули мы руки.

Голоса были неохотные, и было их не много - два-три человека, не больше.

Но постепенно люди расшевелились, заговорили, даже начали галдеть. Некоторые уже побывали в аулах, в которых был создан колхоз, другие видели кое-что собственными глазами, однако никто ничего страшного о колхозе сказать не мог. И Жусупа уже не хотели слушать. Тогда Калкай вновь спросил: быть или не быть колхозу?

- Быть! - решительно сказал Жаке.

- А как же иначе? - поддержал его Арыстан. - Куда еще бедняку податься, как не в колхоз?

- Валяй, валяй! - крикнул Жусуп из-за угла. - Сразу в нем разбогатеешь!

Когда Калкай созвал собрание, он еще не ясно представлял, что он скажет, какую наметит работу, а теперь вдруг все вопросы решились как бы сами по себе. Слушая выкрики Жусупа, он то краснел, то белел, а под конец не выдержал.

- Жусуп, прикуси язык! - крикнул он. - Не то выгоню с собрания.

Жусуп так и вцепился в него:

- Эй! Осторожней, милок!

- А что мне осторожничать. Байских прихвостней еще нам не хватало! Или сиди тихо, или мотай!

- А кто дал тебе такое право?

- А что мы - правление, ты понимаешь? Что мы можем составить на тебя протокол и даже под суд отдать, понимаешь?! - задыхаясь от злости, заметил секретарь Кудебек. Он был не силен в законах, но что в его руках теперь есть кое-какая власть, он знал.

Теперь все воодушевились. Вспомнили все грехи Жусупа. И отца его тоже помянули. Оценили их всех по справедливости. И подлость Жусупа каждый раз перетягивала чашу весов. Оказалось, что и сам он из

баев и биев. И теперь еще с баями шуры-муры крутит. Пришлось Жусупу поневоле заткнуться.

Пошумели, погалдели и в конце решили:

- «Новая жизнь» станет настоящим колхозом! Пусть у колхоза будет стоящее правление - разместить его в доме Алима!

О том, что решение собрания следует записать, Калкай вспомнил, когда уже начали расходиться. Пришлось почтенным старикам вернуться с полдороги. Достали бумагу, отыскали карандаш. Кудебек сочинил постановление. В конце его каждый нацарапал свою подпись. Ержеке в жизни ни одной буквы не знал, поэтому он провел большим пальцем по чумазому казану, приложил к постановлению и сам залюбовался широким, грязным, но точным оттиском своего большого пальца. На другой день в доме Алима устроили контору колхозного правления. Аульные джигиты притащили из дома Ажигерея большущий стол, раздобыли доску и прибили к ней ножки. Получилась скамья. Калкай и Кудебек позаботились о бумаге, чернилах, ручке. У кого-то нашлись старые газеты «Энбекши казах». Из них вырезали портреты вождей и тут же развесили по стенам. Не успели оглянуться, как дом Алима превратился в контору. Разбросанные здесь и там чашки, подносы, миски, ведра - все расставили в углу возле двери.

- А ну, Калкай, садись-ка сюда, как подобает начальству! - сказал Хасен, усадив председателя за стол посередине. Сбоку пристроился Кудебек.

- Что же дальше будем делать?

- Это уж вам видней, - вздохнул Хасен.

- Раз есть контора, значит, нужно писать. Я так полагаю, - заметил Абиш.

- Пиши! И первым запиши меня! - придвинулся к столу, Ержеке...

Так начался первый трудовой день колхоза «Новая жизнь». История колхоза началась с того, что первым в список записался Ержеке.

...С улицы донесся скрип саней, людской говор.

- Это еще кто?

Вошел уполномоченный.

- Апырмай, да вы, я вижу, молодцы! Вот так и должны поступать настоящие джигиты!- обрадовался уполномоченный.

С того времени дом Алима никогда не пустовал. Здесь постоянно толпились люди, составлялись какие-то бумаги, кипела работа. Подводу, конскую упряжь, сельхозинвентарь - все взяли на учет. И никто не пугался, не возражал, ничего не утаивал. Все было отныне и свое, и общее. И на учет брал не кто-то чужой, а свое же правление.

Но раз подошел Хасен и сунул в руку Калкая какую-то бумажку. Калкай недоуменно посмотрел то на бумагу, то на хмурого Хасена. Бумага была помятая, с какими-то непонятными карандашными каракулями.

- Что это? Объясни толком! - потребовал Калкай.

- Заявление это. Баба разводиться хочет. Жусуп ее подговорил. Хочу Жусупа отдать под суд.

Кругленькая, рыжеватая бабенка с зареванными глазами и бледным от злости лицом решительно шагнула к столу.

- Немедля верните моего мужика! - сказала она.

- Э, а кто на него покушается?

- Никто не покушается, но отдайте его мне просто назад. Исключите из вашего вертепа. Я не согласна стать общей бабой.

И заплакала.

И все поняли, откуда подул ветер. Калкай принялся было спокойно ей растолковывать, как и что, но женщина еще больше разревелась. Тут взорвался и разобиженный муж.

- Да она бестолковая! Ничего в башку ей не лезет! -кричал Хасен.

- С ней я разведусь, а из колхоза не уйду. Жусупа подлого под суд все равно отдам!

Беда случилась ночью, когда весь аул уже спал. Вдруг жгучие отблески заплясали по темным окнам хат. И кто-то закричал: «Пожар! Контора горит!» Мгновенно собрались все аулчане. Загремели ведра. Лопатами швыряли снег в огонь. Пламя скоро сбили, огонь сник, но долго еще шипели головешки, плыл черный дым и стоял чад. Сгорели только сенцы.

- У какого злодея только руки поднялись на это?! - гневно спросила старуха Зиба.- Чтобы дом его сгорел!

- Все равно не уйти ему от кары. Сполна ответит! -пообещал Ержеке. Он все еще не мог отдышаться.

***

Стояли люди и глядели на весеннее небо. На небе клубились, густея, черные тучи, и Ержеке говорил улыбаясь:

- Ах, весна, весна-красна! Душу радует!

- Весенний дождь - благодать,- поддержал его Жаке.

- Он как золото!

На колхозном дворе было многолюдно. Готовилось общее собрание. Стояли в ряд новые плуги, цепочкой выстроились сеялки.

- Детки, что это за штука? Первый раз такое вижу,-улыбаясь, спрашивал Жаке и трогал посохом новый плуг с двумя лемехами. Все члены колхоза толпились тут же. Среди них была и жена Хасена. Еще недавно она ревела при одном только слове «колхоз», а сейчас улыбалась до ушей.

- Объявляю общее собрание колхоза «Новая жизнь» открытым,- сказал Калкай.

Все чинно расселись. Председателем собрания выбрали Ержеке. Кудебек посчитал собравшихся и крупными буквами вывел «Протокол N14».

Докладчиком был Калкай. А первым пунктом повестки дня значилось - посевной план.

- Район установил засеять нам сто пятьдесят гектаров. Мы же решили засеять двести. Семена есть, тягловой силы хватает?.. - спросил он.