Страница - 10

- Вы меня неправильно поняли… или я коряво выразился, я же предупреждал, что несовершенен. Просто я хочу поговорить с вами о деле… без протокола, конечно… в неформальной обстановке… Опять не поймите меня неправильно: я, как человек далёкий от искусства, не в состоянии находиться в театре вот уже… пять часов.

- А поточнее нельзя – что вы хотите?

- Честно? - как нашкодивший первоклассник, спросил Даулет.

- Если можно.

- Я хотел вас познакомить со своими друзьями, очень хорошими и интересными людьми… если вы захотите, конечно… А нет, так поговорим по пути… просто я должен занести им одну папочку…

Оба внезапно замолчали и, на короткий миг, меж ними, как будто пробежал ток высокого напряжения. Они, вдруг, неожиданно расслабились и рассмеялись от души.

* * *

26 октября 2005. Алматы.

Дина Оспановна отпрянула от дверного глазка. Словно, по тревоге, позвала сына к себе. Чингиз вышел из комнаты:

- В чём дело?..

И тут, Дина Оспановна, как фокусник-иллюзионист, распахнула входную дверь. На пороге стояла Гульнара, а из-за неё вынырнул Даулет и помахал папкой с отксерокопированными архивными документами.

- Здравствуйте, - скромно произнесла гостья.

- Здрав-ствуй-те… - по слогам ответил опешивший Чингиз, а Дина Оспановна торжествовала…

* * *

26 октября 2005. Алматы.

После ухода гостей, Чингиз просматривал папку Даулета. «Ну, надо же, этот «Турок» – земляк… карагандинец!» Он внимательно вчитывался в документы и нашёл в особых приметах – « на тыльной стороне кисти левой руки, родимое пятно в форме буквы старославянского алфавита - Ижицы» Чингиз машинально взглянул на свою кисть и оторопел:

- Не может быть!.. Так не бывает! - и нервно шутя, обратился к матери. - Ну-ка, мам, колись, как ты меня рожала?.. У тебя, случайно, близнецов не было? Второго, поди, в детдом сдала? А то у меня здесь – живые доказательства!..

Дина Оспановна нервно ушла на кухню и там её заколотило. Она была, прямо-таки, в шоке! Трясущимися губами прошептала сама себе: «Вот и настал тот час…»

Чингиз, потрясённый неожиданным совпадением, но, ещё смеясь, заглянул на кухню. Увидев растерянность, вернее, смятение матери, он обнял её, прижал к себе, и извиняющимся тоном забубнил:

- Мам, прости меня, дурака! Ну, пошутил неудачно… - а самому не терпелось сообщить новость, и он быстро перешёл на другой, более лёгкий тон. - Кому как не тебе, лучше известно, ведь, я же контуженный – мне всё можно.

Дина Оспановна высвободилась из объятий, и сев возле стола, жестом пригласила присоединиться к себе сына. Чингиз оседлал стул напротив. Дина Оспановна нервно теребила кухонное полотенце.

- Чингиз, я тебя очень люблю… но, вот… - она смахнула слезу. - Я знала, что этот час настанет…

- Мама, да что с тобой? - дурачился Чингиз. - Час настал – ты, наконец-то, благодаря Даулету, увидела свою замечательную красотку Мери… то есть, Гульнару… а-а, я понял! Ты, может быть, подумала, что я влюбился? Женюсь - позабуду тебя, позаброшу… Так вот, смею тебя заверить…

- И час настал! - перебила Дина Оспановна, судя по всему, совершенно его не слушая. - Я твоя мать…

- Я знаю…

- Не перебивай. Я твоя мать… но я тебе… не родная… мать. Какой я была – это уж тебе судить, - тут она не выдержала и разревелась. Чингиз слетел со стула так, что тот упал на пол и отскочил к другой стене. Стоя на коленях подле матери, Чингиз механически повторял:

- Мама, успокойся… мама, успокойся… - а сам был в высшей степени потрясён.

Дина Оспановна оторвалась от полотенца и зарыдала:

- Я бы никогда, никогда не отдала ребёнка в детдом! Я со слезами тебя в детский садик отводила! И тебя только раз оставила на неделю из-за командировки… и то – к друзьям – в Суворовское училище…- полотенце превратилось в носовой платок.- Может, после этого ты и решил стать военным – понравилась форма… Фантазёр! Всё думал, что в этой форме вся жизнь будет мёдом намазана… а вышли сплошные репьи и пули…

- Мама, но я же здесь! Я тебя очень люблю! Ты мне даже больше, чем мать – ты мне – друг, советчик! И никакая другая мне не нужна…

Дина Оспановна продолжала всхлипывать, но уже более спокойно:

- Вот… тебя ругаю, а сама… сама была живым примером для подражания… конечно, мне льстило: специальный корреспондент… Вьетнам, Китай, Таиланд, Египет… Ты себе не представляешь, что такое – во времена «Железного занавеса», побывать заграницей! Но то, о чём я мечтала – поглядеть мир, в связи со спецификой работы – вывернулось наизнанку. Чаще всего я видела не мир, а «горячие» точки. Я не создала себе нормальной семьи… - и посмотрев Чингизу прямо в глаза. - Чингиз, ты уже большой мальчик… У меня была одна очень сильная любовь. Мой друг… - она мечтательно закатила глаза. - Крепкий и изящный, как пёрышко… американский журналист, но нам вместе не суждено было быть… а я, на сносях, вернулась домой и родила… мёртвого ребёнка…

- Мама!.. - Чингиз пытался прервать монолог, но тщетно.

- …и это ещё не всё! Возникли осложнения, меня еле спасли… но какой ценой: я никогда не сумею родить! И в это время, какая-то, совсем молоденькая девочка родила мальчика, по своей глупости, но на моё счастье, оставила его… Аркадий Моисеевич… дай Бог ему здоровья!.. помог мне усыновить тебя. Именно поэтому у тебя отчество Аркадьевич!..

- Мама… - произнёс Чингиз с пониманием и благоговением.

- Если б ты знал, как я жила всё это время! Как я боялась, что тебя могут забрать! И даже упросила поменять дату рождения, на один день…

- На один день куда? – вырвалось у него машинально.

- Вперёд…

- Значит, я родился Стрельцом? - совершенно некстати вспомнилась продавщица амулетов.

- Значит, ты родился моим! Моим, понимаешь? - Чингиз обнял мать.

* * *

1972. Целиноград.

«Вот, ноябрьские праздники и прошли, скоро Новый Год. Кто

бы мог подумать, что я смогу простить Игоря? Что я буду играть в его театре? Моя жизнь, как серпантин…» С этими мыслями, Нелли обращалась к своему отражению в зеркале, сидя в гримёрной. Она встала в полный рост, боком, и обрисовала свой силуэт по животу:

- Что-то ты толстеешь, Пусик! День за днём! День за днём! День-день-день! - передразнивая колокольчик, пропела Нелли. В комнату вошёл главный режиссёр театра.

- Всё поёшь? - играя в Карабаса-Барабаса, подскочил к ней Кондру с намерением потискать. Нелли увернулась, уселась в кресло, на манер царицы, включаясь в игру:

- Так, что за вести принёс ты сегодня, мой верный фаворит?

- изображая немецкий акцент, произнесла Нелли.

- Мы едем в ресторан!

Настроение у Нелли мгновенно омрачилось. И уже абсолютно серьёзно она требовала:

- Игорь, ты говорил со Светланой? Ты же обещал!

- Конечно, - с этими словами, Кондру извлёк из кармана пиджака нитку жемчуга и атласный китайский платок.

- Оставь! Что мне эти цацки? Ты обещал поговорить с женой.

- Котик… я поговорю… ну, у тебя что – горит? Нехорошо портить человеку настроение под Новый Год.

- Под Новый Год?! Два дня назад, ты мне говорил ту же фразу с незначительным изменением – «под ноябрьские праздники…»…

- Котик, как ты прекрасна в гневе! Но, может быть, это тебя смягчит? - и он из-за кресла, с ловкостью манипулятора, вытащил коробку с разноцветными перламутровыми наклейками, и, открыв крышку, вынул роскошную норковую шубу. Демонстративно повесив её на мизинец, он потряс мехом, показывая, насколько шуба невесома. У Нелли загорелись глаза, она в мгновение ока примерила обновку, а Кондру умело подыгрывал. - Хороша, чертовка!

При этих словах, Нелли, к его удивлению, вмиг «протрезвела»:

- Игорь, ты, кажется, спрашивал, не горит ли у меня, в отношении разговора со Светланой? Так вот, знай: горит! И если сегодня ты не решишь этот вопрос, я сама всё ей расскажу. Это не шантаж, пойми, я не могу по-другому…

* * *

1919. Одесса.

Погрузка на пароход вот-вот должна была прекратиться, точнее, она должна была закончиться часа два назад, но беспорядок, сутолока, давка, не позволяли капитану отдать швартовы и отплыть в пункт назначения – Константинополь. Обезумевшая толпа, кто по праву, а кто без билета, но не желавшая оставаться на берегу, цеплялась за каждую возможность попасть на борт корабля. Детский плач, выстрелы, нецензурная брань, смешивались в воздухе в страшный гомон «Содома и Гоморры». Без царя в голове – и в прямом и в переносном смысле, люди сходили с ума. Воровали друг у друга, обезумев от голода, а кое-кто, под видом представителей власти, прикрываясь «мандатом» в форме револьвера, в открытую, грабили отъезжающих.

Молодая женщина в шляпке с чёрной вуалью, судорожно прижимала к себе брыкающегося трёхгодовалого малыша и небольшой саквояж, обратилась к попутчику:

• Валериан, ради Бога, позволь мне отойти на одну минуту… Меня кажется, сейчас стошнит…
• Разумеется, Наташенька… только не задерживайся… я тебя умоляю… Не забывай, что это наш последний шанс… - забирая малыша и саквояж из рук сестры.
• Прошу тебя, перестань меня убеждать, что всё рухнуло и мы на краю гибели! Я это вижу своими глазами, - и тут Наталью подхватила волна толпы, и, стремительно отдаляя от брата и сына, понесла в сторону трапа. Скоро её фигурку уже сложно было разглядеть за широкими мужскими спинами в офицерских мундирах, без знаков отличия. Валериан не верил своим глазам, но, не теряя самообладания, продолжал протискиваться сквозь беснующуюся, до оголтелости, массу. Отыскивая в толпе знакомый силуэт, он оглядывался по сторонам, одновременно кидая взор на трап. Наконец, здесь он её и увидел. Их разделяли какие-то два десятка метров. Наташина рука в чёрной перчатке зажимала собственный рот, шляпка сбилась; вдруг толпа надавила, и её стошнило на руку рядом стоящего офицера. Тот рассвирепел:

- Ты что делаешь, с-с…?!

- Ах, извините… - Наташа сняла с головы шляпку с вуалью, и стала ей размахивать, как чёрным флагом, стараясь привлечь внимание брата. - Валериан! Серж!

Валериан, было, открыл рот для ответа, но в этот миг, откуда- то сверху, чуть ли не с дерева, услышал:

- О! Смотри, ворона буржуйская, ну-ка, шмальни!.. - и раздался выстрел.

* * *

26 октября 2005. Алматы.

Чингиз вновь погрузился в дело «Турка». «Так… а кто же его сдал в детдом? Альбина Владимировна Семухина… вот ведь, там же в Караганде и жила… М-м… и живёт… Надо ехать…» Он подошёл к телефону и справился, о расписании рейсов на Караганду. Отчего-то Чингизу казалось, что матери сейчас не нужно быть одной, поэтому он отложил поездку на другое время.

* * *

1919. Украина.

Валериану с Сержем так и не удалось сесть на пароход. После смерти Натали, брат поспешил покинуть порт, а затем и Одессу. Здесь находиться было опасно. Перед ними оставалась одна дорога – в деревню к родителям, если они ещё живы. Первым делом, Валериан сменил одежду на «пролетарскую». Благо, Серёжа - мальчик смышленый:

- Мы играем в пиратов, дядя?

- Да-да, в них…

На перекладных, где пешком, где ползком, пробирались они через полыхавшую гражданской войной территорию. Дядя с племянником стремились к Елисаветграду, в Клинцы, где было имение Мейеров. Добравшись, наконец, до нужного селения, Валериан с ужасом обнаружил сплошь развалины и обломки.

У Сержа поднялась температура. «Хоть бы не тиф» - молился

Валериан. Расположился подле уцелевшего мостика через – когда-то Парковую – речку, уложив поудобнее ребёнка, а сам схватился за голову, чуть не плача. Он не заметил, как к ним подошла маленькая девочка:

- Барин, а барин! - Валериан от неожиданности вздрогнул.

- Тебе чего, девочка?

- Та ничого! Тильки, барин, батька твоёго нэмае, зарубылы… А матка…

- Что с матушкой?

- А матка у нас живэ…

- Где? Здесь же ничего не осталось!

- А вин там, у церквы… Ты мэнэ позабыв, а я помню – пастилки медовые давал и сани зробыл… А що цэ за паныч? - Валериан воодушевился, поняв, что не всё пропало, что сейчас он встретит свою мать, которую уже и не надеялся увидеть. И подхватив на руки спящего Сержа:

- О, это паныч – что надо! Тебя как зовут?

- Олеся!

- Ну, так, давай, Олеся, веди нас скорее!..

* * *

26 октября 2005. Алматы.

Гаглоев, как загнанный зверь, метался в собственной квартире.

- Зачем мне всё это надо? Зачем?! Мне и деньги-то не нужны были! Теперь и жена ушла! Какая к чёрту работа?!.. Надо уезжать… Да! - Гаглоев будто убедился в правильности выбранного решения. - Надо уезжать… - Он стал остервенело вытаскивать из шкафов всё подряд…

* * *

1921. Клинцы.

Тиф Сержа обошёл. Мальчик быстро поправился, сдружился с Олесей - дочкой священника.

Церквушка, где схоронились беглецы, вместе с обретённой бабушкой, стала обителью временного спокойствия. Валериан,

помня о происхождении племянника, обучал его языкам, истории, математике. Найдя тайник в подвале церкви, он, с разрешения батюшки, спрятал саквояж с фамильными драгоценностями и документами.

Все надеялись на скорое падение режима революционной диктатуры. Но, увы – ожидания не оправдались. Напротив, жизнь становилась всё хуже и хуже. Если раньше, маленькая церквушка была почти незаметной в лесу, то теперь, когда лес сгорел в бесчисленных боях «белых», «красных» и других, она выделялась «бельмом на глазу». По крайней мере, так выражался проживающий здесь же бывший кучер Игнат, и всё время пытался уговорить дядю с племянником бежать на Кубань. К несчастью, соображения Игната всерьёз не воспринимались. Все устали, все безумно устали… И куда бежать? К кому?

В одну ненастную ночь, опасения Игната сбылись: налетевшая банда пьяных красноармейцев, потехи ради, выволокла на площадь, возле церкви, всех, кого застала на месте - священника, Игната, бабушку… и расстреляла. Серж с Валерианом в это время возвращались с рыбалки. Увидев побоище, Серж пытался закричать, но Валериан зажал ему рот своей рукой, и держал до тех пор, пока мальчик не обмяк, и не унялся порыв. Дядя схватил его в охапку и сдерживал судорожные всхлипывания Сержа:

• За что? За что? За что они так, дядя? Что мы им сделали?
• Тихо, тихо, тихо… Я потом тебе всё расскажу,- шептал Валериан.- А пока будь осторожнее. Неужели ты не видишь, что они пьяные вдрызг? Заметят и нам не поздоровится…
• Ненавижу, ненавижу! - сквозь зубы цедил мальчик.

Валериан сам плакал от бессилия, и тем не менее:

• Друг мой, потрудитесь-ка взять себя в руки.
• Я их ненавижу, дядя! Я их всех убью! Они бандиты!

- Но ты же не бандит! Учись держать удар…

* * *

26 октября 2005. Алматы.

Гаглоев не мог сосредоточиться. Вещи расползались у него в руках. У него не получалось сложить рубашку:

- Да как же это делается? - схватив эту же рубашку, он стал вытирать стекающий с лица пот. - Ну, надо же! Нашли мальчика для битья! И кого – меня! Человека, который был востребован в Московской консерватории!.. А эта фифа – Гульнара! Тоже мне – финтифлюшка! Постой-постой… а может быть, это она… Тулешева… А? А я-то дурак, купился… а теперь уже дороги нет… назад…

Он поднял злополучную рубашку, и комкая, бросил в чемодан.

- Надо уезжать!.. Нет, определённо, надо уезжать!..

В это время раздался звонок в дверь.

«Кто это? У Миры свой ключ… Не буду открывать!»

Звонок в дверь повторился, но более настойчиво.

«Да, надо было уезжать…» Гаглоев подошёл к двери и отворил её. На пороге стоял улыбающийся вихрастый, со смешинками в глазах, молодой человек:

- Гражданин Гаглоев? - он осмотрелся, увидел разбросанные вещи, отдельно стоящий чемодан и улыбнулся. - Придётся задержаться…

Капелька пота со лба Гаглоева, достигла подбородка.

– Гражданин Гаглоев! Альберт Синаевич, - Даулет покачал головой. - Что же вы стоите, будто аршин проглотили… - укоризненно. - Ну, нехорошо, в самом деле: на работу не ходите… может, вы больны? - с лёгкой иронией посочувствовал Даулет.

- Болен, - выдохнул дирижёр. - Я давно болен, - Гаглоев кулем осел на пол возле двери.

- По-о-нял… Так вы что – на воды или в горы?.. - и показывая рукой. - Чемоданчик, понимаете ли…

- А-а… это… - Гаглоев растягивал слова, и чуть помедлив. - А с кем имею честь?.. Извините…

- Да что вы! - Даулет показал служебное удостоверение. - Для вас… - но дирижёр перебил:

- Для меня – «гражданин начальник»? Так, кажется, если не ошибаюсь?

- Ну, вам виднее… разберёмся, - и укоризненно добавил. - Я ведь дежурил возле вашего кабинета вчера целый день… и сегодня полдня прокараулил…

- А я… не пришёл, - обречённо согласился Альберт. - Беда. От меня жена ушла, поругались… Господи, и подтвердить некому – Миры нет…

Даулет не разобрал окончания:

- Эт-точно! Когда мира нет, то кавардак, война, беда, но всё равно – всё плохо. Слушайте, Альберт Синаевич, признайтесь, вам удобно здесь беседовать или проедем ко мне в кабинет? Я вижу – вы не очень уютно себя чувствуете в своей квартире.

- Нет уж! - поспешно возразил Гаглоев. - Коли возможно, конечно, я предпочёл бы говорить - у себя, - дирижёр отступил к стене.

- Возможно, Альберт Синаевич! - добродушно улыбнулся следователь и перешёл к делу. - Что знаете и можете сообщить следствию, по поводу смерти господина… - Даулет развернул бумаги. У Гаглоева от страха высох пот. Тело свело так, что он сам себе напоминал кусок сыра «чечил». «Ну, вот, и конец…» - пронеслось у него в голове. «Какой бес заставил меня тащиться к Тулешеву…». А Даулет продолжал. - …господина Кондру?

У Гаглоева отлегло от сердца. Он почувствовал, как воздух, тонкой свежей струйкой, вновь потёк через ноздри, потеплели ладони.

- Ну? Вы же с ним работаете вместе! То есть, работали…

Гаглоев «ляпнул»:

- И это смягчит вину?.. - поняв, что сболтнул лишнее, Альберт Синаевич стал выкручиваться, и заговорил быстро-быстро. - Значит, так, слушайте, ведь, я сюда ехал, как художественный руководитель театра. Оно и понятно, театр-то музыкальный, и руководить им должен, по меньшей мере, человек с… консерваторским образованием! Увы, увы и ах! – ничего не вышло! Я прибыл в срок, а Кондру уже занял это место!

Даулет сделал серьёзное лицо:

- Как же такое могло случиться? - нарочито возмущённо поддержал он Гаглоева, который ловко нарезал круги по квартире, не натыкаясь на разбросанную повсюду одежду.

– Я, конечно, не стал последней скрипкой, что называется, но и решающего слова не имел…

- А поподробнее?

- Например… он, Кондру, собирался уволить лучшего солиста - Дениса Дроздова! Боже ж ты мой: какой голос, чудный баритон! Зачем?..

- А как вы узнали? - вкрадчиво полюбопытствовал Даулет.

- Как-как?.. Всем было известно, - дирижёр совсем растерялся.

- Лично я, Альберт Синаевич, слышу эту новость от вас, от первого. - Гаглоев удивлённо вскинул брови. - И в приказах, да­да, ни единой буковки об этом намерении…

- А… Нелли, что она налетела на меня вороном… грозилась… Даулет старательно что-то записывал в блокнот:

- Разберёмся… А Нелли…

- Нелли - мать, у Дениса голос – большая редкость, ему бы в Европу… жаль не попал… но это в планах, - Гаглоев безуспешно пытался ненавязчиво заглянуть в блокнот Даулета. - Меня думал взять с собой…

- В каком качестве, как друга?

- Как маэстро, педагога… ну и друга…

- Отчего же, если вы такие приятели, Альберт Синаевич, вы не навестили больного? Ведь он уже две недели, как на «больничном»?

- Я не афишировал дружбы с ним, - Гаглоев размахивал руками, как за дирижёрским пультом. - Вы не представляете, насколько жестокий механизм – театр: откроешь свою душу – сразу наживёшь врагов, которые в эту самую душу… помои выльют!

- Да-а-а, - с «пониманием» почти пропел Даулет. И вдруг резко. – Ну, а как там насчёт смягчения вины – не созрели?

Маэстро замер, побелел, чуть не сливаясь со стеной, к которой припал:

- Вы… всё поняли, знали… для чего же, тогда, устроили весь этот цирк? - он подошёл к столу, за которым сидел Даулет, вплотную. - Но Тулешева я не убивал!!!

Даулет чуть отпрянул: такого поворота событий он не предвидел, но вида не подал. - Знаете, господин Гаглоев… вот на эту тему, здесь, честно говоря, неуютно говорить будет мне. Вам придётся проехать со мной, чтобы всё подробно изложить на бумаге.

* * *

1921. Клинцы.

Серёжа пытался сдерживать рыдания. Слёзы подчинились – высохли, но дрожь в теле не проходила. Он слегка отстранился, высвободился из объятий Валериана, и прошептал чересчур жёстко, чересчур по-взрослому:

- Ну, а ты, дядя… Ты так и будешь терпеть? Там же бабушка… - слёзы потекли вновь.

Валериан, почти автоматически, казалось, без всяких эмоций, повторял за Сержем:

- Там же бабушка… там же бабушка… там… ну-ка, отползи в сторону, - обращаясь к племяннику. – Тш-ш… - он достал из кармана револьвер, и, прицелившись, выстрелил в ящик, стоявший подле маленькой часовенки – Сержу всегда хотелось узнать, что туда складывали Игнат и Валериан. Но кроме «сухого» и мрачного бурчания Игната: «Пригодится…» ничего не добился.

Дядя выстрелил метко: ящик взорвался, а когда развеялся дым, и улеглась, подброшенная взрывной волной земля, от кучки бандитов в живых не осталось никого. Серёжа смотрел на Валериана с нескрываемым трепетом, даже восторгом.

- Это не победа, Серж, - с горечью произнёс Валериан. – Далеко не победа. Но как бы ни было изгрызено твоё сердце – ты не вправе сдаваться. Слышишь!..

Лихорадочно цепляясь за дядю, Серж выполз наружу. Им ещё предстояла горькая миссия: похоронить бабушку, Игната и батюшку. И только роя яму для могилы, Серж опомнился:

- А где Олеся?

- Не знаю, - Валериан оторопел, и тут же властно приказал Сержу спрятаться на том же месте, - А я пойду, поищу.

Олесю, истерзанную, поруганную и уже бездыханную, он нашёл внутри церкви. Здесь же спал и её душегуб – пьяный солдат.

- Мразь, - процедил Валериан, и вытащил его за шкирку из храма. Тот проснулся, не сразу поняв, в чём дело. Заголосил о помощи. Валериан подталкивал его к реке. Серж из укрытия услышал только звук выстрела…

- Мальчик мой, я понимаю, что на твою долю выпала нелёгкая судьба, но ты не должен, не имеешь права сломаться! Подрастёшь, я тебе расскажу подробнее и точнее – что значит «порода», «фамилия», «титул»… и правила, которые станут для тебя незыблемыми. И ты не будешь меня осуждать.

- Дядя, я уже взрослый… ты же так меня называл?

- Называл, - согласился Валериан. – Ты умный ребёнок, но слишком мал… к несчастью… или к счастью… Да… - он на минутку задумался. – Нам нельзя здесь оставаться…

- Куда же мы пойдём?

- Есть кое-какие соображения… план… только вот что, Серж… - Валериан присел на корточки перед племянником, похлопал по плечу. – Будем опять играть… Нам надо сменить имена на… «пролетарские» - так безопаснее.

- А кем я буду?

- Ты? Ну, хотя бы, Игнатом.

- Игнатом?

- А что? Он был так добр к тебе…

Меньше минуты он колебался и, наконец, выпалил:

- Я согласен.

* * *

1973. Целиноград.

Нелли вошла во двор роскошного госособняка, провожаемая жадно-похотливым взглядом охранника. Она впервые чувствовала себя так неловко, не из-за охранника, конечно, а потому что в достаточной степени не была уверена в правильности совершаемого поступка. На ступеньках парадного ей встретилась белокурая миловидная девочка лет десяти, которая прыгала на одной ножке по лестнице, и была так увлечена своим занятием, что приближение Нелли её напугало, и она чуть было не упала со ступеней, потеряв равновесие. Нелли подхватила её и стала щекотать:

- Анитка, не узнала меня?

- Нелли! – благоговейно улыбнулась девочка. – Как хорошо, что вы пришли!

- Конечно, хорошо, - подбадривала сама себя Нелли. – А мама дома?

- Дома. Только она заболела, некстати… Мы переезжаем…

- Переезжаете? – тут только через открытую дверь парадного, Нелли взглянула внутрь и заметила в холле коробки и ящики, перевязанные бечёвкой.

- Вы поднимитесь к ней наверх, - заверещала Анита. – Мама будет очень рада.

Озадаченная Нелли стала подниматься на второй этаж. В её душе боролись два стремления. Одно: пролить свет на настоящее положение дел, рассказать о любовной связи с Игорем. Другое – сохранить дружеские отношения со Светланой, предоставившей ей возможность петь любимый репертуар, не без помощи которой, Нелли смогла получить звание «заслуженной». С одной стороны, у неё были веские аргументы на Кондру, как на родителя её будущего ребёнка; с другой стороны, Нелли рисовала себе страшные картины того, как она крадёт отца, пусть неродного, но всё же отца, у маленькой девочки Аниты. С такими мыслями, Нелли заглянула в спальню к Светлане. Минуту поколебавшись, Нелли присела на краешек кровати, и, не смотря в глаза Светлане, хрипло выдавила:

- Света… мне так жаль… Ты уже поправляешься?

Светлана, даже в болезни, выглядела роскошно. Не убранные в причёску, тяжёлые платиновые локоны были раскиданы по подушкам. Отсутствие малейшей косметики молодило лицо. Взгляд, несколько туманный от хвори, сконцентрировался, и Нелли почувствовала у себя на локте прикосновение руки Светланы.

- Пришла всё-таки… хвалю. Я была уверена, что придёшь.

- Света, почему?

- Потому что разница в годах для тебя – козырь, а для меня – опыт.

- Света… ты была в курсе?..

- Я? В курсе? Да я об этом знала ещё до того, как ты приехала к нам на гастроли!

- Игорь тебе всё рассказал?

- Игорь?! Игорь ничего не говорил. Это – я! Я признаюсь:

хотела тобой удержать его подле себя, - Нелли покраснела, как маковый цвет, а Светлана продолжала. – А Игорь этот мне всю жизнь поломал. Только я слишком поздно распознала, каков он хорёк! Господи! Какого человека я бросила ради него! И погубила… Но я-то верила, что Игорь меня любит, а он не меня любил, а связи и власть моего отца! А вот, когда отца сняли, он­то от меня и ушёл…

- Как – ушёл?

- Так… Уже месяца два где-то шарится… молоденькие актрисы и прочее… - Светлана расплакалась. Нелли завертела головой, в поисках какого-либо полотенца поблизости, и увидела, что в дверях всё это время, стояла Анита. Нелли встала и подошла к ней.

- Аниточка… ты выйди пока… не надо слушать… выйди… - закрыв за Анитой дверь, Нелли села обратно. А Светлана уже вопила навзрыд:

- Нелличка, а папа, папа-то мой… умер…

- Да… - Нелли не знала, что сказать, но поняла сразу, что Кондру водил за нос и её тоже. – Вы в таком положении… Как же вам быть?

- Да… я в положении… а быть… Как была, так и буду! Но тебя хочу предупредить. Девочка моя дорогая, Кондру не способен никого любить… разве что… своего ворона? – Светлана горько рассмеялась. – Мало того, что он меня обманул, как женщину, он ещё и деньги таскал, как последний шакал. И я не удивлюсь, если у него уже есть кооператив…

…Нелли вышла во двор и увидела служебную машину Кондру. Шофёр Светланы, думая, что рабочий день окончен, выпил, но скрыл…

…В этот же вечер Нелли привозят в больницу со сложным переломом ноги. Благо, что на беременность это не повлияло…

* * *

1924. Ростов-на-Дону.

День и ночь поменялись местами. Что может быть хуже – оказаться чужим в своей стране, а если точнее – стране, которая

стала чужой. Повсюду разруха, скорбь… Смерть перестала пугать, как страшное слово. Голод предательски вытеснял все оставшиеся чувства из человека. Никого не удивляли бездомность, по зиме – сандалии на босу ногу, стрельба, мародёрство, вечно мёрзлая картошка… Всё это называлось бытом.

В уцелевших домах жили уцелевшие, жили притаившись, ожидая обысков, налётов…

…Валериан с Серёжей, теперь – Фёдор и Игнат прибыли в Ростов-Папу.

* * *

26 октября 2005. Алматы.

В кабинете следователя Гаглоев, сопя, как нерадивый школьник, писал, перечитывал, комкал и рвал бумагу… но самое удивительное, именно здесь Альберт Синаевич обнаружил, какой он бедный и никому не «нужный»… Страстная любовь к Гульнаре, и тот факт, что он её никоим образом не хочет замарать в деле Тулешева, «завели» Гаглоева ещё больше, да так, что он пустил слезу и впал в истерику.

- Понимаете, я бы никогда… никогда такого не сделал… Мне не нужно было… Да, я хотел быть худруком! Но это не преступление! Я собирался заработать, поставить театр на ноги, и вывести актёров в люди! В приличных местах, за это не сажают, а премии дают!

- Альберт Синаевич, какие ваши годы – всё ещё впереди!- подыгрывал Даулет. – Вот вы мне поясните. Ну, если всё так, как вы излагаете, зачем вам нужно было несчастный труп волочь, аж, на иссыкскую трассу?

Гаглоев ощетинился, будто вновь оказался на даче Тулешева:

- Страх! А-а… разве вы поймёте? Страх! Нелли накатилась на меня, будто я в сговоре с администрацией. Я ей говорю, что я ни сном, ни духом, а она мне угрожать своими связями! Вот я и поехал… а то – возьмут, да и уволят! Кто их знает…

- Из вашего рассказа можно понять, что Нелли Владимировна Дроздова в сговоре с мафией?

Гаглоев наотмашь хлопнул ладонью об стол, и сказал вкрадчиво:

- По крайней мере, связь с этим миром у неё точно есть…

Даулет перегнулся через стол, и, понизив голос, предостерёг:

- Альберт Синаевич, вы так и не ответили на мой вопрос, откуда у вас такие сведения… Иначе ваше заявление будет клеветой…

Гаглоев, потупив взор, молчал. Его руки мелко дрожали.

- Luit in corpore, qui non habet in aere – Отвечает телом тот, кто не может отвечать деньгами, - произнёс он совсем удручённо. Даулета аж подбросило:

- Вы на что намекаете?.. Попрошу выражаться яснее!

- Что имел, то сказал…

- Тоже мне – Цицерон! Если уж вас так тянет в латынь, то, пожалуйста:

- Aliud est tacere, aliud celare – Одно дело молчать, другое – умалчивать. Пишите и помните: обман порождает обман! - Даулет стоял уже возле двери, улыбаясь. – Перевести на латынь?..

- Не нужно, - буркнул Гаглоев.

* * *

1927. Ростов-на-Дону.

Игнату исполнилось двенадцать лет. Крыша - над головой, рядом – дядя Фёдор… Они живут в крепкой избе: тепло, сытно. Жаль, что свободного времени мало. Дядя неустанно требует с Игната каждодневных разительных успехов во всём: в учёбе, стрельбе – ныне без этого никак нельзя, даже в фехтовании. Ему приносят карандаши и краски, обучают рисованию. Педагог, правда, немного странный – дёрганный, больше напоминающий дворника, так и сыплет непонятными жаргонными словечками, за что не раз перепадало от Фёдора как ему, так и его ученику.

А сегодня – прямо-таки – счастливый день! Как будто и не было никакой войны. На душе легко, весело. Но Фёдор, прогуливаясь на лодке с племянником, не удержался от нравоучения:

- Игнат, мне не хочется повторяться, но я обязан. Вы меня огорчаете безмерно, мешая в одно целое русский язык и арго. Пора бы уже отличать «вора» от «босяка», приличного гражданина от проходимца. И впредь, попрошу не забывать – вся эта камарилья вокруг нас – явление временное, вынужденное.

- Но, дядя…

- Я тебя очень прошу… О, Боже мой! Как мне просто было шесть лет назад! Тогда ты понимал меня без слов. А сейчас… сколько раз повторять: не называй меня дядей! Фёдор! Просто - Фё-дор!

- Я понял… но могу спросить тебя?

- Да, безусловно. Я отвечу на все вопросы.

- Тётка Аксинья, у которой мы живём… она – скупщица краденого? – почти скороговоркой выпалил мальчик.

- Да. И не только… В её доме находится, так называемая, «воровская малина». Господи, за что мне ниспосланы такие испытания?.. Понимаешь, Серж, - он наклонился к племяннику. – Я называю тебя так, чтобы ты помнил – кто ты. Когда-то, до семнадцатого года, я — юрист, помогал избавлять честной народ от подобного сорта людей.

- Но, ведь, ты был адвокатом, а значит, защищал… преступников?

- Быть адвокатом – это, в первую очередь, служить закону. Понимаешь? Закону! И восстанавливать справедливость. Кстати, справедливости ради, именно эти люди приютили нас с тобой, и, не выдав «красным», спасли от гибели. Мы должны быть им за это благодарны.

- А я благодарен! - Игнат просиял. – Они мне нравятся! Правда, некоторые смешные, бестолковые… Но есть и такие, перед кем бы я снял шляпу!

- Не надо ни перед кем снимать шляпу! Твоя задача – провести тончайшую, но очень прочную грань между ними и нами. Такую, что кроме тебя и меня, её бы никто не заметил. Ты меня понял, родной?

- Конечно… - и смущённо добавил. – У меня сегодня – день рождения.

- Да-да! Я помню, - Фёдор достал из-за пазухи карманные

шахматы. Клеточки на доске отливали перламутром, а фигурки из слоновой кости были настолько искусно вырезаны, что Игнат, не сдержав восторга, воскликнул:

- Charmant! Charmant!

- Научи играть своих охранников. Они век не забудут – таких игрушек и в глаза не видели! Но подарки ещё не закончились, - и дядя извлёк из кармана куртки – музыкальную шкатулку.

Игнат открыл крышку: появилась, похожая на стрекозку, воздушная балерина, и закружилась под музыку на одной ножке. Мальчик захлопнул крышку, прижал шкатулку к груди и заплакал:

- Где ты нашёл? Это же моя… мне её мама подарила… я это помню!

Фёдор потрепал его по волосам:

- Вот и молодец, что помнишь! А её я не нашёл, а сберёг. Приятно, когда сбываются мечты?

Не отвечая, Игнат вновь открыл шкатулку и залюбовался.

- Пора возвращаться, - Фёдор приналёг на вёсла. В доме Аксиньи их ждал торжественный обед и ещё один сюрприз – маленький старинный клавесин. Мальчика подсадили на вертящийся стульчик к инструменту. Он неумело погладил клавиши пальцами, пытаясь извлечь музыку. Окружавшие его гости рассмеялись. Среди них выделился один – кривой и шепелявый:

- Чё скалитесь? Может, он Паганиней станет?

Фёдора в это время поманили в смежную комнату, но он остался в проёме. Незнакомец уважительно и даже подобострастно обратился к нему:

- Тут, понимаете, такое дело… взгляните… вот, накладные, квитанции…

* * *

1979. Павлодар.

Артур вернулся из комнаты посетителей в барак исправи­тельно-трудовой колонии для несовершеннолетних. Он шёл, подпрыгивая, пританцовывая, на лице переливалась улыбка.

В руках он держал тяжёлую картонную коробку, из которой доносился аппетитный аромат провизии.

- Ну, братва, налетай! Щаз, отпразднуем прощальный бал…

Хасен ехидно клацнул зубами:

- Ты что думаешь, восемнадцать щёлкнет, и сразу переводят в санаторий парткома?

- Да, Турок, ещё здесь попаришься… а в «общем режиме» хорошего мало, - благожелательно подтвердил Сивый.

- А мне – плевать! Я слышал, Горыныч апелляцию состряпал, и я - по амнистии – на во-о-лю! – радостно протянул Артур, присев на корточки и расставив руки на манер крыльев, изобразил полёт, не то птицы, не то самолёта.

- Ну, ты – борзый! Хотя, как знать… у тебя башка варит: вона, и медичка по тебе стонала, и библиотекарша – без ума, хоть и старушка…

- Ещё бы ей не чокнуться – я ей такую фуру макулатуры перелопатил…

- Ага, пока мы горбатились с цементом, - ядовито ввернул Хасен.

- Вот я и говорю, что у него с башкой - порядок, - как ни в чем не бывало, продолжал Сивый.

А Хасен мечтательно замурлыкал:

- На воле – красота, лимонад-конфеты и в кино билеты, девочки…

Артур, казалось, их не слушал. Он разложил на нарах свёртки, принесённые тёткой, и наслаждался многоцветием обёрток:

- Греби сюда – тут вам и лимонад и кино!

Ребята и так были неподалёку. А «мудрый» Сивый ворчал:

- Во - к чему ты привык! На это башли нужны, а их у тебя – вошь на аркане…

- Да не твоя хвороба, как мне бабок срубить!

Хасен, уже чавкая:

- Были б бабки – не попадался бы!..

- Да вы чё, в самом деле? Может, кто по «чердаку» желает? Я к ним с колбасой и сгущёнкой, а они мне – сопли до пола!

Сивый - мальчишка хилый, длиннющий, неуклюжий. Что-то

у него с лёгкими не так: видать – «тубик». Обиделся он на Турка, отвернулся, а потом и вовсе на свои нары полез. Но Артур долго зла не держал, он потихоньку подобрался к нему:

- Да ладно, чего ты? Хавай! Мне-то это ни к чему… Меня и на кухне снабжают – будь здоров! Но слушать, вот эти все твои туманности… - он поморщился.