Страница - 8

Глава восьмая

— Я вас потерял вчера! — сказал Жунус, идя рядом с имамом в мечеть.

Правый рукав его халата висел пустой, а перевязан­ная рука была спрятана на груди.

Спрашивая о таинственном исчезновении имама, Жу­нус хотел разузнать, не может ли он быть в чем-нибудь полезен Агзаму.

Имам увильнул от прямого ответа. Он не хотел по­свящать Жунуса в деликатный разговор с шейхом. Кто его знает! Сегодня Жунус не хотел идти на совещание под предлогом, что он не духовное лицо. Имам с трудом настоял.

Когда они пришли на место сбора, длинный зал ме­чети уже был переполнен. Впереди полукругом сидели имамы, ходжи, муллы в больших белых чалмах и в бе­лых халатах. Одни, полузакрыв глаза, перебирали четки; другие, искоса поглядывая на соседей, перебрасывались скупыми фразами, словно каждое слово вытаскивали удочкой.

Агзам встал у дверей и, приложив руку к груди, при­ветствовал собравшихся протяжным голосом. Длиннобо­родый ветхий старик с провалившимся от болезни сед­лообразным носом, восседавший на самой середине полукруга, отодвинулся и указал место имаму рядом с собой. Жунус сел у входа.

После краткой беседы с Агзамом ветхий старик начал шепеляво бормотать, пересыпая свою невнятную речь ци­татами из корана. Его гнусавый голос прерывался частым притворным кашлем. Содержание речи было хо­рошо знакомо Жунусу. Старик повторял старые пропо­веди об единстве мусульман и о загробном мире, где ждет суровая кара изменников веры.

«Ничего нового»,— подумал Жунус. Ему хотелось послушать речь, зажигающую сердце. А тут... Он был разочарован. Ведь всю ночь он не сомкнул глаз в ожида­нии выступления подлинного вожака мусульманской ре­лигии.

Жунус оглядел собравшихся — как они восприни­мают скучную проповедь. Рядом с ним сидел худой, тощий ходжа, совершивший паломничество в Мекку. Его большие толстые губы были упрямо сжаты. Он слушал, приложив сухую ладонь к заросшему седыми волосами уху. Любопытно, как ходжа расценивает происходящее? Возможно, он тоже согласен с Жунусом, Что проповедь предназначена не для собравшихся представителей ду­ховенства, а для населения захудалого кишлака?

Подле ходжи сидел чернобородый мулла с короткой шеей. Глаза у него красные, злые. А где же ученый шейх из Индии? О нем случайно обмолвился имам Агзам. Мо­жет быть, вон тот, притаившийся в углу, как сыч? Вряд ли! Слишком уж наглый и подозрительный у него вид. Нет, шейх должен быть душой совещания, сидеть на по­четном месте...

Мысли Жунуса были прерваны выступлением Агзама. Он был одет лучше других. Нарядный халат из гис- сарского шелка, обшитый широкой тесьмой, облегал его плотную фигуру. На голове белела чалма, намотанная на парчовую тюбетейку. Огладив бородку, имам начал с восхваления подвигов пророка и его халифов. Затем он перешел к эмиру Бухары, выставив его как лучшего мусульманина. Под конец потребовал поднять восста­ние, жестоко расправиться не только с большевиками, но и со всеми сочувствующими им. Если потребуется, чи­тать молитву с кровью, без обмывания. Бог простит! Имам требовал связаться с мелкими отрядами басмачей и объединить их вокруг эмира.

Жунус, слушавший выступление своего друга, был ошеломлен. Агзам в беседе с Жунусом всегда выставлял

на первый план народ, его нужды. А тут он заговорил о беспощадной жестокости, чтобы сохранить старый мир. Разве жестокостью можно привлечь народ на свою сто­рону?

Нет, нет, уста имама Агзама выражают чужие мысли. Только вчера он, духовный отец, дал обещание всю силу употребить на то, чтобы уговорить эмира улучшить жизнь трудового народа Туркестана и Бухары. Иначе народ не будет воевать за ислам.

Синие глаза Жунуса пробежали по рядам. Тонкие гу­бы сложились в саркастическую улыбку. Бледное лицо покрылось алыми пятнами. Он решил сказать свое сло­во. Надо дать толчок к серьезным мыслям, чтобы муллы не поддержали Агзама.

Жунус поднялся. Без чалмы, в простом халате он рез­ко выделялся среди мулл.

— Ваши слова для народа должны быть как слова корана. В ваших словах люди ищут путь к спасению на. том-свете и к хорошей жизни в этом мире. Но вы всегда обещаете блаженство рая в загробном мире, а в этом, кроме проповеди терпения и угроз за ослушание, народ ничего от вас не видел и не слышал. А вот в Ташкенте обещают лучшую жизнь в этом мире, на земле, а в том— ничего. Как же вы думаете, за кем пойдет наш измученный народ? Мне кажется, любой казах или узбек поду­мает про себя: «Дай я лучше поживу в этом мире, чем ждать неизвестности в том!» Ведь никто не возвращался с того света и не сказал, что там очень хорошо. А если это так, то почему мы должны беспощадно угнетать, от­пугивать от себя бедный наш народ? За что? За то, что он хочет хорошей жизни? Обещайте мусульманину хо­рошую жизнь, помогайте ему, он сам пойдет за вами, а не за большевиками.

Все смотрели на Жунуса с возмущением, а некото­рые с открытой ненавистью. Сосед муэдзин тихо потянул Жунуса за полы халата, стараясь остановить его.

— Джадид! — шепнул ветхий старик на ухо своему соседу. Это слово пошло по рядам, повторяемое как эхо. По лицу шейха пробежала тень беспокойства. Тонкие веки тревожно поднялись и сразу опустились.

В это время с минарета раздался призыв муэдзина. Первый день совещания закончился общею молитвою и просьбой к аллаху о помощи.

Вечером ученый шейх пригласил к себе Агзама и за угощением спросил:

— Кто это говорил?

— Истинный мусульманин. Если он не так мыслит, то в этом виноват я.

— Такие мусульмане работают заодно с большеви­ками! — ответил шейх,

— За него я ручаюсь!

— Если вы ручаетесь, дорогой имам, то я спокоен. Но...— шейх тихо закончил: — Такому человеку место не здесь, а в Семиречье. Оттуда есть хорошие новости...

— Это что — слух о беженцах, вернувшихся из Ки­тая?

Шейх перебил:

— Это не слух. Семиречье сейчас — пороховая бочка, дорогой имам. Уговорите этого казаха вернуться домой. Я свяжу его с верным рабом аллаха. Попытайтесь. Бла- гославляю вас!

Разговор о Жунусе прервал мальчик, принесший чи­лим с откидной сеткой на головке. Под сеткой чилима шипела анаша.

Агзам схватил чилим и жадно затянулся... Когда ще­ки его покраснели, а глаза покрылись пеленой, шейх Му- хитден-ибн-Аль-Араби наклонился к нему и спросил:

— Сколько золотых стоит голова Пронзе-ака?

Отвечая на собственный вопрос, он передал имаму сложенную вчетверо бумажку с арабским текстом и сказал:

— Читайте!

Это был приказ командующего войсками Туркестан­ского фронта Михаила Фрунзе от 23 мая 1920 года:

«...Басмачи не просто разбойники, если бы было так, то понятно, с ними давно было бы покончено. Нет, основ­ные силы басмачества составили сотни и тысячи тех, ко­торых так или иначе задела или обидела прежняя власть; не видя нигде защиты, они ушли к басмачам и тем придали им небывалую силу. Вместе с собой они принесли басмачам и поддержку мусульманского насе­ления...»

Шейх наклонился в сторону имама и закрыл рукою бумагу.

— Мудрый имам, я вас прерву...— он вежливо, но бесцеремонно вырвал приказ из рук Агзама и добавил:— Обратите внимание на эти слова: «Вожди басмачей, ус­певшие своей борьбой приобрести большую силу и влия­ние, учли это и в большинстве признали советскую власть...»

— Неужели так?

— К сожалению, да!.. Но...

Невдалеке пропел петух. Агзам встал. Мысль шейха осталась недосказанной.

Глава девятая

Тлеубай, как уверяли жители аула Айна-Куль, свих­нулся в окопах.

— Бедняжке,— рассказывали соседи,— до сих пор снится бомба, такая круглая, с головой и с ножками. Она подходит к нему каждую ночь и спрашивает: «Хочешь, взорвусь?» Конечно, от такого сна не только закричишь, но и с ума сойти можно.

Правда это или нет? Вероятно, правда. С фронта Тлеубай вернулся безбожником. Он не мог понять, как бог допустил войну. На его глазах после взрыва бомбы от взводного командира остался только один сапог. А взводный командир был веселый человек и хорошо от­носился к Тлеубаю. Вернувшись в Айна-Куль после тя­желого ранения в голову в дни революции, Тлеубай стал говорить такие вещи, что стариков бросало и в жар и в холод. Его прозвали «коке-мылжын».¹ Над ним посмеи­вались, но все же его слушали охотно.

Хальфе не мог допустить, чтобы в ауле какой-то су­масброд распространял ересь. Он надел чалму и подо­шел к юрте Жунуса. Здесь собралась толпа, окружив­шая Тлеубая. Хальфе прошел внутрь круга и, взмахнув палкой, крикнул:

— Грех вам слушать безумного человека! Именем ал­лаха проклинаю всех, кто впредь будет слушать его!

И Хальфе палкой указал на Тлеубая.

— Хальфе,— сказал Тлеубай,— мы уважаем вас, но просим уважать и нас. Сейчас свобода. Каждый человек имеет право говорить, что он хочет.

— Вон с глаз моих! — вскричал Хальфе, потрясая палкой.— Еретик!

И вот этот Тлеубай, безбожник, с первых же- дней возвращения беженцев подружился с Бакеном.

— У каждого своя участь в жизни,— сказал он ему.— Ты страдал в Китае, а я в окопах. Но мы еще не сели верхом на жизнь, идем рядом с нею пешком. Пятки у нас в крови, изодраны от ходьбы. Давай жить как сле­дует?

— Это как?

— Завтра идем к землемеру и заставим его отмерить нам на левобережье реки Кастек землю.. Мою и твою, что отобрали после восстания. Там мы построим дом из самана. Посадим яблони, будем сеять хлеб. Поле ста­нем обрабатывать вместе.

Они ударили по рукам, и на следующий день Тлеу­бай отправился в Кастек. Бакен не смог поехать с ним.

Тлеубай пришел на квартиру Сугурбаева, «большого начальника», и не застал его дома. Нежданного посети­теля встретил Фальковский.

— Где начальник? — спросил Тлеубай громовым го­лосом.

— Уехал.

— Ты кто?

— Землемер.

— Ты мне и нужен!

— Что вы хотите?

— Пойдем на речку. Отмеришь мне и Бакену землю. Фальковский улыбнулся.

— Не могу, дружок, без постановления правительст­ва и без указания товарища Сугурбаева.

— Врешь! По глазам вижу. Обманываешь!

— Не оскорбляйте, будете иметь дело с товарищем, Сугурбаевым.

— Чихал я на твоего Сугурбаева!

Тлеубай расстроенный вышел. Но затем снова воз­вратился и решил заставить силой землемера пойти на левый берег Кастека.

Фальковский удачно вывернулся и спасся бегством. Хозяева дома пытались задержать Тлеубая. Раскидав их, он выбежал во двор. У крыльца стояло несколько станичников. Один из них, светловолосый, в поношенной гимнастерке, загородил ему дорогу:

— Ты что буянишь?

Тлеубай не ответил. Его окружили со всех сторон.

— Землицы захотел? — усмехнулся чубатый казак, — Принеси мешок и набери ее. Мы тебе насыпем без скандала.

— Надо у него спросить, не он ли сломал мельницу Тыртышного в шестнадцатом году?

 Тлеубай понял, с кем имеет дело. Не обращая вни­мания на насмешки, он молча ушел.