Страница - 9

ГЛАВА V

ЛЕГЕНДА О НЕВИДИМКЕ И ОТГОЛОСКИ ВОССТАНИЯ

В сентябре 1775 года в родах Табын и Тама Младшего жуза появился человек, имя которого было легендой. Степная молва называла его Незримым, Святым, Чародеем, но чаще всего Куктемиром или Невидимкой. Считая себя преемником Пугачева, Невидимка агитировал за продолжение борьбы. Призывы его пользовались большой популярностью в аулах Младшего жуза. Движение Невидимки возникло осенью 1775 года и явилось как бы откликом, новой формой борьбы после трагических событий весны и лета, когда карательными отрядами были жестоко подавлены волнения казахов в Младшем жузе. Репрессии только временно снизили накал борьбы. Осенью она возрождается, но в иной форме. Призывы Невидимки в родах Табын и Тама, как в Наиболее пострадавших, нашли самую благоприятную почву, а затем распространились и в других родах.

Как же родилась легенда о Невидимке? Причиной этому были многочисленные слухи, особенно волновавшие умы населения в районах, где в недалеком прошлом бушевала Крестьянская война. В Башкирии, на Урале, на Волге, в Младшем жузе верили, что Пугачев жив, что он с войском находится в Крыму и вскоре вновь явится под Оренбург и Яицкий городок. В своих предсказаниях Невидимка умело использовал эти слухи, его призывы отвечали вере казахов в скорое возвращение императора Петра III (под этим именем Пугачев был известен в казахской степи). Причиной движения Невидимки было и то, что аулы родов Табын и Тама кочевали по соседству с аулами Дусалы-султана и без его поддержки оно, видимо, не получило бы распространения.

Возникнув в сентябре 1775 года, движение Невидимки быстро приобретало популярность, чему способствовали многочисленные легенды. В памяти казахов еще не стерлись действия карательных экспедиций в 1775 году, и для них было естественным желание Невидимки быть незримым для окружающих, что делало его неуязвимым, скрывало от врагов и породило миф о сверхъестественных способностях. Такие легенды обычно складывались народом в трудные минуты жизни. Примером этому может служить знаменитое «Сказание о незримом граде Китеже», который скрылся под водой во время нашествия на Русь татарского хана Батыя. Жители казахских степей приписывали Невидимке необыкновенные качества, видели в нем существо мифической силы и мощи. Шире всего в казахской степи было известно следующее представление о Куктемире: «Яко тот Невидимка о четырех ногах, в Урде живет, говорит человечьим голосом, из Урды уходит, пропадает сутки по два и по три, а куды уходит не знает, а когда идет обратно, будто ревет по-скотски как корова, а когда в Урде бывает все бунчит, а видеть никто не может. Только одна женка, которая находится при нем, разводит огонь, она ви-дет и пересказывает, что ходит на четырех ногах, на всех ногах сапоги, а называет себя бусым быком, голова человечья, носит шапку, а рога быковые, спина вся железная», отсюда и имя Куктемир.

Но сохранились и более правдоподобные сведения о Невидимке. Царское правительство, которое боялось даже воспоминаний о пугачевском восстании, быстро отреагировало на слухи о Невидимке: губернатором Рейн-сдорпом были срочно наняты и отправлены в аулы к Ду-салы-султану под видом купцов татары из Сеитовой слободы. Есаул Губандулла Адгамов и Рахимкул Ибра-ев, вернувшись из аулов, кочующих на устьях рек Хобды и Илека, так рассказывали о своих наблюдениях. Аул Невидимки охранял Дусалы-султан, который с сентября 1776 до весны 1776 года временно поддерживал движение по причинам, о которых будет сказано позже. Не желая вступать в объяснения с русской администрацией, Дусалы относился подозрительно к гостям издалека, и поэтому купцы были остановлены за две версты до аула, куда для переговоров приехал сам султан с сыновьями и старшинами. Узнав, что купцы присланы от губернатора и желают видеть Невидимку, Дусалы не решился им препятствовать, но предупредил об опасности, так как подчиненные ему казахские роды, присоединившись к Невидимке, вышли частью из его повиновения: «В кочевья киргизские ехать неможно, потому что в тех кочевьях находятся люди худаго состояния и могут их умертвить, ибо де при нем, солтане, надежных людей никого почти нет, а естьли б были, тоб отправил он с ними провожатых». Султан не обманывал, в его ауле с прибытием торговых татар стало неспокойно: «… киргиз-кайсаки на него, солтана, негодовали, для чего он их (купцов) по орде разъезжать допускает». Но купцы все-таки на свой страх и риск решили добраться до аула Невидимки.

Кочевал Невидимка в устье реки Хобды с двумя тысячами кибиток, и при подъезде к селению татары были поражены, услыхав «странной, никаких речей не составляющей голос, похожий не столько на человеческой, сколько на рошковой или другой какой». В ауле кибитка Невидимки стояла обособленно и была похожа на мечеть с полумесяцем наверху. Татар заставили выполнить религиозный ритуал, слезть с лошадей, поцеловать двери кибитки и священный сундук якобы с сокровищами Святого. Купцы, стремясь войти в доверие к Невидимке, оставили для него на сундуке кораллы и жемчуг. В кибитке приезжих встретила молодая казашка, готовившая мясо. При ней собравшиеся казахи подробно расспросили купцов об их именах и намерениях. Подтверждая еще раз дар провидения у Невидимки, женщина сообщила, что вчера он ей сказал: «Будет посланник с большею черною бородою и с бельмом на глазу, как-то он Ибраев и есть». А ночью у женщины был припадок, «она троекратно кричала, так как бы будучи от кого-либо битая с глубоким унижением, и поутру де видимы были на ее лице синие знаки». Она объяснила свое поведение ночью приходом Невидимки, который сердился, что в аул были допущены купцы, и предупредила их об опасности.

А на другой день днем она посмотрела наверх кибитки, «заделалась тотчас без ума, от чего минуты, например, через три свободясь», заставила гостей покинуть кибитку, «ибо де святой идет». Купцы, стоя у кибитки на коленях, прежде услышали «троекратно странной же голос, никаких речей не изъявляющей, причем тот час выставился сквозь кибитку большой нож с колешным звуком, о коем де киргисцы сказывали, что тот звук происходит от железа» на спине Куктемира. Невидимка обвинил купцов, что они присланы от губернатора «для разведывания о киргиском народе. Вы де тамо (в России.— Я. В.) народ разорили, да и здесь раззорить хочете». Женский голос из кибитки вынес купцам приговор: «Взяв саблю изрубить их Адгамова и Ибраева в куски, чтоб они не говорили, а инаково де они больше зделают возмущения, ибо де и присланы они для примечания состояния орды». Но купцы, когда их отвели от кибитки, сумели откупиться.

Покинув аул, они еще некоторое время провели в междуречье Хобды и Илека, беседовали с жителями и пришли к выводу, что «все то под имянем его, Невидимки, производит вышереченная женка с поспешествовани-ем ей киргисцов, а при том содействием нечистого духа, вселившегося в нее еще из детска… ныне уже она за другим мужем, будучи двадцати двух лет, имянем Сапара, Табынского рода, киргисца Мятяна дочь, причем тем мужем ее примечено, что в ночное время приключалось ей, как бы кто в духе нечистом приходил и с нею сообщение имел. По умертвии того первого ее мужа беглыми из здешней протекции калмыками, прошедшею осенью взял ее в замужество брат меньшей того умершего киргизца, Янбалта, с ко.его времени поныне она Сапара, го свое странное дело и производит, в чем ей тот муж для корысти своей помогает; а и Дусалы-солтан с детьми его способствует».

Сапара призывала продолжать восстание от имени Невидимки потому, что в силу приниженного положения женщины в феодальном кочевом ауле агитация от ее имени не имела бы успеха. Сапару отличали большая гибкость ума и находчивость. Создав в своем воображении Невидимку, она остроумно защищала его от любопытства собравшихся в ауле казахов… «как я вам покажусь, так как востра сабля». Казахи верили общению Сапары с Невидимкой, так как она страдала душевным недугом — припадками, сопровождавшимися видениями, что было необъяснимо, таинственно и внушало страх.

К чему же призывал казахов Невидимка, что он им конкретно говорил? Прежде всего, Невидимка обещал скорое возвращение «нового государя» (Е. Пугачева.— Н. Б.). Казахи верили Невидимке, его пророчество подтверждалось многочисленными слухами, будоражившими степь. Народ не желал верить, что поражение Пугачева под Царицыном окончательно, ведь его армия неоднократно возрождалась после многократных разгромов. Народ ждал Пугачева. Кроме того, казнь Пугачева многими не воспринималась как конец императора Петра III, под именем которого предводитель восстания был известен в народе, и отсюда рождение слухов такого содержания: «Емелька жив, а на место его казнен другой, тот Емелька себе новое войско собрал в Киргизской степи и сюда идет и вы его ожидайте»; «От села Бели-бей в двухстах верстах еобираетца великая армия разного народа, орда башкирцев в тридцать тысяч, киргисцов числа не знает, казаков яицких двадцать тысяч и других народов много… и (Пугачев) намерен итти в город Казань и далее».

Об этом слухе, распространявшемся на заводах в Башкирии, сообщал в письме священник Петр Афанасьев своему отцу в Черемшанскую крепость. В народе появились подложные манифесты, написанные от имени императора Петра III, что еще больше укрепляло веру в то, что предводитель Крестьянской войны жив. Тобольский купец Дмитрий Постников сделал донос на казака Герасима Завьялова из Верхнеуральской крепости за разглашение слуха, что «бывший самозванец злодей Пугачев был посланным от государя Петра Третьего, а сам государь Петр Третий находится у теплого моря доныне, при нем войска двенадцать тысяч и калмыков и других людей, с которыми пошел ныне в Петербург, а вскоре и к Оренбургу будет». Старшина Сучунькипчатской волости Куселей Альтраков слышал от крестьянина Петра Ерина на Кош-Преображенском заводе, что «Пугачев жив и с яицкими казаками и киргисцами идет от Яицкого городка к Оренбургу». Петру Ерину. об этом на заводе сообщили крестьяне Иван Федоров, Григорий Мокеев, Гусев и Мыночин.

Если сравнить содержание этих слухов с предсказаниями Невидимки, можно отметить, что в общих чертах они совпадали, но имели и специфические, местные казахские особенности. Когда в ауле Куктемира собрались большие вооруженные отряды казахов, он, видимо, основываясь на слухах о том, что Пугачев скоро должен быть под Оренбургом, призывал казахов, «чтоб все были в готовности, которой вам город надобно Оренбург или Уральской, тот вам и отдам». Пытаясь ободрить казахские отряды, укрепить их мужество, Куктемир уверял, что «когда он находиться будет при них, то де ничего им вредного последовать не может». Невидимка знал, что в прошлую весну казахские роды, совершавшие набеги на русские крепости, подверглись тяжелому наказанию, и поэтому он успокаивал казахов! «На вас идущих военных людей нет… к которой бы крепости не поехали, оную вам я отдам и возьмете, только выезжайте, а сами на устье реки Кобды кочевьем расположитесь, где вам от россиан вреда не будет, ибо они сделать с вами ничего не в состоянии». Прошедшая зима для казахов была очень трудной. Зная это, Куктемир предлагал переждать холодные месяцы и с весны продолжить борьбу.

Невидимка начал свою агитацию в сентябре 1775 года, к весне следующего года многих из его сторонников начали одолевать сомнения, так как император Петр III все не появлялся; отряды, собравшиеся в аулах Куктемира, стояли в бездействии. Казахи хотели знать, почему же не осуществляется пророчество Невидимки и государь не является. На это получили от него такой ответ: «Новый государь прибудет из-за Казани, а доселе прибытие его продолжилось по притчине препятствия расположения войск».

С весны 1776 года практическая сторона движения Невидимки под влиянием семьи Дусалы-султана приобретает иной смысл, переходя от антиправительственных выступлений к обычной пограничной барымте. Вероятно, Невидимка не без давления со стороны султанов Сейдалы и Дусалы с весны 1776 года начинал призывать казахов к походам на башкирские селения. Дусалы и Сейдалы, провоцируя походы, которые обещали им богатую добычу, знали, что причин для нападения на башкир было достаточно. Прежде всего, этому способствовала национальная рознь, разжигаемая царским правительством между нерусскими народами. Например, взаимно натравливая казахов на башкир, оно сумело подавить движение Ватырши в 1775 году, чем «положило таковую вражду между теми народами, что Россия навсегда от согласия их может быть безопасна». В годы Крестьянской войны, несмотря на то, что большинство башкир шло за Пугачевым, отдельные отряды оставались верными царскому правительству и помогали подавлению движения в Младшем и Среднем казахских жузах в 1773—1775 годах. Казахи знали об участии башкир в карательных отрядах, что мешало изжить национальную рознь между этими двумя народами. Казахам было известно и о том, какую роль играли башкиры в армии Пугачева. Но в 1774 году движение в Башкирии было подавлено, в Младшем же казахском жузе оно продолжалось до

1776 года. Отсюда вполне объяснима уверенность казахов в том, что башкиры предали Пугачева, а поэтому отошли от движения. По этой причине население Младшего жуза поддержало призывы Невидимки идти на башкирские селения и силой заставить башкир продолжать борьбу.

Эту сложную ситуацию использовала в своих целях семья Дусалы. Утеряв контроль над движением и лишившись авторитета в массах с уходом из лагеря восставших еще весной 1774 года, Дусалы и Сейдалы решили применить своеобразный дипломатический ход, пытаясь извлечь выгоду из движения Невидимки. Султан Сейдалы, якобы по требованию Куктемира, пишет письмо к башкирскому народу, которое, завуалировав корыстные цели султана, помогло ему стать во главе казахских отрядов. Письмо, продиктованное Сейдалы, представляет значительный интерес, и текст его мы приведем полностью.

«Если б сан (тысяча человек.— Н. Б.) был добр, тоб между нашими и вашими улусами сообщение было; ибо хотя с Россиею у киргисцов от времени Абулхаира-хана и было мирно, однако с прибытием нового государя, с генералом (Рейнсдорпом.— Н. Б.) находимся мы в раздоре, а с теми, кои государю преклонны, мирными. Причем детям мусульманским бесчестие одно быть может: от враждующих на нас русских никакого предосуждения мы не имели, только от преклонных государю башкирцов великое разорение претерпели, которые сею весною от всюду как людей, так и лошадей и верблюдов много взяли, девок, женок да служанок погубили немало, да от враждующих на нас россиан при настоящем их спокойном пребывании, придержащимся государя, вам и нам добраго быть не может. А лутше, ежели б мы обе стороны, будуче мусульмане, утвердясь между собою согласием и миром, и войски совокупя до прибытия новаго государя на Россию воевали. С самого основания орды нашей такого башкирскаго разорения слышать вам случалось ли? Мы не могши вытерпеть вашего поступка, один улус забрали, ежели бы самым делом захотели забирать, то б половину орды сокрушили. Только мы по уповании на нового государя находимся и повеления его нарушить не хотим. А вы, видно, от государя отчаялись? Сей ваш поступок советуем вам оставить. Ежели не оставите, то нас в средине улусов ваших увидите, готовтесь. Буде господь бог великого государя принесет, каждого преступления ему представить имеем; и преступление чье есть, то во первых бог, а затем государь разсмотрит. Ежели вы склонны будете, то с нами сношение имейте и помощию заимствуйте.

Буде же вопреки сего поступите, то на нас не пеняйте. Если у вас худые мнения будут и вы в неверность обратитесь: то однако ж мы правоверия держаться не оставим. Естли ж вы от чаемой беды убегнуть желаете, то пребывание ваше учредите по Орь реке, где по состоянии общем списываться можем, есть ли вы на сие согласны будете. Сейдали-султан, Дусалиев сын собственноручно печать приложил».

Разбирая текст письма, мы должны отметить хитрость и гибкость замысла султана. Сейдалы знал, что увлечь за собой казахов он сможет, бросив в массы клич, отвечающий настроениям народа. А так как под влиянием призывов Невидимки идеи Пугачева вновь всколыхнули степь, он и положил их в основу послания к башкирскому народу, которое идеологически обосновало поход казахских отрядов на башкирские селения, оформляя его как возмездие казахов за измену башкир «новому Государю» (Е. Пугачеву.— Н. Б.), в армии которого башкиры и казахи сражались плечом к плечу. В письме, написанном Сейдалы от имени Невидимки, казахи призывали башкир к сплочению сил и совместной борьбе с общим врагом — царизмом. А свой набег казахи оправдывали стремлением заставить силой оружия башкир объединиться с ними, готовиться к новому восстанию, а не жаждой мести, хотя и перечисляют нанесенные им в последнее время обиды. Это выглядело правдоподобно, многие в Младшем жузе верили, что Пугачев с армией находится у Черного моря и пройти ему в казахские и башкирские степи мешают правительственные войска. Поневоле казалось странным, что башкиры не поднимают восстания, чтобы помочь его продвижению.

Письмо прекрасно отражает настроения казахов в 1775 году, показывает рост их политического сознания под влиянием пугачевского восстания. В послании перечислены основные вехи в жизни казахского народа со времени добровольного присоединения Младшего жуза к России, отмечается нарастание гнета со стороны царского правительства, который стал невыносим в период губернаторства Рейнсдорпа, что заставило казахов принять участие в Крестьянской войне. Письмо было направлено в Башкирию с башкиром Адилгузой Исямгуловым в ноябре 1775 года. Его лично ему передал Сейдалы-султан, под диктовку которого оно было написано муллой из татар. Кроме того, Исямгулову было приказано сказать, «чтоб они, башкирцы, с ними, киргисцами, жили в покое и больше б на воровство и грабительство не поступали...», «что когда де они от сор не успокоются, тоб выезжали большим скопом на военное действие в вершины реки Оря, где де также и с их сторон (казахов.— Н. Б.) будет скопище». Исямгулов не знал точно, кому передать письмо, и поэтому явился к коменданту Озерной крепости Корфу, вручил письмо и рассказал об обстоятельствах, при которых оно к нему попало.

С весны казахские отряды совершили ряд походов на башкирские селения.

В марте 1776 года походы казахов против башкир прекратились. В аулах Невидимки собрался вновь отряд численностью 1500 человек «с таким намерением, чтоб, разоря Башкирию, ехать для злодейства до города Уфы». Но Невидимка запретил им поход, объясняя так: «Хотя прежде он против башкирцов и предводительствовал, но ныне де не позволяет, а можно де на то удобнее поступить весною по просухе».

Но движение Невидимки вылилось не только в походы против башкир. Ряд эпизодов его имеет связь с событиями Крестьянской войны по своей форме — нападение, осада и разгром мелких военных укреплений. Эти выступления носили антиправительственный характер. В 1774 году причиной нападения казахских отрядов на крепости было стремление уничтожить военный кордон, мешавший свободному пользованию землей вдоль Яика и на его правобережье, так называемой «внутренней стороне». В 1775 году к основной причине добавилась ненависть рядовых казахов к царскому правительству за тяжелейшие репрессии в весенние месяцы. Казахские отряды в 1775—1776 годах беспокоили гарнизоны крепостей и форпостов по всей Оренбургской линии укреплений от Гурьева-городка до крепости Красногорской. В нападениях принимали участие казахи родов Табын, Тама, Байбакты, Джегалбайлы, Чикли, Шомкей, Шекты, Кердари.

Большие отряды казахов общей численностью до 10 000 человек сосредоточились в верховье реки Большой Хобды, между Гурьевом-городком и Кулагиной крепостью и по речке Чингурле и «намеряются итти в Россию для разбития крепостей». О движении этих отрядов мы узнаем из донесения Чернореченского коменданта Соболекова Рейнсдорпу. Первоначально отряды устремились к крепости Красногорской, но штурмом ее взять не удалось. Тогда по заранее решенному плану пошли к Оренбургу, крепостям Чернореченской и Илецкой защите.

Казахские отряды совершили нападения на крепости Верхнеуральскую, Кизильскую, Таналыцкую, Орскую и Ильинскую. Вооруженные отряды неоднократно пытались захватить крепости Ильинскую и Илецкую защиту. Табынец Калыбай, таминцы Кадыр, Садыр, Жанболат и Ташболат и джагалбайлинцы разбили редут Калпацкий. Были разорены казачьи хутора по Уралу при урочище Кирсанов яр и между Иртецким и Гвенвардов-ским форпостами. Казаки организовывали защиту поселений, но спасти их от разгрома не смогли. Часть казахских отрядов действовала в районе Гурьева-городка, разбила селения Красный и Черный Яр и собиралась идти к Саратову.

Местная администрация, напуганная действиями казахских отрядов, затребовала войска для укрепления гарнизонов крепостей. Но к лету 1776 года движение Невидимки прекратилось, и в этом сыграли свою роль Нуралы-хан и семья Дусалы-султана. Последняя временно, до февраля 1776 года, поддерживала движение. После того, как Сейдалы-султан, возглавлявший поход казахских отрядов в Башкирию, разгромил там ряд селений и захватил много пленных и скота, семья Дусалы-султана отошла от движения и заняла враждебную позицию по отношению к Невидимке. В феврале 1776 года Дусалы писал Рейнсдорпу: «Только думаю, что Орде нашей в нем (Невидимке.— Н. Б.) прибыли нет». Кроме того, Дусалы жаловался губернатору, что в среде ему подданного «легкомысленного народа есть такие, кои де и его, солтана, совсем не слушают» и просил выслать против них карательный отряд в верховья Илека. Сам султан с немногочисленными верными аулами прикочевал под защиту крепости Туз на реке Хобде.

Нуралы-хан с самого начала был противником движения Невидимки. Обещания Куктемира о скором возвращении Пугачева внушали хану большой страх. Нуралы не мог забыть о приговоре Пугачева, который еще под Оренбургом просил «о выдаче киргизского Нуралы-хана» и обещал повесить его за ребро. Кроме того, в движении Невидимки принимала участие враждебная хану семья Дусалы-султана, которую Пугачев обещал поставить во главе Младшего жуза. Поэтому Нуралы-хан прилагал все усилия для подавления движения. Он подробно информировал о действиях Дусалы-султана и его сыновей, о походах казахских отрядов, их численности, родовой принадлежности и о конечной дели движения. Нуралы-хан настоятельно просил выслать в аул Невидимки карательный отряд. «Если упомянутые разбойники, населяющие берега Илека и Хобды, за свои преступления не будут вами наказаны, то я опасаюсь, что с наступлением лета к этим сбившимся с пути присоединятся и другие,— пишет он Рейнсдорпу,— Я удивлен и поражен, почему вы жалеете совершающих разбои киргиз-кайсаков из родов Табын и Тама, которые со своим главарем Дос-Али находятся близко от вас, на берегах Илека и Хобды».

Нуралы-хан даже советовал направить на казахские аулы башкир, так как «в той местности племена обезсилены, вследствии истощения их скота». Стремясь воспрепятствовать росту популярности Куктемира,. он, начиная с осени 1775 года, пытается использовать для этой цели известного в степи справедливостью и умом старшину Срыма Датова, которого посылал в казахские аулы для приведения казахов к присяге, чтоб они не верили Невидимке и боролись с ним. Кроме того, Нуралыхан созывал родовых старшин для переговоров. Но все это имело мало успеха. Тогда Нуралы, собрав небольшой отряд, отправился в аул Невидимки: «Намерен я был истребить, а дом его сжечь и как в то место ехал, то та женка со всем тем улусом, в коем она находилась, откочевала на речку, называемую Кыил».

Прекращению движения Куктемира способствовало полное подавление Крестьянской войны на территории России, предательство султанов и большей части старшин, их отход от движения и откочевка Невидимки на реку Кыил с прекращением агитации. Царское правительство не послало в аулы родов Тама и Табын карательные отряды, ограничилось лишь разрешением ответного похода башкир за набеги на их селения в феврале 1776 года; не были также наказаны и представители феодальной верхушки, принимавшие участие в движении, которое на последнем этапе уже не представляло опасности царизму и переродилось в обычную пограничную барымту.

Движение Невидимки было последним выступлением казахов, связанным с Крестьянской войной под предводительством Пугачева. Но отголоски восстания в Младшем жузе, продолжавшегося до 1776 года, нашли свое отражение в отдельных мелких вспышках борьбы в междуречье Урала и Волги; в частности были движения, которые питались слухами, родившимися в Казахстане. Целый ряд документов подтверждает существование одного из отрядов, действовавшего у берегов Каспийского моря в междуречье Урала и Волги под предводительством Заметаева. Для нас действия этого отряда представляют интерес, так как они связаны в какой-то степени с волнениями в казахской степи в 1775 году. Интересные сведения об отряде Заметаева имеются в записи допроса крестьян Василия Тимофеева и Петра Степанова: «Государственный бунтовщик Пугачев с его сообщниками черни был не злодей, а приятель и их заступник, а притом еще хотя ево теперь нет и не будет, то есть Подметалка (так называли Заметаева в народе.—Я. Б.), который таковым же образом вознамериваитца их защищать и вскоре будет к ним с войском своим от стороны Саратова».

В Поволжье стал распространяться слух, что Заметаева поддерживают большие отряды казахов. 26 июня 1775 года князем Мещерским была получена из Саранской воеводской канцелярии запись допроса «пехотных солдат Михаила и Лукьяна Алексеевых детей Рыковых, Михаила Михайлова сына Рыкова же, пушкарей Василия Сергеева сына Дымкова, Михаила Алексеева сына Шапошникова», что «покойный император Петр Третий будто он жив и город Саратов киргизами разорен, в коем де и состоит тех киргизов до пяти тысяч человек». Сообщение об этих разгласителях поступили из района Пензы, Верхоломова и Саранска. Под городом Верхоломовым у деревни Головищиной, по донесению однодворца Петра Основина и прапорщицы Алены Ларионовой, Рыковы, Дымков и Шапошников были схвачены и доставлены в Верхоломовскую воеводскую канцелярию. Оказалось, что они были вооружены, под одеждой на них были портупеи и, видимо, принадлежали они к отряду Заметаева, так как это подтверждалось допросом свидетелей. Так, Алена Ларионова показала, что более других «уверял Михайла Алексеев, что де от Оренбурга идет Метлин, от государя Петра Федоровича на две дороги с десятью тысячью войск своих и еще де владетель Некрасов за городом Саратовом, разори оной в луговой стороне, с таковым же множайшим войском киргизским стоит, которой послан от государя Петра Федоровича и дворян оставших забирают и ведут на канатах». Видимо, в отряде Заметаева находились бывшие сообщники Пугачева, так как Верхоломовская воеводская канцелярия, выясняя прошлое братьев Рыковых, Дымкова и Шапошникова, установила, что «в бывшие возмущения означенные Михайла и Лукьян Рыковы были в злодейской толпе казаками… и сочувствовали грабежам неповинных...».

Можно предположить, что волнения в Младшем жузе в 1775 году оживили надежды на новый подъем Крестьянской войны у оставшихся в живых сторонников Пугачева; отсюда попытка вовлечь в движение русское население по Волге и при этом прямые ссылки на волнения в Младшем жузе, надежда на помощь казахских отрядов, которые действовали в первую половину 1775 года в районе Волги. Слухи об отряде Заметаева правдивы, хотя этот отряд и не совершил приписываемых ему нападений на такие укрепленные пункты, как город Саратов, и едва ли Заметаев действовал в контакте с казахскими отрядами, что подтверждает казанский губернатор в письме графу Панину от 8 августа 1775 года: слухи о Пугачеве и Заметаеве «служат о вновь оказывающихся к народному возмущению злодеях и их единомышленниках и скопищах, да и в таких еще местах, где теперь нет наших войск и от оных команд, дабы тем через навлекаемое сумнение не допустить довольного разглашения и предупредить в самом начале недавно истребленное, но не совсем еще из памяти вышедшее народное зло в новом их возмущении».

В прямой связи с восстанием в Младшем жузе в 1775 году можно рассматривать заговор 1776 года на Змеиногорском руднике, где находились в ссылке сподвижники Пугачева. Бывший купец Мартын Андреев, крестьяне Филипп Мартынов, Родион Лошкарев, Иван Суслов и горный работник Григорий Востров, которые, распространяя в тюрьме указ от имени императора Петра III, говорили, что «он жив подлинно и от него имеется в Оренбургском корпусе войско, да и бывший де злодей, Пугачев, не казнен, а казнен вместо его из яицких казаков, при том советовали бежать сперва в киргизскую землю, а оттуда в Оренбург».

В какой-то связи с восстанием в Казахстане в 1773— 1775 годах можно рассматривать и заговор в 1783 году на Алтае бывшего пугачевского атамана Петра Хрипунова и крестьян Федора Пургина и Петра Борцова. Борцов и Пургин уговаривали Хрипунова принять имя императора Петра III, собрать отряд в 500 человек из мастеровых, беглых и пугачевцев, находившихся в ссылке на Змеевом руднике, и начать восстание в Сибири. Но заговор был раскрыт и Хрипунов вновь был посажен в острог. В 1786 году он пытался совершить побег и договорился об этом с солдатом Копейкиным. У Хрипунова были следующие планы: он думал пробраться к Чанов-ским озерам или к озеру Карасуку в 25 верстах от Барнаула, а оттуда «степью через слободу Ваган… пробираться пустыми местами, в Омской крепости переправиться (через.— Н. Б.) Иртыш, иттить землей киргизов. А как де я по-киргизски говорить знаю, да и они же, киргизцы, знают меня, что де я команды Петра Федоровича, а потому и пройдем без опасения». Хрипунов надеялся на помощь казахов и даже говорил драгуну Сибирского полка Никифору Гавриловскому, что казахские отряды уже собраны и ждут его прибытия.

Побег Хрипунову в 1786 году осуществить не удалось: местное начальство, опасаясь, что он установит контакт с населением, посадило его в сумасшедший дом, где он находился до своей смерти в особом отделении под охраной солдат.