Богатыри Крылатой Гвардии — П. С. Белан – Страница 2

Майор встал и добавил официальным тоном:

— За отличное выполнение боевого задания объявляю вам благодарность.

—        Служу Советскому Союзу!— быстро поднявшись, ответил Талгат.

—        Теперь садись. Хочу поговорить с тобой не как начальник с подчиненным, а на правах старшего товарища. Ведь я в отцы тебе гожусь, Бегельдинов.

 Анатолию Ивановичу было тогда под сорок. Двадцатилетнему Талгату он казался чуть ли не стариком. А что обладает командир огромным боевым опытом и летным мастерством, об этом знали все. И ловил он, крепко запоминая, каждое слово командира.

— Когда я впервые попал на фронт,— продолжал майор, - а это было в гражданскую войну, я, как и ты сегодня,  рвался в бой. Но тогда была другая война. Другими средствами велась она. А эта — особенная. Иное вооружение, иная техника. Стало быть, и понятие о героизме воина иное. Одной храбрости теперь мало. Для нас, летчиков, понятие о героизме неразрывно связано с совершенным владением боевой техникой. Летчик должен мыслить, творчески осознать боевые возможности этой техники, совершенствовать свои знания, постоянно опережать в боевом и тактическом отношениях летчиков противника. Ясно?

—        Так точно, товарищ майор,— откликнулся Талгат. И добавил тихо, без горячности:—Я все понимаю, я постараюсь...

А командир продолжал:

—        В современной войне в большей степени, чем во всех предыдущих, огромное значение имеют духовные качества людей, вера советского человека в правоту нашего дела, терпение, взаимная выручка воинов. Поэтому я и начал с вопроса о том, есть ли у тебя друзья. И не только в личной дружбе дело. Мы воюем за содружество всех народов нашей страны. Когда крушим врага, мы помогаем нашим кровным друзьям - солдатам наземных войск. Вот в чем проявляется боевая дружба. И в том, как прикрывают нас, штурмовиков, летчики-истребители, тоже проявление дружбы. Я говорю о Дружбе с большой буквы, о войсковом товариществе. И о том, что мы должны выиграть эту войну с наименьшими потерями. Родине нужны не только храбрые, но и умелые защитники... Желаю тебе летного долголетия, Бегельдинов...

Талгату хотелось сказать в ответ какие-то особые, проникновенные слова, но, как это часто бывает в такие минуты, они не находились. Только и ответил:

Буду стараться, товарищ майор. Буду учиться у вас, у старших товарищей. Хочу стать настоящим боевым летчиком.

—        Уверен, что скоро добьетесь этого, Бегельдинов...

Летчик-штурмовик летает не один. В задней кабине

сидит за турелью крупнокалиберного пулемета воздушный стрелок — самый близкий товарищ в бою. Вражеские истребители избегали лобовой встречи с «ильюшиными»: на Ил-2 впереди две тридцатисемимиллиметровые пушки, два пулемета, их огонь сокрушителен. «Мессершмитты» и «фок-ке-вульфы» предпочитали атаковать его с задней полусферы. А там встречает их стрелок.

 Не раз выручали Талгата его товарищи, воздушные стрелки. Умелым бойцом показал себя Юрий Соболев. Скоро он ушел из экипажа: переучился на летчика и отлично, «по-бегельднновски», как любил повторять Юрий, воевал.

Хорошим воздушным стрелком, смелым и умелым, был и старшина Тарасов. Позднее, во время боев на Сандомирском плацдарме, у командира эскадрильи заболел стрелок. Взял с собой Пошевальников Тарасова. Вместе они и погибли в том бою.

И уж до последнего дня войны летал вместе с Бегельдиновым Володя Грановесов. Обстоятельный и смелый был воин, упорный и целеустремленный. Когда закончилась война, Владимир Александрович поступил в юридический институт и успешно окончил его. Он и сейчас работает в правовых органах.

Хорошо, когда знаешь, что спина спиной к тебе сидит верный боевой товарищ. Так было и седьмого марта сорок третьего. Только отштурмовались в районе деревни Семкина Горушка, как появились в небе «мессер шмитты». Их было много. Миновав заслон наших истребителей, некоторые из них прорвались к штурмовикам. Им удалось сбить самолет Русакова, стали «клевать» и Талгата. Юра Соболев умело отгонял их. Маневрируя, Талгат поймал в прицел «мессера». И сбил его! Редкий случай для штурмовика, предназначенного для уничтожения наземных целей, а отнюдь не для воздушного боя. Забегая вперед, скажем: это был первый уничтоженный Бегельдиновым вражеский самолет, но не последний. Всего на его счету семь сбитых самолетов противника.

А за этот подвиг, совершенный молодым летчиком, на счету которого не было и двух десятков боевых вылетов, он был удостоен первой правительственной награды — ордена Отечественной войны II степени.

Теперь никто в полку не считал больше Толю (так ласково на русский лад называли в полку Бегельдинова) новичком. Он получил признание как вполне оформившийся воздушный боец. И Сергей Чепелюк, с которым вместе пришел на фронт и который тоже успел выйти из разряда новичков, как-то сказал полушутя:

—        Ты никак вырос, Толя. Совсем большой стал.

—        А ты как думал,— принял шутку Талгат.— Какая бы мне была цена, если бы не вырос здесь. Фронтовым воздухом дышим, Серега, оттого и растем.

Не наделила природа Талгата богатырским сложением, Но как. летчик штурмовой авиации он рос на удивление быстро. Потому что старался, как обещал после первого боевого дня командиру полка. Каждый вылет прибавлял ему опыта. Воюя, он продолжал учиться. Хорошей школой стали для него бои под Демянском, южнее древнего озера Ильмень, где советские войска завершили разгром стотысячной вражеской группировки врага. «Пистолетом, наделенным в сердце России» называли свою демянскую группировку гитлеровцы, не оставлявшие надежды на новое наступление на Москву. Напрасная надежда. В марте сорок третьего враг был отброшен за реку Ловать. Учился Бегельдинов, когда числился в списках полка младшим летчиком, старшим летчиком, командиром звена, эскадрильи. И после войны, уже окончив Военно-воздушную академию и став командиром полка, он продолжал совершенствовать Свое мастерство. И так всю жизнь.

Были у него отличные учителя. Среди первых - Степан Демьянович Пошевальников, командир эскадрильи, который ввел молодого летчика в боевой строй. Тяжело вспоминать, что нет теперь Степана Демьяновича. Погиб он смертью героя в августе сорок четвертого, когда войска 1-го Украинского фронта нод командованием Маршала Советского Союза И. С. Конева завершали победную Львовско-Сандомирскую операцию.

Первое правило, усвоенное Талгатом Бегельдиновым: в первом заходе на цель не стрелять, бомбы не сбрасывать.

Само собой разумеется, чем длительнее пребывание над целью, тем больше риск быть сбитым вражеским огнем, истребителями противника. Но быстротечны события на войне. Случалось, что за считанные часы линия фронта резко изменялась. Получил летчик боевое задание, тщательно нанес на карту объекты, которые предстоит проштурмовать, а на месте оказалось, что линия боевого соприкосновения войск продвинулась вперед на целые километры. Где был враг, там теперь наши наземные войска. Значит, надо пилоту прежде всего убедиться в том, что не поразит он своих, выбрать новые объекты для атак.

Второе правило. Чем больше заходов на цель, тем опаснее это для штурмовика. Но война есть война, без риека не обойтись. И внимательным должен быть летчик. Внимательным и рассудительным. Случалось, делали штурмовики по шесть, восемь заходов на цель и больше. У Талгата их счет походил до двенадцати...

Записи в летной книжке свидетельствуют! редкий день обходился для Бегельдинова без боевых вылетов. Иногда по пять-шесть в день, И каждый отличался высокой результативностью, ибо воевал Талгат вдумчиво и обстоятельно, чем заслужил в полку всеобщее уважение.

 В наземных войсках самолет Ил-2 называли летающим танком. В этом не было преувеличения. Скорее, наоборот. На «иле» достаточно мощное вооружение, чтобы состязаться с танком. Да еще скорость и свобода маневра, И бездорожье ему нипочем, и овраги.

Главное— выйти на заданный объект, незамеченным, застать врага врасплох. И тогда одно из звеньев обрушится всей мощью на зенитные батареи, чтобы вывести их из боя, а два других (если летят эскадрильей) с высоты тысячи-полутора тысяч метров ошеломят противнику реактивными снарядами — их по четыре подвешено под крыльями каждого Ил-2, таких же, как на знаменитых «катюшах», гвардейских минометах. А в следующем заходе, когда цели просмотрены, в ход идут фугасные бомбы — две ФАБ-100, против которых ни один блиндаж не устоит, выходят из строя танки и штурмовые орудия. Потом в дело пойдут кассеты с противотанковыми бомбами малого калибра (ПТАБ). а против пехоты — осколочные АО-2,5. И еще в распоряжении летчика-штурмовика тридцатисемимилли-метровые пушки. На танках артиллерия помощнее, но «ильюшин» бьет по ним сверху, где броня слабее лобовой или бортовой. А против живой силы — два скорострельных пулемета... Если всем этим умело распорядиться, то Ил-2 не только не уступит нашей прославленной «тридцатьчетверке», но и превзойдет ее.

А Талгат умело использовал всю мощь своего вооружения, поражал вражеские объекты без промаха. И так изо дня в день.

И вдруг — перерыв. С шестого мая до пятого июля сорок третьего. Объясняется это просто: уже на Степном фронте, куда штурмовой авиакорпус В. Г. Рязанова был переброшен после завершения боев в районе Демянска, самолет Бегельдинова был сбит, летчик находился на излечении в военном госпитале.

...То майское утро было на редкость ясным, совсем как в мирные дни. Летчикам предстояло проштурмовать вражеский аэродром Основа в районе Харькова, уничтожить на стоянках самолеты, взрыхлить фугасками летное поле так, чтобы фашисты как можно дольше восстанавливали аэродром.

Талгат в составе шестерки вылетел на задание. В положенное время группа вернулась на свою базу. Три машины были так потрепаны, что едва дотянули в свое расположение. А штурмовик Талгата из полета не возвратился: Пилоты рассказали, что па подступах к Основе группа была атакована двенадцатью «мессерами». В неравном бою с тремя вражескими истребителями машина Талгата была подбита. Объятая пламенем, она упала у лесной опушки в тылу врага... В полку тяжело переживали утрату. И все же у каждого теплилась смутная надежда на чудо. Когда же минуло десять дней, а вестей все не было, даже наиболее оптимистически настроенные летчики с горечью примирились с мыслью, что Толя погиб.

Но прошло еще четыре дня, и чудо свершилось. К вечеру 20 мая на аэродром приземлился У-2. Из кабины вышел Талгат Бегельдинов и сразу же попал в объятия друзей, Уравновешенный и неторопливый командир полка на этот раз чуть ли не бежал к связному самолету! радостное предчувствие подгоняло его. Вскоре у Анатолия Ивановичу собрались командиры эскадрилий и звеньев, другие летчики— все, кого смог вместить тесный командный пункт. И Талгат рассказал о своих злоключениях.

Группа шла на высоте 1200 метров. В воздухе не было неприятельских самолетов. До цели оставалось с полсотни километров — несколько минут лёта,— как вдруг справа и выше показалась эскадрилья «мессершмиттов».

Надеясь на легкую добычу, фашисты действовали уверенно и нагло. Их ведущий первым и поплатился за это. Он оказался в прицеле Талгата и был сбит. Другого отогнал воздушный стрелок. Но третьему уд а лось-таки поразить машину Бегельдинова.

Первое, что почувствовал летчик: машина плохо поддается управлению. Но это еще полбеды. Главное — пробит радиатор. Вытекла охлаждающая жидкость, значит, вот-вот откажет мотор. Бегельдинов приказал стрелку прыгать, и Яковенко оставил самолет. Некоторое время Талгат отбивал атаки вражеских истребителей, но вскоре машину прошила еще одна очередь, и Талгат ощутил резкую боль в ноге и плече... Высота менее пятисот метров. Если прыгать, то немедленно. Превозмогая боль, летчик вывалился из кабины. Приземление оказалось жестким, боль в ноге усилилась... А в небе продолжался бой «ильюшиных» с «мессерами».

Потом его нашел Яковенко, вместе добрались до леса и пошли на восток. Несколько десятков километров отделяло их от аэродрома. Это если по воздуху, по прямой, а не по балкам да оврагам.

Осмотрели личное оружие. Пистолеты в порядке, в четырех обоймах 32 патрона. Есть чем защищаться. В случае чего последнюю пулю— себе.

Вздремнули по очереди, только стемнело — двинулись в путь. Шли всю ночь. На рассвете залегли в густом кустарнике, нужно было ждать наступления темноты. Кто знает, когда удастся добраться до своих. Было голодно. У Талгата ныли раны. Наступил вечер. Снова в путь. Лес кончился, пошли открытым полем. Мучила жажда. Дважды на пути встречались населенные пункты, манил к себе скрип колодезных журавлей. Зачерпнуть бы ведро, припасть к холодной воде и пить, пить ее большими, жадными глотками... Но всюду немцы. Поэтому стороной обходили жилые места.

Третий день пролежали, зарывшись в стог прошлогодней соломы. Этот день был особенно мучительным. От жажды все пересохло во рту, Разговаривать стало трудно. Вместо слов из горла вырывался сухой хрип. Когда, наконец, спустилась ночь и надо было двигаться дальше, Яковенко нащупал Талгата руками, склонился к нему и прошептал:

— Толя, ты менэ бачишь

— Вижу, ты такое, Гриша?

— Толя, я ничого не бачу... Ну зовсим ничого... Я ослип, Толя...

Тут вспомнил Талгат, что от истощения у человека может наступить тай называемая «куриная слепота», проявляющаяся только ночью. И он сказал другу:

— Дай руку, Гриша. Ничего, это у тебя пройдет. Вот набредем на воду, напьемся, освежимся, и ты снова будешь видеть.

Григорий поник. Он долго шел, держась за руку командира, потом вдруг остановился:

— Знаешь що, Толя. Я, мабудь, зовсим ослип. Из-за менэ и тоби гибнуть глупо, а один ты, мабудь, доберешься.

— Не говори глупостей, Григорий. Ты не ослеп. Как только кончится ночь, ты опять будешь видеть. Не забудь, Что вдвоем мы можем рассчитывать пробиться к своим, а в одиночку погибнем оба.

Взялись за руки, двинулись в путь, Яковенко шел, неуверенно переставляя ноги, то и дело спотыкаясь.

К утру девятого мая набрели на глубокий овраг, на дне которого нашли грязную лужицу, оставшуюся от талого снега. Они припади к мутной, желтой от глины воде и буквально высушили ее жадными ртами. Жажду утолили, но тошнота то и дело подступала к горлу.

Когда совеем рассвело, подтвердился «диагноз» Талгата насчет «куриной слепоты». Григорий обрадованно воскликнул:

—        Толя, я снова бачу...

А тот в ответ:

—        Ложись... немцы!

Плюхнулись на дно оврага. Чуть выше, в пяти-шести шагах от его края, прошли гитлеровцы, так и не заглянув в овраг. Патруль ли, или просто прогуливались фашисты, но, как бы там ни было, явственно звучавшая немецкая речь вскоре стихла.

Да, дорога оказалась значительно длиннее, чем прикинул летчик. О прямой не могло быть и речи, ведь приходилось приноравливаться к рельефу местности, обходить деревни и села стороной.

Снова дневной отдых. С наступлением темноты — в дуть. В полночь услышали голоса. Остановились и, затаив дыхание, стали слушать. Вдруг все осветилось ярким зеленым светом. Залегли.

- Толя, що цэ?—спросил Яковенко.

В самом деле, что это? Не передний же край.-Его далеко видно и слышно. Не иначе, патрули.

Что делать, где и как укрыться? В этом месте овраг был неглубок, скаты пологие. Если гитлеровцы подойдут поближе, то в свете ракет их сразу же обнаружат. Укрылись под глыбой земли, нависшей козырьком, и затихли.

Ракеты погасли, а голоса все ближе и ближе. Уже совсем рядом. Изготовили пистолеты к бою, Но стрелять не пришлось — ушли фашисты. Летчик и полуслепой стрелок снова двинулись в путь. За оврагом какие-то землянки. Открылась дверь одной из них.

—        Толя, куда мы прийшлы?—громко спросил Яковенко.

Сразу же раздался громкий испуганный голос:

Хальт!

Щелкнул затвор винтовки. Не теряя времени, Талгат выстрелил. И, видимо, попал: взревел от боли истошным голосом фашист, Талгат, схватив своего товарища за руку, кинулся в сторону. Помялась тревога. Загремели выстрелы. Взвились ракеты. Друзья бежали к темневшему поодаль лесу. Над головой посвистывали пули.

Вдруг на востоке небо заполыхало огнем. Это стреляли «катюши». Как не узнать их штурмовикам: Ил-2 вооружен «эрэсами»! Да, передний край уже близко. Надо торопиться.

Bсe быстрее уходили они в глубь леса, пока не оказались на краю болота. Захлюпала под ногами вода. Рассвело. Яковенко снова прозрел и радовался этому, как ребенок.

Как быть? Куда идти?

Ветер донес звуки собачьего лая. Не фашисты ли ищут беглецов? Так или иначе —путь назад отрезан. Надо лезть в болото. Вода все выше. Григорию она уже до пояса, Талгату — по грудь. Вперед идти нельзя и назад дороги нет: гитлеровцы все ближе. Пришлось стоять, дрожа от холода. Молчали. Только зубы выбивали мелкую дробь.

В болото собаки не пошли. Не сунулись туда и фашисты. Лишь бросали гранаты, которые рвались метрах в ста от беглецов, и кричали «хальт». Наконец они притихли. Совсем ушли или только притаились, а может, посчитали, что болото проглотило советских воинов?

—        Як твои раны, Толя?—шепотом спросил Григорий.

—        Я их не чувствую,— ответил Талгат.

Пожалуй, он говорил правду: голод, жажда и смертельная усталость притупили боль.

Простояли в болоте остаток ночи и весь день. Когда наступили сумерки, стали выбираться. Двинулись к югу, откуда доносился гул переднего края. За полночь вышли из леса. Впереди открылось село. Подошли ближе: вдруг удастся хоть воды напиться под покровом темноты. А когда запел в деревне петух, мелькнула надежда, что нет в селе фашистов, те давно бы всех петухов съели...

Вот и крайняя хата. С колодцем. Послышалась украинская речь. Шли по воду женщины и смачно, в сердцах ругали немцев:

—        Шоб на них, злыднях, у пекли черты издыли!..

—        Шоб им мий гусак поперек горла став!..

Летчики подошли к колодцу. Увидев их, бабы ахнули.

—        Не лякайтесь, бабы. Свои мы. Советские,— заговорил Яковенко.

Старшая из женщин молча сняла с плеч коромысло, опустила ведра на землю. Летчики пили долго и жадно, а женщины потихоньку плакали, глядя на них. Потом сказали, что в селе полно фашистов и указали дорогу—огородами, оврагами — к реке. А за нею — наши!

 Летчики двинулись в путь. Дошли до оврага. И вдруг

- Хальт!

Талгат с Григорием забыли об осторожности, шли, почта не таясь. И нарвались... Талгат выстрелил в фашиста, и летчики бросились бежать. Бежали долго, до полного изнеможения. Проскочили траншеи. Вот нейтральная полоса. Рвутся снаряды, и наши и гитлеровские... Вспышка взрыва! Лежит Яковенко. Наступил на противо-пехотную мину. Когда свои уже совсем рядом...

Талгат закрыл глаза боевому другу, вынул из карманов его гимнастерки документы и, простившись, пополз. Вот он, Северский Донец... Вошел в воду и поплыл. Остался какой-то десяток метров до берега, до своих. Но тут попал он в водоворот. Раз, другой хлебнул воды. Еле добрался до берега.

Отлежался Бегельдинов в полевом госпитале, вернулся в полк. Как раз к тому времени, когда развернулось сражение на Курской дуге. И пятого июля появилась в летной книжке очередная запись о боевом вылете.

Сражение приняло особенно упорный характер. Трудно приходилось пехоте. Здесь враг пустил в ход тяжел танки Т-6, «тигры» и самоходные орудия «пантера». Их мощную броню не пробивали противотанковые ружья, не всегда справлялись с ней и сорокапятимиллиметровые снаряды противотанковых пушек. Зато управлялись с ними «ильюшины». Возросла роль штурмовой авиации, которая все интенсивнее поддерживала наступающие наземные войска. Но все чаще встречали штурмовиков над полем боя вражеские истребители. Туго приходилось бы им в воздухе, если б не выручали «яки». В штурмовом авиационном корпусе генерала Рязанова воевала теперь истребительная авиадивизия генерала Баранчука, с которой штурмовики взаимодействовали постоянно.

Летчики все чаще говорили о Сереже Луганском, командире эскадрильи истребителей, которая отличалась особой надежностью прикрытия. Когда в воздухе «як» с бортовым номером «47», на котором летает Сергей, можно Штурмовать врага без оглядки.

...В одном из боев на звено младшего лейтенанта Бегельдинова навалились «фокке-вульфы». Часть из них «Яковлевы» связали боем, но другие сумели прорваться к штурмовикам. Один из них так привязался к хвосту машины Бегельдинова, что, казалось, не уйти. Но загорелся «фоккер», и пронесся рядом Як-1. Явственно виднелись крупные цифры на фюзеляже: «47».